Текст книги "Как сломать себе жизнь"

Я раздавала актерам последние наставления, когда меня скрутило. Я побежала в женский туалет, зашла в кабинку, села на унитаз и стянула джинсы.

Заранее прошу прощения за то, что собираюсь сейчас описать.

Представьте медузу размером с пепельницу. Дальше представьте сотню таких медуз кроваво-красного цвета. А теперь вообразите, что вы стягиваете джинсы Sergio Valente – и из вас вываливаются сотни кровавых медуз размером с пепельницу. Именно это со мной и случилось.

– ААА! – заверещала я. – АААААА!

Окровавленные ошметки – видимо, куски внутреннего слоя матки – продолжали хлестать из тела в воду. Будто все внутренности ринулись наружу. Я пыталась схватить их руками, но их было слишком много. Плюх, плюх, плюх… Конца этому не было. Меня прорвало!

– ААА! – продолжала орать я. – ПОМОГИТЕ! КТО-НИБУДЬ!

Кто-то вбежал внутрь.

– Эй! – позвала незнакомая девушка. – У тебя все нормально?

– НЕТ! ПОЗОВИ РИАННОН! – простонала я, сидя на полу кабинки со спущенными штанами. Руки, ноги, сиденье унитаза и пол были залиты кровью. – Я КЭТ! МНЕ НУЖНА РИАННОН!

Несколько минут спустя в туалет ворвалась моя кураторша.

– Кэт! – закричала она.

– МНЕ НАДО В БОЛЬНИЦУ! – прорыдала я.

– Жди тут! – велела она.

Пока она бегала за ключами от машины, я встала и натолкала в джинсы туалетной бумаги.

По дороге в больницу я безостановочно стонала и орала.

К тому времени, как мои ноги очутились на держателях гинекологического кресла, кровотечение прекратилось. Врач отделения экстренной помощи вводил мне во влагалище инструменты наподобие очень длинных ватных палочек, вытаскивал оставшиеся кровяные сгустки и бросал их в ведро для медицинских отходов, стоявшее сбоку.

Я (и снова прошу прощения) надеялась, что у меня случился выкидыш. Но нет.

– Вы все еще беременны, – подтвердил врач. Я тупо уставилась на лампы дневного света.

На обратном пути в кампус Рианнон смотрела только вперед, на дорогу – очевидно, как и полагается водителю. И все же атмосфера в машине была напряженная.

– Извините, нам пришлось пропустить представление, – наконец произнесла я.

– Все нормально, – отозвалась Рианнон.

– Извините, я солгала, – продолжала я. – Пожалуйста, не рассказывайте моим родителям.

– Я не знаю, как поступить.

– Пожалуйста, Рианнон. – Я снова расплакалась. – Прошу вас.

– Я не знаю, как поступить, – повторила Рианнон.

Она подбросила меня до общежития. Окровавленные джинсы я несла в пластиковом пакете.

За завтраком я получила приятный сюрприз: все говорили только о «Наоми в гостиной»! Вечером я сама увидела свою постановку. Это было нечто! Когда мои чудесные актеры вышли на поклон, публика неистовствовала. Пьеса Ники оказалась отстоем. Рианнон поставила мне за режиссерский семинар «А» – высшую отметку.

Что беременная наркозависимая старшеклассница получила на экзамене по алгебре? Шиш с маслом! Это случилось через неделю после спектакля. Утром в день экзамена я сидела с приятелями за завтраком.

– Хочешь кое-что попробовать? – спросил самый шпанистый из парней нашей школы. Звали его Брюс, но окружающим он был известен под кличкой Полярник. Болтали, что в свои семнадцать он уже успел пережить метамфетаминовый сердечный приступ. Полярник протянул белую таблетку: – Это суперриталин!

– Да ну? – сказала я и сунула таблетку в рот, будто дебилка, которой я была и остаюсь до сих пор.

Стояло солнечное утро – до весенних каникул оставалось всего ничего. Я пересекла поросший травкой школьный двор (где со мной здоровалось все меньше и меньше ребят, но все же) и вошла в учебный корпус, в зал размером со спортивный, где одновременно сдавали экзамен по математике все выпускники школы. Эх, а я ведь так хорошо подготовилась. Ни минуты не сомневалась в себе! Я села и вытащила свои ручки, карандаши, стодолларовый калькулятор и прочее барахло, о котором я, закончив печатать это предложение, больше вовеки не вспомню, даже за деньги.

