Текст книги "Книжный на левом берегу Сены"

Глава 4

– Надень красные, – сказала Киприан, впихивая в руки Сильвии пару алых кожаных лодочек на каблуке.

– Слишком они… красные.

Киприан со вздохом закатила глаза.

– Ради всего святого, Сильвия, ты открываешь первый и единственный в Париже английский книжный магазин. Ты столько недель терзалась сомнениями, вдруг туда никто не будет ходить. А теперь прикидываешься, будто не хочешь, чтобы люди тебя заметили?

– Иронично, да? – Сильвии еще как хотелось, чтобы ее заметили. Но не из-за туфель же.

– Одежда, сестренка, – это наши латы, броня. Сегодня они очень даже могут тебе пригодиться.

Сильвия уставилась на туфли, которыми Киприан соблазняла ее, и вспомнила, что всегда восхищалась, как шикарно они смотрятся на ногах сестры. Интересно, каково ходить в такой роскоши?

Изобразив театральный вздох, Сильвия взяла туфли и скользнула в них ногами. Они оказались удивительно мягкими и удобными, и Сильвия даже пожалела, что в ее студии нет зеркала, так ей захотелось посмотреть, как они сидят на ней.

Закурив еще одну сигарету, Киприан удовлетворенно выдохнула:

– Теперь совсем другое дело.

– Ты завтра заглянешь сюда ко мне? На вечеринку?

– Ну сколько можно об одном и том же? Мы уже все сто раз обговорили. Перестань нервничать. Увидимся, и очень скоро. А теперь ляг и постарайся хоть немного поспать.

Что за нелепый совет. Сильвия ворочалась всю ночь, крутилась с боку на бок, едва ли в силах продремать хотя бы два часа кряду. Наконец, в шесть утра она сдалась, оделась потеплее и, надев свои верные прогулочные туфли, вышла на мороз ноябрьского утра, надеясь найти где-нибудь круассан и кофе со сливками. Едва она уселась за столик и закурила, перед ней словно бы из ниоткуда выросла Адриенна. Щеки Сильвии вспыхнули; с их первого поцелуя прошло три дня, и с тех пор она испытывала неловкость в ее обществе, пока вопрос «Когда же» навязчивой мантрой пульсировал в голове, сбивая с толку, рассеивая внимание.

– Так и думала, что найду тебя здесь, – сказала Адриенна.

Сильвия улыбнулась.

– Не хотела будить тебя в такую рань.

– Мне не спалось.

– Мне тоже. – Когда же?

– Я напекла сразу с полсотни macarons, – сказала Адриенна, усаживаясь на деревянный стул напротив.

Сильвия открыла рот от изумления.

– За эту ночь?

Адриенна кивнула. Сильвия подвинула свой кофе подруге.

– Пей, тебе он нужнее, чем мне. Я лишь без толку металась и крутилась в постели.

– Надо же было куда-то девать нервную энергию. Вот я и подумала, что мы могли бы предложить их на вечеринке.

Адриенна и так уже приготовила тучу угощений для их маленького приема; Сильвия и представить не могла, как их гости справятся со всеми этими муссами, крекерами, фруктовыми десертами, пирожными и прочей выпечкой.

– Спасибо тебе, – только и сумела вымолвить она.

Взяв еще по кофе и круассану, они принялись, наверное, в сотый раз обговаривать распорядок грядущего дня и как раз заканчивали, когда к их столику направился высокий плотно сбитый молодой человек. Его бледные гладкие щеки покрылись красными пятнами, то ли от мороза, то ли от смущения, Сильвия пока не понимала.

Зато Адриенна, едва его завидев, встала, крепко его обняла и по своему обыкновению расцеловала.

– Мишель! Как чудесно видеть тебя не за прилавком твоей boucherie![35]35
  Мясная лавка (франц.).


[Закрыть]

– А я частенько захожу сюда, прежде чем самому открыться. И уж меньше всего ожидал встретить здесь тебя, Адриенна, в такую-то рань, – отозвался он низким, как будто заржавевшим голосом, совсем неподходящим для его возраста. Сильвия решила, что ему двадцать с небольшим, хотя голос был как у старика.

– Мишель, знакомься, это мой друг Сильвия Бич из Америки. Она сегодня открывает магазин английской книги на улице Дюпюитрена, а к вечеру у нас намечается маленький праздник. Ты должен прийти.

Он покраснел еще сильнее и широко улыбнулся, так тепло и искренне, что почти разбил Сильвии сердце.

