Текст книги "Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны"

В один прекрасный день отец вдруг сам пригласил Анну в свою библиотеку помочь ему разобрать кое-какие книги. Анну даже затрясло от нервного возбуждения: наконец-то она допущена в его святая святых. Однако затрясло её, видимо, слишком сильно, поскольку первая же переданная ей отцом стопка книжных томов с грохотом рассыпалась по полу. Позор вышел такой, что Анна готова была сквозь землю провалиться, но вместо этого в ужасе и слезах бежала прочь от казавшегося ей неизбежным отцовского гнева{59}59
  Ibid., 94–95.


[Закрыть].

Когда отец заболел полиомиелитом, Анна мысленно попрощалась с мечтой о светлом будущем. Дело было в 1921 году, ей исполнилось пятнадцать лет, и Рузвельты тогда жили в своем летнем доме на острове Кампобелло в Нью-Брансуике, Канада. Утро того дня выдалось безмятежно-прекрасным и сулило отличный отдых под парусом и морские ванны. К обеду, однако, Франклин начал жаловаться на озноб и усиливающиеся боли в пояснице, а ещё через два дня у него отнялись ноги. Ему было всего 39 лет, но ходить без посторонней помощи Рузвельту было более не суждено. Ушли в прошлое верховые прогулки по лесам, а с ними и мечта Анны составить со временем пару отцу в качестве хранителей дивной природы Гайд-Парка. Анну вскоре отправили на учебу в частную школу Чапин на Манхэттене, и в девичьем возрасте она виделась с отцом лишь в присутствии посторонних – вездесущей бабушки, врачей с медсестрами и политиков-сподвижников Рузвельта, получивших теперь неограниченный доступ в дом. Всё, что ей оставалось, – это смотреть, как отец мучается с костылями и стальными скобами-фиксаторами. Ежедневно он клялся себе, что сегодня на прогулке преодолеет, наконец, дистанцию в тысячу шагов от крыльца до ворот. И ежедневно, из последних сил двигая попеременно костылями и безжизненными ногами и обливаясь потом, не справлялся с этой задачей. А Анна в беспомощном отчаянии наблюдала сверху, как мужчина, некогда катавший её на плечах, бывший непоколебимым и безупречным героем в центре её мира, сражается и падает, сражается и падает – и так изо дня в день{60}60
  То, что Франклин Д. Рузвельт катал дочь верхом на себе, подтверждается фотографиями (1907, FDRL). А что касается «безупречного героя», то Анна особо подчеркивала, что отец в детстве был для неё «героем не в политическом смысле и не как политический лидер, – а просто как мужчина и мой отец» (Asbell, ed., Mother and Daughter, 19).


[Закрыть].

Диагностированная затем у Рузвельта застойная сердечная недостаточность – при всем ужасе этого заболевания, – для Анны, однако, стала своеобразным подарком, от которого она была не в силах отказаться. Она быстро поняла, что ей нужно взять на себя значительно бо́льшую роль в жизни отца, если она хочет, чтобы он дожил до победы в этой войне. Она ни разу не обсуждала с ним свою роль в Белом доме, просто брала на себя исполнение всё новых и новых обязанностей{61}61
  Asbell, ed., Mother and Daughter, 175


[Закрыть]. Военные, правительственные и гражданские чиновники безостановочно и настоятельно требовали аудиенции у президента. Учитывая выдвинутое доктором Брюэнном требование, чтобы Франклин работал не более четырёх часов в день, её отец физически не мог принять всех лично; к тому же личное взаимодействие с чиновниками – занятие крайне утомительное. И Анна сама решала, кому реально нужно повидаться с президентом, а кого можно спровадить к кому-то ещё{62}62
  John Chamberlain, “F.D.R.’s Daughter,” Life, March 5, 1945, 102.


[Закрыть]. Иногда она принимала посетителей, а затем сообщала отцу резюме обсуждённых вопросов{63}63
  Eleanor Roosevelt, This I Remember, 319.


[Закрыть]. Ещё она пыталась снизить нагрузку на него такими способами, о которых тот даже не подозревал. После его отхода ко сну, например, Анна тайком быстро разбирала входящую корреспонденцию и изымала бумаги и запросы, с которыми, по её мнению, вполне могли разобраться другие, чтобы не обременять отца текучкой{64}64
  Jim Bishop, FDR’s Last Year: April 1944–April 1945 (New York: William Morrow, 1974), 39.


[Закрыть].