Раздали листы, и я с энтузиазмом взялась за дело. Минут двадцать все шло прекрасно, пока я вдруг не почувствовала, что… тону.

Ха, подумала я.

Внезапно я перестала разбирать написанное. Буквы расплывались. Я огляделась. Выпускники, склонившиеся над партами, превратились в темные пятна, фигуры ходивших по залу учителей расплылись в мутные тени. И больше я ничего не помню.

Очнулась я уже совсем в другом помещении, а именно в изоляторе. Жаклин, одна из моих актрис, держала меня за руку, будто медсестра в «Прощай, оружие». Настоящая медсестра смотрела на нас с другого конца комнаты. Я лежала на узкой кровати.

– Что случилось? – проговорила я хрипло.

– Ты упала в обморок на экзамене по математике, – прошептала в ответ Жаклин. Она вложила мне в руку пакет Dunkin’ Donuts. – Я принесла тебе пышек.

– К черту, – простонала я. Голова была будто чугунная.

– Ты каталась по полу, – продолжала шептать Жаклин. – Упала со стула.

– Меня попрут из школы, – пробормотала я.

– Что ты приняла? – чуть позже спросила медсестра.

«Хороший вопрос», – подумала я.

– Ничего! Просто я не позавтракала!

Уже потом я выяснила, что Брюс угостил меня зипрексой – мощным антипсихотиком. Тупица Полярник!

Меня не исключили, но как бы временно отстранили от учебы. В Лоуренсе сразу после зимних экзаменов начиналась фирменная двухнедельная специализированная учебная программа «Винтерим». Она включала в себя множество вариантов: от плавания с аквалангом в Белизе до волонтерства в «Среде обитания для человечества»[33]33
  Благотворительная программа Habitat for Humanity занимается преимущественно строительством доступного жилья для неимущих по всему миру.


[Закрыть]в Перу. В одиннадцатом классе мы с Ники, оставшись в кампусе, осваивали курс кинопроизводства. Не помню, что я выбрала в двенадцатом классе, но это не важно. Вместо участия в «Винтериме» меня отослали домой.

Как школа объяснила это моим родителям? Как объяснила это родителям я сама? Без понятия. Однако в итоге весенние каникулы для меня увеличились на две недели.

Так что в общей сложности (как я теперь понимаю) Академия Лоуренса намеренно предоставила мне целый месяц, чтобы обдумать свое «положение». Чего я так и не сделала.

Вернувшись в начале апреля в Гротон к весеннему триместру, я все еще оставалась беременной. Если вы задаетесь вопросом, на каком сроке я тогда была, – что ж, вы не одиноки. Я и сама не знаю. Полный дурдом. Мне было плохо. По-настоящему. Я полностью… слетела с катушек.

Скажем… восемнадцать недель?

Я начала устраивать «представления».

– О нет! – вопила я в библиотеке, роняя на пол куклу. Мы с Джорджем отыскали ее в реквизитной кладовке нашего театрального отдела, и я вымазала ее искусственной кровью. Как Майкл Элиг на своей вечеринке Disco 2000. – Мое дитя!

Мы с Джорджем прямо покатывались со смеху. Но никто к нам не присоединялся.

Мы с моим колоритным приятелем куролесили на пару. Нас обоих приняли в крутой колледж Барда, находившийся примерно в часе езды от Нью-Йорка. Получив пригласительные письма, мы отправились в библиотеку, зашли на форум студентов, зачисленных в Бард, и начали цепляться к другим участникам и постить в их ветках провокативные реплики.

Это был полный идиотизм (как практически всякий троллинг в социальных сетях). Мы-то с Джорджем считали себя дико остроумными, но у приемной комиссии Барда нашлось другое мнение. Они проследили, откуда идут посты, и сообщили про нас куратору в колледже.

Вот такие дела. Школа в итоге дозналась про наши шалости. Слухи о торговле наркотой, моя беременность и поездка в больницу с Рианнон, «обморок» на экзамене по математике, сцена с окровавленной куклой, разбитый «олдсмобиль» на парковке, а вот теперь эта заварушка с Бардом вывели-таки на нас с Джорджем. Для нас не стало большим потрясением, когда в Академию Лоуренса в конце концов вызвали наших родителей. Впрочем, небольшое потрясение мы все-таки пережили: ведь был конец апреля, а мы оба учились в двенадцатом классе. Всего через полтора месяца предстоял выпуск.