– Вот как? Я тоже немного говорю и читаю по-английски, – сказал он Сильвии en anglais[36]36
  По-английски (франц.).


[Закрыть].

– Как же чудесно, – ответила она на своем родном языке, дивясь про себя, где этот молодой человек мог выучиться английскому. О, как много разных тайн еще предстоит раскрыть в «Шекспире и компании»! – Конечно же, приходите. Буду очень рада видеть вас у себя.

– У вас найдутся книги Зигфрида Сассуна?[37]37
  Зигфрид Сассун (1886–1967) – выдающийся английский писатель и поэт. Участник Первой мировой войны, в своем творчестве он открыто говорил об ее ужасах; выступал с критикой ура-патриотизма, который, по его мнению, служил причиной и эскалацией боевых действий.


[Закрыть]

– Конечно, – ответила Сильвия, сгорая от любопытства, почему это молодой мясник Мишель вдруг интересуется знаменитым английским окопным поэтом.

– Я лично знал Уилфреда Оуэна[38]38
  Уилфед Оуэн (1893–1918) – один из ведущих английских поэтов Первой мировой войны. С Зигфридом Сассуном его связывало творческое и личное товарищество.


[Закрыть], – тихо прибавил Мишель.

И Сильвия поняла: Оуэн был учеником Сассуна. И хотя многие из его стихотворений публиковались в журналах, отдельным сборником они никогда не выходили, потому что Оуэн погиб в сражении всего за неделю до Перемирия. Погиб здесь, во Франции, всего двадцати пяти лет от роду. Сильвия благоговейно кивнула.

– Он был хорошим человеком, – добавил Мишель, опустив взгляд.

В этот момент за углом раздался резкий звон, как будто кто-то уронил поднос с чашками и блюдцами. Мишель мгновенно накрыл голову полами пальто и бросился на пол, съежившись у колен Адриенны. Будь стол побольше, он залез бы под него.

Глаза Адриенны увлажнились, она мягко положила руку ему на спину.

– Всё в порядке. Это всего лишь посуда.

Мишель медленно распрямлялся, и, хоть в нем было, как думала Сильвия, не меньше ста восьмидесяти сантиметров роста, он выглядел сейчас смущенным, потерянным мальчишкой.

– Извините, – проговорил Мишель, – привычка.

– Я оставлю вам экземпляр «Контратаки» Сассуна, обещаю, – сказала ему Сильвия. – И у меня есть соображения насчет кое-чего еще.

Мишель кивнул в знак благодарности и тихо ретировался.

– Чудесный парень, один из лучших, кого я знаю, – заметила Адриенна севшим от переживаний голосом.

– Да, я вижу.

– Мы вместе росли, недалеко отсюда. Но то место, тот мир больше не существуют. Ему было куда труднее смириться с их потерей, чем мне. Там он чувствовал себя как рыба в воде, в отличие от меня.

– Тебе, как я вижу, очень уютно в нынешнем мире, – заметила Сильвия, размышляя про себя, что ей пришлось уехать в Париж, за тридевять земель от дома, чтобы найти тот непринужденный уют и ту терпимость, которыми наслаждается Адриенна.

– Я сама его построила, так что хотелось бы надеяться. И конечно, мне помогли. И Ринетт, и Сюзанна, и мои родители всегда поддерживали мои сумасбродные идеи.

Сумасбродные идеи.

– Ты имеешь в виду…?

Развернув ладони вверх, Адриенна покачала ими, как чашами весов.

– Мое книгочейство, мой отъезд в Лондон, книжную лавку и, между прочим, даже мой… – Она обвела публику в кафе осторожным взглядом, прежде чем шепотом продолжила: – мой сапфизм.

Тоже понизив голос, Сильвия спросила:

– Ты когда-нибудь обсуждала это с ними?

– Нет. – Адриенна даже выставила вперед ладони, точно отгоняла подобную мысль. – Но, я так думаю, Мишель тоже не очень-то стал бы обсуждать с родителями своих подружек.

Сильвия засмеялась.

– Тут ты права. И почти то же я могу сказать о себе. Я имею в виду разговоры в семье. Ни родители, ни моя старшая сестра Холли не задают мне щекотливых вопросов насчет мужчин, и они никогда не предлагали мне выйти замуж. То же и с Киприан. Но Америка в этом смысле куда менее терпима, чем Франция. В Нью-Йорке считалось бы преступлением, отважься я полюбить… – Тебя, едва не проговорила она, но вовремя спохватилась. А впрочем, ей и не нужно было продолжать, Адриенна поняла все без слов.

