Текст книги "Дочь Муссолини. Самая опасная женщина в Европе"

В тот же вечер префектам всех регионов были отправлены телеграммы с предписанием о закрытии ассоциаций, клубов и организаций левой направленности и оппозиционных газет, а также об аресте 111 известных «подрывных элементов». Одной из последних закрыли газету Il Corriere della Sera[18]18
  Основанная в 1876 году, самая влиятельная и самая популярная в Италии газета умеренно-либерального толка.


[Закрыть]. «Италия находится в состоянии перманентной войны», – заявил ее редактор, популярный журналист Луиджи Альбертини. Даже собственная партия Муссолини не смогла избежать давления. Самых могущественных и опасных из фашистских экстремистов обуздали и вынудили замолчать. Фанатика из Кремоны Фариначчи, самого страшного и самого ненавистного из всех герарков, который везде расхаживал с револьвером, нейтрализовали, сделав секретарем партии. Король утвердил состав кабинета, в котором Муссолини был не только премьер-министром, но и министром иностранных дел, а также войны, флота и авиации. Зверское убийство Маттеотти открыло новую главу. Фашисты вновь контролировали ситуацию, и Муссолини, со своей пружинящей кошачьей походкой и манерами – выдвинутый вперед подбородок, нахмуренный взгляд, запрокинутая назад огромная лысая голова, пронзительные глаза – которые будут определять десятилетия его правления, был теперь твердо намерен не уступить ни крохи своей власти. Дисциплина стала синонимом диктатуры. «Фашизация» Италии началась.

Визиты Муссолини в Милан продолжались, хотя случались они теперь все реже. Иногда он даже останавливался вместе с овдовевшей Сарфатти в отеле, подогревая слухи о расставании с Ракеле. Каждое его появление на Форо Бонапарте сопровождалось яростными скандалами. Ракеле набрасывалась на мужа, обвиняя его в постоянных изменах, оба родителя призывали в свидетели Эдду, и каждый пытался перетянуть ее на свою сторону. После одной такой особенно дикой ссоры Эдда вновь решила убежать из дома, проехала 20 километров на велосипеде, прежде чем ее нашли и вернули домой. Позднее она называла происходившее «двойным предательством… боль причиняли мне и отец, и мать». Она уже знала о слухах, вызванных тем, что родители поженились уже после ее рождения, и что на ее свидетельстве о рождении было указано только имя Муссолини, и что она, возможно, дочь не Ракеле, а Балабановой. Она знала, что это не так, но подобные слухи лишь усиливали ощущение пристального и неусыпного к ней внимания.

Ракеле, как и большинство итальянских женщин, готова была молчаливо признать, что мужчинам, в особенности мужчинам сильным, да к тому же еще и обладающим властью, позволено иметь любовниц. Но то, что любовные похождения Муссолини язвительно описывались на страницах бульварных газет, она вынести не могла. На публике дуче часто говорил о своей матери Розе как об идеале материнства, и о браке как «нерушимом» союзе. Весной Ракеле с детьми перебралась на виллу Карпена, Витторио и Бруно пошли учиться в школу в Форли. Эдда, объявив, что больше не намерена мириться с бесконечными пререканиями и ссорами родителей и со своей ролью посредника в этих конфликтах, попросила, чтобы ее отправили в школу-пансион. Она также знала, что у матери был воздыхатель, возможно даже любовник, и это еще больше усилило ее и без того настороженное отношение к вероломству взрослых.

Муссолини выбрал для Эдды самую престижную в Италии школу для девочек. Называлась она Институт Сантиссима-Аннунциата или Институт Пресвятого Благовещения[19]19
  Istituto Femminile della SS Annunziata – школа-пансион для девочек во Флоренции. Основана в 1823 году для обучения отпрысков аристократических фамилий, находилась под патронатом августейшей четы – великого герцога Тосканы Леопольда и его супруги Марии Анны Саксонской. С 1865 года располагается на вилле Поджо-Империале, размеры которой ограничивают число учениц примерно восемьюдесятью. Среди известных выпускниц, кроме Эдды Муссолини, – будущая последняя итальянская королева Мария Жозе Бельгийская, с детства предназначенная в жены итальянскому принцу и поэтому отправленная в Италию для изучения языка.


