Текст книги "Корона когтей"

В комнате воцаряется тишина. Все ждут.

Ничего не происходит. Худ начинает смеяться, но смех перерастает в паническое удушение, и он хватается за горло. Или пытается. Его плечи скручиваются, кожа на руках начинает растягиваться и рваться. Он откидывает голову назад и кричит, когда перья пронзают его плоть. Ноги его подгибаются, а череп удлиняется.

Я отворачиваюсь и закрываю глаза, когда по горлу поднимается желчь. Его крики все звучат и звучат, пока не становятся криками гигантского грача. Когда я снова смотрю, человек, который стоял там, исчез.

Несколько моих советников бормочут молитвы. Виржиния держит руки перед лицом, скрестив запястья: древний жест, отгоняющий зло. Командир темной стражи прижимает руку ко рту, как будто его вот-вот вырвет.

Первым заговорил лорд Корвакс.

– Это не выглядело… естественно.

Он прав. Это было слишком медленно. Слишком мучительно жестоко.

Худ хлопает крыльями и клюет сброшенный халат.

Арон жестом указывает на бескрылых стражников, ожидающих по краям комнаты, и они постепенно приближаются, пока не оказываются в пределах пары размахов крыльев огромной птицы. Будучи так близко к преображенному дворянину, стражники должны уже корчиться на полу в агонии. Арон хмурится.

– Вы ничего не чувствуете?

Ближайший качает головой.

– Нет, Ваше Величество. Ничего.

Пианет приближается к огромному грачу. Худ пронзительно кричит и снова хлопает крыльями, пытаясь улететь подальше.

Пианет качает головой.

– Я думаю… я думаю, он исчез. Я не чувствую ни мыслей, ни личности. Лишь путаница. И страх.

Один за другим мы закрываем глаза, отдаваясь мысленным ощущениям. Находясь в полете, мы можем общаться друг с другом без слов. Дворянин в человеческом облике все еще может ощущать мысли преображенного дворянина. Но сейчас нет ничего. Никакого подобия человечности.

Его сила, позволяющая менять форму, была будто выдрана из него. Вместе с разумом.

– Чудовищно, – говорит кто-то. Раздается ропот согласия. Я содрогаюсь, когда понимаю, какой была бы моя судьба, если бы Худ преуспел.

Внезапно птица начинает каркать и хлопать крыльями, вертя головой из стороны в сторону, словно стараясь найти выход, и щелкает клювом в сторону стражников поблизости.

– Откройте балконные двери! – Арону приходится перекрикивать грача, но стражники слышат его; еще мгновение – и огромная птица, хлопая крыльями, летит через фьорд к морю.

Я поворачиваюсь к ближайшему слуге: – Принесите нам, пожалуйста, вина. И позовите врача. – Один из стражников истекает кровью от царапины, нанесенной клювом Худа. Я делаю паузу, ожидая, когда мое сердцебиение замедлится. На лицах моих советников я вижу ту же смесь шока и ужаса, что и у меня. Арон берет меня за руку.

– Правильно ли мы поступили, отпустив его? – спрашиваю я. – А если он на кого-нибудь нападет?

– Настоящие грачи питаются падалью. Подозреваю, что Худ не найдет себе достаточно пропитания, чтобы прожить долгую жизнь.

Леди Яффл, представительница Олориса, стоит неподалеку. Я поворачиваюсь к ней.

– Сколько, леди Яффл?

Ее глаза расширяются.

– Ваше Величество?

– Худ сказал, что вы должны знать о похищениях, поэтому я спрашиваю вас. Сколько моих подданных захватила Таллис? У скольких из них зелье Зигфрида отняло человечность?

Зеленоватая кожа женщины темнеет под моим пристальным взглядом, а другие советники подходят ближе, ожидая ее ответа.

– Он… он, должно быть, лгал. Я не знаю ни о каких похищениях.