Кивнув, она ответила:

– Франция принимает все это на бумаге, на уровне законов. И многие семьи вроде моей принимают особых друзей своих сыновей и дочерей. Но в остальном…

Адриенна выразительно покачала рукой, что значило: не так, чтобы очень.

– В Соединенных Штатах сегодня и на бумаге-то никакого просвета не наблюдается.

– Стыд и позор.

– Oui.

Сильвия тряхнула головой, отгоняя внезапно накрывшую ее мрачность.

– Что ж, спасибо, что делишь со мной свой мир.

Адриенна засмеялась:

– Ты строишь его вместе со мной, chérie.

Когда же?

В ней закипало нетерпение.

Сильвия знала, что навсегда запомнит момент, когда они с Адриенной после сытного завтрака за минуты до девяти утра пришли к дверям «Шекспира и компании» с ключами в руках, готовые отпереть лавку и впервые распахнуть тяжелые ставни на ее окнах.

– Знаю, ты не собиралась открываться раньше десяти, но…

– Знаю, мне тоже не терпится.

В первый час после открытия в лавке царила торжественная тишина. Сильвия оглядывала рисунки Блейка и драгоценные листки с автографом Уитмена, теперь обрамленные и развешанные на узком участке стены между полками, которые были плотно уставлены книгами. Наслаждаясь запахами кожи, бумаги и типографской краски, Сильвия с грудью, полной воздуха, табачного дыма и гордости, сказала себе: «Это все мое. Я это сделала».

Она еще не успела занервничать, зайдет ли к ней кто-нибудь, как на пороге лавки явились те самые «кто-нибудь»: сестра Адриенны Ринетт, ее муж Поль-Эмиль Бека и ее любовник Леон-Поль Фарг, поэт, с нежностью называвший завсегдатаев лавки Адриенны potassons (нашими студиозусами), обыгрывая глагол potasser (штудировать) в первом лице множественного числа – nous potassons, – чтобы подчеркнуть их принадлежность к общему дружескому кругу. А поскольку этот глагол куда менее употребителен, чем его более нейтральный синоним étudier (изучать), прозвище явно подразумевало избранность. Сильвия гордилась, что единственной из американцев была причислена к числу potassons.

Остаток дня сохранился в ее памяти размытой картинкой прибывавших и убывавших людей. Они приходили в магазин «Шекспир и компания», в ее магазин! По большей части то были potassons, заглянувшие поздороваться, приобрести библиотечный абонемент, купить одну-две книги и пообещать вернуться на вечеринку в честь открытия. При этом среди посетителей оказалось немало привлеченных любопытством жителей соседних кварталов. «Походил тут, поглядел, интересно же, что может называться “Шекспиром и компанией”», – так выразился живший поблизости доктор, месье Дезотель.

Как только зашло солнце и темнота раннего ноябрьского вечера вступила в свои права, Адриенна с Ринетт начали вносить блюда с приготовленными Адриенной угощениями. И снова Сильвия восхитилась их количеством и изобилием, про себя задаваясь вопросом, неужели их пиршество в той же мере, что и срыв Мишеля, невольными свидетелями которого они стали утром в кафе, были своего рода реакцией на войну – сочувственное oui, merci, благодарность тому, что после всех этих лет они снова наслаждаются вакханалией еды и питья.

Прибывающих на вечеринку гостей Сильвия встречала в алых лодочках Киприан и с зажженной сигаретой в руке. Позже подошел Мишель и, тепло поприветствовав Сильвию поцелуем в щеку, словно они сто лет знакомы, извинился за опоздание.

– Я бы пришел раньше, но подумал, что надо бы заскочить домой и смыть с себя потроха.

– К нам никогда не поздно, добро пожаловать! Да, и у меня есть для вас Сассун. Но для начала вот вам бокал вина.

На вечеринку чудесным образом собралось столько народу, что толпа угощавшихся и выпивающих гостей вскоре выплеснулась из тесных пределов лавки на улицу.

– И когда ты собираешься выступить с речью? – спросила Сильвию Киприан, когда в небе взошла яркая луна, а веселье достигло апогея.

– Не говори ерунды, какая еще речь?

– Сильвия, ты просто обязана сказать что-нибудь, – поддержала ее сестру Адриенна.

