Текст книги "Как сломать себе жизнь"

Через три дня я засветилась в ресторане Olive Branch, располагавшемся над клубом Comedy Cellar. Я появилась около полуночи, благоухая духами Michael от Michael Kors; ложбинка между грудей сияла, как шпиль небоскреба Крайслер-Билдинг, благодаря хайлайтеру Revlon Skin-lights Face Illuminator Powder. Арди сидел за столом с другими комиками. Я тут же засеменила к нему на своих ярко-розовых шпильках.

– Приветик! – со всей возможной непринужденностью воскликнула я. – Помнишь меня?

– Привет! – Арди встал и обнял меня. – Как ты здесь оказалась?

– Просто хотела поздороваться, – промурлыкала я.

– Ты с кем? С друзьями?

– О, была с друзьями, но они ушли домой. А я сидела рядом, вот и…

Потом я спустилась в Comedy Cellar и посмотрела выступление Арди. Уходя, он снова собрал по зрительному залу компашку подвыпивших белых девиц – очевидно, Годфри нынче не было в городе, – и мы затолкались в его внедорожник. Поехали в Lot 61 на Гудзоне, потом в Suite 16 в Челси. Я познакомилась с менеджером клуба, Мэттом Строссом (привет, Мэтт!), и мы подсели за столик к Ники Хилтон и ее бойфренду, виджею MTV Брайану Макфэддену. Вау!

Я попала в струю! Каждый вечер я часами наводила марафет: брила все тело, сушила феном волосы. И подбирала наряд. Главное было отыскать самую крошечную, самую коротенькую юбку. Сначала я носила подшивать платья к портному, потом решила укорачивать их самостоятельно – по нестареющей традиции аддеролыциц, к несчастью. Перепортила кучу одежды, чересчур смело кромсая подолы большими кухонными ножницами, которые тряслись в дрожащих руках. И наконец я натиралась кокосовым маслом для тела Body Shop, поверх брызгалась маслом для загара Banana Boat, прицепляла поясную сумку Gucci и выходила из дома. Обычно в такси я всю дорогу сползала с заднего сиденья – до того жирно была намазана. Но как иначе добиться, чтобы ноги сияли всю ночь.

В таком виде я появлялась в Comedy Cellar пять-шесть раз в неделю. Это была чокнутая тусовка, но ведь… и я была чокнутая. Хватит сидеть дома! Я так часто таскалась в Cellar, что познакомилась с Лайзой Лампанелли, Джудой Фридлендером, Шерродом Смоллом, Колином Куинном, Дэйвом Эттеллом, Тони Роком – комиками, которые тоже бывали здесь каждую ночь. Все они держались ужасно мило со мной (в глаза), хотя на мне было написано, что я одинокая дурочка. Дэйв Эттелл однажды даже поцеловал меня! Согласна, верится с трудом.

Вечером после своего выступления Арди брал меня в клуб – каждый раз новый: Butter, Veruka, Groovejet, Sway, Spa, Lotus.

Через несколько месяцев я начала игнорировать Cellar и ходить в клубы по собственному выбору. Каждую ночь во всех заведениях мне встречались одни и те же тусовщики. Похоже, у любого из них был такой же бардак в голове, как и у меня, если не круче. Про одного парня, которого все называли Иисусом, болтали, что он живет в ячейке склада самообслуживания в Челси. Настоящие вампиры, которые разгуливали до зари и засыпали до сумерек! Гибельно для души, зато очень полезно для кожи: никакого ультрафиолета, понимаете? Поэтому все выглядели отлично.

Особенно я сдружилась с Дарой, еще одной блондинкой со «смоки айз». Она еженощно тусовалась в клубах, хотя еще училась в школе. Про нее и ее дружка Бена, парня с взъерошенной стрижкой, незадолго до того в Vanity Fair появилась статья Нэнси Джо Сэйлз – «Бен и Дара влюблены (а остальное не важно)». Отношения у них были безумно сложные, щедро сдобренные кокаином. Они стали моими… ну, не сказать, чтоб друзьями, но вроде того.

Настоящих друзей я так и не сумела завести и очень стыдилась этого. Иногда прямо выть хотелось.