Узнай о проделках Анны общественность, шум бы однозначно поднялся нешуточный. А так всё ограничивалось критикой в её адрес со стороны отдельных недовольных тем, что дочь президента прочно обосновалась в Белом доме. Одна дама, к примеру, написала Анне язвительно-укоряющее письмо: дескать, она «жирует за счёт налогоплательщиков». Дурен уже сам факт проживания Анны в Белом доме за казённый счёт, отмечала эта дама, – так ведь не постыдилась ещё и денежный оклад себе положить. Автор также намекала, что Анна рискует скоро уподобиться собственной матери, чье участие в работе администрации мужа вышло за рамки всякого приличия. Женщина эта явно не относилась к числу поклонниц Рузвельта, однако признала сквозь зубы, что «он-то хотя бы был избран». А вот Элеонору, развивала она свою мысль, никто не избирал, и она «всего лишь назойливое частное лицо, нагло встревающее» в политические дела{65}65
  Из письма Мэри Джейн Г[неразборчиво] Анне Рузвельт-Бёттигер от 29.05.44 (FDRL President’s Personal File 7, Anna R. Boettiger, 1942–1945). Отметим, что в отличие от Джеймса Рузвельта, действительно получавшего зарплату в $10 000 в год в свою бытность на службе в Белом доме ранее, Анна никогда там на ставке не состояла (Chamberlain, “FDR’s Daughter,” 96).


[Закрыть].

Если отвлечься от злобного тона нападок на супругу и дочь Рузвельта, автор письма подняла вполне законный вопрос. Анна однозначно была не в праве изымать бумаги из входящей почты отца, но ей отчаянно хотелось делать всё мыслимое и немыслимое, чтобы помочь ему. Если бы она только могла удержать его от поездки в Ялту, она бы, возможно, так и сделала. Путешествие заняло бы недели, сама конференция обещала выдаться изнурительной, – и всё это вполне могло его добить.

Долгое путешествие в Ялту началось под покровом ночи. 22 января в 22:00 Рузвельт и его делегация тайно выехали из Вашингтона. Газеты по всей стране предсказывали, что Большая тройка вот-вот съедется на ещё одну конференцию, но, по соображениям безопасности, никто ни в США, ни в Великобритании, ни в СССР не разглашал ни даты, ни места её проведения. У президента было тайное железнодорожное депо в подвале Бюро гравировки и печати, массивного непрезентабельного здания из известняка и бетона на юго-западном отрезке 14-й улицы, в одном квартале к югу от Национальной аллеи. Там Рузвельт погрузился в личный бронированный вагон «Фердинанд Магеллан»: так ему удалось избежать и любопытных глаз на вокзале Юнион-Стейшн, и проблем с подъёмом по ступеням вокзала в кресле-каталке. Из Вашингтона президент и его помощники, включая дочь, проследовали в Ньюпорт-Ньюс, где их под парами дожидался крейсер «Куинси», за предшествовавшие недели тайно переделанный на местных верфях в подобие океанского лайнера, достойного перевозить президента великой страны, хотя при реконструкции судна секретность до конца соблюсти не удалось. В ноябре на имя Рузвельта поступило письмо от отставного американского солдата: в Мидлберге, Коннектикут, этот солдат слышал, как пара посетителей ресторана вслух обсуждает, что на «Куинси» в каюте-люкс пришлось поднимать унитаз на девять дюймов выше над полом, чтобы на него в предстоящем плавании могло как-то пристраиваться известно какое лицо{66}66
  Из письма Дж. Карривэна (J. Currivan) Ф. Д. Р. от 11 ноября 1944 г., FDRL William Rigdon Papers, Correspondence.


[Закрыть]. Подавлять расползавшиеся слухи становилось всё труднее. Когда президент Рузвельт отпраздновал свой день рождения 21 января, за девять дней до его общеизвестной фактической даты – 30 января, всем стало ясно, что нечто явно готовится{67}67
  Michael Beschloss, The Conquerors: Roosevelt, Truman, and the Destruction of Hitler’s Germany, 1941–1945 (New York: Simon and Schuster, 2002), 177.


[Закрыть]. Но, успешно ускользнув от местных нацистских шпионов и папарацци, президентская свита успешно добралась до Ньюпорт-Ньюс и отправилась в одиннадцатидневное плавание за 4883 миль на Мальту, где их обещал встретить Черчилль.

Среди тех немногих в Вашингтоне, кто знал о готовящейся поездке Рузвельта на новую трёхстороннюю конференцию, выбор им Анны на роль ближайшей помощницы был воспринят с немалым удивлением. Министр труда Фрэнсис Перкинс полагала, что в плане физической помощи ему следовало бы взять с собою кого-то из сыновей. Но в составе делегации был давний военный советник, секретарь по кадровым назначениям и личный друг Франклина генерал Эдвин «Па» Уотсон, он умел помочь президенту удержать равновесие в положении стоя. Уотсон вполне мог послужить физической опорой Рузвельта, но только Анна способна была оказать отцу поддержку другого рода. Сам Уотсон как раз и объяснил это Перкинс прямо перед отправлением: «Анна способна проделывать со своим отцом – да и с другими людьми – такие вещи, на которые [его] мальчики неспособны. <…> Они с ним не управятся. <…> Она одна может сказать ему: “Тебе нельзя встречаться с людьми. Нельзя – и всё! И переговоры с ними вести нельзя. Это тебя изматывает, и назавтра ты будешь ни на что не годен”. – А ещё она умеет грамотно обращаться с другими людьми. Исподволь, не вселяя тревоги, она находит на них управу, поэтому её и берут»{68}68
  Frances Perkins, Oral History, Part VIII, 287, Columbia University, http://www.columbia.edu/cu/lweb/digital/collections/nny/perkinsf/transcripts/perkinsf_8_1_293.html.