[Закрыть] и располагалась в летней резиденции бывшего великого герцога Флоренции. Сад ее проектировал ученик Андре Ленотра, автора проекта садов и парков в Версале. Учились здесь дочери итальянских аристократов, стены комнат были расписаны фресками и украшены герцогскими гербами, на окнах висели шелковые портьеры. К прибытию Эдды Муссолини отправил настоятельнице школы письмо: к его дочери нужно относиться «так же, в точности так же, как и к остальным девочкам». Воспитанницы школы носили простую, даже аскетичную, серую форму с различного цвета воротничками и поясами: цвет обозначал место семьи в аристократической иерархии. Прибыть в школу ученицы должны были с тремя шляпами, двумя парами перчаток и двенадцатью парами черных хлопчатобумажных чулок. Их учили французскому языку, истории и литературе Италии, рисованию, шитью, штопке и вышиванию, а также религии и благонравию. Периодически они выезжали за пределы школы для знакомства с произведениями искусства и общественно полезными делами.

Эдда все это ненавидела. После пятнадцати лет хаоса и бесконечной импровизации предельный формализм и строгие порядки школы казались ей удушающими и отупляющими. Соученицы относились к ней с высокомерным презрением, она же, в свою очередь, считала их чопорными и пустыми, а их белые перчатки и прочее благолепие – абсурдом. В день широко освещаемого в прессе покушения на Муссолини на нее все бесцеремонно пялились в столовой, она пыталась изображать равнодушие, но по окончании обеда, рыдая, забилась к себе в комнату. Она воевала с учителями, якшалась с обслуживающим персоналом и грубила настоятельнице, называя ее хорьком и ведьмой, за что неоднократно подвергалась наказаниям. Настоятельница пыталась сопротивляться, но ей было трудно тягаться с cavallina matta, которая решила, что дерзостью и разнузданностью заставит отца ее освободить. В конце концов Муссолини согласился ее из школы забрать. Никто об ее уходе не сожалел.

Эдда была во Флоренции, когда Анна, переехавшая с семьей в виллу Карпена, тихо умерла во сне. Незадолго до смерти она говорила Ракеле, что та не должна быть так строга с детьми. Как, пожалуй, единственный неизменно и преданно любящий Эдду человек, Анна – в отличие от родителей – проявляла к внучке искренние чувства и была потому очень важна в жизни девочки. Эдда приехала домой опять 29 декабря 1925 года, когда вдобавок к заключенному еще во время войны гражданскому браку Муссолини и Ракеле обвенчались в церкви. Событие это было характерным для Муссолини: Ракеле в кухне раскатывала тесто для пасты, когда он вдруг объявился со свидетелями уже назначенной церемонии. Ворча, она сняла фартук и отправилась в церковь вместе с ними. Все закончилось за пять минут. Не было ни фотографов, ни праздничного стола, и Муссолини уехал вскоре после церемонии. Ввиду предстоящего примирения с Ватиканом ему нужно было избавиться от имиджа mangiapreti, пожирателя священников. Он также настоял на конфирмации трех детей, провел которую в частной капелле кардинал Винченцо Ваннутелли. Ко всеобщему облегчению, семья вернулась в Милан и поселилась в более просторной и более элегантной квартире на Виа Марио Пагано, хотя дети скучали по оживленной Форо Бонапарте.

1926 год запомнился многим как год неоднократных покушений на Муссолини, возвестивших в свою очередь новый уровень репрессий. Эдды не было с отцом, когда 50-летняя Вайолет Гибсон, дочь ирландского барона, впоследствии признанная сумасшедшей и заключенная в психиатрическую лечебницу, достала из сумки пистолет и выстрелила в Муссолини, когда он спускался с Капитолийского холма в Риме. Пуля попала ему в нос, и он отделался небольшой раной, но с гордостью красовался в окровавленной повязке, утверждая, что он неуязвим и находится под защитой высших сил.