Мои родители прибыли из аэропорта на арендованной машине. У папы было каменное лицо; мама заметно нервничала. Мне не разрешили зайти в кабинет заместителя директора вместе с ними, и я сидела на скамейке в ротонде. В это буднее утро в учебном корпусе царила звенящая тишина. Все сидели на уроках. Я уставилась на мраморный пол с девизом школы: «Omnibus lucet». «Светит для всех».

Дверь кабинета открылась. Первой вышла Рианнон. Я и не знала, что она тоже была там. Наши взгляды встретились. Я поняла, что она рассказала им все.

Вышедший следом папа, разумеется, напоминал живой труп. Лицо у него побелело. А мама плакала. Плакала без остановки. Увидев меня, она зарыдала еще горше. Но когда я подскочила к ней, чтобы утешить, мама… отшатнулась. Никогда этого не забуду. Она страшилась моего прикосновения. Я воплощала чистое зло.

Последние часы пребывания в кампусе почти не задержались в памяти; помню только, что мы с мамой быстро укладывали вещи. Тем же занимались Джордж с родителями в Сполдинге. Больше я своего приятеля не видела.

В машине по дороге в аэропорт родители молчали, но я не могла избавиться от голосов, звучавших у меня в голове. «Неудачница. Убожество. Мразь». Будто по радио началась трансляция ненависти к себе. «Гадина. Тварь». Со временем я овладела умением приглушать звук станции «Позор FM», но полностью выключать ее так и не научилась.

Пришел черед прощаться с Бостоном… Во время взлета я наблюдала в иллюминатор, как город подо мной становится все меньше и меньше. Что ж, мне все равно никогда не удавалось как следует выговорить «Массачусетс».

Хуже абортов могут быть только рассказы об абортах. Согласны? Если вы чересчур брезгливы, советую пролистать пару страниц. Убийство, знаете ли, вещь довольно грязная.

Вскоре после возвращения домой мать отвезла меня в клинику в Вашингтоне. Она заполнила бланк родительского согласия, пока я ждала в приемной, битком забитой девушками и их парнями, потому что врач опаздывал. Он ехал на машине из Филадельфии. На улице стояла жара. Я коротала время в благотворительном магазинчике на парковке торгового центра.

Через несколько часов подошла моя очередь. Я положила ноги на держатели. Врач ввел в шейку матки анестетик, но я все время бодрствовала. Мама отказалась от общего наркоза – откуда ей было знать. Огромная ошибка. (Перед абортом всегда требуйте общий наркоз – тогда все закончится в мгновение ока.) Боль была дикая. Не просто боль – настоящая пытка. Я лежала распластанная на столе и… вся вибрировала под действием вакуумного насоса. Помните ту сцену из фильма «Принцесса-невеста», когда усатого бандита накачивают водой – там ведь так было? – и все его тело дрожит и трясется? А смотреть на это почти невыносимо? Вот каким это событие запечатлелось у меня в памяти. Вдобавок я еще и наблюдала, что из меня выходит, поскольку там была емкость, накрытая бумажным конусом с прорезью, и конус покосился. И я все видела собственными глазами.

Потом все закончилось. Я сидела в послеоперационной палате перед тарелкой с печеньем, которое там всегда дают, и рыдала. Громко. Просто неудержимо. Мне не верилось, что со мной такое случилось. Я была в ужасе. Меня по-прежнему трясло, словно насос все еще работал, вытягивая из меня внутренности. Кошмарная процедура. Очень жестокая. Больше похожая на убийство. Она и ощущалась как убийство. Долой политкорректность. Я честно рассказываю, что чувствовала тогда.

Мои рыдания начали действовать на других девочек. Медсестра выбежала и нашла маму. Та пришла и села рядом со мной.

– Ш-ш-ш… – проговорила мама, неловко похлопав меня по спине, словно я подавилась. Гребаная неловкость. Мама просто не знала, что делать.