[Закрыть].

Вскоре после отбытия президента из Вашингтона Джон Бёттигер отправил жене радиограмму: «НЕНАВИЖУ, когда ты в отъезде, – писал он Анне, – но при этом трепещу от мысли, что у тебя есть шанс реально оказаться внутри воистину исторической встречи»{69}69
  Дж. Бёттигер – Анне Э. Рузвельт, 25.01.45, FDRL JBP, Box 6.


[Закрыть]. Ощущение сопричастности истории, естественно, ни на минуту не покидало и саму Анну. Въехав обратно в Белый дом, она перестала вести личный дневник для сохранения конфиденциальности{70}70
  Asbell, ed., Mother and Daughter, 175.


[Закрыть]. Но на время этой конференции она решила сделать исключение и возобновила записи, чтобы по возвращении поделиться своими переживаниями с Джоном.

Но прежде чем вписывать новые страницы в историю человечества, Рузвельту нужно было как-то пережить трансатлантическое путешествие. Многое могло пойти не так по пути в Ялту. Все одиннадцать дней плавания президент находился под пристальным наблюдением сопровождающих его на борту «Куинси». А ведь среди последних были не только преданные личные друзья Рузвельта наподобие Уотсона, но и кое-кто из лиц с собственными политическими амбициями, идущими вразрез с генеральным курсом президента. И в первые же дни после отплытия со стороны некоторых сопровождающих зазвучали вопросы о состоянии здоровья Рузвельта. Джимми Бирнс, бывший сенатор от штата Южная Каролина и член Верховного суда, а ныне глава федерального Управления военной мобилизации, в этом качестве включённый в состав официальной делегации, приватно сообщил Анне, что её отец выглядит много хуже обычного, и, по его мнению, у Рузвельта нечто куда более серьёзное, нежели его хронический синусит. Анна решительно возразила: именно обострением синусита всё и объясняется. Если нос заложен, приходится держать рот открытым, чтобы было чем дышать. Бирнса этот её довод явно не убедил{71}71
  James Byrnes, Speaking Frankly (New York: Harper & Brothers Publishers, 1947), 22.


[Закрыть].

Раз Бирнс заподозрил неладное, значит, и другие скоро начнут задаваться подобными вопросами. Если состояние отца будет и дальше ухудшаться, на синусит это никак не спишешь, так что Анне теперь жизненно важно было встать живым щитом на пути излишне любопытствующих. Никто не должен знать, насколько он плох, – ни Бирнс, ни прочие американские делегаты, не говоря уже о Черчилле и Сталине. Успешный союз Рузвельта, Черчилля и Сталина строился на прочных личных отношениях трёх государственных мужей, и нельзя было допустить, чтобы что-то поколебало этот фундамент, когда победа так близка.

К счастью, по пути на Мальту у Рузвельта оказалась масса времени для отдыха. Поскольку судно следовало в режиме радиомолчания, президент не обязан был отвечать на входящие сообщения, за исключением экстренных молний, ответы на которые шли через сложную систему курьерской доставки. За вычетом недолгого времени на прочтение подготовленных Госдепартаментом информационных материалов к конференции, он был волен расслабляться на палубе под солнцем, дремать или перебирать любимую коллекцию почтовых марок у себя в каюте{72}72
  Анна Рузвельт – Дж. Бёттигеру, 29.01.145, FDRL JBP, Box 6. Позже Бирнс утверждал, что Рузвельт лишь делал вид, что читает подготовленные Госдепартаментом вводные по темам обсуждения на предстоящей конференции. По его заявлению большинство из них он нашёл нетронутыми в каюте военно-морского советника Рузвельта лейтенанта Ригдона (Byrnes, Speaking Frankly, 23). Позднее он подробно описал это в мемуарах (James Byrnes, All in One Lifetime, New York: Harper & Brothers, 256). Анна, однако, утверждала обратное. По её свидетельствам отец, хотя и ограничивал своё рабочее время, следуя советам врачей, сводки из Госдепартамента изучал регулярно в частном порядке (Анна Рузвельт – Джону Л. Снеллу, 30.12.55, FDRL ARHP, Box 64 Roosevelt, Franklin D.: Correspondence with FDR, 1945–1955).


