Текст книги "Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны"

После смерти отца Аверелла, железнодорожного магната Э. Г. Гарримана, всё его нажитое с нуля состояние унаследовала мать Аверелла. «Богатейшая женщина мира», как её тут же окрестили журналисты, посвятила себя филантропии. Независимость глубоко укоренилась в характере женщин семейства Гарриман. Мэри Гарриман-Рамси, сестра Аверелла, ещё студенткой прославилась тем, что приезжала в Барнард-колледж в экипаже, запряжённом четверкой коней, которым правила собственноручно. Она же основала Юниорскую лигу – национальную организацию, продвигающую идеи Джейн Адамс, лидера движения поселенцев и социальных реформаторов. Со временем Мэри Рамси стала ключевой фигурой в рузвельтовской Администрации национального восстановления, призванной проводить «Новый курс» на стабилизацию бизнеса и создание рабочих мест для выхода из Великой депрессии. Имея перед глазами пример таких женщин, Аверелл хотел, чтобы и его дочери были настолько независимы, насколько сами пожелают, – редкостное среди людей его класса чувство. Со временем же, как он надеялся, дочери подключатся к его бизнесу в той мере, в какой сочтут нужным. Если они проявят терпение и открытость, то в скором времени станут ему «ближайшими и лучшими из друзей». В конечном итоге Мэри всё-таки предпочла искать для себя более традиционного счастья в браке и семейной жизни, а вот Кэти с энтузиазмом приняла предложение Аверелла.

Когда Аверелл писал это письмо, он не мог предвидеть, что помимо совместной работы в Сан-Валли им с Кэти предстоит провести бок о бок четыре года за наведением дипломатических мостов в столицах двух европейских стран, охваченных войной. По-хорошему компанию Авереллу в этом деле должна была бы составить его вторая жена Мари, но из-за проблем со зрением она предпочла остаться в Нью-Йорке. Для Аверелла идея привезти дочь в Лондон была отнюдь не революционной, а скорее продолжением семейной традиции. Его отец брал с собою жену, сыновей и дочерей в поездки по миру. Так, в 1899 году семилетний Аверелл вместе со всей семьёй отправился в организованную и профинансированную его отцом исследовательскую «экспедицию Гарримана» на Аляску, где они вместе с выдающимися американскими учеными, художниками, писателями и фотографами объехали всё побережье.{4}4
  Harriman and Abel, Special Envoy, 39–41. Экспедиция Гарримана ненадолго наведалась и через Берингов пролив на Чукотку. Дэвид Мортимер, внук Аверелла, рассказывал, что его дед любил хвастаться тем, что впервые посетил Россию задолго до революции и без паспорта.


[Закрыть] В следующие годы они летом путешествовали по Европе на только что появившихся тогда автомобилях. Наконец, в 1905 году, по завершении Русско-японской войны, отец Аверелла взял с собою всю семью в Японию, где изыскивал возможность постройки задуманной им всемирной сети железнодорожного сообщения.

Полученное от Аверелла приглашение привело Кэти в восторг. В детстве Муш, их гувернантка-англичанка, чуть ли не каждое лето возила сестёр Гарриман в путешествия по Британии или Франции. Этот опыт привил Кэти чувство сродства с европейцами и тягу к приключениям. Но поначалу американское правительство отказывалось выдавать Кэти разрешение на выезд в Лондон к отцу на том основании, что она якобы не принадлежит к необходимому в условиях военного времени персоналу. Авереллу пришлось обратиться за помощью к своему другу Гарри Гопкинсу, давнему соратнику и советнику Рузвельта. И Гопкинсу удалось выправить Кэти рабочую визу в Лондон, но не на правах сотрудницы посольства, а в качестве военного корреспондента – вопреки отсутствию у неё опыта такой работы. Неустрашимая Кэти без тени смущения написала Гопкинсу: «Кто-нибудь дверь откроет или масло за столом передаст – и получает заслуженное вежливое “спасибо” в ответ. <…> Но относить банальное “спасибо” к той возможности, которую вы передо мною открыли, просто бессмысленно. <…> Я благодарна чрезмерно и буду испытывать такую благодарность чертовски долго». Она вылетела из Нью-Йорка в Лондон транзитом через Бермуды и Лиссабон на роскошной «летающей лодке» Dixie Clipper[4]4
  Имеется в виду пассажирский гидроплан Boeing 314 Clipper рег. № NC18605 а/к Pan Am. – Прим. пер.