Сильвия попыталась сглотнуть неизвестно откуда взявшийся болезненный ком в горле. Не оставляя ей времени на раздумья, Киприан постучала серебряной ложечкой по своему бокалу, и получившийся звук чем-то напоминал отдаленный перезвон церковного колокола; волнами разносился он по помещению, пока гости не притихли и не наступила полная тишина.

Слишком миниатюрная, чтобы увидеть кого-либо дальше первого ряда, Сильвия нервно смотрела по сторонам в поисках чего-то, на что можно встать. Куда же запропастилась чертова лесенка, на которую она взбиралась, чтобы доставать до самых верхних полок?

Вперед выступила Адриенна и эффектным движением поставила ее прямо перед Сильвией. Как только та поднялась на ступеньку, толпа оживилась приветственными возгласами. Но вместо радостного возбуждения Сильвию охватила паника. Потупившись, она уставилась на свои ноги в алых лодочках, потом подняла глаза и встретила твердый ободряющий взгляд Адриенны. Сильвия набрала в грудь побольше воздуха и сказала:

– Спасибо вам всем, что пришли сюда сегодня. Вы даже не можете представить, как много для меня значит видеть здесь стольких старых друзей и познакомиться со столькими новыми друзьями… – Почему, ну почему я не подготовилась?

Через мгновение она увидела в толпе Мишеля и поняла, о чем будет говорить.

– Год назад, почти день в день, Америка, Британия и Франция подписали соглашение, завершая войну, ужаснее которой не видывали наши народы. Но liberté, égalité et fraternité[39]39
  Свобода, равенство, братство (франц.).


[Закрыть] возобладали, и здесь, в месте, предназначенном для обмена французскими и английскими умонастроениями, мы можем сполна насладиться благами мира: литературой, дружбой, разговором, спорами. Пускай же мы будем долго ими наслаждаться, и пускай они – вместо винтовок и гранат – послужат оружием для новых восстаний.

Со всех сторон зазвучало «Согласны, согласны!», «Ваше здоровье!», «Поздравляю!», и Сильвия сошла со своего возвышения, сияя робкой гордостью и радуясь, что может снова раствориться в толпе гостей.

Как только выдалась свободная минутка, она тронула Мишеля за рукав и вручила ему две книги.

– Это Сассун, в подарок, – сказала она. – А Уитмена даю вам по библиотечному абонементу. Вернете, когда прочитаете. Любопытно, понравится ли он вам.

Улыбка Мишеля растопила бы любую сосульку на крыше в Нью-Джерси.

– Спасибо, мадемуазель Бич.

– Для вас просто Сильвия.

– Сильвия, – кивнул он, – только, s’il te plaît[40]40
  Пожалуйста (франц.).


[Закрыть], не раздавайте так запросто слишком много книг, не хотелось бы, чтобы ваш бизнес прогорел.

– Не буду. Мне бы тоже этого не хотелось.

Если бы не удовольствие взахлеб делиться с Адриенной, Киприан и Ринетт впечатлениями от вечеринки, Сильвии показалось бы, что уборка в лавке после ухода гостей никогда не закончится.

– Я же говорила, что всё съедят, – гордо заметила Адриенна, пока они заворачивали себе жалкие остатки щедрого пиршества.

– Неужели ты рискнула усомниться в кулинарных изысках моей сестрицы? – засмеялась Ринетт. – Удивляюсь, что ты еще жива после такого!

Киприан от души расхохоталась.

– К твоему сведению, у нашей Сильвии второе имя Почемучка.

– Если я в чем и сомневалась, – парировала Сильвия, – то точно не в достоинствах угощения. Я и представить не могла, что набежит столько народу.

– Зато я могла, – сказала Адриенна, одарив Сильвию долгим взглядом, от которого у той зашлось волнением сердце.

Полночь застала обеих посреди аккуратно прибранной лавки, наконец-то наедине.

– Спасибо тебе, Адриенна, – сказала Сильвия. – Всех слов мира не хватит, чтобы выразить, как я тебе признательна за все.

Адриенна сжала руку Сильвии и посмотрела на нее – ах, эти бледно-голубые глаза под черными бровями, этот восхитительный изгиб губ, темнеющий на идеально бархатной сливочно-белой коже. Сколько контрастов. Сильвия была готова бесконечно любоваться лицом Адриенны, и ей бы оно никогда не наскучило. Интересно, что Адриенна видела в ее собственном лице?