– Почему ты всегда одна? – насмешливо поинтересовался Бен однажды ночью, когда я плюхнулась за его стол в клубе Flow. – У тебя нет друзей? Где твои друзья?

Даже такое ничтожество, как Бен, сумел меня раскусить.

Что вы предложите сидящей на таблетках юной блондинке, у которой все есть? Антибиотики! После наших совместных ночных походов по клубам Арди всегда отвозил меня домой – он был мне любящим старшим братом, – но, начав ходить по клубам без него, я пустилась во все тяжкие. Знаете, как бывает в девятнадцать! Промоутеры, усаживаясь со мной на заднее сиденье такси, тут же вываливали свое «хозяйство» и сажали меня на колени, начинали покусывать мне сосок через майку или заниматься чем-нибудь равно отвратительным, а я дико стеснялась таксиста, но все равно разрешала им меня лапать. Почему? Наверное, потому что в Нью-Йорке все молодые так делают. Меня не собирались везти домой, чтобы заняться любовью, скажем так.

Одной особенно ужасной ночью я перепихнулась с незнакомцем в туалете Flow на Вэрик-стрит. Было воскресенье – «ночь хип-хопа». Она закончилась ровно в четыре часа, посетители начали расходиться; уже светало. Охранники стучались в кабинку, это было унизительно; но парень – я так и не узнала его имени – обработал меня прямо там, и я была совершенно голая. Он назвался гитаристом известной группы. Потом я поехала к нему, потому что… ну, видимо, потому что он так решил. Первое, что я начала искать взглядом, когда мы вошли, – инструменты. Но ничего не увидела. Ой-ей.

И все равно я трахалась с Негитаристом на разделочном столе у него на кухне – то есть, пока не заметила за дверной щелью чей-то глаз.

– А-а-а! – Я спрыгнула со стола. В кухню ввалился маленький вуайерист с вывороченным наружу членом. Чувак был… такой крошечный! Не карлик… просто очень низенький. Ну, в общем, это к делу не относится. Главное, что в тот момент он ожесточенно мастурбировал! Негитарист был голый, я была голая; не знаю, хотели ли они отдрючить меня на пару или еще что, только пора было сматывать удочки. Я огляделась. Где моя одежда? И телефон?

– Ты никуда не пойдешь. – Негитарист схватил меня за руку. Очень крепко схватил. Мне пришлось вырваться, подцепить свое мини-платье-трубу, куртку и туфли с пола и спасаться из этого дома бегством – мчаться вниз по лестнице и всякое такое. Телефон оказался в кармане куртки, но я оставила там свою золотистую сумочку Baby Phat со всеми деньгами, косметикой и поддельным удостоверением личности! Итак, денег у меня не было, и я не могла вызвать такси. Пришлось идти домой пешком по темным улицам без белья.

Но то были плохие парни. А попадались и хорошие. Моим любимчиком был замурзанный кокаинщик Майкл, работавший моделью в Calvin Klein. Боже, я все еще влюблена в него! У него были сальные каштановые волосы, свисавшие на лицо, очки и поношенные шмотки от Маге Jacobs. А, и еще совершенное тело. Совершенное. Господи, до чего ж он был сексапилен! И не важно, сколько он вынюхал кокса, – кожа у него неизменно оставалась мерцающее-золотистой, словно он загорал в солярии или был индейцем-полукровкой. А скулы! Ах! Майкл обладал лучшими в мире скулами – хотя разглядеть их под вышеупомянутыми сальными прядями было трудновато.

Впервые я увидела это божественное создание в дуплексе Бена в Виллидже над тарелкой «варенья». Да, «варенья»! Так хэмптонские серферы называют кокаин. Мы с Майклом нюхали «варенье», и я даже не подозревала, что он важная птица в модельном бизнесе. Он больше походил на бомжа! В тот предрассветный час, когда небо только начинало светлеть, мы с «бомжом» ушли от Бена и гуляли по городу, пока мой дурацкий нос совсем не расклеился и не залил кровью белую майку, которую я только что одолжила у Дары. Так что я волей-неволей зарулила в квартиру «бомжа» на Девятой улице, «чтобы переодеться», и осталась на четыре дня.