[Закрыть] и прибыла в британскую столицу 16 мая 1941 года, почти сразу после последнего и страшнейшего массированного германского авианалёта. Пятьсот с лишним бомбардировщиков люфтваффе на протяжении почти семи часов сбрасывали на Лондон смертоносный груз, превратив в груду дымящихся развалин множество домов, в том числе и историческое здание Палаты общин.

В Лондоне Кэти первое время работала в Международной службе новостей[5]5
  Международная служба новостей (англ. International News Service, сокр. INS) – основанное в 1909 году Уильямом Рэндольфом Херстом американское телеграфное информационное агентство, в 1958 году слившееся с конкурирующим United Press Associations в существующее и поныне информагентство United Press International (UPI). – Прим. пер.


[Закрыть], а затем корреспондентом еженедельника Newsweek, акционером которого являлся Аверелл, щедро вкладывавший средства во многие британские бизнес-проекты. Она собиралась в командировку на фронт, в Северную Африку, но вместо этого пришлось уйти из Newsweek и уехать с отцом в Москву. «Я в восторге от твоего поступка – и очень тобою горжусь. О планах же на будущее не беспокойся», – письменно заверил её Аве. Однако в Москве вся журналистика свелась к собиранию газетных вырезок и фотокопий статей для ежедневного новостного бюллетеня посольства, и занятие это сама Кэти сравнивала с «вырезанием бумажных кукол»{5}5
  После шестимесячной бюрократической волокиты Кэти добилась от советских властей разрешения на издание небольшим тиражом совместно с Американским управлением военной информации ежемесячного иллюстрированного журнала «Америка», призванного помочь простым советским гражданам лучше понять американскую культуру и жизнь (из писем Кэтлин Гарриман сестре Мэри от 24.12.43, 14.01.44, 09.02.44 и 14.06.44, архив Кэтлин Мортимер).


[Закрыть]. Теперь же, составляя брошюру о Крыме, Кэти нашла массу информации по истории полуострова от глубокой древности по XIX век включительно. А вот с поиском сведений о событиях последних десятилетий возникли затруднения. Как-то раз она решила нанести послеобеденный визит пожилой даме по имени Мария Чехова, сестре знаменитого драматурга Антона Чехова. Перебравшись из-за туберкулёза в целебную воздухом Ялту вместе с матерью и сестрой в 1898 году, Чехов именно там написал две свои самые известные пьесы – «Три сестры» и «Вишнёвый сад». Сам писатель умер ещё в 1904 году, а его восьмидесятитрёхлетняя сестра так и осталась жить в элегантном белом особнячке с видом на море на склоне по-над Ливадией; каким-то образом ей удалось уберечь эту дачу от разорения нацистами. Визит в гости к мисс Чеховой представлялся Кэти многообещающим: кто лучше неё мог рассказать ей о последних пятидесяти годах российской истории и культуры? Однако, хотя мисс Чехова и оказалась дамой «очаровательной, полной жизни и восторга от знакомства хоть с кем-то из американцев, – писала Кэти Муш, – …чёрт знает сколько времени ушло на то, чтобы хоть что-то вытянуть из неё о дореволюционной истории этой части побережья, поскольку Советы, похоже, очень опасались затрагивать этой тему». Наотрез отказалась Чехова рассказывать что бы то ни было «о том, что происходило на протяжении полутора лет оккупации». Вскоре Кэти стало понятно, что в этом отношении Мария Чехова ничуть не уникальна. На такую же всеобщую сдержанность натолкнулась она и во дворце. «Местные, работавшие в Ливадии повсюду, казалось, вовсе ничего не знали», – жаловалась она своей бывшей гувернантке.

Перед поездкой в Москву в октябре 1943 года знающие люди предупреждали Кэти, что будничная жизнь в России ни на что не похожа. «Я думала, переезд сюда – начало работы на прессу и всё такое – станет последним в моей жизни ужасом, – писала Кэти сестре из Лондона перед самым отъездом. – Теперь же понимаю, что лондонское крошево – это просто курам на смех». Она ожидала найти Москву городом ветхих деревянных домов и грубых, неулыбчивых людей, но ошиблась. Во многом Москва оказалась такой же, как любой современный западный город. По широким бульварам грохотали полученные по ленд-лизу американские грузовики, а трамваи были так набиты пассажирами, что напомнили Кэти поезда с болельщиками, возвращающимися в Нью-Йорк из Нью-Хейвена после игры Гарвард-Йель. Но при всей их суетливой спешке москвичи, как казалось Кэти, пребывали в вечном движении в никуда. Прохожие, кроме разве что престарелых, дружно обгоняли спортивную Кэти, торопясь побыстрее пристроиться в очереди за продуктами или напитками – и всего лишь ради того, чтобы простоять в этих очередях по многу часов. Кэти бы, может, и порасспросила их о причинах столь парадоксального поведения, но общаться с местным населением ей было запрещено. Разрешено же ей было вращаться лишь в кругу американских дипломатов и журналистов, у многих из которых, кстати, были русские подруги «из конченых проституток»{6}6
  Из письма Кэтлин Гарриман сестре Мэри от 24.12.43, архив Кэтлин Мортимер.