Сильвию ошеломило, когда Адриенна подняла ее руку к губам и поцеловала ладонь, а потом каждый ее палец, прикрыв глаза, словно она наслаждалась любимым лакомством. Сильвия тоже закрыла глаза, она трепетала от каждого прикосновения губ и языка Адриенны к коже. Сильвия и не подозревала, что в ее руках столько чувственности. Кто бы мог подумать! Ее руки. Когда она отважилась открыть глаза, то, нежно скользнув рукой, коснулась щеки Адриенны. Она позволила своим пальцам зарыться в ее копну темных волос. Тоже открыв глаза, Адриенна потянулась к Сильвии, и они поцеловались. Поцелуй поначалу был медленным, ищущим, и Сильвия чувствовала, как от прикосновения губ Адриенны каждый нерв вспыхивал огнем. Вскоре обе снова закрыли глаза, сплетясь в тесном объятии, их поцелуи стали глубже, требовательнее, словно этим вечером они торопились узнать друг о друге все, что до сих пор оставалось неузнанным. Их зубы то и дело сталкивались, их стоны слились в один, их пальцы в нетерпении расстегивали пуговицы и крючки.

В пальто нараспашку, чтобы охладить жар своих тел воздухом ноябрьской ночи, они преодолели квартал от книжной лавки до постели в квартире Адриенны и на много часов отдались познанию того, что вгоняло Сильвию в жар, опустошало и оглушало. Адриенна была восхитительна – упругая под гладкой нежной кожей, уверенная в каждом движении пальцев и языка. С ней Сильвия действовала смелее, чем когда-либо, позволяя своим рукам скользить под ее одеждой, по изгибам ее тела, утоляя голод, который она годами копила в себе, но всю жизнь не желала признавать.

Она и представить не могла, сколько наслаждения таится в ее собственном теле. Так вот о чем она столько читала. Сильвия не сумела вспомнить, когда в последний раз книги, при всем их очаровании, виделись ей лишь бледным подобием реальной жизни. Да и бывало ли такое? Теперь она познала истинное блаженство, и ей не было возврата к унылому прошлому.

Глава 5

Часы, которые Сильвия проводила в объятиях Адриенны после того, как они вечером закрывали свои лавки, убеждали ее, что мир – по крайней мере, ее личный мир – бесповоротно изменился. Киприан, и та заметила перемену. В начале 1920 года она возвращалась в Штаты, поскольку ее контракт закончился, и перед отъездом сказала Сильвии:

– Никогда еще не видела тебя такой поглощенной.

Влюбившись в Адриенну, Сильвия даже читала теперь с совсем иным настроением. Раньше описания постельных сцен и плотских вожделений вызывали в ней смятение и душевную боль, сейчас же она воспринимала себя частью волшебного мира, в который посвятила ее Адриенна. Она и сама ощущала в жилах пламя желания, такого пугающего, но такого желанного для героя «Портрета» Стивена Дедала. С новообретенным аппетитом Сильвия взялась читать и перечитывать эпизоды нового романа Джойса «Улисс», с которыми она в том году уже внимательно ознакомилась в журнале «Литтл ревью», публиковавшем произведение частями. И снова отметила для себя, что действие «Улисса» разворачивалось в Дублине, хотя Сильвия читала, что Джойс уже много лет как оставил родину и, в сущности, был изгнанником подобно герою гомеровской «Одиссеи», схему которой он блестяще обыграл, выстроив на ней структуру своего романа[41]41
  В романе «Улисс» каждый эпизод имеет свое неформальное название, отсылающее к «Одиссее» Гомера, хотя в самом тексте эти названия не фигурируют.


[Закрыть].

Джойс привел в «Улисса» Стивена из «Портрета художника в юности», но дал ему друга, старшего, более жизнелюбивого, полнокровного Леопольда Блума. В мельчайших подробностях описывая каждое слово, каждую мысль и каждое движение Стивена и Леопольда, пока они проживали в ирландской столице один-единственный день – 16 июня 1904 года, Джойс, судя по всему, намеревался новым романом взорвать все до единого защитные покровы современной жизни с той же неотвратимостью, с какой гранаты недавней войны взрывали города, веси и окопы по всей Европе. Сидели ли его герои в уборной, рассуждали ли о «Гамлете», Джойс не жалел подробностей, уравнивая вульгарное и возвышенное. Воистину то была книга, не терпевшая компромиссов в своей железной решимости трезво и без малейших прикрас изобразить сознания и тела Стивена и Леопольда.