После этого мы сделались друзьями не разлей вода. Вскоре я узнала, что «бомж» в действительности является крутым манекенщиком и что именно он, с ног до головы одетый в Calvin Klein, глядит на меня из каждой витрины в городе. Майкл был великолепен. Но теперь уже меньше ценился в модельном бизнесе – из-за проблем с наркотой. У меня наличествовали те же проблемы, но в свои девятнадцать я этого пока не понимала. Майюту-манекенщику было двадцать девять, и он употреблял кокаин в душе! Да, я присоединялась к нему, но брал-то кокс в душ именно Майкл.

– Дай-ка посмотреть на тебя настоящую, – бормотал он, после того как мы вынюхивали по шесть порций на брата. И начинал стирать с меня макияж. Лицо у меня успевало так онеметь, что я не чувствовала прикосновений полотенца! Как в той песне The Weeknd. Черт, до чего ж это было сексуально! – Дай-ка мне увидеть, какая ты красивая.

Мы выходили из ванной, он одевал меня в свои вещи, мы опять раскатывали «дорожки», потом он читал мне свою любимую книгу «Повелитель приливов», мы опять раскатывали «дорожки», он рассказывал, как они с друзьями-манекенщиками отсасывали другу друга, затем мы снова занимались сексом, заказывали еще кокса, опять раскатывали «дорожки», болтали про Брета Истона Эллиса, заказывали еще кокса, снова занимались сексом… Ну, вы получили представление. Он всегда звал меня «дорогуша». Это были поистине идеальные отношения.

После наших кутежей Майклу-манекенщику требовалось много дней для уединения, сна и депрессии. В девятнадцать лет я этого не понимала, но теперь, разумеется, знаю. Зависимость – это не шутки.

В итоге у Майкла-манекенщика случилось нечто вроде помешательства, и ему пришлось уехать из города и вернуться к родителям (которые, кстати говоря, были настоящими учеными-ракетостроителями). Печально, что наркотики его доконали. Но ведь то же самое он может сказать и обо мне.

Тем летом я познакомилась в клубе с парнем, который изменил течение моей жизни и с которым мы близки до сих пор. Алексу – высокому харизматичному выпускнику частной школы с темными волосами и голубыми глазами – было двадцать лет. Он пил виски Dewar’s со льдом и вырос в Верхнем Ист-Сайде. Его мама по-прежнему обитала на Восточной 90-й улице, но Алекс с ней вечно воевал. Он любил только свою младшую сестренку, которая ходила в школу Чепин и в поведенческих проблемах Алекса разбиралась лучше взрослых. Ну прямо Холден и Фиби Колфилд из «Над пропастью во ржи».

Истинной семьей Алекса были его друзья – компания нью-йоркцев, которые клубились пять дней в неделю, носили Ralph Lauren Polo и слушали Wu-Tang.

Там были: Джош по прозвищу Толстый Жид, который тряс золотыми цепями и афрошевелюрой и обитал в триплексе на Риверсайд-драйв; СЭЙМ, который в гостях у богатых девиц вытаскивал тысячедолларовые кашемировые свитера из шкафов их папаш и выводил на них свое имя краской из баллончика; мускулистый светлокудрый Себастиэн, смахивавший на диснеевского красавчика злодея; Олден, белый рэпер, живший вместе с мамой. И еще куча народу!

Это были самые клевые парни, каких я когда-либо встречала, хоть и не самые милые. Мне так хотелось стать своей в их тусовке, что я закрывала глаза на их зачастую сомнительное поведение: так, например, однажды, рассчитываясь в баре Bowery, я обнаружила, что на мой счет записали напитки стоимостью три сотни долларов. А кроме того, я была влюблена! Перестала видеться с Майклом и мечтала только об Алексе. После закрытия клубов мы ходили в кафетерий и брали по тарелке томатного супа за четырнадцать долларов. Семья Алекса уехала куда-то то ли в Солнечную долину, то ли в Сэг-Харбор, поэтому мы брали такси, ехали к нему домой и нежились в чистенькой постельке его мамочки на матрасе Tempur-Pedic, врубив кондиционер на полную. Алекс частенько встревал в драки – из-за пристрастия к виски – и потом ходил с разбитой губой или «фонарем» под глазом, поэтому я лежала и смотрела, как он мечется во сне, что-то лепеча спьяну и пачкая кровью наволочку. Сквозь шторы проникали лучи восходящего солнца, и я чувствовала себя совершенно счастливой.