[Закрыть]. Зачастую ей и поговорить по-дружески, кроме как с отцом, было не с кем. В кипящем многомиллионном городе она оказалась, по сути, в изоляции.

К 1945 году американский народ по-прежнему мало что знал о своём восточном союзнике. Дипломатические отношения между Россией и США в 1917 году, с приходом к власти большевиков, были разорваны, а восстановлены лишь в 1933 году, когда президент Рузвельт счёл возможным всё-таки признать СССР. Всё это время деловой или научный обмен между двумя странами был крайне ограничен; впрочем, и до революции 1917 года, Россия мало интересовала американцев. Русский для изучения в качестве иностранного языка выбирали единицы. До переработки одним профессором Чикагского университета франко-русской грамматики в англо-русскую в начале XX века в Америке не было ни одного учебника русского языка. И ко времени приезда Кэти в Москву по-прежнему имелся лишь один внушающий доверие англо-русский разговорник для начинающих: «Упрощенный русский. Методика» Бондаря. Впрочем, Кэти поначалу даже и не знала о его существовании и уже в Москве одолжила экземпляр Бондаря у кого-то из коллег по дипломатическому корпусу.

Но языковой барьер был лишь одним из препятствий на пути к пониманию Советского Союза. Кэти быстро уяснила, что советские граждане, с которыми ей доводилось контактировать в Москве или кататься на лыжах на Ленинских горах, «дружелюбны и откровенны»{7}7
  Из письма Кэтлин Гарриман Клементине Спенсер-Черчилль от 27.02.44, CAC MCHL 5/1/106.


[Закрыть], а вот на официальном уровне познакомиться с кем-либо поближе и выяснить их личное мнение практически невозможно, так как все озвучивают лишь позицию высшего советского руководства. Кэти была далеко не единственной, кому довелось столкнуться с таким затруднением. За несколько недель до Ялтинской конференции Госдепартамент запросил у американского посольства биографические данные советских деятелей, с которыми предстоит работать. Джордж Кеннан, поверенный в делах Аверелла в посольстве и один из немногих экспертов-советологов на дипломатической службе, ответил, что эту просьбу невозможно выполнить. Советы никогда не предают огласке никакую информацию персонального свойства о своей бюрократии, и посторонние могут почерпнуть мало-мальски конкретные сведения о советских чиновниках разве что из некрологов, когда «они более не представляют пользы для зарубежного мира». Ни дружба, ни проявления взаимного интереса, ни акты доброй воли в этой среде не практикуются. Из разъяснения Кеннана следовало, что если советский бюрократ и «делает доброе или обязывающее к чему-либо дело, то лишь потому, что этого требуют интересы его правительства», что «личные взгляды советского чиновника практически или вовсе никак не влияют на его поведение. <…> Взгляды советского чиновника вырабатывает для него государство». Соответственно, во всём, что касается формирования политики, «личные отношения – кроме, разве что, личных отношений со Сталиным – никак не влияют на подобного рода решения»{8}8
  Из письма Джорда Кеннана Эварду Стеттиниусу от 02.02.45, LOC AHP B 176 F 10.


[Закрыть]. Сколько бы ни тщились понять Советский Союз хоть Кэти, хоть тот же Кеннан, область непонимания оставалась столь же необъятной как территория самого СССР.

Когда Кэти была подростком, её мать Китти опасалась, что без должного присмотра со стороны гувернантки, из дочери вырастет «спортсменка» и не более того{9}9
  Из письма Китти Ланье Гарриман Элси Маршалл от 22.05.35, архив Кэтлин Мортимер.


[Закрыть]. (Не лишенное самоиронии опасение, учитывая, что сама Китти была отменной наездницей и метким стрелком.) И в Лондоне, и в Москве жизнь Кэти определенно выходила за рамки верховой езды, стрельбы и лыж. Мачеха всё больше беспокоилась о перспективах Кэти остаться в старых девах, хотя в Лондоне у Кэти недостатка в пылких ухажёрах не было, и календарь свиданий бывал расписан на неделю-другую вперед{10}10
  Из письма Кэтлин Гарриман Мари Гарриман от 07.12.42, LOC AHP B 06 F 10.