Я все еще ревела, когда мы наконец вышли на парковку. Мы забрались в раскаленную от жары машину и несколько минут просто сидели. Видимо, мама ждала, пока я успокоюсь, но я продолжала плакать навзрыд на пассажирском сиденье. Наконец мама не выдержала. Она вышла и начала звонить по мобильному. Потом села за руль.

Когда мы приехали домой, там было пусто – будний день, примерно час пополудни. Слезы наконец иссякли. Я отправилась спать. Когда проснулась, вокруг было темно. Пахло кровью. На тумбочке возле кровати лежала маленькая оранжевая пластиковая бутылочка с несколькими таблетками. Я прочла этикетку: ксанакс. Ниже значилась фамилия врача, выписавшего рецепт. Это был мой папа.

Глава пятая

Я-то полагала, что аборт во втором триместре беременности был вишенкой на торте самой несчастной юности всех времен и народов, но, как оказалось, это почетное звание принадлежало письму из колледжа Барда, уведомлявшему меня о том, что мое имя более не фигурирует в списках поступивших. Меня не то чтобы исключили из вуза через полтора месяца после поступления – меня выпихнули еще до того, как я вообще там появилась. Упс.

Дома мне было не по себе, и это еще мягко сказано. Я ждала, что папа поможет мне, но так и не дождалась. Наоборот, он со мной не разговаривал и вообще меня не замечал – а так было даже хуже.

Так что я при любой возможности пыталась смыться из дома. Каждое утро я с облегчением отправлялась на метро в подготовительную школу Эмерсон в районе Дюпонт-Серкл. Ее даже школой не назовешь – просто несколько аудиторий в обычном городском здании. Сплошное недоразумение. Ученики курили на крыльце травку; и всем было плевать. Обучение в Эмерсоне оплачивалось поурочно (именно там я наконец-таки получила аттестат зрелости); соответственно, она была под завязку набита богатенькими изгоями, которых вытурили из Сент-Олбанса и Джорджтаун-Дэй[34]34
  Элитарные вашингтонские школы.


[Закрыть].

Я отлично вписалась в эту компанию. В первый же день пребывания в Эмерсоне, спустя четыре часа, я уже сидела на заднем сиденье «ауди» у Burger King на Коннектикут-авеню, курила траву и слушала Big L. Хихикала у кого-то на коленях. Вы же меня знаете. Это в обед. А после уроков все поехали выпивать в бутик-отель The Mansion на О-стрит. Были там когда-нибудь? Одно из моих любимых мест в Вашингтоне. Это три объединенных таунхауса, где полно укромных переходов, черных лестниц и потайных дверей – как в готическом ужастике! Наверху есть двухэтажный бревенчатый зал и полно других тематических номеров; любой предмет обстановки можно купить, даже туалетную бумагу. Там жила Роза Паркс[35]35
  Роза Паркс (1913–2005) – американская общественная деятельница.


[Закрыть]. В саду есть бассейн, куда мы и отправились в тот первый день. Я хлебнула лишку и свалилась в воды, как Брайан Джонс[36]36
  Брайан Джонс (1942–1969) – один из основателей британской группы Rolling Stones, злоупотреблявший алкоголем и наркотиками и утонувший в собственном бассейне при невыясненных обстоятельствах.


[Закрыть] (только не так круто).

Проснулась я на кожаном диване в подвальной звукозаписывающей студии, рядом с парнем, который хлебал пиво.

– Ты каталась по земле, – сообщил он мне. Знакомое дело. – В кустах!

Он вытащил меня из бассейна и посадил на заднее сиденье своей машины. Таковы романтические обстоятельства знакомства с моим летним бойфрендом Оскаром.

Следующие два месяца я провела в «БМВ», принадлежавшем отцу Оскара. У ног позвякивали пустые бутылки из-под пива Corona, а я сидела с закрытыми глазами и молилась, чтобы не погибнуть! В нашей школьной тусовке все садились за руль пьяными. Поголовно! Оскар был на короткой ноге с сыном одного очень известного политика. Мы втроем катались в его «олдсмобиле» по северо-западу Вашингтона и парковались под уличным фонарем. Прямо за нами тормозила машина президентской охраны. Оскар и Сын Политика около часа сидели в машине, открывая одну банку пива за другой, и болтали. А когда час спустя Сын Политика заводил машину, сотрудники охраны даже не думали сломя голову бросаться к нему и отбирать ключи зажигания или типа того. (Впрочем, однажды на вечеринке в загородном доме они в мгновение ока конфисковали у кого-то из присутствующих одноразовый фотоаппарат.)