[Закрыть]. В Ялте действие предписанного Брюэнном правила четырёх рабочих часов в сутки вынужденно приостанавливалось до конца конференции: не мог же Рузвельт уклоняться от участия в многочасовых пленарных заседаниях или официальных обедах, которые из-за обилия речей будут неминуемо затягиваться до глубокой ночи. Самое большее, что могла сделать Анна, – это попытаться устроить отцу как можно более полный и глубокий отдых в предрассветные и утренние часы. Но вся американская делегация размещалась в одном здании, и она не сможет воспрепятствовать госсекретарю Стеттиниусу, Гарри Гопкинсу или другим американским делегатам заглянуть к президенту на пару слов. Иного рода нежданную проблему поставил перед нею Черчилль, всю дорогу бомбардировавший «Куинси» телеграммами на имя Рузвельта. Причём лишь в некоторых из них речь шла о важных военно-политических вопросах, а по большей части британский премьер сетовал на трудности поездки в Ялту и неудобства размещения там{73}73
  Полный список телеграмм Черчилля Рузвельту за время морского путешествия последнего через океан см.: Kimball, ed., Churchill and Roosevelt: The Complete Correspondence, Vol. III, C-883 to C-889, 515–21.


[Закрыть].

Если этот деятель столь изматывающе назойлив по телеграфу, то при личном общении он отцу все нервы вымотает, опасалась Анна. Черчилль же продолжал настаивать на том, чтобы ему запланировали частные аудиенции с Рузвельтом, но Анна этого допустить не могла. Ведь если позволить Черчиллю посильнее надавить на отца, тот, неровен час, не выдержит и скоропостижно скончается от нервного истощения или инсульта. Союз союзом, а у Рузвельта были теперь опасения и поважнее, нежели риск обидеть Черчилля. Остаток своей жизненной энергии он должен был направить на главное – защиту приоритетных интересов Америки в Ялте. И преуспеть в этом он мог лишь через сотрудничество – и не только с Британией, мощь которой за годы войны заметно пошла на убыль, но и с Советами.

Прежде всего, Рузвельт был преисполнен решимости сохранить жизни американцев, в частности, на Тихом океане. Его генералы прогнозировали, что стратегия поэтапного захвата слабо защищенных островков, оптимально подходящих для размещения авиабаз в тихоокеанской акватории, позволит подготовить решающее наступление на главные острова Японского архипелага. И, хотя эта стратегия реализовывалась успешно, дело двигалось слишком медленно, поскольку даже после недавних побед на Марианских островах и Филиппинах стратеги не видели возможности для начала полномасштабного вторжения в Японию ранее, чем через год. Более того, после высадки боевые действия на Японских островах могли затянуться и превратиться в жестокую позиционную войну на истощение. В конечной победе союзников сомнений не было, но, если обещанное, но пока что ни разу не испытанное чудо-оружие так и не появится, за полтора-два года кровавой мясорубки ценой победы может стать жизнь миллиона американцев. Если же Рузвельту удастся втянуть Советы в войну с Японией и тем приблизить её завершение, он спасет эти жизни.

Вторая задача Рузвельта носила стратегический и отчасти личный характер. Мощь Советского Союза под руководством Сталина росла по экспоненте, и теперь к этой стране никак нельзя было относиться по старинке – как к некой далекой и загадочной европейской периферии. Теперь необходимо было сделать Советы частью единого мироустройства. Для этого, по замыслу Рузвельта, нужно было обеспечить их гарантированное участие в глобальном братстве, объединённом приверженностью миру. Вудро Вильсон, которого Рузвельт почитал за героя, предпринял попытку сформировать такое братство – Лигу Наций. Как помощник морского министра, Рузвельт в 1919 году участвовал в работе Парижской мирной конференции и видел воочию закулисные политические манёвры, сделавшие эту лигу нежизнеспособной. Сейчас Рузвельт собирался преуспеть в том, что не удалось Вильсону. И участие Советского Союза в миротворческой организации, которая объединит все нации, было, по мнению Рузвельта, критически важным. На Черчилля-то он и так мог положиться как на давнего друга и партнёра, а вот Сталина нужно будет в Ялте всячески уговаривать и соблазнять. Но он твёрдо верил, что и Сталин не устоит перед его, Рузвельта, личной силой убеждения.

Что до Уинстона Черчилля, то он, в целом, был Анне симпатичен. Познакомились они в мае 1943 года, когда Черчилль посетил Вашингтон; она как раз тогда приезжала в столицу, чтобы проводить мужа на войну. Анна нашла британского премьера блестящим, ярким и безусловно умным собеседником, хотя и не без замашек комика-эксцентрика: он вдыхал нюхательный табак такими дозами и чихал так громко, что «потрясал дом до основания»{74}74
  Анна Рузвельт – Дж. Бёттигеру, 15.05.43, FDRL JBP, Box 5.