Безусловно, это было лучшее лето в моей жизни. Конечно, всему хорошему приходит конец. В сентябре Алекс с друзьями на год уезжал в Сан-Франциско. Я все знала, и тем не менее проревела целую неделю после его отъезда. Свое двадцатилетие я шумно отметила 10 сентября в клубе Lotus с оравой прожженных кокаинщиков, но на душе было муторно. Я наконец-то обрела друзей – а они взяли и уехали!

В таком ужасном настроении я приступила к занятиям на втором курсе (мне зачли обучение в актерской школе) гуманитарного колледжа Юджина Лэнга на Западной 11-й улице. Программа была неплохая, и мне хотелось учиться, но никакие дозы аддерола не помогали сосредоточиться. Я помнила, как еще несколько лет назад стремилась стать круглой отличницей. Неужели то была я? Теперь я тупо пялилась в окно на каждом уроке, если вообще там появлялась. Друзей так и не завела. Специализацию не выбрала. Я представления не имела, что мне интересно и чем я хочу заниматься, кроме как тусить на вечеринках.

Глава шестая

Случалось ли вам, продрыхнув пятнадцать часов, выглядеть как швабра? Осенью 2002 года у меня такое бывало каждый день. Я открывала глаза в полутьме. Как это угнетает! Я переехала на Восточную 5-ю улицу, совсем рядом с моим любимым баром Lit. В квартире анфиладного типа на первом этаже, которую я снимала на пару со спившимся музыкантом, было мрачно и уныло, на кухонном полу вечно валялся сухой собачий корм, но я так одурела от наркоты, что даже не замечала этого.

– Думаю, у меня сезонная депрессия, – плакалась я маме. Она заказала для меня лайт-бокс, похожий на крошечную микроволновку, и каждый раз, просыпаясь с похмелья, я полчаса таращилась на него.

Я по-прежнему закидывалась наркотой, но теперь меня уже не вставляло. Когда я делала маникюр на Второй авеню, мастер не могла нанести лак, так тряслись у меня руки. Мало того, они были синюшного цвета – вроде как из-за неправильной циркуляции крови. А еще временами жутко давило в груди. Но худшим «побочным эффектом» амфетамина стали жидкие, спутанные волосы. Я собственноручно постриглась – просто взяла и отхватила пряди все теми же кухонными ножницами, которыми укорачивала платья. Прежде волосы доходили мне до локтей; теперь – до ушей, плюс взъерошенная жиденькая челочка, как у фигуристки Тони Хардинг. То, что я с собой сотворила, иначе как преступлением не назовешь! Аддерол и ножницы – вещи несочетаемые. Дома можно держать либо то, либо другое. Но никак не вместе.

Мы с Алексом были все еще влюблены друг в друга, но Сан-Франциско так далеко от Нью-Йорка! Я снова начала видеться с Майклом-манекенщиком – хотя увидеть его стало трудновато. К тому времени он лишился квартиры и залег на дно в лучшем (собственно, и единственном) «отеле-библиотеке» Нью-Йорка – Library на Мэдисон-авеню. Все номера там были тематическими. Номер Майкла был битком набит книгами по алхимии и черной магии (Алистер Кроули и прочий бред). Весьма к месту, потому что, открыв мне дверь, он был похож на чертову летучую мышь, вылетевшую из ада.

– Что ты сделала с волосами? – вместо приветствия поинтересовался он.

Майкл и сам не слишком смахивал на парня с картинки: похудел килограммов на семь, под ногтями траур, патлы приклеились к голове, кожа уже не светится, как у индейца-полукровки. На нем была майка, и от него разило потом. По комнате валялись пустые винные бутылки и гостиничные подносы из-под еды. Судя по всему, горничные сюда давно не допускались. На тарелке, стоявшей на кофейном столике, лежали его кредитки и удостоверение личности из бумажника. Сиреневые пакетики с «волшебным порошком» были вывернуты и вытряхнуты. Полный мрак! Я вошла в номер.