Да. Этим чувакам из Сидуэлл-Френдз[37]37
  Привилегированная школа в Вашингтоне.


[Закрыть] сам черт был не брат. Девицы с загорелыми животами и кулонами от Tiffany блевали в пруды с золотыми рыбками; на загородных тусовках всегда играла «Jumpin’ Jumpin’» группы Destiny’s Child. Однажды вечером мы курили траву на заднем дворе у кого-то из наших в северо-западном районе, и тут из-за деревьев выскочили двое парней в камуфляже с гребаными автоматами! Они защищали Элиана Гонсалеса – маленького кубинского мальчика, приплывшего в США на автомобильной камере. Помните такого? Он жил под правительственной охраной в соседнем доме. Сугубо вашингтонский прикол.

Мне стукнуло всего семнадцать лет, но папе было уже по барабану, что я еще вытворю. Он смотреть на меня не мог. В половине случаев я даже не ночевала дома. В августе Оскар впервые взял меня в Хэмптоне[38]38
  Элитный курортный район на острове Лонг-Айленд.


[Закрыть]. Мы поехали ловить акул и нюхали героин через трубочки, скрученные из старых выпусков журнала Robb Report. Гламурное окружение действовало как наркотик: оно заставляло забыть, как хреново у меня на душе. Да, я опозорила свою семью. Да, я убила этого ребенка. Да, я растоптала свое будущее. Но разве не чудесно здесь, под Амагансеттом? Разве я не сногсшибательна в своем бикини Calvin Klein и с сигаретой Camel Lights? Парни поймали акулу и вспороли ей брюхо. Кровь залила всю палубу.

Приближался день моего восемнадцатилетия, и мне оставалось только одно: изобрести способ, как удрать в Нью-Йорк. Я начала прослушиваться в актерские школы на Манхэттене. Меня приняли; мой щедрый папочка согласился оплатить учебу. И я пустилась в путь.

Мими на своем красном минивэне «хонда» перевезла меня вместе с вещичками из родительского дома в мое первое нью-йоркское пристанище – комнату в общежитии (ныне уже снесенном) на Западной 41-й улице. Оно находилось в квартале от Таймс-сквер и практически рядом с автобусной станцией. Если вам нужны визуальные ориентиры, погуглите сделанные папарацци фотографии дружка Дженнифер Лопес Каспера Смарта, выходящего из стрип-клуба на Восьмой авеню. Это и есть мой квартал!

За восемьсот долларов в месяц я получила двухярусную кровать с письменным столом на первом ярусе, трех соседок-кореянок и умопомрачительный вид на техасско-мексиканский ресторан Chevy’s, где туристы перед походом на мюзикл «Мэри Поппинс» заправлялись восхитительными такое на гриле. Я часами просиживала у окна, пожирая глазами мой безумный новый мир. За всю жизнь меня не посещало такое умиротворение. Я наконец была дома!

Сентябрь 2000 года. По радио крутят песню «Yellow» группы Coldplay; президентская гонка Джорджа Буша и Эла Гора сходит на нет, а меня ждут занятия в актерской школе. Актерская школа! О господи! Я-то думала, будет весело, но мне ничуточки не весело. Типичное задание – изобразить свое обычное утро, так? И вот я каждый день наблюдаю, как начинающий актер расставляет черные деревянные ящики, представляющие спальню. Он «застилает» постель из ящиков принесенными из дому простынями, потом ложится и надолго «засыпает». То есть минут на пятнадцать.

Наконец он вскакивает от звонка воображаемого будильника. Все ерзают на своих местах – типа, не пора ли встряхнуться. Но актер нажимает на «будильнике» воображаемую кнопку и «засыпает» снова! Еще на десять минут! А мы все просто сидим и молча смотрим.

Ну, почти молча. Хруп, хруп. Это я потихоньку похрустываю своим новым лекарством – аддеролом. По сути – смесью солей амфетамина! (Я соскочила с риталина. Аддерол – иногда его называют «веселол» – куда прикольнее.)

Потом наступает время занятий по постановке голоса, где я изучаю фонетический алфавит и анатомические схемы строения языка.