– У него не было причин лгать, – голос Арона холоден. – Так мы можем спросить почему? – он оглядывается на совет. – Почему тот, кто утверждает, что представляет доминион Олорис, кто жаждал титул защитника, не знает о том, что происходит внутри его доминиона? Если только, леди Яффл, вы просто не пожелали поделиться информацией…

– Что ж… – Яффл сжимает руки. – По правде говоря, Ваше Величество, я не была в Олорисе со времен снежных бурь. А если брать во внимание празднование солнцестояния и требования моих собственных владений, вряд ли можно ожидать, что я…

Арон замолкает, вынимает перо из пальцев кружащего рядом секретаря и делает пометку в книге, которую тот держит.

Дворянка наклоняет голову вперед и судорожно сглатывает.

– То есть я встречусь с другими представителями Олориса и немедленно начну расследование, Ваши Величества. Я могу только извиниться за отсутствие надзора…

– Мне нужны ежедневные отчеты о вашем прогрессе, – Арон делает еще одну пометку в книге, прежде чем добавить: – Начиная с сегодняшнего дня.

Леди Яффл уходит, оставив целое болото заверений и незаконченных фраз, слуга возвращается с вином, и вскоре мы возобновляем заседание совета, образуя новый круг. Я уверена, что после появления Зигфрида и нападения Худа мои советники должны согласиться начать подготовку Соланума к войне. Но моя уверенность здесь неуместна. Они все еще движимы сомнениями, беспокойством о цене, уверенностью в том, что Зигфрид и Таллис не смогут напасть на целое королевство. Кто-то предполагает, что мобилизация конгрегаций – объединенных сил бескрылых и дворян, составляющих армию, – когда у нас нет очевидной цели, выставит нас слабаками и параноиками. И тогда Патрус из Бритиса кланяется Арону и говорит своим самым елейным голосом:

– Конечно, можно было ожидать такого поспешного и несвоевременного поступка от покойного короля, вашего отца. Но, несмотря на молодость, Ваше Величество часто проявляли мудрость, которой, к сожалению, недоставало королю Албарику.

Я жду, что Арон взорвется от гнева. Или принизит Патруса до размеров одного из его кислотных комментариев. Но вместо этого он открывает рот, снова закрывает, меняется в лице и, наконец, смотрит на меня.

– Возможно, лучше быть осторожными, моя королева. Чтобы скрыть наши приготовления как можно дольше, пока мы не соберем больше улик. Давайте договоримся пока отложить сбор армии.

Неужели Арон не понимает, что Патрус манипулирует им?

Патрус кашляет, прикрывая рот рукой, но я уверена, что за этой рукой прячется ухмылка. Мне хочется закричать на него, приказать выйти из комнаты. И, возможно, мне следует. Возможно, мне следует бросить вызов своим советникам и приказать собрать армию, несмотря на их возражения.

Но мой дядя Албарик провел достаточно времени, крича на людей. В итоге он все равно оказался мертв.

– Господин Пианет, – ровность моего голоса удивляет даже меня, – пожалуйста, напишите принцу Эорману Фрайанландскому и пригласите его к нам. – Я бросаю взгляд на Арона, провоцируя его вмешаться.

Глаза Пианета расширяются, но он кивает.

– Я позабочусь об этом, Ваше Величество. Вы собираетесь заключить союз с Фрайанландией, чтобы вторгнуться в Селонию?

– Нет. Я хочу сделать то, что сказала в Скайне. Мы продолжим оказывать помощь селонийской знати, как и сейчас, но на этом все, – я оглядываю круг советников. – Я бы попыталась заключить мирный договор между знатью Селонии и ее бескрылыми, но у них нет причин нас слушать. Возможно, если бы мы провели некоторые реформы, предложенные королем и мной в отношении бескрылых в Солануме, мы могли бы говорить с ними обоснованно. Но, как бы то ни было…

Лорду Корваксу и другим членам Собрания, по крайней мере, хватило порядочности смутиться.

– На сегодня достаточно.

Отпущенные стражники и советники гуськом выходят из комнаты. Я замечаю, что по другую сторону двери маячит Валентин. Вероятно, в ожидании Арона. Прежде чем я успеваю уйти, Арон хватает меня за руку.