Но и Эдда, и Ракеле были с ним в Болонье на открытии нового стадиона, когда 16-летний Антео Замбони выстрелил в открытый автомобиль Муссолини, медленно проезжавший по улицам города. Дуче не пострадал, но возбужденная и разгневанная толпа просто растерзала юношу, протащив его тело по дороге, даже не попытавшись узнать, кто он и почему хотел убить Муссолини. Эдда с матерью были в другой машине, отвозившей их на вокзал, куда к ним примчался охваченный паникой местный чиновник с рассказом о случившемся. Некоторое время длилось мучительное ожидание, никто не мог с уверенностью сказать, жив ли Муссолини, до тех пор, пока не появился он сам, целый и невредимый. Для Эдды этот эпизод стал еще одним проявлением зыбкости и ненадежности жизни; он укрепил ее в ощущении необходимости быть сильной или по меньшей мере демонстрировать силу и уверенность в себе.

Незадолго до этого в Риме анархист Джино Лучетти бросил в Муссолини бомбу, которая отскочила от борта его автомобиля, сам он был в шоке, но не пострадал. Все вместе, особенно покушение в Болонье, стало катализатором радикальной полицейской реформы.

Проводником ее стал Артуро Боккини, младший сын землевладельца с юга. Свою карьеру красивый юноша с глубоко посаженными глазами, чувственным ртом и длинным интересным лицом начал в 90-е годы в качестве мелкого служащего в министерстве внутренних дел. Вскоре он стал первым префектом в Брешии, потом в Болонье, где превратился в корпулентного мужчину, алчного, любителя женщин и скабрезных сплетен. Заняв, незадолго до покушения в Болонье, пост главы итальянской полиции, он обнаружил, что вся система правоохранительных органов устарела, недофинансируется и, по сути дела, остается неизменной с момента своего основания в 1852 году, когда роль ее сводилась к «наблюдению за бродягами, хулиганами, попрошайками, женщинами легкого поведения и аферистами-картежниками». Реформа полиции стала для Боккини делом жизни, он поставил перед собой задачу создать стройную, единую, дисциплинированную организацию и сделать так, чтобы жизни Муссолини больше ничто и никогда не угрожало. Реформы его звучали как похоронный звон либеральному демократическому государству.

Практически не покидая свой кабинет в Палаццо дель Виминале – разве что для поглощения очередного гигантского обеда – расчетливый и хитроумный Боккини, обладавший к тому же великолепной памятью и мстительным характером, начал возводить репрессивный аппарат настолько совершенный, что, по его словам, сам он мог позволить себе время от времени проявлять терпимость и снисходительность. Он полностью перетряс весь состав полиции, сформировал новые отделы и подразделения, затребовал и получил больше финансирования и больше полномочий. Он также создал управление политической полиции, называвшееся «ПолПол» и включавшее в себя специальный отдел по борьбе с политическими диссидентами, коммунистами и мафией. Вскоре появились отряды по охране границ и специальная команда, день и ночь охранявшая Муссолини и членов его семьи. На всех сколько-нибудь заметных итальянцев были заведены толстые папки с описанием их привычек, мнений и нравственного облика. Самые интересные из них Боккини каждое утро приносил Муссолини для ознакомления. Для любого более или менее серьезного жизненного шага, типа приобретения автомобиля или съема жилья, итальянец должен был получить требующее ежегодного обновления разрешение от Управления общественной безопасности. Для его получения, в свою очередь, нужно было обзавестись в своем отделении полиции сертификатом о хорошем поведении. В кабинет Боккини рекой текли подарки – от корзин с фруктами и овощами до ценных произведений живописи и серебряных украшений.

Поставив Боккини во главе полиции, Муссолини поручил ему создать систему контроля, обладающую «щупальцами осьминога». Кроме политической полиции была также учреждена стоящая над нею секретная служба OVRA, обеспечившая еще один уровень слежки и расследований, с агентами, разбросанными по всей Италии и за границей. Название ее не расшифровали, считая, что аббревиатура звучит более зловеще[20]20
  На самом деле OVRA расшифровывается как Organo di Vigilanza dei Reati Antistatali – «Орган надзора за антигосударственными проявлениями».