– Бобры добры, – твержу я. – Бобры добры бобры добры бобры добры. Малина манила. Инцидент с интендантом, прецедент с претендентом. Уникальный Нью-Йорк, уникальный Нью-Йорк…

Потом – класс сценического движения, где мы знакомимся с техникой Александера[39]39
  Фредерик Матиас Александер (1869–1955) – австралийский актер, разработчик комплекса упражнений, помогающего правильно и гармонично управлять мышцами.


[Закрыть]: учимся правильно ходить, застывать на месте, садиться и наклоняться, «как ива, колеблемая легким ветерком».

– Расслабь шею, Кэт, – командует инструктор, когда я поднимаю голову, чтобы взглянуть на часы.

Учащиеся актерской школы после занятий заваливались в одно местечко на Парк-авеню-Саут – Desmond’s Tavern: пиво в розлив, живые выступления кавер-групп Jethro Tull и расслабленная атмосфера дешевого бара. Мне хватало двадцатиминутного пребывания тут, чтобы начать сходить с ума. Господи боже, ведь это Манхэттен! Я мечтала шляться по модным клубешникам, как с Алистером и Гретой Т.! Вот только не знала, где их искать, – не в Time Out New York же! (Поверьте, я пробовала.)

Поэтому мне приходилось каждый вечер в одиночку исследовать город, где я теперь жила. Если риталин помогал мне сосредоточиться, то от этого нового дерьма я ловила кайф (особенно если принимала две таблетки за раз). Будто попадала в видеоигру или типа того! Я вдруг научилась преодолевать огромные расстояния – и в дождь, и в снег – и притом никогда не уставала. Просто шла и шла вперед, слушая группу Buck-Tick, уворачиваясь от крыс, дымя сигаретой, – все шла, шла и шла! Подумаешь, полчетвертого ночи! В конце блужданий я вечно оказывалась в каком-нибудь странном месте, например на Бауэри перед бронзовой статуей Конфуция высотой в четыре с половиной метра. Потом возвращалась на такси к себе на Западную 41-ю и принимала таблетку снотворного из коробочки с образцами, которые присылала мне мама. Занятия в актерской школе начинались не раньше двух, и можно было дрыхнуть до полудня. После школы я опять пускалась в ночные странствия. Вот так я и познакомилась с «уникальным Нью-Йорком».

Конечно, жить напротив автобусной станции может только законченный псих, поэтому весной 2001 года я переехала за тридцать кварталов оттуда, в лофт на Бродвее, к югу от Юнион-сквер, рядом со знаменитым книжным магазином Strand. Я снимала комнату у профессиональной ораторши, подруги друзей Мими. Квартиру украшали индийские тряпки в стиле «цыганский шик». Я попала в настоящий старый манхэттенский лофт: таинственное, похожее на пещеру жилище со скрипучими полами и пятиметровыми пололками.

У ораторши было двадцать девять тысяч правил и две кошки. Мне не разрешалось приводить гостей, зато предписывалось пускать кошек в свою спальню, если они захотят. А они всегда хотели! На редкость своенравные кошки. И хотя помещение лофта было огромным, большая его часть находилась для меня под запретом. Мне разрешалось ходить лишь в собственную комнату без окон, выгороженную прямо посредине, да в убогую ванную, где на трубе над душем вечно сидел таракан размером с корнишон. Это было мое первое знакомство с данной категорией нью-йоркских обитателей. Каждый раз, поднимая взгляд и натыкаясь на мерзкую тварь, я вопила, как Дженет Ли в «Психо»! И выскакивала из ванной вся в мыле.

Первый год обучения в актерской школе закончился в мае, поэтому я оказалась свободна на несколько месяцев, ожидая, примут ли меня на второй курс. Ораторша постоянно отсутствовала – видимо, уезжала толкать свои речи, – а я была слишком застенчива, чтобы общаться с ее крутым, суперсимпатичным приемным сыном Ишмаэлом, который занимал комнату дальше по коридору, когда приезжал домой из Оберлина. Он был диджеем и вечно возился со своими диджейскими пультами. Много позже он написал бестселлер «Долгий путь» о том, как ребенком участвовал в военных действиях в Сьерра-Леоне[40]40
  Книга Ишмаэла Биа «Долгий путь. Воспоминания солдата-ребенка» издана в США в 2007 году.