Я вместе с Майклом тоже ненадолго залегла на дно в Library, время от времени уходя и возвращаясь. Каждое утро я надевала один и тот же нестиранный белый велюровый спортивный костюм Juicy Couture, хватала в вестибюле стаканчик бесплатного кофе и на такси ехала в колледж. После занятий возвращалась в отель. Майкл почти не выходил из номера. Служащие отеля уже начали стучаться в двери; за ним приехали родители. Он расплачивался их кредитками, потому что наличных у него не осталось, а он задолжал наркодилерам. Дела у него действительно были плохи. Иногда мы поднимались в Сад поэзии на четырнадцатом этаже, где занимались любовью рядом с обогревательной лампой, но мало-помалу Майкл превратился в такого параноика, что было уже не до секса. Такое случается.

Моя собственная жизнь в Ист-Виллидже протекала немногим лучше. Когда я бывала дома, то обжиралась до отвала – в постели, поздно вечером. После этого, приняв слабительное, я съедала таблетку амбиена (снотворного) – иногда только она заставляла меня остановиться – и вырубалась в окружении коробок из-под хрустящих завтраков Cap’n Crunch, кусков пиццы и полупустых упаковок печенья Double Stuf Oreo. Мусор валялся повсюду: на кровати, на диване, на полу.

Однажды ночью не одна, не две, а три мыши – целая шайка – проскользнули ко мне в спальню через полуоткрытые французские двери и рассредоточились по комнате.

– А-А-А-А-А! – истошно завопила я. – О-О-О-Й!

Булимия привлекает мышей: это факт. Сосед по квартире помог мне перетащить матрас на антресоли, которые раньше использовались как кладовка. Там я вечно ударялась головой об потолок, зато находилась в целых трех метрах от пола. День благодарения в том году я отметила в одиночестве, приперев праздничный ужин с индейкой в пластиковом контейнере из Moonlight Diner на Второй авеню. Покончив с трапезой, я спустилась по лестнице с антресолей и выблевала фаршированную индейку, клюквенный соус, картофель, подливку и тыквенный пирог в унитаз. Чудовищное надругательство над праздничным ужином!

На Рождество Алекс вернулся домой, и мы на неделю заперлись в отеле Hudson, не выбираясь из постели, нюхая кокс и заказывая еду в номер. Она даже сделал мне предложение – и встал на одно колено, протянув кольцо с бриллиантом! Я была в восторге. Оставалось только одно: бросить колледж. Ну а что?! Помолвка – вещь серьезная. Мне надо переехать в Сан-Франциско, чтобы быть вместе с женихом.

Папа, конечно, пришел в ярость. Он не только отказал мне в содержании, но и перестал выписывать аддерол, а это означало, что, когда запасы кончатся, я впервые за пять лет останусь без стимуляторов.

«Плевать», – подумала я. То есть беспокойство, само собой, зашевелилось, но ведь у меня роман с Алексом, а это куда лучше препаратов от СДВГ, верно? Кроме того, перед отъездом я нашла в шкафу в комнате Мими мусорный пакет, набитый таблетками. Они были выписаны на имя дочери ее лучшей подруги Салли, затворницы с биполярным расстройством, получавшей пособие по инвалидности. Салли жила через дорогу от бабушки в цокольном этаже родительского дома, где целыми днями только и делала, что курила и лопала таблетки. Видимо, ее мать, которую это в конце концов достало, конфисковала все лекарства, сложила в пакет для мусора и отнесла на хранение к Мими.

Я знала бедняжку Салли всю свою жизнь. Однако, обнаружив схрон, я ее обокрала. В пакете было не меньше пятидесяти бутылочек; около половины из них – наркотические препараты: бензодиазепины вроде клонопина и валиума и немного обезболивающих. Вот эти «веселые таблетки» я и прихватила. Стабилизаторы настроения и антидепрессанты оставила.

Через несколько дней самолетом я отправилась в веселую и роскошную Северную Калифорнию. Жизнь снова обещала стать прекрасной. Так я думала.

Когда-нибудь я в подробностях опишу невероятные полгода, проведенные мною с Алексом, СЭЙМОМ, Толстым Жидом, Олденом и Себастиэном в мини-особняке, расположенном в сан-францискском районе Мишн, – а пока что мы продолжаем выяснять, как сломать себе жизнь. Итак, главное, что вам надо знать: после того как в феврале у меня вышел весь аддерол, я провалялась в постели аж четыре месяца! Отломки чуть не подохла! Будто перенесла мононуклеоз или вроде того. Силы иссякли. Чтобы с этим справиться, я начала принимать украденные транквилизаторы, от которых стало только хуже.