[Закрыть]. В Москве же с достойными женихами было явно туговато. Большинство женщин её социального круга и возраста, включая старшую сестру-погодку Мэри, давно вышли замуж и обзавелись детьми. Но сама Кэти считала, что у неё на это ещё будет уйма времени когда-нибудь в будущем.

Аверелл некогда прочил себе Кэти в ближайшие друзья, но отношения между ними в суровых условиях военного времени из отцовско-дочерних переродились скорее в товарищеские, нежели в дружеские, – как между партнёрами по бизнесу или коллегами по работе. И, хотя жизнь в России была неприятной во всех отношениях, Кэти была твердо намерена оставаться рядом с отцом вплоть до окончания войны. Один из самых настырных её поклонников, командующий ВВС союзников в Средиземноморье генерал Айра Икер даже написал ей пророчески: «Вы застрянете в СССР на долгое время, если и дальше будете при своём папе вернейшим адъютантом»{11}11
  Из письма Айры Икера Кэтлин Гарриман от 10.06.44, архив Кэтлин Мортимер.


[Закрыть].

Теперь у «вернейшего адъютанта» оставалось всего семьдесят два часа до прибытия в Ливадию американской делегации, а всё вокруг было по-прежнему не готово к приёму гостей, и это тревожило. Икры было столько, что хватило бы на целый город, а вот уборных и для одной большой семьи маловато; простынями, доставленными из роскошнейшего отеля, были застелены жесткие и кишащие клопами матрацы.

Но это же Россия – страна крайностей и противоречий, где видимость часто не имеет ни малейшего отношения к реальности. Где витрины магазинов Москвы искушают прохожих заманчивыми выкладками, а внутри пусто и купить просто нечего. Где излишества, которых ни один американец в военное время не то что позволить, а даже представить себе не может, в резиденции посольства есть – шампанское на завтрак, букеты ирисов и георгинов на тумбочке у Кэти, – а стёкол в окнах, выходящих на южную и восточную стороны, нет вот уже два с лишним года – с тех пор, как их выбило взрывной волной при бомбардировке в дни битвы за Москву{12}12
  Из писем Кэтлин Гарриман сестре Мэри от 27.10.43, 04.09.44 и 09.09.44, архив Кэтлин Мортимер.


[Закрыть]. Вот и здесь, на черноморском осколке империи, три могущественнейших в мире человека соберутся в царском дворце, который выбран за эту самую роскошную меблировку и лакировку, иначе подлежал бы порицанию и осуждению.

II. 2 февраля 1945 г.

Сара Черчилль, стоя на палубе линкора «Орион», любовалась на крейсеры, стоящие в бухтах Великой гавани под древними стенами Валлетты, столицы Мальты. Корабли казались вырубленными из известняковой породы этого скального острова-крепости, а стены города уходили вверх по спирали, и на каждом витке здания складывались в подобие трёхмерной мозаики. Впервые Сара посетила Мальту полтора года назад вместе с отцом и была потрясена цветовой гаммой острова. До этого она, как аналитик данных воздушной разведки Женского вспомогательного корпуса (WAAF[6]6
  сокр. от англ. Women’s Auxiliary Air Force


[Закрыть]) ВВС Великобритании, два года изучала результаты аэрофотосъёмки Мальты и Средиземноморья, и поэтому знала их не хуже Лондона. Вот только те снимки были чёрно-белыми, а в реальности все дома, церкви и государственные здания так и светились ярко-розовым заревом в лучах утреннего солнца.

Было всего лишь начало десятого, а возбуждённые толпы уже собрались по обе стороны узкой гавани, чтобы поглазеть на корабли, – люди взбирались даже на крыши домов, невесть как уцелевших после трёх с лишним тысяч вражеских авианалетов. К середине 1942 года Мальта осталась единственной твердыней союзников между Италией и Северной Африкой. Острову этому, площадью в одну пятую часть Лондона, больше всех досталось от вражеских бомбардировок. Британский король Георг VI наградил «остров-крепость Мальту – её народ и защитников» Георгиевским крестом, а президент Рузвельт преподнёс мальтийцам почётный свиток. Теперь на очереди была награда иного рода – шанс воочию, пусть и издали, увидеть личную встречу двух великих лидеров, за которых стойко сражались и многое претерпели мальтийцы. Момент близился. Долгожданное судно должно было вот-вот войти под парами в акваторию порта.