[Закрыть]. Пожалуй, вам стоит прочесть его мемуары вместо моих.

То лето получилось дико длинным. Впрочем, я продолжала получать по почте лекарства (мамин почерк на конвертах и папино имя на этикетках маленьких пузырьков). Я совершала все более и более долгие прогулки, ходила в солярии и лежала там, налепив на глаза защитные наклейки Wink-Ease и гадая, когда же у меня появится новый бойфренд. Купила себе маленький телевизор со встроенным видеомагнитофоном и четырьмя каналами и смотрела новости по АВС7 и сериал «Конан». Вечерами на полу я подолгу качала пресс. Кошки наблюдали за мной из-под кровати своими блестящими глазками.

День независимости, 4 июля, я встретила в чрезвычайно угнетенном состоянии. Это был очень, очень плохой день. Мне отчаянно хотелось отправиться на шоссе Рузвельта смотреть салют, но было не с кем пойти; одна я поехать не могла, чтобы люди не сочли меня неудачницей. Я весь день провела в Вест-Виллидже, как обычно, подрабатывая няней. И беспрестанно проверяла телефон, надеясь, что кто-нибудь из актерской школы позовет меня на барбекю или еще куда-нибудь. Но тщетно. А с чего бы им меня звать? Сама-то я никогда никому не звонила. Самые близкие отношения сложились у меня с таблетками.

В тот вечер после работы я в одиночестве тащилась домой по Западной 11-й улице. Моросил дождик, окружающие с веселыми криками бежали по улицам, чтобы успеть на грандиозное зрелище на Ист-Ривер. Кажется, никогда еще мне не было так грустно. К тому времени, как я добрела до Бродвея и купила в киоске на колесах, припаркованном рядом с книжным, рожок шоколадного мягкого мороженого с разноцветной посыпкой, я практически плакала – и все потому, что на праздник оказалась без друзей. Молодость – счастливая пора, не правда ли?

Салют начался в тот самый миг, когда я добралась до порога своего дома. Бах, бах, бах! В ушах у меня до сих пор звучат разрывы петард, которые грохотали, пока я поднималась по лестнице в свой лофт. Мороженое таяло. Отпирая дверь в квартиру, я слизнула с руки большую каплю. Дома никого не было.

Я прошла в свою спаленку, включила телик – бах, бах! – и тут же выключила. Зрелище разноцветных огней, искрившихся на экране, добило меня. Я села на постель и доела мороженое.

Что теперь?

Меня окружала гнетущая тишина.

А потом я сделала то, чего прежде никогда еще не делала. Я пошла в ванную комнату, встала на колени перед унитазом и засунула в глотку пальцы, чтобы меня стошнило. На удивление не противно! На выходе мороженое осталось таким же холодным и сладким, как было на входе. В унитазе плавала разноцветная посыпка.

Я встала и вымыла в раковине руки.

«Делов-то», – подумала я. Глаза в зеркале были полны слез. Я чувствовала, как таракан пялится на меня.

Девятнадцать мне стукнуло 10 сентября 2001 года. На следующий день наступил апокалипсис, а ведь я жила в даунтауне, всего в нескольких кварталах от полицейских заслонов на Четырнадцатой улице (каждый день мне приходилось демонстрировать конверт со своим адресом, чтобы меня пропустили домой). Забыть такое невозможно: объявления о пропавших, горчащий воздух, пыль, хаос. Я избавлю вас от пятнадцати страниц бессвязных воспоминаний и просто скажу… Я люблю тебя, Нью-Йорк! А теперь заранее простите, что я вернусь к своей незатейливой сюжетной линии.

В сентябре 2001 года стартовал второй год обучения в актерской школе. Первое полугодие я помню неотчетливо. Но в январе начался курс сценического грима, приведший меня в восторг. Я научилась подделывать следы от инъекций на коже! Капаешь немного клея ПВА – он почти как резиновый клей – на локтевой сгиб, чтобы образовались «волдыри», а потом наносишь поверх красные и желтые тени для век, если надо сделать «уколы» воспаленными и нагноившимися. Тем же методом можно воспроизводить метамфетаминовые язвы, «простуду» на губах, да что угодно! А если понадобится создать образ экс-наркомана, выбираешь лиловые тени для век и с помощью капель клея имитируешь старые заскорузлые шрамы от уколов. Я все это делала! А еще без зазрения совести прикарманивала искусственную кровь Ben Nye: ведь если стремишься к выразительному естественному оттенку губ, лучшее средство – втереть подушечками пальцев чуточку театральной крови.