[Закрыть]. Приемная Боккини, как когда-то двор французских королей времен абсолютизма, кишела жадными, вечно в чем-то нуждающимися просителями: полицейскими, военными, информаторами, промышленниками, префектами и множеством молодых красивых мужчин. Себя он воспринимал как врача у постели больного, тщательно отслеживающего пульс и сердцебиение. Пациентом его была Италия.

В контроле за немногими остающимися в Италии свободами Боккини был не одинок. В армии была создана информационная служба, координирующая свою работу с аналогичными службами на флоте и в авиации. В каждой из них были подразделения контрразведки и цензуры. Милиция национальной безопасности в каждой провинции назначила своих следователей. Да и сам Муссолини, не доверявший никому, в том числе Боккини, создал собственное информбюро для предотвращения «вражеских нападений». В Риме тем временем за прослушивание и транскрипцию телефонных разговоров засели стенографисты, число которых, равно как их квалификация и знание иностранных языков, стремительно росло. Записанные разговоры оказывались на столе Боккини вместе с отчетами агентов, откомандированных на почтовые поезда для вскрытия на пару или прочтения с помощью кварцевых ламп и ультрафиолетовых лучей подозрительно выглядящих писем.

В помощь этой огромной армии полиции в ноябре 1926 года Большой фашистский совет принял новые «специальные» законы. Они подразумевали аннулирование всех паспортов, введение смертной казни за покушение на жизнь членов королевской семьи или главы государства и запрет всех политических партий. Диссиденты Авентино были изгнаны из парламента. Пресса утратила даже немногие остававшиеся у нее свободы. В каждой провинции была создана новая комиссия, состоящая из префекта, государственного прокурора, глав полиции, карабинеров и милиции. Комиссии эти быстро прославились своим чрезмерным усердием, коррупцией и мстительностью. Италия была уже не просто диктатура, она стала крепостью.

Ракеле еще ни разу не была в Риме – намеченный было ранее визит пришлось отложить, когда у Муссолини разыгралась язва, и его окружение опасалось, что ее приезд будет истолкован как ухудшение его состояния и спровоцирует панику. Оказавшись впервые на Виа Рассела на Рождество, Ракеле приготовила свой традиционный праздничный стол – пасту каппеллетти с курицей и жареным картофелем и домашний торт. Витторио, которому тогда было десять лет, позднее вспоминал, что отец был к семье невероятно мил, щедро давал детям деньги, как бы пытаясь возместить месяцы своего отсутствия. Ракеле мгновенно невзлюбила экономку Чезиру, которая ей показалась беспардонной и получившей слишком большую власть над Муссолини. И она непреклонно отвергала подобострастные приглашения, посыпавшиеся на нее от римского света. Муссолини постоянно получал самого разного рода подарки, среди которых однажды оказался котенок пумы. Обожавший котов Муссолини принес зверька домой и привязал его к ножке рояля. Шестнадцатилетней Эдде Рим казался миром неограниченных возможностей.

К моменту возвращения семьи в Рим – Ракеле пришла к выводу, что «быть важным не так уж и здорово» – выяснилось, что Ракеле беременна. «И тебе не стыдно, в твоем возрасте?» – прокомментировала новость, услышав ее, Эдда. Муссолини говорил, что хотел бы иметь ребенка giorni belli, то есть «прекрасных дней» процветания и успеха, в отличие от сопровождавшей рождение Эдды нищеты. Он был уверен, что родится сын и хотел, чтобы он родился на вилле Карпена, став таким образом подлинным урожденным романьольцем. Так и случилось – в сентябре 1927 года на вилле Карпена родился мальчик. На этот раз Муссолини успел к родам, примчавшись сюда из Рима за рулем своей «Альфа Ромео».