[Закрыть]. Но одно дело наслаждаться обществом Черчилля, по достоинству оценивая его вклад в военное партнёрство, и совсем другое – принимать как данность его старомодные и насквозь империалистические взгляды на мир. Как писала Анне Элеонора всего через месяц после атаки на Перл-Харбор и вступления Америки в войну: «Мне мистер Черчилль нравится, – он и мил, и эмоционален, и очень человечен, – но я не хочу, чтобы именно он подписывал мир, а тем более следил за его соблюдением»{75}75
  Элеонора Рузвельт – Анне Рузвельт, 04.01.42, цит. по: Asbell, ed., Mother and Daughter, 141.


[Закрыть].

IV. 2 февраля 1945 г.

Аверелл Гарриман проделал две тысячи миль из Москвы до Мальты, чтобы лично ввести Рузвельта в курс дел, касающихся советско-польских отношений, запросов Москвы по части репараций и цены вступления Сталина в войну с Японией. Пробыв послом в СССР почти полтора года, он понимал внутреннюю механику советского режима лучше других американцев. Однако же на официальный совместный ланч американского президента и британского премьера в каюте-люкс Рузвельта на борту «Куинси» Гарримана не пригласили, что явно означало, что застолье будет не рабочим, а дружественно-протокольным. Об этом свидетельствовал и состав участников: Анна, Сара, Эд Стеттиниус, Энтони Иден, Джимми Бирнс и адмирал флота Уильям Лехи, начальник рузвельтовского генштаба{76}76
  Conferences at Malta and Yalta, “Roosevelt-Churchill Luncheon meeting,” February 2, 1945, Document 316.


[Закрыть].

Мало того что Гарриману изо дня в день приходилось выслушивать в свой адрес упрёки за его согласие на проведение предстоящей конференции в месте столь отдалённом и негостеприимном, – так теперь его раздражение усугублялось ещё и серьёзным вывихом лодыжки, полученным на скалистых уступах Мальты. Но после неформально переданного Рузвельтом согласия провести встречу на Чёрном море от Гарримана более ничего не зависело. Как он сам сказал Саре Черчилль: «Так ведь либо там, либо в одном из двух мест ещё хуже». С точки зрения человека, привыкшего к роскошной жизни, конференция была изначально овеяна зловещей аурой{77}77
  Из письма Сары Черчилль Клементине Спенсер-Черчилль от 01.02.45, CAC SCHL 1/1/8.


[Закрыть].

Красавец, с успехом выдерживавший сравнение с кинозвездами-завсегдатаями его горнолыжного курорта, наследник одного из крупнейших в Америке состояний, нажитых собственными трудами, Гарриман в жизни не пасовал ни перед какими препятствиями – ни в бизнесе, ни в спорте, ни на пути к реальным горным вершинам. Он добивался всего, чего хотел, благодаря упорству, изобретательности, талантливым кадрам и солидным инвестициям. И практически всем коммерческим начинаниям – от Объединённой железной дороги и международных судоходных линий до горнодобывающих компаний и от журнала Newsweek до банка Brown Brothers Harriman – сопутствовал громкий успех. К активному отдыху Аверелл Гарриман привык подходить столь же целеустремлённо и энергично. Вырос он в особняке на самой вершине горы над долиной Гудзона. Фуникулёр доставлял снизу к дому на горе всё необходимое для жизни на широкую ногу – от пищи до легковых автомобилей. В парке под окнами дома обитали в просторных вольерах три бурых медведя, привезённых его отцом из экспедиции на Аляску, а по соседству с нижней станцией фуникулёра располагалась конюшня с десятками пони для игры в поло{78}78
  Marjorie W. Brown, Arden House: A Living Expression of the Harriman Family (New York: The American Assembly, Columbia University, 1981), 109–10.


[Закрыть]. Предпочитая продолжительным раундам гольфа скорость и агрессию поло, Аверелл Гарриман стал одним из лучших в стране игроков и обладателем Кубка Америки 1928 года. Он играл в составе национальной сборной США, победившей в финале считавшихся фаворитами аргентинцев. Совершенно естественно, что со временем такой человек, как Гарриман, переключился на государственную службу. В Лондоне всё та же неиссякаемая энергия и деловая смекалка помогали ему надзирать за тем, чтобы выделенные Британской империи $30 млрд{79}79
  ~$350 млрд в грубом пересчёте в доллары 2020 г. по паритету покупательной способности.


[Закрыть] американской помощи расходовались по уму и наилучшим образом.

К сожалению, как показали последние месяцы, работа с советским правительством не имела ничего общего ни с привычными ему деловыми отношениями, ни даже с его рисковыми инвестициями в Советскую Россию по окончании Первой мировой войны. В американском посольстве в Москве при Гарримане ходила поговорка: «торгуя с русскими, за каждую лошадь платишь дважды»{80}80
  Harriman and Abel, Special Envoy, 412.