– Адерин…

– Ты должен был поддержать меня, супруг, – я выдергиваю пальцы из его хватки. – Валентин говорил, что любит строить. Возможно, он сумеет построить тебе хребет, – я выхожу из зала совета, не дожидаясь его реакции.

Простуда Летии не проходит. Следующие несколько дней она оказывается прикована к постели, за ней присматривает одна из горничных, а мы с Фрис, как можем, обходимся без нее. Я снова пишу Ланселину в Мерл, прося его укрепить оборону замка, и приказываю лорду Пианету поручить клеркам изучить законы; древние законы Соланума достаточно расстроили мои планы, но я надеюсь, что где-то мы найдем лазейку, которая позволит монархам в обход Скайна мобилизовать конгрегации. Я также прошу его поручить одному из своих джентльменов расследовать дело Патруса из Бритиса. Я на своем опыте убедилась, какой Патрус двуличный ублюдок, как он стремится любыми средствами добиться власти. Он пытался похитить меня, чтобы заставить выйти за него замуж, и ходят настойчивые слухи, что он убил других своих жен. Я уверена, он действует против нашей монархии, мне просто нужны доказательства.

Зима все еще держит королевство в своих тисках, но, по крайней мере, снега больше нет. Ночью много звезд, и стоит мороз, дни ясные и чистые, но воздух так холоден, что царапает горло. Солнечный свет не улучшает моего настроения. Я не могу трансформироваться из-за поврежденной руки, а езда в одиночку – я не разговариваю с Ароном – не особенно приятна. Как-то раз я иду в тренировочный зал, но ухожу, когда вижу там Арона, фехтующего и смеющегося вместе с Валентином. Вместо этого я направляюсь в обнесенные стеной сады Цитадели. По дороге я размышляю о Таллис и словах Худа, пока она почти не мерещится мне за голыми деревьями. Но это Верон. Он присел на краешек клумбы, разглядывая тонкие серебристые листья цветка фростфизера. Я быстро сворачиваю на другую дорожку.

Но, думаю, он меня увидел; вскоре он окликает меня.

– Ваше Величество…

– Милорд Верон, – я жду, пока он догонит меня, и два темных стражника, которые следуют за мной, отступают чуть дальше. – Я не хотела вас прерывать.

– Вы этого не сделали. И мне будет приятна ваша компания. Мои мысли… – он пожимает плечами. – Они не очень хорошие компаньоны.

Некоторое время мы бродим по саду. Он спрашивает у меня названия различных растений, и я отвечаю то, что знаю. В конце концов, я чувствую себя обязанной пригласить его сопроводить меня в королевские покои, чтобы немного подкрепиться. Слуги приносят пирожные и горячие напитки; как только они уходят, я возвращаюсь к теме, которую мы обсуждали за обедом у Арона.

– Итак, милорд, теперь, когда вы пробыли в Солануме немного дольше, вы все еще находите, что он очень сильно отличается от Селонии?

– Возможно, это все не так странно, как я думал. Я привыкаю к вашим обычаям, и ваша еда больше не вызывает у меня… – он прижимает руку к животу.

– Боль в животе? Спазмы?

– Да, их, – он впервые смеется, и я замечаю, как на его щеках появляются ямочки. – И я вижу, что вы, соланумцы, не так уж сильно отличаетесь от нас.

– Но вы, конечно, встречались раньше с дворянами из Соланума? – я вспоминаю Зигфрида и его путешествия. – Вы никогда не бывали здесь, когда были моложе?

– Ну, я, кажется, однажды встречался с соланумским послом, – он делает паузу и наливает себе еще одну чашку шоколада. – Я думал о том, что вы сказали, – об улучшении положения. Ваша мать была защитницей, не так ли? И пыталась многое улучшить, судя по тому, что мне рассказывали.

Смена темы сбивает меня с толку, но его интерес меня радует. Я начинаю описывать некоторые улучшения, которые моя мать сделала в Атратисе. Школы и больницы для бескрылых. Благотворительная помощь тем, у кого трудные времена. Местные законы защищают тех, кто работает в нашей растущей оловянной промышленности. Он слушает, и я описываю все больше изменений, которые Арон и я хотим ввести по всему королевству.