Обычно при виде толпы Сара испытывала смутную тревогу, – что было даже забавно, если учесть, что до войны она была актрисой. Но сегодня зрители её волновали менее всего. Рядом мерил шагами палубу отец, попыхивая длинной сигарой и оставляя за собой белые облачка дыма. Британская делегация вот уже полчаса стояла на рейде в ожидании американского корабля. Получасовое опоздание было простительно при трансатлантическом вояже, но многомесячные перипетии с организацией этой встречи истощили терпение Черчилля. В глубине бухты, за леерами крейсера «Сириус» из той же британской эскадры томились в ожидании начальники британского и американского генштабов, а также Аверелл Гарриман, Гарри Гопкинс, госсекретарь США Эдвард Стеттиниус и его британский коллега Энтони Иден (который встал не с той ноги, поскольку его утренний сон слишком рано и грубо прервал военный оркестр, репетировавший на палубе «Знамя, усыпанное звёздами»).

Бесспорно, утро можно было провести за более полезными делами, нежели тягучее ожидание прибытия корабля, и хорошо ещё, что погода выдалась тёплой. Дома в Англии выпало семь дюймов снега, а здесь средиземноморский климат столь мягок и приятен, что Сара спокойно оставила шинель в каюте. Её точеная фигурка в ладно скроенной униформе WAAF контрастировала с грузной фигурой её отца, представшего, сообразно случаю, в экипировке офицера Королевской яхтенной эскадры.

Хотя в то утро на палубе было много людей в разных униформах, Саре трудно было бы затеряться в море синего и хаки ещё и из-за рыжих волос, аккуратными волнами спадающих из-под кепи. Когда-то у неё была настоящая рыжая грива того же неподражаемого оттенка, что и у Уинстона Черчилля, – хотя тот теперь практически полностью облысел. Когда осенью 1941 года Сара прибыла в пункт записи добровольцев в WAAF, женщину, проводившую с нею собеседование, более всего беспокоил не вопрос о годности Сары к воинской службе, а необходимость объяснить Саре, что той придётся расстаться со своей роскошнейшей рыжей шевелюрой. Но Сару, как тут же и выяснилось, это ничуть не заботило. Ей хотелось как можно скорее вступить в войну. Однако же вербовщица всё равно взяла с Сары слово, что та аккуратно пострижется в самом модном лондонском салоне, дабы не отдавать подобную красоту в грубые руки армейских парикмахеров. В кадровый реестр Сару занесли под именем «офицер подразделения Оливер», но ко времени вступления в ряды WAAF её неудачный брак с Виком Оливером не был расторгнут лишь формально. Да и вне зависимости от того, что значилось в бумагах у кадровиков, все до единого знали офицера Оливер исключительно под девичьей фамилией. Сара Миллисент Гермиона Черчилль – таково было полное имя тридцатилетней дочери премьер-министра. Она служила на авиабазе в Медемнехеме, к западу от Лондона. Теперь, когда отец и дочь стояли рядом на палубе, их удивительное сходство особенно бросалось в глаза. Конечно, высокую и стройную фигуру, овал лица с узким подбородком и точеный носик Сара унаследовала от матери, но глаза и улыбка – отцовские. Так они и стояли – отец и дочь – под февральским солнцем у бортового ограждения «Сириуса» бок о бок в ожидании прибытия президента США.

Путешествие протяжённостью в 4883 миль{13}13
  Все расстояния приводятся по данным FDRL.


[Закрыть] из Вашингтона на Мальту подходило к концу. Встречу британской и американской делегаций для обсуждения дальнейшей военно-политической стратегии планировалось начать после полудня и завершить до наступления темноты, а наутро высокопоставленные участники и их сопровождающие должны вылететь с Мальты и проделать оставшиеся 1375 миль до Крыма воздушным коридором через островную Грецию, Кипр и Турцию. После приземления им оставалось проделать последние восемьдесят миль в автомобильном кортеже по суше к месту встречи с гостеприимным хозяином-устроителем конференции Иосифом Сталиным.