Настойчивость, с какой роман вводил читателя в исчерпывающие, правдивые подробности, вызвала жестокие цензурные нападки в Англии и Америке, где выпуски журналов с эпизодами «Улисса» конфисковывались нью-йоркским обществом подавления порока Джона Самнера как попирающие общественную нравственность. Маргарет Андерсон недавно жаловалась на это в редакционных статьях своего «Литтл ревью», и Сильвия полностью разделяла ее возмущение. Она еще могла понять нежелание читателей последовать за Блумом в уборную, но цензура, законодательный запрет? Напротив, читателей следовало заставить осознать ошеломляющую честность романа, как и смелость самого текста, ибо в вызовах, которые он бросал обществу, заключалась его величайшая правда: мир, каким мы его знали, закончился, пришло время для чего-то совершенно нового. Упразднить одни только кавычки Джеймсу Джойсу казалось мало, местами он откровенно пренебрегал общепринятыми правилами построения предложений и разбиения текста на абзацы с единственной целью – пробиться как можно глубже в сознание своих персонажей, ведь, в сущности, сознание не подчиняется правилам грамматики. Что ни говори, а «Улисс» был истинно созвучен их времени. Сильвия гадала, что мог бы вынести из него читатель вроде Мишеля, найдет ли у него отклик тот способ, каким «Улисс» переиначивает смыслы?

Отрываясь от выпусков «Литтл ревью», Сильвия всякий раз ощущала, как захватывает у нее дух и как переполняется ее жизнь, и письма, которые она получала из Америки, еще больше укрепляли ее во мнении, что книга Джойса необходима. Ее подруга детства Карлотта Уэллс писала:

ПОВЕРИТЬ не могу, что закон Волстеда вступит в силу с первого месяца нового года. Совершенная пародия и чистейший абсурд. Господи, да все наши знакомые уже запасли в своих подвалах столько спиртного, что и их внукам хватит. А некоторые, чтобы все уместить, копали себе подвальные помещения. И чем это улучшит ситуацию? Когда же они хоть чему-нибудь научатся?

А вот что писала ей мать:

К сожалению, дорогая моя, и речи не идет, чтобы я навестила тебя в Париже. Боюсь, в нашей стране окончательно возобладали низменные инстинкты. Жадность не знает удержу. Твой отец без конца осуждает ее в своих проповедях, а что толку? Мне даже кажется, что, наслушавшись в воскресенье его проповедей, прихожане с женами затем только возвращаются из церкви домой, чтобы в понедельник на работе продолжить служить Плутосу. Лучше бы закон этого Волстеда обуздывал алчность, чем боролся с пьянством.

Киприан, как выяснялось, тревожили примерно те же проблемы:

Очень скучаю по тебе, дорогая сестра, и по Парижу тоже. Нью-Йорк захлестывают враждебность и страх. Ирландские политики во власти прикидываются, будто сами никогда не были иммигрантами, и знай себе пропихивают еще пущие строгости в отношении многоквартирных домов, люди всё еще боятся подхватить испанку, а Почтовое ведомство выкрадывает из посылок журналы и романы и швыряет их в печь. Наши сограждане, учуяв что-то, представляющее хотя бы малейший интерес, тут же хватаются строчить жалобы, и это душит все виды искусства, включая и кино.

Казалось, правящий класс Америки вознамерился объявить вне закона всё задевающее его чувство благопристойности. Всему и вся, что намекало на порок или шло вразрез с благостными иллюстрациями добродетельной жизни на страницах «Сатердей ивнинг пост»[42]42
  Saturday Evening Post – американский журнал, основанный в 1821 году, существует и сегодня. В 1920-х был одним из самых популярных и влиятельных периодических изданий среди среднего класса в США.


[Закрыть], грозила опасность навсегда умолкнуть – будь то книга, пьеса, фильм, организация, деятельность или человек. Но как ни парадоксально, своими стараниями подавлять и затыкать рты власть только плодила то, чего так опасалась: анархию и марксизм, протесты и беспорядки, – а книги вроде «Улисса», напротив, старались раскрыть современникам глаза, а не закупорить умы.

Что до Сильвии, то она уже решила, что непременно будет продавать «Улисса», когда он выйдет отдельным изданием, а пока агитировала всех читать роман в журналах.

«И вообще, – поклялась себе Сильвия, – я сделаю все от меня зависящее и, как только смогу, стану содействовать всем писателям современной волны честной литературы.

Благо их ряды, судя по всему, ширились».

