Текст книги "Небесные всадники"

– Привет, Кон, – сказала девушка, усаживаясь за столик и избавляясь от фартука и шляпки. – Мне жаль, что всё так вышло; я была в Храме на отпевании, видела тебя, но к тебе теперь не пробьёшься.

– Меня завтра запечатают, – тихо сказал Константин. – Мой отец тоже не жилец. Я хотел бы, чтобы ты пришла.

Шахла заплакала – без всхлипов, не меняя выражения лица. Он понял это только по тому, что она принялась вытирать слёзы.

– Мне так жаль, так ужасно жаль… Но ведь мы можем быть и дальше друзьями, верно? Я понимаю, что ты не можешь теперь просто дружить, но…

«Я хотел гораздо большего, чем дружба, – подумал Константин, с нежностью глядя на Шахлу. – Хорошо, что я считал тебя слишком маленькой, не готовой к отношениям, и никогда не говорил тебе о любви. По крайней мере, этого разочарования ты не узнаешь…»

– Конечно, мы будем друзьями, – уверенно сказал Константин, – я же с ума сойду без друзей!

Шахла заулыбалась сквозь слёзы:

– А что, если я пойду в императорскую охрану? Там всегда нужны маги, и мы будем видеться гораздо чаще.

Константин улыбнулся, не говоря ни да ни нет, а потом подумал, что это выход. Он скучал по Шахле, по её улыбке, по её глазам. Он не стал бы навязывать ей роль фаворитки, для которой Шахла не была создана. Может быть, потом, когда она вырастет, когда её «я» окрепнет и сформируется, им удастся быть вместе, как отцу и Виктории Лесте. Когда ни одному, ни другому партнёру, между которыми стоят сословные и политические преграды, ничего друг от друга не нужно, кроме человеческого тепла и участия.

Но это будет нескоро.

Но и оставить Шахлу без присмотра он не мог. Не в свете недавних открытий. Шахла – идеальная кандидатура на роль не сдавшего экзамены мага. За ней не стоит семья, у неё нет покровителя (если не считать самого Константина), да и сама она не особенно сильна. После всех потерь он не мог отдать ещё и её.

– К тому же, – продолжала Шахла как ни в чем не бывало, – работа у дяди мне порядком надоела. Сколько я могу носиться с тарелками и обсчитывать пьянчуг?

– А ты обсчитываешь клиентов? – с преувеличенной серьёзностью спросил Константин.

– Только тех, кто отвратительно себя ведёт, – уверила его Шахла.

– Я подумаю над твоим предложением, – сказал Константин.

Им не мешали болтать – более того, ближайшие столики подозрительно быстро опустели, и их разговор никто не прерывал. Константин и Шахла всегда находили, о чём поговорить. Стороннему наблюдателю их болтовня наверняка могла показаться бредом двух сумасшедших. Но для них этот бред был исполнен глубокого смысла.

– Когда мама узнала, что ты станешь императором, она решила, что ты мог бы взять меня в фаворитки. Это была бы прекрасная карьера для безродной кшелитки, – непосредственно сообщила она, не понимая, какую рану бередит.

– Тебя? В фаворитки?

Она рассмеялась.

– Вот то же самое и я ей сказала. Ну, какая из меня фаворитка? Там, при дворе, столько дам – утончённых, красивых. Я им в подмётки не гожусь.

– Глупышка, – Константин ласково взял её руки в свои. – Эх, если бы не все эти ограничения, я бы женился на тебе.

– Ой, Кон, – махнула она рукой, – какой ты смешной. Хотя, если так рассудить, то брак лучше заключать с тем, кто хотя бы не вызывает неприязни. Ты ведь мне как брат!

Константин засмеялся, поцеловал ей руку. Перевел тему на самоходы и рассказал, как сегодня чинил машину. Предложил прогуляться по городу – на смену жаркому дню пришёл прохладный вечер.