Новорожденный невероятно походил на отца: такие же круглые глаза, такой же пронзительный взгляд и такой же выпирающий подбородок. Цветы, детская одежда, разнообразные подарки прибывали со всей Италии, некоторые из них даже сбрасывали во двор виллы с самолетов. Эдда, привыкшая всем раздавать прозвища, назвала младенца Тампуссино. У ворот виллы местные детишки распевали хвалебные гимны. Поздравление пришло также и от короля с королевой. В честь рождения сына Муссолини получил от благодарного местного муниципалитета целый замок – средневековую крепость Рокко делле Каминате. Стоял он на горе над Предаппио, и с ее зубчатой крепостной стены была видна Адриатика. В ту ночь в честь торжества впервые загорелся вращающийся маяк крепости, свет которого был виден на расстоянии 60 километров.

Глава 4. Щупальца осьминога

Эдда росла. Постоянно преследовавшие семью журналисты говорили о ее изяществе и обаянии. На самом деле она была нескладной, колючей и задиристой. Обладала прекрасной памятью и имела привычку карикатурно выпячивать свои слабости и недостатки, пряча умения и достоинства, как бы стыдясь их. Сестра Муссолини Эдвидже называла ее «буйной феей». Эдда легко вспыхивала и заливалась краской. Интересы ее быстро менялись, и она прикидывалась больной, чтобы избежать экзаменов. Она научилась скрывать мысли и чувства, как будто их и вовсе не было. Что и неудивительно, проявления тепла и сентиментальности не были по нраву ни Ракеле, ни Муссолини. Слишком резкая и напористая, чтобы ее можно было назвать красивой, Эдда тем не менее была безусловно привлекательна, глядя на людей таким же пристальным, как и у отца, взглядом, придававшим ей, по словам одного журналиста, вид одновременно «меланхоличный и демонический», и без которого она могла бы сойти либо за «английскую аристократку, либо за немецкую принцессу». Эдда была, как писал тот же журналист, spavalda, то есть «надменной», «вызывающей» и «очень самоуверенной», хотя в то же время терпеть не могла, когда на нее смотрели. Был риск, завершал он, что девушка станет «трагической фигурой». Привыкая к полагающимся дочери самого могущественного человека Италии привилегиям, она в то же время начала ходить по магазинам, влезая в небольшие долги, особенно у портного, который отправлял неоплаченные ею счета Муссолини.

Потакая Эдде в одних вещах и сохраняя строгость в других, Муссолини позволял ей гонять на велосипеде, плавать и носить брюки, но запрещал курить и принимать приглашения на танцевальные вечера. Он учил ее за всем наблюдать, запоминать все, что она видит, и рассказывать об увиденном без преувеличений. Зная о ее неугомонности и даже необузданности, он опасался, что вскоре это может привести к поспешным и необдуманным приключениям с мальчиками. «Эдда – высокомерный ребенок с сильным собственным характером», – писал о ней корреспондент Chicago Daily News.

Каждый вечер Муссолини звонил в Милан и по очереди говорил со всеми детьми. В те редкие выходные, когда он приезжал домой, они все вместе ехали на виллу Карпена, где, поиграв в карты, отправлялись на велосипедные прогулки по прямым дорожкам между виноградниками, во время которых Ракеле нередко падала носом вперед, задирая вверх заднее колесо. Как и Эдда, мальчики скучали по отцу, который даже приезжая домой, большую часть времени занимался делами, говорил по телефону и встречался с руководителями местных фашистских организаций. Однажды они сообща написали ему письмо: «Мы ждем тебя… обещаем, что никому не скажем, когда ты приедешь, чтобы ты мог побольше времени провести с нами». Видя его на фотографиях в Риме в неизменной шляпе-котелке, они смеялись и говорили, что он похож на Лорела и Харди[21]21
  Стэн Лорел и Оливер Харди – британо-американские киноактеры-комики, одна из наиболее популярных комедийных пар в истории кино. Оба носили характерные шляпы-котелки.


[Закрыть]. Однажды на Рождество Муссолини повел их в римский зоопарк, куда он недавно передал своего любимца львенка, проехав с ним по Риму в своем открытом «Альфа-Ромео», к восторгу фотографов-папарацци. Львенок поначалу тыкался в хозяина носом, потом разыгрался и расцарапал ему до крови ногу. Муссолини сильно его стукнул и оттащил от зверька Витторио. В сыновьях он хотел воспитать твердость и жесткость.