Всякий на Левом берегу слышал об эксцентричной писательнице и коллекционере живописи из Калифорнии Гертруде Стайн; широкой известностью пользовалось ее художественное собрание, куда входили картины Сезанна, Матисса, Гогена и других мастеров, ярко заявивших о себе в последние десятилетия. Всякий, кто хоть что-нибудь значил в богемном Париже, в конце концов удостаивался приглашения отобедать и побеседовать о новой литературе и перспективах продвижения современного искусства. Сам Пикассо часто гостил в доме Гертруды, как и Жан Кокто, который был своим человеком и в магазинчике Адриенны. Сильвия все гадала, соблаговолит ли мисс Стайн когда-нибудь посетить и ее скромную книжную лавку; американка, много лет живущая в Париже, надо полагать, уже наладила каналы пополнения своей библиотеки на родном языке, и, вероятно, заведение Сильвии было ей без надобности. И все же Сильвия тешилась надеждой, что ее растущая репутация и общие друзья соблазнят Гертруду Стайн к ней заглянуть. Это стало бы для «Шекспира и компании» чем-то вроде крещения.

– Мадам Стайн, – промолвила Адриенна с преувеличенным почтением, когда Сильвия озвучила свою заветную мечту, пока они плечом к плечу скоблили картофелины над кухонной раковиной. Адриенна тем вечером готовила свой gratin dauphinois[43]43
  Гратен дофинуа, или картофель по-французски (франц.).


[Закрыть], и у Сильвии от предвкушения текли слюнки. – Она держится особняком, разве нет? Или, точнее, предпочитает принимать у себя? Не очень-то она flâneuse[44]44
  Праздношатающаяся (франц.).


[Закрыть]. Так говорил мне Кокто.

– То же слышала и я. Но помечтать-то можно?

– Что верно, то верно, ее одобрение определенно придаст этакой… солидности твоей лавке. А как насчет мадам Уортон?[45]45
  Эдит Уортон (1862–1937) – американская писательница, с 1908 года жила во Франции; в годы Первой мировой войны работала военным журналистом, награждена орденом Почетного легиона за активную помощь беженцам. За роман «Эпоха невинности» в 1921 году первой из женщин удостоилась Пулитцеровской премии.


[Закрыть] Побудит ли ее пример других американцев захаживать к тебе?

– Peut être. Но она ведь больше не живет в Париже, разве нет? Слышала, у нее поместье в Уазе, а зимы она проводит на Ривьере. Сдается мне, мадам вся из себя слишком фу-ты ну-ты для такой жалкой лавчонки, как моя.

– C’est vrai[46]46
  Это правда (франц.).


[Закрыть]. Я иногда встречала ее на приемах, когда она еще жила на улице Варенн, и с виду, скажу я тебе, буржуазности в ней было куда больше, чем богемности.

Сильвия чокнула своим бокалом сансерского о бокал Адриенны и возгласила:

– Vive la bohème[47]47
  Да здравствует богема (франц.).


[Закрыть].

Они поцеловались, и Сильвия прочувствовала это каждым атомом своего существования.

Теплым июньским днем 1920 года гранд-дама Стайн под руку с Элис Токлас тяжелой поступью вошла в лавку Сильвии. Та тотчас же заметила, что Элис почти во всем была противоположностью своей подруги: ее живость контрастировала с томностью Гертруды, тонкость – с корпулентностью, уложенная по моде темная копна – с короткими седыми волосами, напоминающими шлем. Гертруда выглядела величественно не только из-за своего роста и дородности, которая ей очень шла. Впечатление усиливали строгое темно-серое платье и румяные скулы, казалось навечно сведенные неодобрением, не исчезавшим, даже когда их хозяйка улыбалась. Она уставила на Сильвию орлиный взор темных глаз.

– Добрый день, – сказала мисс Стайн, держа курс прямо к письменному столу, за которым Сильвия разбирала дневную почту, в то же время судорожно придумывая, как бы так поприветствовать гостью, чтобы это не прозвучало подобострастно. Хотя не меньше ее интересовало, догадывается ли мисс Стайн, что она, Сильвия, тоже встречается с женщиной.

Как раз на такой случай Киприан когда-то выдала Сильвии монокль, поскольку ее обычный образ из жакета с юбкой ничего не говорил о ее склонностях, а разве что о невозможности позволить себе наряды по моде и о желании одеваться разумно. Но Сильвия не помнила, куда засунула это стеклышко. И теперь ничего не поделаешь.

Сильвия подалась вперед, склонившись над своей тлеющей в пепельнице сигаретой, чтобы протянуть мисс Стайн руку для пожатия.