Они шли под руку, стараясь идти в ногу и периодически сбиваясь. Обоих это постоянно смешило. А потом дорогу им преградила пятёрка жаждущих лёгкой наживы парней. Константин остановился, выругался вполголоса. Сам дурак: не учёл, что уже вечер, а район неспокойный. Оружия при нём не было.

Он сделал знак охране, чтобы не вмешивались: руки так и чесались кого-нибудь поколотить. Его учили бить в подобных случаях первым, не размениваясь на слова. Так он и поступил.

Константин решил драться без магии – разумеется, не считая общедоступных заклинаний. Оказалось, что достаточно избить одного, чтобы другие попятились. Константин почувствовал, как внутри него поднимается, клокочет бесшабашное веселье:

– Поклонитесь будущему императору Гелиата, трусливые уроды!

Если бы не охрана и не кокон Шахлы, которым она спеленала подобравшегося со спины бандита, жизнь Константина могла бы оборваться прямо здесь и сейчас. Принц поддел ногой вырванную из рук нападавшего жердину с длинным ржавым гвоздем на конце – весьма эффективное оружие против зазевавшегося мага. Это отрезвило и выветрило хмель из головы. Принц ни разу в жизни не чувствовал себя таким дураком, поэтому безропотно согласился отправиться во дворец, поцеловав напоследок Шахлу в щёку.

– Не пугай меня больше так, – шепнула она, обнимая его за шею.

Один из охранников всё же проводил её до дома, а другие, сдав пятерых бандитов прибывшей городской охране, затолкали своего высокопоставленного подопечного в спешно прибывший экипаж. Да он и не сопротивлялся, понимая, в каком дурном свете себя выставил.

* * *

В спальню отца Константин зашёл уже после полуночи. Присланный дежурным лекарем слуга сказал, что состояние Его Величества внушает ему опасение, и нет никакой уверенности, что тот доживёт до рассвета.

В комнате было довольно темно, и Константину пришлось прищуриться, чтобы разглядеть лицо отца, почти незаметное на фоне кипенно-белых подушек. Его седые, некогда густые волосы заметно поредели за несколько недель, прошедших со дня смерти Максимилиана и Валериана. Константину докладывали, что в первые дни скорби, пока в Искандеру не доставили тела старших принцев и пока не вернулся он сам, единственный оставшийся в живых сын, отец рвал на себе волосы. Потом императора хватил удар.

Он как-то враз похудел, усох, стал маленьким и слабым, ничем не похожим на того сильного человека, с которым Константин прощался в начале весны, отправляясь в Багру. Не было больше сурового воина. Несмотря на глубокие морщины, лицо отца казалось лицом обиженного ребёнка.

Виктория Леста была здесь, держала любовника за сухую, скрюченную руку, что-то тихо говорила. Выглядела она так, будто её тоже подняли с постели: голова повязана неуместно ярким камайнским платком, концы которого спускались на грудь, платье простое, однослойное, почти неприличное – слишком домашнее. И разумеется, тоже яркое, даже пёстрое. Однотонных вещей, не считая военной формы, вице-адмирал носить не умела.

Она повернула голову к Константину – в глазах блестели непролитые слёзы.

– Ваше высочество, – сказала она, пытаясь привстать, но Константин жестом остановил её и сам опустился на край отцовского ложа. Сел в ногах. – Я знаю, что при усопшем проводят ночи только члены его семьи, но позвольте мне тоже…

– Конечно, – ответил Константин, – конечно, госпожа Леста, вы пробудете с ним столько, сколько сами пожелаете.

Она молча склонила голову, не способная сейчас на изъявление благодарности. Слишком занятая надвигающейся потерей.

– Я думала раньше, что не люблю его. Уважаю, испытываю дружбу, но любовь? Небо! Да мы месяцами не виделись, да что там месяцами – годами. И у меня, и у него были другие… А теперь, когда он умирает, я думаю только о том, что больше никогда-никогда его не увижу!