Я замолкаю, когда понимаю, что вот-вот расскажу о бескрылом Собрании, плане, о котором никто, кроме Арона, еще не знает. Верон предлагает мне продолжить, но я отрицательно качаю головой.

– Нет, я уверена, что наскучила вам, – селонийский аристократ кажется надежным, но я уже совершала ошибку, доверяя людям, которые этого не заслуживали. – Прошу простить меня.

– Мне нечего прощать. Вы любите свое королевство и особенно свой Атратис. Ваш энтузиазм… – он разводит руками, словно подыскивая нужное слово, – очарователен. – Он наклоняет голову. – Я уважаю вас за это, – улыбка исчезает из его глаз. – Я люблю Селонию точно так же. Нет ничего, чего бы я ни сделал ради своей страны. Надеюсь, вы понимаете.

Я не сразу отвечаю; я не уверена в том, что именно он хочет донести. В любом случае, я не стану давать обещания, которые могут стоить жизни моим подданным. Но я должна кое-что сказать.

– Надеюсь, вы сможете вернуться домой. Но вам и вашим людям здесь рады, милорд, останетесь ли вы здесь на месяцы, годы или навсегда.

Он выдерживает мой взгляд – надеялся ли он на большее? – но потом откидывается на спинку стула и снова улыбается.

– Мой брат будет рад это услышать. Я не уверен, что смогу вернуть его в Селонию, даже если мне удастся отвоевать часть Селонии у моих бескрылых соотечественников.

– Но если вы попросите его вернуться с вами, чтобы помочь восстановить…

– О, он, конечно, присоединится ко мне. Хотя я не уверен, что его сердце так же будет желать этого, – он снова бросает на меня испытующий взгляд, прежде чем встать. – Я больше не буду злоупотреблять вашим временем. Жаль, что я не захватил с собой вечерний наряд, когда бежал из Селонии, и теперь должен пойти к портному, если не хочу опозориться на балу на следующей неделе. Насколько я понимаю, это важное событие?

– Ох. Да, он проводится каждый год в честь окончания Войны Хищников, – мне почти удалось забыть об этом. Сейчас мне совсем не хочется танцевать с Ароном, и я собираюсь провести большую часть вечера, наблюдая, как Люсьен бессовестно флиртует с красивыми аристократками. Но я вряд ли смогу объяснить это Верону. – Значит, вы будете на балу?

– Конечно. Может быть, сейчас и пик кризиса, но это не повод пренебрегать условностями приличного общества, – он внезапно улыбается, и ямочки вновь появляются на его щеках. – И я надеюсь, вы окажете мне честь потанцевать со мной. Я надеюсь, что в бальном зале вы будете двигаться так же грациозно, как и с мечом в руке.

Я чувствую, как горят мои щеки, и надеюсь, что Верон этого не замечает.

– Благодарю вас, буду рада.

Он берет мою руку и, к моему удивлению, целует ее.

– До встречи.

Глава пятая

За два дня до бала, ближе к вечеру, когда мы с Летией сидим в гостиной, входит лорд Пианет с ответом принца Эормана на наше приглашение. Принц отклонил приглашение, сославшись на плохое здоровье отца, но прислал подарок: драгоценную брошь и еще одно личное письмо, адресованное мне. Все еще держа брошь в руке, я вскрываю второе письмо и читаю его вслух.

«Моя дорогая мадам, я полагаю, что Фрайанландия и Соланум могли бы, так или иначе, вступить в достойное общее будущее. Но я должен с кем-то построить это будущее. Надеюсь, это будете Вы. Контракты, которые больше не пригодны для пользования, могут – должны быть – разорваны, и тогда Вы поймете, что помощь с прилагаемыми условиями лучше, чем вообще никакой помощи. Эта брошь выполнена в виде традиционного фрианского любовного узла и может быть разделена на две части. Пришлите мне половину, и я буду знать Ваш ответ».

Пианет фыркает.

– Принц, должно быть, был пьян, когда писал это.