Алекс возвращался домой из очередного клуба и находил меня лежащей ничком на нашем матрасе. Он вытаскивал меня из постели и пытался поставить на ноги, но конечности не слушались, и я падала на пол.

– Кэт! – Он хлопал меня по щекам. – КЭТ!

В июне парней выселили из дома на Герреро-стрит (почему так получилось, тоже расскажу в следующий раз), и мы вернулись в Нью-Йорк. Мы с Алексом подыскали себе сдававшуюся в субаренду квартиру с одной спальней на Гранд-стрит в Нижнем Ист-Сайде. Я все еще носила помолвочное кольцо, но речи о свадьбе мы больше не заводили. Сан-Франциско не лучшим образом повлиял на наши отношения. Мы дико собачились и к ночи разругивались в хлам. Однажды утром он разбудил меня, выплеснув мне в лицо стакан ледяной воды, – но вовсе не для того, чтобы привести в чувство! Просто из вредности.

Несмотря на это, мне стало значительно лучше. Таблетки из мусорного мешка закончились; я решила с сентября восстановиться в Лэнге и – что самое главное – опять подсела на аддерол (это папа смилостивился надо мной, когда я сообщила, что снова собираюсь учиться). Теперь надо было найти себе работу на лето.

Эту задачу я возложила на Алекса, который знал всех и каждого. У него была приятельница Джессика – дочь французской светской львицы и по совместительству редактора отдела моды Vanity Fair Энн Макнелли. Джессика устроила нам подработку в редакционной гардеробной. Платили восемьдесят долларов в день, а работа была пустяковая: отпаривать одежду, распечатывать курьерские бланки, отвозить вешалки на колесах в курьерский центр и всякое такое. Атмосфера царила расслабленная – целый день играло радио; мы с Алексом надолго уходили обедать в Брайант-парк. По дороге обратно пересекались в коридоре с главным редактором Грейдоном Картером, обладателем оригинальной прически и красивых костюмов. Круть!

Vanity Fair выпускается журнальным издательством Condé Nast. Редакция в то время располагалась на двенадцатом этаже легендарного небоскреба Condé Nast Building – штаб-квартиры издательства на Среднем Манхэттене. Я любила бывать на Таймс-сквер, 4. Просторный вестибюль всегда был заполнен людьми и гудел, как потревоженный улей, полки магазина Hudson News пестрели иностранными названиями, рамки металлоискателей звенели, тут же находился курьерский центр и сновала целая армия охранников. Знаменитые лифты (вряд ли я первая, кто о них пишет) были под завязку забиты редакторами из New Yorker, Vogue, Teen Vogue, Glamour, GO, Details, Bon Appetit, Allure, Condé Nast Traveler, Domino, Wired, Self, House & Garden и Architectural Digest, и мне стоило большого труда управляться с неповоротливыми вешалками на колесиках, чтобы ненароком не отдавить чью-нибудь сексуальную ножку.

Алексу редакционная гардеробная осточертела уже через месяц, и он перестал там появляться, я же осталась до конца лета. Работа в Condé Nast словно подзаряжала меня энергией биллбордов и неоновых реклам, висевших по ту сторону огромных панорамных окон. Куда лучше ночных клубов! Мне не хотелось оттуда уходить.

В сентябре 2003 года я восстановилась в колледже Юджина Лэнга. Подработка в Vanity Fair закончилась, но я успела подхватить «журнальную лихорадку». Теперь надо искать работу в другом издании! Но как?

Возможность не замедлила представиться. У Алекса нашлась еще одна приятельница, по имени Хизер. 10 сентября она явилась на празднование дня моего рождения с подарочным пакетом, доверху набитым люксовой косметикой: бронзером Dior, тушью Too Faced, кремом для глаз Clarins…

– Я не могу этого принять! – простонала я, с вожделением вцепившись в пакет.

– Пустяки, – пожала плечами Хизер. – Это все бесплатно, с моей новой работы.