Она прижала руку императора к лицу и зарыдала глухо, отчаянно. Константин смотрел на Викторию и думал о том, какие у неё узкие, нежные плечи – разве на такие плечи можно взваливать горе?

Вошел лекарь, проверил у больного пульс, произвел ещё какие-то манипуляции. Отец неожиданно очнулся, посмотрел на всё так же прижимавшую его руку к своему лицу Викторию, что-то прошептал. Константин пересел ближе – взгляд отца, вполне осмысленный, остановился на нём. Принц почувствовал, как в груди зарождается надежда: может, всё обойдётся, отец выживет?

Он перевел взгляд на лекаря, и тот печально покачал головой. Снова потемнело в глазах.

– Константин, – тихо позвал отец. – Хороший. Хороший мальчик.

Константин кивнул. Сейчас его снова спросят про учёбу.

– Хороший мальчик, – повторил отец, облизнул сухие губы. Лекарь вложил в его рот кусочек льда. – Будь хорошим императором.

И, повернувшись к Виктории, спросил:

– Не жалеешь, что замуж за меня не пошла?

– А кто меня замуж звал, Санди? – спросила она.

– А позвал бы – пошла?

Вице-адмирал показала умирающему неприличный жест левой рукой.

– Вот где я видела корону, милый мой.

Император засмеялся, в груди у него что-то забулькало, захрипело. Константин бросил взгляд на лекаря. Тот наклонился к больному, предложил снотворное и обезболивающее зелье. Император попытался поднять руку в жесте отрицания, но у него ничего не получилось.

– Не стоит, – прохрипел он, – туманить разум.

Полежал, едва дыша, несколько минут. Пришла Елена, жена Максимилиана, с дочками: двенадцатилетней Маргаритой и четырнадцатилетней Агнессой. Обе были похожи на мать, с очень светлой кожей и каштановыми волосами. Только глаза отцовские – чёрные, как агат.

Елена встала, сложив руки на животе, а девочки, держась за руки, присели у постели деда. Внесли несколько осветительных шаров, стало лучше видно. В том числе и неодобрительные взгляды, которые Елена бросала и на Константина, и на Викторию.

Император довольно связно говорил с девочками, и они ему отвечали то хором, то вразнобой. Внучек он любил, хотя и уделял им довольно мало времени.

Потом он сказал:

– Идите спать, Маргарита, Агнесса. Что вам делать у постели умирающего?

Агнесса хотела сказать что-то, но осеклась под взглядом матери.

– Ты тоже можешь идти, Елена, – сказал он и обратился к Виктории: – Ложись ко мне, Вики. Согрей меня, мне так холодно…

Не колеблясь ни минуты, не обращая внимания на невольных зрителей, Виктория легко скользнула под одеяло, привычно обнимая императора и укладывая голову на его плечо. Взгляд Елены стал ещё более неодобрительным.

– Одно слово, госпожа Елена, – сказала Виктория, поднимая голову, – и я вызову вас на женский поединок. И по древнему обычаю отрежу сиську.

Император засмеялся, у него в груди снова что-то захрипело, и Елена покинула поле боя под этот смех.

Потом император задремал, а через двадцать минут его не стало. Виктория застыла в его объятьях – лежала не шевелясь и крепко зажмурив глаза. Константину казалось, что он разучился дышать.

Кто-то коснулся его плеча, он поднял голову и увидел ожидание в глазах стоящих рядом людей. Члены Высокого совета и простые слуги спрашивали его о чём-то, но он не понимал ни слова. Потом отдельные звуки начали складываться из невнятного гула в слова:

– Срочно запечатать магию… пока не объявляли о смерти Его Величества… нужно спешить… у господина ректора уже все готово… открыт телепорт…

Константин встал, обернулся через плечо, посмотрел на выбирающуюся из постели Викторию, на спокойное, умиротворённое лицо отца и подумал, что это, несомненно, хорошая смерть: благословенный отдых после долгого и тяжёлого пути.