Моя светская жизнь по-прежнему оставляла желать лучшего. Я мало общалась с окружающими – чаще всего просто принимала аддерол и шлялась по магазинам. Но затем произошло знаменательное событие.

Была весна 2002 года – заканчивался второй и последний год моего обучения в актерской школе. Так, ладно, смотрели вы сериал «Луи»[41]41
  Американский сериал со стендап-комиком Луи Си Кеем в главной роли шел на канале FX с 2010 года; было отснято шесть сезонов. Действие происходит в Нью-Йорке.


[Закрыть]? Помните, как в начале Луи Си Кей ест кусок пиццы, а потом отправляется в подпольный стендап-клуб? Это легендарный Comedy Cellar в Гринвич-Виллидже: будете в Нью-Йорке – обязательно сходите. В апреле я побывала там с тремя девчонками из актерской школы. Мы налакались сангрии, а после шоу флиртовали с двумя комиками. Годфри когда-то был известен как «парень из рекламы Seven Up» (а еще в него превращался Бен Стиллер в «Образцовом самце», когда скрывался под личиной негра); Арди Фукуа был просто великолепен, милый Арди (пока я писала эту книгу, он попал во все выпуски новостей в связи с жуткой аварией лимузина, в которую угодил вместе с Трейси Морганом, – но, к счастью, уже поправился). Этих ребят отличали безумно позитивная энергия и обалденные зубы. Просто обож-ж-жаю обоих – до сих пор!

Короче. Арди и Годфри запихали накачавшихся сан-грией белых девиц – то есть меня и трех моих подружек – в два такси и сказали, что отвезут нас в клуб! Мы вышли на Лафайетт-стрит, в двух шагах от места, где у Бритни Спирс предположительно была квартира над Tower Records. У входа выставили заграждение, но швейцар тут же приподнял бархатный канат для Арди и Годфри. Я сделала шаг внутрь и сразу поняла: я нашла то, что искала.

Pangaea! Так назывался этот клуб. Я стала его завсегдатаем. И по сей день я считаю его одним из лучших заведений. (Если вы молоды, то просто обязаны переехать в Нью-Йорк и клубиться, пока хватает сил! Я ни разу не пожалела.) Там всегда было полным-полно крутой публики. Везде стояли белые мягкие кушетки, на стенах висели маски, а музыке подыгрывали живые ударные. Чуть ли не на каждом столике стояло большое ведерко со льдом и бутылкой шампанского, и молодая девчонка могла просто сесть в любом месте – кушеток там было море, – и ей немедленно предлагали бокал-другой-третий. И «дорожку» кокса! Мужчины обязательно угощали девушек кокаином из небольших пакетиков, и пакетики обязательно были сиреневыми, розовыми или алыми. А под диджейским пультом за тяжелыми занавесями имелась даже потайное пространство, предназначенное – неофициально – исключительно для подзарядки коксом. Избранные гости могли валяться на кушетках и после закрытия клуба. И там всегда было полно знаменитостей – известных манекенщиков, популярных фокусников, – которые клеили всех баб без разбора.

В ту первую ночь я вошла в клуб и увидела Пи Дидди (тогда еще Паффа Дэдди); он схватил меня за руку и потянул за свой столик. Зашибись! Мне ведь было всего девятнадцать! Правда, я к нему так и не села. Просто сбросила сандалии и принялась извиваться под «Hot in Herre» на каком-то диване – хотя с тем же успехом могла танцевать на облаке! Супер! Давно я не была так счастлива.

Я мечтала, чтобы ночь никогда не кончалась, но она, разумеется, кончилась. Я добралась домой в половине пятого утра, возбужденная и радостная. Надо обязательно вернуться – не только в этот клуб, но и в этот мир. Вот только как?

Что ж. К счастью, хождение по ночным клубам не представляет ни малейшей трудности для юной стройной одинокой блондинки, которая сидит на стимуляторах и полна тихого отчаяния. Любой так может! И чем ниже самооценка, тем больше стремишься к общению. И в конце концов становишься (в своем роде) популярной.