Саре дали увольнительную, чтобы она могла сопровождать отца в этой поездке. Второй раз она присутствовала на крупной международной конференции вместе с Уинстоном. В начале ноября 1943 года командир Сары вызвал её к себе и уведомил, что оформляет ей увольнительную по запросу премьер-министра, для некоей важной поездки без уточнения деталей. Звучало это интригующе, как завязка какого-нибудь авантюрного романа Дж. А. Генти[7]7
  Джордж Альфред Генти (англ. George Alfred Henty, 1832–1902) – английский военный корреспондент, (после выхода в отставку в чине капитана около 1860 года) написавший и опубликовавший 122 (!) историко-приключенческих романа. – Прим. пер.


[Закрыть] или Г. Райдера Хаггарда, и Сара «воспарила душой», а вскоре и физически, вылетев в Тегеран на первую в истории очную встречу Черчилля, Рузвельта и Сталина{14}14
  Sarah Churchill, A Thread in the Tapestry, 72.


[Закрыть]. Тегеранская конференция стала триумфальной вершиной сотрудничества союзников, западные лидеры приняли решение массированно десантировать свои войска в Нормандии и открытием Второго фронта упростить Советам задачу нанесения мощного контрудара по нацистам на Восточном фронте. Дух доброй воли, казалось, витал над триумвиратом мировых лидеров, и Сара испытывала воодушевление. «Что бы за этим ни последовало, – писала она матери, – нельзя было не почувствовать зарождения искреннего и страстного стремления к дружбе»{15}15
  Из письма Сары Черчилль Клементине Спенсер-Черчилль от 04.12.43, CAC SCHL 1/1/7.


[Закрыть].

Теперь союзные войска медленно, но верно теснили нацистов на восток, к Германии. Волна побед союзников в Европе, одержанных тем летом, как раз и побудила тройку лидеров созвать ещё одну конференцию, чтобы согласовать планы по окончательному, как они надеялись, завершению войны. Конференция, по предложению Черчилля, получила кодовое название «Аргонавт»: Ясон и его спутники из древнегреческого мифа плыли за золотым руном как раз на северное побережье Чёрного моря. В начале января Сара узнала, что в числе «аргонавтов» предстоит быть и ей. Впрочем, её и на этот раз просто вызвали к командиру и поставили перед фактом, приказав собираться в путь. Она снова потребовалась отцу для участия в «сверхсекретной» поездке. Попросив надёжную подругу заместить её на разведывательной станции ВВС в Медменхэме, Сара распустила слух, что заболела, чтобы никто не заподозрил истинной причины её отсутствия на службе, а сама 29 января под покровом ночи прибыла на авиабазу Нортхолт, откуда они с отцом вскоре и отбыли на Мальту.

Победа в Европе была уже не за горами, что должно было бы вселять оптимизм, но предстоящая конференция вызывала у Сары большое беспокойство. Началось с погоды. Из Нортхолта они вылетали из-под надвигающейся снежной бури{16}16
  Lord Charles Moran, Churchill at War, 1940–45 (New York: Carroll and Graf, 2002), 264.


[Закрыть]. Даже на борт пришлось бежать бегом, чтобы успеть взлететь, прежде чем ветер по-настоящему разыграется, но в полёте тут же возникли новые проблемы. С терморегулированием обогрева салона дело обстояло хуже некуда. В разреженной раскалённой атмосфере Сара с попутчиками чувствовали себя как «шипящие томаты на медленном огне без воздуха», а отец выглядел точь-в-точь как «розово-красный от жара младенец, готовый вот-вот разреветься». И страдал он не только из-за раскалённого, как сковородка, салона, – у него самого температура поднялась до 39 °C. Уинстон ухитрялся серьёзно простужаться чуть ли ни при каждом выезде на зарубежные конференции, и всякий раз он волевым усилием принуждал свой организм к скорейшей поправке; однако на обратном пути из Тегерана он на две недели слёг в Тунисе с пневмонией, и с тех пор его твердокаменное здоровье явно пошатнулось. Вот и теперь премьер-министр сказал дочери среди ночи на полпути к Мальте, что абсолютно уверен, что «встрял во что-то»{17}17
  Из письма Сары Черчилль Клементине Спенсер-Черчилль от 31.01.45, CAC SCHL 1/1/8.


[Закрыть].

Снежная буря, гнавшая их на восток, и дурное предчувствие отца вызвали у Сары некое суеверное чувство, сродни актёрскому мандражу перед премьерным спектаклем, и чувство это только усиливалось с приближением начала конференции. Она всё чаще задумывалась о том, что такое судьба. По прибытии на Мальту она задала сопровождавшему их лорду Морану, личному врачу отца, странный вопрос: «Возможно ли предсказать будущее человека по линиям на ладони?» Такая постановка вопроса лорда Морана, человека естественнонаучных взглядов, просто-таки вывела из себя. «Однозначно нет! – заверил он её. – Отчётливые узоры на ладонях каждого – всецело результат анатомии и генетики». – «Значит, по-вашему, ничего такого нет?» – переспросила Сара с ноткой разочарования в голосе. Но лорд Моран просто перевёл разговор на другую тему{18}18
  Moran, Churchill at War, 265.