Виктория первой преклонила пред ним колени, поцеловала машинально протянутую руку, приветствуя нового императора.

– Идите, ваше высочество, я прослежу, чтобы всё было сделано, как надо.

Константин оглянулся. Ему показалось, что среди всё прибывающих придворных и слуг мелькают лица людей, которые состояли в клубе друзей императора. Но ни один из них даже не намекнул о своих особенных отношениях. Они явно не стремились в фавориты.

Виктория обняла Константина крепко и нежно, по-матерински поцеловала в лоб. И Константин почувствовал, как паника перед предстоящим запечатыванием понемногу отступает.

Перед тем как шагнуть в телепорт (раскатывать по столице не было времени), Константин остановился и нашёл взглядом Белый шпиль Академии – самую высокую точку Искандеры. Даже причальный шпиль императорской резиденции мог соперничать с ним лишь потому, что дворец был построен на вершине холма, а Академия в низине.

«Нужно спешить», – ещё раз напомнили Константину и аккуратно, но настойчиво увлекли в телепорт.

Они переместились в портальную комнату, находившуюся рядом с привратницкой. Любому, кто решил посетить оплот высокой магии, предстояло пройти пешком весь путь от ворот до шестиэтажного учебного корпуса, или раскиданных по огромному саду отдельных лабораторий, или работающих в разные часы для разных учебных групп столовых, тренировочных площадок, оранжерей, вольеров с результатами экспериментов магов-химерологов, корпусов общежития, в конце концов.

У портала дежурили двое старшекурсников – целитель и боевой маг. Они играли в «резиночки» на руках. Целитель уже собрал довольно замысловатую фигуру – ход был за боевиком.

Увидев выходящую из телепорта группу, дежурные бросили свое занятие. Оба коротко поклонились, целитель вызвался проводить гостей. Константин вздохнул: совсем скоро он станет в этих стенах чужим.

К ректорской башне подошли по тёмной аллее, довольно скупо освещённой разноцветными шарами. Константин ожидал, что в ритуальный зал, расположенный в широком основании башни на третьем этаже, они поднимутся по узкой винтовой лестнице. Но охрана распахнула перед ним двери стеклянного лифта. Константин поморщился: этот лифт, один из первых в Искандере, студенты не любили. Чаще всего поездка на нём оканчивалась на восьмом этаже, в кабинете ректора и не предвещала ничего хорошего. Теперь страх перед выговором казался будущему императору детским и глупым.

В лифте целитель, ровесник Константина, незаметно вложил ему в руку сложенный в несколько раз листок.

– Это попросил передать вам один человек.

Константин машинально засунул послание в карман.

Господин Октавий Марреллий – холёный пышноволосый блондин, выглядевший на зрелые и полные сил сорок – сорок пять лет, уже ждал их, стоя в центре рунного рисунка.

Он низко поклонился Константину, приветствуя нового правителя, и печально заметил:

– Мне жаль расставаться с таким талантливым и многообещающим молодым человеком, как вы, Константин. Как жаль, что перед магами стоят такие препоны.

– Закон один для всех, господин ректор, – ответил Константин, а про себя добавил: «Страшно подумать, что случится, если маги начнут занимать высокие государственные посты. Правительство, состав которого не меняется сотни лет, – не этого я желаю для моей страны, для моего народа. Довольно и Совета магов, который пытается протаскивать нужные им законы, и того, что они считают себя первыми среди равных».

На столе уже лежали браслеты. Массивные, из чистого, магически очищенного от примесей золота. Широкие – от запястья почти до самого локтя, с двумя длинными, острыми штырями внутри. Эти штыри – дополнительная защита от вскрытия браслета и попытки колдовать: решившийся на такое маг просто истечёт кровью, не успев наложить ни одного заклинания.