И она рассказала, что устроилась ассистенткой в Nylon.

– Обожаю Nylon! – проверещала я. И не соврала. В те времена Nylon считался библией стрит-стайла: бесчисленные фотографии гламурных IT-girls с детскими личиками, как на открытках с «Малышами из мусорного бачка»[42]42
  Garbage Pail Kids – запущенная в 1985 году серия коллекционных открыток с изображениями смешных круглоголовых персонажей, пародировавших популярных в 1980-е «Кукол с капустной грядки» (Cabbage Patch Kids).


[Закрыть] (вообразите себе будущую звезду обложек Кори Кеннеди), которые крадутся по огражденным металлической сеткой пустырям Студио-сити и кокетливо жуют кончики свои нарочито свалявшихся волос персикового оттенка с эффектом омбре. В 21 год мне казалось, что это очень свежо, очень круто и – без сомнения! – очень притягательно.

– Шарлотта, наш редактор отдела красоты, ищет стажера, – сообщила Хизер.

– Да я же ничего не знаю о красоте!

– Ну ты ведь девушка, – резонно заметила моя собеседница.

Неделю спустя я сидела на скамейке в редакции Nylon в Сохо, комкая свое резюме и дожидаясь таинственную Шарлотту. Редакция занимала лофт на Западном Бродвее над бутиком Патриции Филд. Очень стильное было местечко. Звучали песни с альбома «Celebrity Skin» группы Hole, а вместо письменных столов стояли большие деревянные разрубочные колоды. По помещению бродила морщинистая собака – то есть конкретно морщинистая! Такое количество морщин надо объявить преступлением! Именно такую разделывает Патрик Бэйтман в фильме «Американский психопат». Породы шарпей. Еще одна… распласталась на полу рядом с ксероксом. Чтобы попасть в туалет, надо было переступить через нее.

– Кэт? – позвал кто-то. Это и была Шарлотта – высокая женщина со светло-голубыми глазами и жиденькими крашеными светлыми волосами. Мы устроились в комнате для совещаний. Я, конечно, глупо таращилась вокруг. Шарлотта скрестила голые ноги, сверкнув алыми подошвами светло-бежевых лакированных туфель на шпильках. Раньше я лишь однажды видела подобную обувь – в здании Condé Nast.

Прежде мне ни разу не доводилось встречать бьюти-редактора, и я ожидала увидеть снежную королеву с идеальной укладкой, идеальными ногтями и идеальным макияжем. Кремовые тени на веках Шарлотты выглядели так, будто их размазывали пальцами, а волосы были собраны в неаккуратный пучок, вместо шпильки заколотый… карандашом для губ! А главное, Шарлотта оказалась совсем не страшной. Бойкая и неугомонная, она даже говорила, как моя любимая актриса, Дрю Бэрримор. Мы сразу пришлись друг другу по душе. И я стала стажеркой.

Шарпеи (они уже давным-давно подохли) принадлежали главному редактору Марвину Скотту Джерретту с взъерошенным «ежиком» на голове и Жаклин, его жене и по совместительству издателю. Одетая в роскошную шубу до пят, она вплывала в редакцию с видом хозяйки (собственно, она ею и была). Им принадлежал лофт в нескольких кварталах оттуда, уставленный стильной мебелью шестидесятых годов, но в описываемое время там шел ремонт и пара переехала в сьют в отеле Tribeca Grand. Приводить собак из отеля в редакцию и обратно входило в обязанности Хизер. Однажды я видела, как они под дождем тащат ее по Западному Бродвею, а ветер выворачивает ее зонт. И все равно мне казалось, что у Хизер лучшая в мире работа. Перед ассистенткой главного редактора глянцевого журнала открывались многие двери. Хизер ходила на лучшие вечеринки. В ее телефоне имелись номера половины города, и у нее была композитка – визитная карточка модели в Bumble and bumble. Чего еще желать?