[Закрыть]. Последние полгода Гарриман пытался убедить Рузвельта в необходимости изменить подход к переговорам с Советами, но президент его доводам упорно не внимал. И демонстративный недопуск Гарримана на официальный ланч на Мальте в полной мере показывал, что мнения своего Рузвельт не изменил и менять не собирается.

И после ланча Рузвельт не снизошел до аудиенции с Гарриманом. Вместо того, чтобы обсудить со своими советниками или членами британской делегации дальнейшие планы, ради чего Черчилль, собственно, и назначил свидание на Мальте, Рузвельт с дочерью отбыли в полуторачасовое турне по острову в сопровождении губернатора Мальты и его семьи. Анна пригласила присоединиться к ним Сару Черчилль. Объезд острова стал жестом уважения к местным жителям, но отнял драгоценное время. Американской и британской делегациям той же ночью предстояло вылететь в Крым, а они до сих пор так и не провели обстоятельного обсуждения повестки предстоящей Ялтинской конференции. Пока Рузвельт катался по Мальте, Черчилль вернулся на борт «Ориона» и предался послеобеденному сну. Так что, как бы Гарриман ни пытался оказать влияние на ход событий, пока всё шло к тому, что в Ялте он будет довольствоваться только обществом дочери Кэти.

Гарриман далеко не впервые за годы войны замечал за Рузвельтом склонность увиливать от прямых решений серьёзных проблем. В начале конфликта, считал Гарриман, президент явно недооценивал масштаб исходящей от нацистов угрозы, в частности, тот факт, что их ВМС – кригсмарине – по мнению Гарримана, имели подавляющее преимущество на море, и немцы вполне могли сломить сопротивление Великобритании. Ленд-лиз, конечно, был замыслом блестящим, но одних поставок для победы недостаточно. Американцы могли отправлять через Атлантику сколько угодно конвоев с припасами, но, если немецкие подводные лодки будут их систематически торпедировать, британцы так и останутся ни с чем. Если же народ окажется на грани голодной смерти, правительству придется капитулировать перед Гитлером. Весной 1941 года Рузвельт считал, что американское общественное мнение против объявления войны Германии, а Гарримана более всего расстраивало, что президент «не желает возглавить общественное мнение или продавить этот вопрос силой»{81}81
  Ibid., 19.


[Закрыть]. Посол опасался, что президент и теперь недооценивает степень угрозы интересам Америки и союзников, не понимает истинную силу и амбиции советского руководства.

Удобно забыть, что на протяжении первых полутора лет войны у Советского Союза был договор с нацистами. Аверелл Гарриман едва успел приступить к исполнению обязанностей посланника Рузвельта по ленд-лизу в Лондоне, как нацисты в июне 1941 года вторглись на территорию СССР, нарушив пакт Молотова – Риббентропа о ненападении и принудив тем самым советское руководство к союзу с Великобританией. Хотя у американской публики отношение к коммунистам и нацистам было в равной степени враждебное, этот новообразовавшийся союз сулил неоспоримые преимущества. Имея Красную Армию, сражающуюся вместе с британцами, американцы могли себе позволить вовсе не вступать в войну. Рузвельт распространил ленд-лиз на СССР, ассигновав на это миллиард долларов. Аверелл горячо поддержал это решение, считая союз с Советами весьма позитивным поворотом в развитии событий. Он занял позицию сугубо практическую, проигнорировав советские убеждения насчёт устройства общества, промышленности и экономики. Главное, они против Гитлера. «Говоря без обиняков, чего бы это ни стоило – отвести войну от наших берегов, – цена эта будет достаточно низкой, чтобы её заплатить», – объяснял Гарриман{82}82
  Ibid., 108


[Закрыть]. (Хотя и личный интерес его, вероятно, в этом мнении укреплял: на июль 1941 года он по-прежнему имел собственность на $560 000 в рублях, вырученных в 1928 году от расторжения контракта на добычу марганца{83}83
  Walter Isaacson and Evan Thomas, The Wise Men: Six Friends and the World They Made (New York: Simon and Schuster Paperbacks, 1986), 214.


[Закрыть].)

А вот Кэтлин, которой в ту пору было всего двадцать три года, практически сразу стала выступать против союза со Сталиным, пытаясь отговорить отца от столь рискованного шага, поскольку, по её мнению, цена в конечном итоге будет слишком высокой. Будучи репортером в Лондоне, Кэти быстро усвоила взгляды, принципиально отличающиеся от отцовских. Сначала в Международной службе новостей ей поначалу поручали освещать истории вроде «Задорное девичье пение помогает лондонцам забыть о горестях» или «Женщины стирают и развешивают бельё как ни в чём не бывало»{84}84
  Kathleen Harriman, “Girl’s Cheery Song Helped Londoners Forget Their Woes,” International News Service Fast Mail Service, July 29, 1941; Kathleen Harriman, “War Has Little Change on Women Living in London,” June 5, 1941 (вырезка из неидентифицируемой газеты), подборка газетных публикаций Кэтлин Гарриман, архив Кэтлин Мортимер.