– Здравствуйте. Я Сильвия Бич. Пожалуйста, зовите меня просто Сильвией.

– А я Гертруда Стайн. Можно просто Гертруда. – Она крепко пожала руку Сильвии. – А это – Элис Токлас. Элис.

Сильвия с Элис обменялись рукопожатием и учтивыми улыбками.

– Наслышана о вашем магазине, – сказала Гертруда, оглядываясь по сторонам. – У вас тут и правда полно книг. Куда больше, чем я ожидала.

Сильвия не совсем поняла, что Гертруда ожидала увидеть в «Шекспире и компании», но на всякий случай кивнула и ответила:

– Спасибо. Мы прикладываем все усилия, чтобы наши полки никогда не пустели.

Точно притянутая магнитом, Гертруда пошла вдоль стеллажей к дальнему концу алфавита. Сильвия видела, как писательница пробегает глазами по корешкам книг в поисках собственных произведений, и у нее отлегло от сердца, потому что в продаже имелись все книги мисс Стайн за исключением одной.

– На прошлой неделе я продала последний экземпляр «Нежных кнопок»[48]48
  Tender Buttons (1914) – книга Г. Стайн из трех частей, написана в стихотворной форме, считается ярким примером литературного кубизма.


[Закрыть] и сейчас ожидаю новой поставки.

Гертруда только молча кивнула, затем переместилась к буквам в начале алфавита. Элис перебирала журналы на стойке у витрины и выудила последний выпуск «Дайела»[49]49
  The Dial – американский журнал, выходивший с перерывами с 1840 по 1929 год. В 1920-х был влиятельным изданием модернистской литературы на английском языке. Прим. ред.


[Закрыть]. Внимательно изучив полки, Гертруда сказала:

– Не вижу у вас ничего из Джона Фокса[50]50
  Джон Фокс (1862–1919) – американский журналист, романист и мастер короткого рассказа.


[Закрыть]. А ведь его «След одинокой сосны» – выдающийся роман.

Сильвия не могла поверить своим ушам. Неужели Гертруда всерьез имеет в виду аппалачский бестселлер? Востребованного в ее собственной стране крайне авангардного городского писателя? Сильвии подумалось было, что ее разыгрывают. Не потому ли, что сама Гертруда родилась на западе Соединенных Штатов, который казался Сильвии диким, неосвоенным краем, таким же далеким для нее, как какой-нибудь Мадагаскар? Решив, что такой ответ будет самым безопасным, Сильвия сказала:

– Непременно закажу его.

– Отлично, – тепло отозвалась Гертруда и сложила перед собой руки в знак, что довольна вниманием Сильвии к ее рекомендации. – А скажите мне, пожалуйста, Сильвия, что побудило вас открыть этот магазин в Париже? Полагаю, нечто большее, чем наша ночная жизнь.

Вот оно как, никакой монокль и не понадобился. Сильвия давно подметила, что женщины, упоминая в разговорах ночную жизнь города, чаще всего имели в виду сценки, которые можно было увидеть на Эдгара Кине, в Пигале или на Монмартре.

Сильвия заулыбалась.

– А что, я очень даже не против ночной жизни, – сказала она, – но вы правы, мною двигали мотивы более серьезные. Я увидела, что в городе есть такая потребность, и решила удовлетворить ее.

Сильвия и сама удивилась, каким простым оказалось объяснение, хотя на деле за ним стояли сотни разговоров с Адриенной, Сюзанной, Киприан, матерью, а также ее извечная тяга к чтению и год ее детства, проведенный в Париже и навсегда ее изменивший.

Гертруда кивнула.

– Признаться, я и сама одно время подумывала о чем-то подобном. Но я предпочитаю составлять предложения на бумаге, а не продавать их.

– Держать книжный магазин означает большее, чем продавать предложения. Главное здесь – отдавать нужные предложения в нужные руки.

Так было с Мишелем, который увлекся Уитменом и приходил за новыми и новыми его произведениями. Сильвия же потихоньку подталкивала его к Джойсу, Элиоту, Уильямсу[51]51
  Уильям Карлос Уильямс (1883–1863) – один из крупнейших американских поэтов, врач-педиатр, человек, близкий к кругу литературного авангарда Нью-Йорка.


[Закрыть] и другим значительным новым авторам.

– Точно, – ответила Гертруда с сомнением.

Тут Сильвия заметила, как Элис, все это время молча листавшая журналы, чутко вслушиваясь в каждое слово, спрятала усмешку.