Константина усадили в кресло с широкими подлокотниками.

– Отрекаешься от силы, маг? – строго спросил его ректор.

– Отрекаюсь, – ответил Константин.

– Отрекаешься от братьев?

– Отрекаюсь.

– Ты не станешь искать возвращения? Это путь к смерти. Ибо возврата нет.

– Не стану искать возвращения.

– Что ж, воля твоя, и сила твоя. И ты ею распоряжаешься, – закончил ректор древний ритуал, когда-то длинный и муторный, а в последние пару сотен лет сокращенный до простой бюрократической формальности.

Константин и свидетели подписали бумаги в трех экземплярах: для архива Академии, для имперского архива и для Константина. Ректор заверил их своей личной печатью.

И взял со стола правый браслет.

«Не хочу, не хочу, не хочу!» – заполошно орала где-то на задворках сознания та часть Константина, что постоянно трусила. Но он лишь покорно протянул руку и даже не вздрогнул от боли, когда штырь пронзил запястье. Ректор быстро закрыл браслет, щёлкнув тремя маленькими замочками, и проделал то же с левой рукой.

Константину дали обезболивающего и успокоительного, и он почувствовал, как утихает бушевавший в его в теле огонь. Его верный спутник с тех пор, как принц впервые ощутил в себе магию, затих. Не умер, но крепко уснул, превратившись из ярко пылавшего костра в покрытые пеплом угли.

Константин проснулся за полдень от того, что кто-то мягко гладил его по плечу и звал по имени. Он с трудом разлепил глаза: всё плыло, голова болела.

Принц попытался сесть, закряхтел, чувствуя себя полной развалиной, а руки, казалось, весили по тонне каждая. Потом он вспомнил, откуда появился этот лишний вес, поднял левое запястье к глазам, разглядывая испещренный мелкими рунами браслет.

Невероятная тяжесть с рук перекочевала, кажется, на грудь, да там и осталась. Константин повернул голову и нежно улыбнулся. Вот кто его будил – Шахла. Заметив, что он проснулся, девушка сделала вид, будто оглядывает комнату, чтобы дать ему время прийти в себя.

– Я представляла себе спальню принца совсем по-другому, – сказала Шахла, обводя рукой полукруг в воздухе.

Константин тоже оглядел свою спальню. Из трёх узких стрельчатых окон лился яркий солнечный свет. Около одного из них стоял стол, окружённый тремя стульями. У двери, ведущей в уборную, – два пузатых комода, уставленные безделушками. У двери, ведущей в гардеробную, – две напольные вазы с сухоцветом и еловыми ветвями. Большая кровать с тёмным бархатным пологом, стены обиты золотисто-коричневой тканью.

– В детстве я частенько устраивал пожары, – объяснил Константин, – потому мебели мало и расставлена она так, чтобы проще было тушить огонь.

Он всё-таки сел, провёл пальцами по растрёпанным длинным волосам, спросил:

– Что там вообще?

Шахла смогла расшифровать невнятный вопрос, ответила:

– Тело твоего отца уже приготовили к погребению и поместили в храм. Сейчас при нём Их Высочества…

Константин поднялся с кровати, чувствуя, что ноги его не держат. Вызвал слугу и попросил Шахлу подождать его. Она кивнула.

Через полчаса, одетый в траурную серо-красную одежду, гелиатский принц сдался на милость цирюльника, гладко выбрившего его щеки и собравшего длинные чёрные волосы в ритуальную причёску.

– Константин, – позвала его Шахла, отвлекая от безрадостных дум. – Ты примешь мою клятву сейчас? Или попозже?

– Давай сейчас.

Она плавно опустилась на одно колено рядом с его креслом, и он взял её маленькие руки в свои. Тяжёлый золотой блеск браслетов раздражал Константина, узоры на них не давали сосредоточиться, взгляд вновь и вновь скользил по рунам.