Родители не без оснований опасались эксцентричного поведения Эдды и ее подхода к выбору ухажеров. Муссолини поручил Боккини не спускать глаз с дочери, и на стол ему стали поступать тревожные доклады. В них один за другим перечислялись охотники за богатыми невестами, моты-транжиры и наркоманы, и отсюда вырисовывалась очевидная аллергия Эдды на достойных молодых людей. Был Марио Вайрани, человек «сомнительного нравственного поведения», безработный «любитель удовольствий и женщин», называвший себя графом или маркизом; был Муцио Конради, 28-летний сын богатого промышленника, с которым Эдда рассталась из-за его «расточительства и мании величия». Этот Конради, лечившийся в свое время от кокаиновой зависимости и «по слухам, болевший сифилисом», открыто похвалялся своей дружбой с дочерью Муссолини. Был еще некто Пачифичи, «известный своим самым дурным поведением», который возил Эдду на автомобильные прогулки под луной, во время которых, как писал в своем затейливом отчете полицейский соглядатай, «среди бесконечных стихов и очарования они явно производили впечатление людей, влюбленных друг в друга». Большая часть этих романтических встреч происходила в приморском городе Риччоне на берегу Адриатического моря, где семья регулярно проводила лето. Услышав, что личный секретарь Муссолини Кьяволини проверяет всю ее почту, Эдда «категорически» запретила ему это делать. Кьяволини ответил, что выбора у него нет. Он не добавил при этом, что Муссолини приказал ему найти способ, чтобы всех этих сомнительных личностей больше рядом с Эддой не было бы.

Чтобы немного укротить необузданную дочь, Муссолини решил отправить ее в круиз в Индию, приставив к ней служанку Пину и карабинера в качестве телохранителя. Перед плаванием были разосланы телеграммы, предписывающие тщательно сохранять ее «полное инкогнито», что не помешало перед отправкой корабля «Тевере» в порту Бриндизи собраться толпе из высокопоставленных провожающих. «Там был весь город, – писал в своем отчете о событии один репортер. – Провожал ее с огромным энтузиазмом. Она с верхней палубы приветствовала провожающих римским салютом»[22]22
  Римский салют – приветственный жест, при котором правая рука протянута вперед с прямой ладонью и пальцами. В Древнем Риме был привилегией императоров и военачальников, салютующих толпе. Принятый по инициативе Муссолини в знак возрождения римских традиций и как выражение восстановления связи фашистской Италии с великим прошлым римский салют стал официальным для Национальной фашистской партии. В Германии он эпизодически использовался Национал-социалистической немецкой рабочей партией с 1923 года; стал обязательным в рамках этого движения в 1926 году.


[Закрыть]. Из каждого порта, где делал остановку корабль, в Италию шли телеграммы. «Все идет нормально», – докладывал синьор Конти, сенатор, которому Муссолини доверил дочь.

В свои 18 лет Эдда был одним из самых молодых пассажиров на борту. Дни она заполняла занятиями спортом и завоевала популярность простыми, без жеманства и важничанья, манерами. Из палаццо Венеция, римской резиденции Муссолини, пришла телеграмма, в которой ей предписывалось заняться английским языком, что пригодится ей в Индии. Корреспондент Il Corriere della Sera описывал Эдду как высокую стройную девушку, не подверженную морской болезни. Лицо ее сохраняло милое, доброжелательное выражение, она часто смеялась, хотя временами проявляла обидчивость. Несмотря на молодость, она поражала его своими знаниями, была un tipo, то есть «обладала характером». Другие корреспонденты не скрывали своего восхищения. «Вы для нас святая, – провозглашала газета L’Unione. – Вы дочь дуче, и мы любим вас, Эдда».