[Закрыть]. Но постепенно её босс стал подпускать Кэтлин и к таким военным сюжетам, которыми более опытным репортерам было некогда или неинтересно заниматься. Например, это были пресс-конференции лидеров европейских правительств, таких стран, как Чехословакия, Югославия и Польша, бежавших на Запад от нацистов. Всего-то три года прошло с тех пор, как Кэти написала в Беннингтонском колледже дипломную работу о возможных последствиях вызывающе враждебного поведения нацистской Германии в отношении Чехословакии, – и вот, пожалуйста, трагические результаты налицо. Однако на этих пресс-конференциях самую острую озабоченность у недавних глав восточноевропейских стран вызывала отнюдь не продолжающаяся нацистская агрессия, а вступление Британии в альянс с Советским Союзом. Не нравилось этим изгнанникам внезапное и спешное обращение Великобритании и США в союзников Сталина.

И Кэтлин, и её отец трудились не покладая рук. В своих апартаментах в лондонском отеле «Дорчестер» отец с дочерью порою ночами напролёт обсуждали судьбы мира. Иногда доходило и до жарких, но здравых споров. «Войдя в круги свободных правительств в изгнании, – писала Кэти сестре, – я стала питать к Сталину совсем иные чувства (нежели Аверелл). Они ему не верят, боятся его и полагают, что он человек ушлый и американцев с британцами всяко перехитрит»{85}85
  Из письма Кэтлин Гарриман сестре Мэри от 13.01.42, архив Кэтлин Мортимер.


[Закрыть]. Особенную озабоченность выказывали польские лидеры, заявлявшие, что Сталин ни перед чем не остановится, он использует любую возможность для захвата Польши и установления там советской власти. И Кэти им верила безоговорочно. А вот Аверелл, увы, лишь в августе 1944 года осознал, что его дочь была права, и нужно было бы прислушаться к её доводам.

В октябре 1943 года Рузвельт назначил Гарримана послом в СССР{86}86
  В первый раз Рузвельт предложил Гарриману назначение в Москву в конце 1941 года, но тогда ещё Лондон оставался эпицентром международной дипломатии военного времени, а Москва была лишь изолированным аванпостом, и Гарриман ответил президенту вежливым отказом. К осени же 1943 года ситуация радикально изменилась, и повторное предложение он с готовностью принял.


[Закрыть]. Несмотря на постоянные предупреждения поляков, что Сталину нельзя доверять, Гарриман был убежден: цели Советов совпадают с целями Запада. Естественно, они хотят обезопасить свои западные границы, где русские бодались с Польшей со времен императрицы Екатерины II и откуда подвергались нашествиям от наполеоновского в 1812 году до гитлеровского в 1941 году. Но Гарриман не считал Сталина способным зайти так далеко, чтобы насадить в странах вроде Польши марионеточные коммунистические правительства, а тем более аннексировать их территории{87}87
  Isaacson and Thomas, The Wise Men, 223–24.


[Закрыть]. Он полагал, что Соединённым Штатам следует быть готовыми занять твердую позицию на случай, если Советы вдруг решатся заступить за черту, во избежание риска «отложенных на будущее неприятностей» в американо-советских отношениях{88}88
  Harriman and Abel, Special Envoy, 206.


[Закрыть]. Однако, подобно большинству западных людей, включая Черчилля и Рузвельта, он полагался на крепкие личные отношения с советским руководством. Ведь Гарриман как-никак был бизнесменом, а бизнесменам нравится иметь дело с людьми, на которых можно положиться в силу личных симпатий. Так почему бы этот принцип не распространить и на советских политиков наравне с американскими промышленниками и финансистами?

Почти год упорствовал Гарриман в этом заблуждении, пока не стала очевидной жесточайшая реальность. Всё то, что Кэти невольно подслушала из разговоров польских лидеров в изгнании в Лондоне, в августе 1944 года всплыло на поверхность во всей неприглядности.