Слова клятвы легко срывались с губ Шахлы, обещали совет и поддержку, верность и отсутствие злого умысла. И Константин отвечал ей, как было заведено, обещал защиту чести и жизни, справедливый суд и достойную жизнь. Обещал все то, что обещают сюзерены вассалам. А ведь хотел обещать гораздо больше! То, что обещают жёнам мужья…

Их губы встретились в мимолётном, коротком поцелуе мира, чтобы не встречаться больше никогда.

Потом Константин встал, и они вместе с Шахлой покинули покои: впереди было очень много дел.

* * *

Следующие несколько недель слились в памяти Константина в одно тусклое, серое пятно. Он оплакивал отца, сидя у гроба вместе с племянницами, невесткой и Викторией, сменившей свои излюбленные пёстрые наряды на глухое серое платье и покрывающую голову серо-багровую вуаль.

Елена сидела у гроба свёкра с видом надменной каменной статуи. Она не скрывала своей ненависти к Константину, распускала про него грязные слухи, твердя любому, кто был готов её слушать, что принц виноват в смерти братьев, что в ночь смерти отца он напился от радости, и потому у него на следующий день ноги подкашивались.

Слухи подхватывали, разносили по дворцу, по городу. Всем рот не заткнешь. Не всем объяснишь, что Константин обожал отца и любил старших братьев. Не все поверят, что самым страшным кошмаром для него была их смерть, отречение от магии, императорская корона на голове. Для придворных интриганов и властолюбцев человек, не желающий взобраться на вершину власти, либо сумасшедший, либо не существует вовсе.

Константин сидел у гроба, бездумно повторял слова молитвы вслед за немолодым Верховным жрецом Гелиата. Он не был особенно религиозен и плохо знал древнегелиатский, на котором шло молитвенное служение, но сейчас знакомая с детства молитва приносила ему облегчение.

Вместе со сложнопроизносимыми словами уходили горечь и скорбь, оставалась только светлая, спокойная печаль, прозрачная и лёгкая, дающая надежду на перемены, на то, что беды уйдут…

Когда закончилось отпевание, Константин нагнулся, поцеловал отца в холодный лоб, снял с его головы чернёный венец, опустил себе на голову…

С этой минуты началось царствование императора Константина Восьмого.

Разумеется, потом, когда истечёт год траура, будет пышная коронация, но не раньше. А пока – траур и стальная чернёная корона с головы отца, как символ преемственности власти и обещания подданным защиты.

Константин отошёл от гроба, наблюдая за тем, как прощается с умершим бледная и осунувшаяся Виктория Леста, отбывающая завтра к месту службы, как едва прикасается ко лбу свёкра Елена, как плачет младшая из принцесс.

Потом, когда и прочие приближенные попрощались с владыкой, крышку гроба заколотили, и молодые придворные понесли гроб, сменяясь через каждые пятьсот шагов.

Скорбная процессия продвигалась к Императорскому кладбищу кружным путем, гроб предстояло пронести по всем главным улицам Искандеры, перегороженным по такому случаю. И совершенно неправильно жгло спины и опаляло лица весёлое и яркое летнее солнце.

А ночью в спальню к Константину пришла Шахла. Сбросила под ноги мантию и осталась совершенно обнажённой, легко скользнула под покрывало.

– Не надо, Шахла, не надо, – шепнул ей Константин.

Она лишь белозубо улыбнулась, скользнула рукой под его ночную рубашку.

– Я люблю тебя, ты любишь меня, Константин. Разве я требовала когда-нибудь чего-то большего?

– Нет.

– Любовь не требует обязательств. Не требует клятв, она молчалива и правдива в каждую минуту своего существования. Любовь, как и любой дар, нужно уметь принимать и дарить безвозмездно. Принимай и дари, Константин. Она – самый драгоценный дар, и большего не надо.

Да, большего не надо.