– Не согласна. Все довольно ясно. Он хочет объединить королевства, женившись на правительнице Соланума, и ему все равно, кто это – я или Таллис. Так же ему все равно, кому известно о его амбициях. Контракт, на который он ссылается, – это мой брачный контракт с Ароном. Если я каким-то образом разорву брачные узы и соглашусь выйти за него замуж, он поможет мне поймать Таллис. Или отдаст ее. А если я откажусь… – я протягиваю письмо Пианету, который, нахмурившись, изучает его. – Покажите его Собранию. Может, они все еще думают, что я… как там сказал лорд Патрус? – параноик. Вы уже нашли что-нибудь полезное в законах?

Он слегка пожимает плечами.

– Пока нет, Ваше Величество. Но хотя основные положения законов хорошо известны, на самом деле существует много второстепенных положений, к которым не обращались долгие годы. Я надеюсь, что мы найдем что-нибудь, что послужит нашей цели.

Пианет уходит, а я бросаю брошку в корзину для бумаг.

Летия восклицает.

– Адерин!

– Что? Я не надену от него никакого подарка.

– Но его можно продать, чтобы помочь бедным, – она достает брошь из корзины и разглядывает ее, поворачивая так, чтобы разноцветные драгоценные камни оказались на свету. – Он такой красивый.

Ее очарование заставляет меня улыбнуться, успокаивает гнев, заставлявший меня расхаживать по ковру.

– Тогда он твой. Оставь себе.

– Ты уверена?

– Конечно, – но даже наблюдая за радостной Летией, я не могу отделаться от беспокойства и мыслей, что мне делать дальше. Я бреду к высоким арочным окнам, выходящим в сад, тереблю кольца на пальцах. Очевидно, Эорман слишком хитер, чтобы попасть ко мне в руки. Но теоретически ничто не мешает мне пригласить себя во Фриан. Или, может быть, мне следует отправиться в Вобан с отрядом преданных дворян и попытаться выманить оттуда Зигфрида. Если он все еще там.

Я должна что-то сделать.

Люсьен попадает в поле моего зрения на тропинке между узловыми садами. Он медленно расхаживает, в одной руке сжимая письмо, а другой то и дело проводя рукой по иссиня-черным волосам. Должно быть, он уже какое-то время здесь. Как обычно, когда он особенно волнуется или отвлекается, его волосы в беспорядке. Я отступаю от окна, пока он меня не заметил. Его беспокойство, вероятно, не имеет ко мне никакого отношения. Я не видела его и не разговаривала с ним с того дня, как на меня напали. Но чувство вины за то, как я отмахнулась от него, ползет у меня холодком по коже между лопатками.

Летия все еще разглядывает брошь, разбирает ее и снова собирает. Прежде чем я приехала в Серебряную Цитадель, Люсьен провел два года при дворе Фриана, прикомандированный к нашей дипломатической миссии; интересно, дарил ли он кому-нибудь любовный узел? Был ли кто-то еще до меня.

Прежде чем я успеваю передумать, я спешу к своему столу, пишу записку с просьбой Люсьену прийти ко мне до обеда и вручаю ее Летии.

– Ты отдашь это слуге Люсьена? – она удивленно поднимает брови, и я добавляю: – Мне нужно кое-что спросить у него о его пребывании во Фрайанландии. Я не могу разговаривать с ним на людях. Я не хочу обидеть Арона.

Совершенно верно. Но я так же сыта по горло попытками сделать все правильно. Стараться соответствовать ожиданиям каждого. По причине или без, но я должна увидеть Люсьена.

Когда Летия возвращается, она помогает мне одеться к вечернему банкету. Я выбрала платье без рукавов из розового водянистого шелка с закрытым вырезом и серебряным поясом на бедрах, усыпанным темно-розовыми росинками кристаллов. Летия вплетает узкую серебряную ленту с большим количеством росинок кристаллов в мои заколотые волосы. Я говорю себе, что выбрала это платье, потому что оно новое и хочу посмотреть, как оно смотрится. Мне почти удается поверить в собственную ложь.

Люсьен приходит точно в назначенное время; его глаза расширяются при виде меня. Он останавливается на пороге моей гостиной.

– Входите, милорд. Закройте за собой дверь.