В Индии она верхом на украшенном золотом и серебром слоне приехала в индуистский храм, затем совершила 300-километровое путешествие по джунглям, часть которого тоже прошла в сопровождении слонов. Местный принц преподнес ей в подарок двух тигров. Конти писал в своих отчетных телеграммах, что Эдда воспринимала все с «радостным, доброжелательным энтузиазмом». Во время посещения древних развалин в Цейлоне она обратила внимание на молодого поэта, но поведение ее оставалось безукоризненным. Даже Муссолини, читая отправляемые ему регулярно доклады, был доволен. Круиз должен был стать демонстрацией успехов и достижений фашизма, и в каждом порту «Тевере» встречали восторженными приветствиями местные фашисты. Правда, в поведении других пассажиров дуче заметил недостаток подлинного фашистского рвения. Эдде же, в характерном для него формальном стиле он отправил следующую телеграмму: «Ты блестяще справилась с ситуацией и поддержала престиж фашистской Италии. Я благодарен тебе как отец и как глава правительства». Сама Эдда впоследствии благоговейно рассказывала, что поездка научила ее, как вести себя в обществе и дала возможность улучшить свой английский. Домой она привезла гобелены, ковры, золотые и серебряные украшения и миниатюрный храм из слоновой кости. Братья жаловались, что вернулась она настоящей синьориной и больше уже не была их третьим мушкетером. Безусловно, это стало для нее важным и ценным уроком публичности.

Тем временем Ракеле у себя на вилле Карпена экспериментировала с новыми сортами пшеницы. Она купила трактор, и приезжавший Муссолини любил фотографироваться за рулем трактора, проезжая по полям. На бумаге в клеточку Ракеле вела дневник и решила, что, раз уж муж ее теперь окружен всеобщим обожанием, она будет сообщать ему о том, как на самом деле относятся к фашизму простые итальянцы. На поезде или велосипеде она разъезжала по провинции Форли, беря с собой пакетики с солью, что было роскошью для того времени, и говорила людям, что это подарок от дуче. Иногда, если дороги были плохими, она ездила на муле.

Однажды зимой во время разлива реки Рабби, когда множество домов на ее берегах оказались затоплены, Ракеле села на заднее сиденье мотоцикла охранника и велела отвезти ее в местный монастырь, чтобы уговорить настоятеля приютить оставшиеся без крова над головой семьи. Настоятель, размахивая руками, велел ей написать в Ватикан папе. Ракеле отправилась на местную почту и оттуда позвонила Муссолини. Через два часа пристыженный настоятель сам отправился собирать людей по затопленным домам. Как и ее дочь, Ракеле испытывала пределы вновь обретенной власти. Много лет спустя Эдда говорила, что мать ее была вовсе не той мягкой, терпеливой женщиной, какой ее изображали историки, а наоборот, властной и напористой, изо всех сил старавшейся держать под контролем то, что она называла «богемными наклонностями» мужа и детей, и что, даже когда Эдда стала взрослой, мать продолжала ее поколачивать. Ракеле не была для Эдды любимым родителем.

К восемнадцатилетию Эдды Муссолини находился у власти уже шесть лет. Он, пусть и не без проблем, оправился после убийства Маттеотти и был теперь полновластным «дуче», нес ответственность только перед королем, но больше уже не перед парламентом. На место небритости и разношерстной, плохо сидящей одежды пришли ладно скроенные костюмы и военная форма, тщательно подбираемая в соответствии случаю и настроению. Муссолини, впрочем, редко носил теперь черную рубашку, хотя и сохранил верность гетрам, двуцветным башмакам, беретам, галифе и свитерам с поясом. Выглядел он, по словам одного наблюдателя, как англичанин рабочего класса. Он по-прежнему был близок с Сарфатти, считавшейся теперь главным воплощением italianità, сути и духа Италии, и все так же полагался на ее мнение в вопросах культуры. Эдвидже говорила, что Муссолини любил Сарфатти так, как не любил ни одну другую женщину, и что Ракеле при всей оторванности от жизни инстинктивно отдавала себе отчет, что Сарфатти для нее опаснее остальных любовниц Муссолини и, соответственно, ненавидела ее больше всех. Сарфатти, в свою очередь, считала Ракеле – так она говорила одной из своих подруг – «невежественной, неотесанной крестьянкой».