Всю войну поляки поддерживали сеть сопротивления, особенно активно работавшую в оккупированной Варшаве, где они навязали нацистам настоящую партизанскую битву, хотя силы были явно не равны. Летом 1944 года ненадолго даже показалось, что чаша весов качнулась в их пользу. Немецкие оккупационные войска явно ослабели, а Красная армия стремительно приближалась. Поляки понимали, что без советской помощи им нацистов с территории Польши полностью не вымести, но они отдавали себе отчёт и в том, что Советский Союз с готовностью поглотит Польшу, как только Красная армия зайдёт на её территорию, а американцы с британцами отвлечены на собственные битвы в Западной Европе и Средиземноморье. Вот если бы польскому сопротивлению удалось завладеть Варшавой до вступления в столицу красноармейцев, тогда они могли бы апеллировать к западным союзникам с позиции силы и заявлять об обоснованных притязаниях Польши на независимое место в послевоенном мире, а не на удел никчемного народишки, который можно отдать Советам сразу же по избавлении от нацистского ига. Варшавское восстание началось 1 августа, и поначалу всё шло по плану и выглядело многообещающе. Силы польского сопротивления захватили центр Варшавы, однако вскоре столкнулись с нехваткой продовольствия и боеприпасов. Расчёт повстанцев был на скорое вступление в город Красной армии, которая и восполнит дефицит. Однако советские войска внезапно приостановили своё продвижение к Варшаве, оставшись на правом берегу Вислы, на ближних подступах к старому городу. Оставшиеся без патронов поляки быстро превратились для нацистов в дичь для отстрела. Доблестное восстание в итоге обернулось массовой бойней: было истреблено свыше 200 000 варшавян, причём преимущественно из гражданского населения, и город был разрушен практически до основания.

Когда Гарриману донесли, что Красная армия наблюдает с берегов Вислы за истреблением нацистами польского сопротивления по ту сторону реки, он был в шоке. Он не понимал, зачем Советам понадобилось позволить нацистам снова взять под свой контроль Варшаву. Гарриман стал добиваться от Кремля хотя бы разрешения на использование американскими и британскими самолётами советских аэродромов для снабжения польского сопротивления по воздуху{89}89
  Ibid., 337–42. «Когда они поступаются обычной порядочностью, нам нужно как-то заставлять их хотя бы осознавать это!» – писал разгневанный Гарриман своему другу генералу Айре Икеру (ibid., 342).


[Закрыть]. Сталин категорически отказал. Никакие доводы на советского вождя не действовали. Тут только Гарриман и начал понимать, как жестоко просчитался Запад. Там в корне неверно понимали человека, которому дали вводящее в заблуждение шутливое прозвище «дядюшка Джо». Черчилль взбрыкнул и приказал своим ВВС сбрасывать с воздуха всё, что только можно, в помощь польским повстанцам. Донельзя встревоженный Гарриман, в свою очередь, пытался достучаться до Рузвельта, занятого предвыборной кампанией, и донести до него, что американцам следует взять предельно жёсткий курс в отношении Сталина, прежде чем Советы успеют бесконтрольно распространиться по всей Восточной Европе. Но у Рузвельта и Госдепартамента были другие приоритеты. Их больше тревожило, как бы подобное вмешательство не поставило под угрозу будущее американо-советское сотрудничество как в военной области, так и в плане выполнения советского обязательства вступить в международную миротворческую организацию. Представители трёх союзных государств должны были собраться 21 августа в Думбартон-Оксе в Вашингтоне, округ Колумбия, чтобы обсудить устройство этой организации, и Рузвельт не мог допустить, чтобы нечто непредвиденное разрушило эти планы. Ну а трагедия Варшавы – это просто ещё один эпизод войны.

Как писала Кэти сестре, «очень паршивое время выдалось» для их отца. К середине августа тревога за Польшу стала сказываться на нём самым пагубным образом. Высокий и атлетичный Аверелл исхудал до состояния скелета (70 кг) и заполучил множественные язвы желудка{90}90
  Из письма Кэтлин Гарриман сестре Мэри от 20.08.44, архив Кэтлин Мортимер.


[Закрыть]. Кэти не на шутку испугалась за здоровье отца, но тот продолжил продавливать своё дело, споря ночи напролёт по телефону с людьми из окружения Сталина – иногда до 6:30 утра. Перед ежевечерним разговором с Кремлём нужно было успокоиться и привести мысли в порядок. Единственное, что помогало, – игра в безик[8]8
  Бези´к (англ. bezique от фр. le bésigue) – комбинационно-взяточная карточная игра на двоих с использованием двух колод по 32 карты. Выигрывает первый набравший 1000 очков. – Прим. пер.


[Закрыть]. Кэти вынуждена была сидеть с ним и разыгрывать сдачу за сдачей. Обычно Аверелл её ловко обставлял. За первые семь месяцев 1944 года у Кэти накопился суммарный проигрыш в 100 000 очков. И вдруг в августе она начала столь же стабильно выигрывать. Теперь она праздновала победу так часто, что практически отыгралась, однако и сама понимала, что дело тут не в везении и не во внезапно открывшихся у неё талантах игрока. Просто Аверелл витал мыслями где-то очень далеко от карточного стола{91}91
  Kathleen Harriman, “Do the crows still roost in the Spasopesckovskaya trees?”, архив Кэтлин Мортимер


[Закрыть].