[Закрыть].

К счастью, отоспавшись несколько ночей, Уинстон полностью выздоровел, вернулся в привычно жизнерадостное расположение духа и даже пропел, идя на ужин, сочиненный на ходу рифмованный куплет, дабы заверить Сару, что с ним всё в порядке: «Температура упала, живот не тревожит нимало, все прочие функции в норме; я снова в прекрасной форме!»{19}19
  Из письма Сары Черчилль Клементине Спенсер-Черчилль от 01.02.45, CAC SCHL 1/1/8.


[Закрыть].

Но ко времени сбора британского контингента на палубе для встречи Рузвельта от благодушия не осталось и следа. В восемь утра поступило жуткое известие: ночью у итальянского островка Лампедуза разбился самолёт с экспертами британского МИДа, следовавшими на конференцию. По предварительным данным, из девятнадцати пассажиров и членов экипажа выжили семеро, однако об именах и состоянии выживших ничего не сообщалось. Британская делегация была в шоке{20}20
  Sarah Churchill, A Thread in the Tapestry, 76; дневник фельдмаршала Алана Брука, 02.02.45, ALANBROOKE 5/1/10, Liddell Hart Military Archives, King’s College London. Сэр Чарльз «Питер» Портал тем же утром написал в письме Памеле Черчилль, что только что узнал о трагедии, и «день безнадежно испорчен этой новостью» (LOC PHP B I-31).


[Закрыть].

Уинстона, вышагивавшего взад-вперед по палубе, реально трясло. Ведь он изначально высказывал серьёзнейшие опасения относительно выбора черноморского региона как места проведения планируемой конференции, и чем ближе становилась дата её открытия, тем крепче он убеждался, что опасения его были оправданными. Аверелл Гарриман сообщил, что советская сторона передала неверную информацию о длине взлетно-посадочной полосы аэродрома, куда следующим утром предстояло прибыть делегациям союзников. Её, вопреки обещаниям, так и не удлинили, и ни американские Douglas C-54, ни британские Aver York’и на неё приземлиться не смогут. Вместо этого им предлагается посадка на другом аэродроме, но и там взлетно-посадочная полоса на две тысячи футов короче нормативных требований. И автомобильная поездка от аэродрома до Ялты обещает быть нелёгкой. Офицер ВВС, загодя прибывший в Ялту во главе британских квартирьеров, живо описал экстремальный шестичасовой маршрут по заметённым снегом горным дорогам. Мало того, что от аэродрома до места размещения шесть часов езды, так ещё и «Франкония», океанский лайнер на службе ВМС с центром защищенной связи на борту, продравшийся в Крым через минные поля, вынужден был ошвартоваться в Севастопольской бухте, в трёх часах езды к западу от Ялты. Один британский майор из того передового отряда сообщал, что конференцию предстоит проводить с использованием трёх пунктов сосредоточения, «разнесённых по разным уголкам территории, по площади сопоставимой с Уэльсом, и связанных плохими горными дорогами, покрытыми снегом, льдом и слякотью».{21}21
  Joan Bright Astley, The Inner Circle: A View of War at the Top (Boston: Atlantic Monthly Press, 1971), 182.


[Закрыть]

Премьер-министр также испытывал и опасения другого рода, касающиеся его отношений с Франклином Рузвельтом. За последние четыре года между Черчиллем и Рузвельтом успела сложиться искренняя дружба. Даже выбор Мальты в качестве места встречи был ещё и трогательным напоминанием об их товариществе. В начале войны Италия и Германия на пару контролировали всё Средиземноморье и Северную Африку, за исключением этого островного форпоста. С Мальты британцы атаковали итальянские военные суда и караваны вражеских транспортов, лишая генерала Эрвина Роммеля и вермахт возможности установить полное господство над Северной Африкой. Но к маю 1942 года Мальту едва не сломили. Методично пуская ко дну один за другим конвои с поставками из Британии, враг поставил мальтийское население на грань голодной смерти. На острове не было материалов для ремонта изрядно потрепанных в постоянных воздушных боях самолётов, и союзная авиация фактически утратила способность противостоять врагу. В какой-то момент в составе британских ВВС на Мальте осталось всего пять годных к боевым вылетам истребителей{22}22
  James Holland, Fortress Malta: An Island Under Siege, 1940–43 (New York: Miramax Books, 2003), 274.