К тому времени в свет уже вышли несколько написанных в духе жития святых биографий Муссолини, но Сарфатти написала и свой собственный панегирик. Она описывала его как человека исключительной силы, мощи и харизмы, воплощающего в одном лице современность и величие Древнего Рима – вдумчивого, решительного, реалистичного, вечно молодого и полного энергии, «плебея-аристократа», трезво оценившего своих соотечественников и взявшего на себя судьбоносное решение ими руководить. Амбиции дуче, писала она, «поддерживают и поглощают его». Предпочтя не заметить таящуюся за ее славословием некоторую фальшь, Муссолини был от книги в восторге. Опубликованная в 1925 году под названием «Дуче» книга пользовалась огромным успехом, быстро была переведена на восемнадцать языков, и продажи ее в общей сложности превысили миллион экземпляров. Именно она во многом способствовала культивированию легенды о Муссолини.

Живя в одиночестве в Риме под присмотром свирепой Чезаре, Муссолини становился все более неразборчив в выборе любовниц. На смену танцовщице Корнелии Танзи, о которой он впоследствии отзывался как о «воплощении холода и фригидности», пришла талантливая пианистка с непокорными локонами Магда Бранд. Она подпитывала его любовь к музыке, но жаловалась, что ест он, как свинья. Потом была знойная сицилианская принцесса Джулия Аллиата ди Монреале. Как говорил его слуга Кинто Наварра, Муссолини нужно было по женщине в день, выбирал он их из потока ежедневно приходящих на его имя писем, и в обязанности его окружения входило обеспечить, чтобы они не предъявляли никаких требований и претензий и не выводили его из состояния душевного равновесия. Разговаривая с женщинами по телефону, Муссолини, по словам Наварро, использовал особый голос: «мягкий, слабый, нежный».

Ида Дальзер, мать его сына Бенито Альбино, вернувшаяся после войны в Тренто, приехала в Рим, в надежде получить деньги и признание, и неразумно обратилась с прошением в суд. Ее арестовали, надели смирительную рубашку и поместили в заключение на основании опасного «сверхвозбуждения». Десятилетний Бенито Альбино тогда жил у родственников, его быстро забрали, поменяли ему имя и отправили в приют для бедных. Остаток своих дней Ида провела в клинике для душевнобольных. Так же, как и Альбино, который в конце концов там и умер. В своей книге Сарфатти тактично избежала темы безжалостности и бессердечия Муссолини.

Нарисованный в книге «Дуче» образ Муссолини, приукрашенный многочисленными фотографиями – со львенком, на тракторе, за спортивными занятиями, – полюбился итальянцам. Но гораздо больше они оценили его программу общественных работ и обширные планы социального обеспечения, по большей части игнорировавшиеся предыдущими правительствами.

В открывшихся по всей стране досуговых клубах Dopolavoro (дословно «после работы»), которые пришли на смену отмершим социалистическим организациям, стали практиковаться различные игры и спорт, а детей занимали всевозможной внеклассной активностью. Широкое распространение получили дискуссии о «новом итальянце». Досуг больше не был самоцелью, он стал средством улучшения здоровья и состояния ума страны, методом превращения ее граждан из стада ленивых баранов в отважных и бесстрашных борцов, готовых жить опасной жизнью, «действовать, сражаться и, если нужно, умереть» и любить patria, как родную мать. Под лозунгом «много участников, мало зрителей» эти новые итальянцы всех возрастов должны были петь, ездить на велосипедах, заниматься гимнастикой, танцевать и перетягивать канат. Фашизм обязан был привнести в жизнь людей стиль, il stilo Fascista, фашистский стиль – яркий, неожиданный, таинственный, полный ритуалов, освященный законами и указами, подтверждающими приоритет государства над личностью. На вершине всего этого стоял сам дуче, воспеваемый в каждом гимне и в каждой песне словами, взятыми из воинственного клича древних греков и использованными Габриэле Д’Аннунцио в Фиуме: Per Benito Mussolini, eja, eja, eja alala. Муссолини рассчитывал видеть Эдду и других членов своей семьи в авангарде шествия в новую Италию.