В Nylon работали только гламурные люди, но всем им было далеко до Шарлотты. Ее родители были англичане, но сама она выросла в Верхнем Ист-Сайде и, подобно Пэрис Хилтон, ходила в католическую школу Святого Сердца на Манхэттене. Ныне она обитала в двухэтажном лофте на Мерсер-стрит. Я обожала там бывать. Холодильник ломился от шампанского Moet & Chandon rose, повсюду валялись мемуары подружек и фанаток знаменитостей (вроде «Фейтфулл», «Я с группой» Пэмелы Де Баррес и типа того). Шкаф был забит винтажными нарядами; она любила набросить на меня шарф, расшитый пайетками, или еще что-нибудь в этом роде. Если какая-то вещь приходилась мне по вкусу, Шарлотта старалась впихнуть мне ее всеми правдами и неправдами. Потрясающая щедрость!

Таких крутых людей я еще не встречала. У Шарлотты было шикарное происхождение, но она о нем никогда не распространялась. Наверное, и мне не следует. Но, господи ты боже мой, я не могу не рассказать. Это так здорово! Ее отец в семидесятые был тур-менеджером Rolling Stones; а еще он зафрахтовал самолет, на котором разбились члены группы Lynyrd Skynyrd. Приемным отцом Шарлотты стал Элиа Казан, режиссер оскароносного фильма «Трамвай „Желание"». Все это я узнала годы спустя от других людей! Она была просто классная – с большой буквы К! Будь у меня такая родословная, я бы не стала скрытничать. А то и обзавелась бы собственным реалити-шоу.

На рабочем месте Шарлотты царил художественный беспорядок. Никакой офисной канцелярии у нее не водилось; вместо этого стол был завален консилерами Bobbi Brown, шариковыми духами Тосса, бутылками мятного шампуня Malin + Goetz, флаконами детской туалетной воды Santa Maria Novella для стильных итальянских малышей и миндального масла L’Occitane, которым моя наставница с отсутствующим видом обильно намазывала свою прекрасную шею и руки. В стаканах для карандашей теснились подводки для глаз и блеск Lancome Juicy Tubes. За монитором, словно Пизанская башня, покачивалась огромная кипа пресс-релизов. У каждой косметической марки была команда рекламных агентов, пытавшаяся впарить журналу продукцию своего бренда, так что поток пакетов с халявной косметикой никогда не иссякал. Плюх! Курьер метал их на стол три, четыре, пять раз на дню. Шарлотта не успевала просматривать.

Хорошо, что новая стажерка сидела на амфетаминах, правда? Однажды утром, когда мне было нечего делать, поскольку Шар еще не пришла, я проглотила две таблетки аддерола и принялась за работу. Выбросила старые стаканчики из-под кофе из Cafe Cafe на Грин-стрит, аккуратно сложила газеты, счета за такси, куски мыла Claus Porto, солнечные очки Oliver Peoples и неизвестно откуда взявшиеся подарочные сертификаты Института кулинарии.

Наконец в кабинет, благоухая аромамаслом Narciso Rodriguez, впорхнула моя начальница, одетая в шелковое платьице в горошек от Agnes В. Был уже полдень, но никто не возмутился. Шарлотту все любили.

Порядок на рабочем месте привел ее в неописуемое волнение.

– Обожемой! – выдохнула она. – Детка, это восхитительно!

С того дня она всегда просила меня «поколдовать над ее столом, как тогда». Шарлотта умела польстить.

Не все были столь же милы со мной.

– МОЖНО НЕ НАВИСАТЬ НАД МОИМ СТОЛОМ? – заорала однажды редактор отдела моды, сидевшая рядом с Шарлоттой. Ее голос перекрыл даже новый сингл Келли Осборн, транслировавшийся офисным музыкальным центром. Все головы повернулись в нашу сторону. О, мне хотелось мгновенно растаять, как свеча Diptyque, и умереть! Шарлотта до сих пор вспоминает тот случай.

Всякая стажировка состоит из неловких моментов и малоприятных обрядов посвящения. Скажем, Шарлотта часто составляла для меня списки косметических продуктов для обзвона. Например:

Biologique Recherche Р50

Yves Saint Laurent Touche ficlat

Givenchy Le Prisme Yeux Ouatuor – «смоки айз»?

Kerastase Bain Satin несмываемый

Chantecaille blush in Emotion

Довольно просто, правда? А вот и нет. Я не знала, как все это произносится, – а кроме того, в Nylon я не пользовалась электронной почтой, только телефоном на Шарлоттином столе. Так что вся редакция слышала, как я лажаю.