[Закрыть]. Авианосец с партией новых Supermarine Spitfire, на смену выбывшим из строя, до острова так и не добрался, получив повреждения, и остров был обречен. Черчилль в отчаянии телеграфировал Рузвельту о сложившейся ситуации. Президент откликнулся незамедлительно, отправив в Средиземное море американский авианосец, гружёный британскими истребителями Spitfire, – причём не единожды, а дважды, – и тем самым спас Мальту от тотального уничтожения, а британские силы от капитуляции перед полностью снаряженной и всем обеспеченной немецкой армией в Северной Африке{23}23
  Winston S. Churchill, The Second World War, Volume IV: The Hinge of Fate (Boston: Houghton Mifflin, 1950), 268–69, 273.


[Закрыть].

В последние месяцы, однако, Рузвельт явно стал более осторожно относиться к выказываемым Черчиллем опасениям относительно перспектив трёхсторонней конференции. Черчилль был этим остро уязвлен и весь январь настойчиво вытягивал из Рузвельта согласие предварительно встретиться на Мальте, чтобы выработать в общих чертах единую позицию по вопросам, которые будут обсуждаться в Ялте{24}24
  Настойчивость приглашений Черчилля и всяческое увиливание Рузвельта от встреч явственно прослеживаются в их переписке. См.: Kimball, ed., Churchill and Roosevelt: The Complete Correspondence, Vol. III, в частности, сообщения C-874, C-875, R-692/1.


[Закрыть]. Особенно тревожили Черчилля гарантии независимости Польши. Американцы, по его мнению, недооценивали все тонкости этой деликатной проблемы, в то время как Советы постоянно держали их в уме, не озвучивая. Сталин, конечно, был беспощадным и коварным автократом, но Черчиллю хотелось верить, что он окажется человеком слова. «Будь у меня возможность еженедельно встречаться со Сталиным за обедом, никаких проблем не было бы вовсе», – заявил он однажды{25}25
  Martin Gilbert, Winston S. Churchill, Vol. VII: Road to Victory, 1941–1945 (Boston: Houghton Mifflin, 1986), 664.


[Закрыть]. В октябре 1944 года Черчилль и Сталин встретились в Москве. Тогда два государственных мужа достигли тайного соглашения, по которому Советы после освобождения Балкан не будут вмешиваться в дела Греции, где традиционно сильно британское влияние, а Великобритания взамен обязуется держаться подальше от Румынии и Болгарии. Сталин пока что данное тогда обещание выполнял. Черчилль, однако, всё так же насторожённо относился и к людям в сталинском окружении, и к историческим силам, веками формировавшим Россию. Как и в эпоху государей-императоров, Кремлю нужно было доминировать в Восточной Европе. Глубоко укоренившаяся в национальном сознании озабоченность защитой западных рубежей России от врагов, угрожающих вторгнуться и хлынуть вглубь страны по бескрайним равнинам, накрепко засела и в умах советских вождей. Гитлеровское нападение на СССР в 1941 году – операция «Барбаросса» – стало последней и самой наглядной материализацией страха перед подобным вторжением и одновременно примером его обоснованности, поскольку вполне могла бы увенчаться успехом. Преследуя свои национальные интересы, Советы готовы были эксплуатировать малейшие разногласия между двумя западными партнёрами. Польша для России исторически была предметом вожделения. Но именно статус гаранта суверенитета Польши вынудил Великобританию объявить войну гитлеровской Германии. А потому именно по польскому вопросу британцам и американцам следовало заранее прийти к твердому соглашению.

Рузвельта же, напротив, более всего заботило, как бы его приватная встреча с Черчиллем на Мальте не вызвала у мнительного Сталина подозрений, что западные союзники якобы что-то замышляют у него за спиной. Вот Рузвельт и отклонял просьбы Черчилля об этой встрече одну за другой на том основании, что неотложные дела в Вашингтоне никак не позволяют прибыть на Мальту ранее крайнего срока перед вылетом в Ялту. Кроме того, Рузвельт предпочитал «неформальные» обсуждения всех вопросов с партнёрами по переговорам, а потому и не видел нужды в подготовке и согласовании повестки{26}26
  Рузвельт – Сталину, 18.11.44 (FRUS, Conferences at Malta and Yalta, Document 21).


[Закрыть].