Он повинуется.

– Вы посылали за мной, Ваше Величество?

– Да, Люсьен. Не хотите присесть?

– Я предпочитаю стоять, если Ваше Величество не возражает.

– Как пожелаете, – я прочищаю горло. – Итак… я пригласила вас сюда, потому что хочу, чтобы вы рассказали мне все, что помните о своем пребывании во Фрайанландии.

– Все?

– Все, что касается Зигфрида. С кем встречался, куда ходил. Как он себя вел.

Люсьен отводит глаза, глядя прямо перед собой.

– Рассказывать почти нечего. Пока я был там, он приезжал дважды, насколько мне было известно, и оставался несколько недель. Он посещал придворные приемы, но из-за нашего неравенства в рангах я не сидел рядом с ним. Я не знаю, с кем он встречался, и у меня было мало возможностей наблюдать за его поведением. Я сожалею, что не могу помочь вам. Надеюсь, Ваше Величество сумеет получить более подробную информацию из другого источника.

Его холодная вежливость режет меня так же эффектно, как клинок лорда Худа. Она обжигает еще сильнее, потому что я не могу его винить.

Я снова предпочла ему Арона, а он явно не понимает – или не хочет понять – почему.

– Пожалуйста, Люсьен. Должно же быть что-то, что вы помните…

– Я бы помог, если бы помнил, Ваше Величество. Но, как я уже сказал, я не знаю ничего существенного, – в его голосе слышится презрение. – И, уверен, у вас предостаточно других верных придворных, чтобы расспросить их.

– Серьезно? – раздражение прогоняет мое чувство вины. – Желаете, чтобы я упала на колени и умоляла вас о помощи? Я уверена, что Таллис, по крайней мере, должна быть во Фрайанландии. Если я отправлюсь туда, чтобы поймать ее, а сама приманкой…

Он взмахивает рукой и презрительно восклицает:

– Смешно.

– Тогда, может, предложите мне, что делать? Если моя идея нелепа, помогите мне. Расскажите мне, что вы помните о своем пребывании там. Или предложите какой-нибудь другой способ покончить с этим кошмаром, – он не отвечает. – Нет. Вы предпочли потратить свою энергию на то, чтобы причинить мне боль, тогда как я думала, что именно вы должны знать, что поставлено на карту.

– Конечно, я знаю, – губы Люсьена кривятся в гримасе. – Вы думаете, Одетта единственная, кто боится их возвращения? Неужели вы думаете, что я не знаю, что поставлено на карту? Думаете, что я не сделаю все, что в моих силах, чтобы помешать им?.. – он замолкает, прерывисто дыша, и щурится. – Кто угодно мог расспросить меня о Фрайанландии. Зачем вы на самом деле попросили меня прийти сюда в этот вечер, Ваше Величество?

Во рту у меня пересохло. Я наливаю немного воды из кувшина на одном из боковых столиков и делаю глоток. Люсьен хмуро смотрит на меня.

– Когда я в последний раз видела вашего отца, лорд Руквуд, он сказал мне, что ожидает вашего возвращения в Атратис. Почему вы остались при дворе?

– Почему? – он качает головой, отворачиваясь. – Потому что, несмотря на то, что вы сделали, несмотря на все, я понял, что быть вдали от вас – пытка. Худшая пытка, чем быть рядом с вами, но не иметь возможности даже прикоснуться, – смеется он. – По крайней мере, я думал, что это худшая пытка. Но теперь я вижу, что вынужден не только смотреть на вас с Ароном, но и молча сносить ваши оскорбления, просто чтобы он почувствовал себя лучше…

– Клянусь Жар-птицей, чего вы от меня ждали? – я отшатываюсь от него и начинаю ходить взад и вперед по комнате. – Вы же знаете, как ненадежно его положение. Вы же знаете, сколько он выстрадал из-за травмы. А потом вы буквально силой врываетесь в зал для аудиенций, чтобы напомнить ему, что вы способны на то, на что не способен он.

– Я беспокоился о вас!

– Вы беспокоились? Потому что с тех пор, как я вышла замуж за Арона – кстати, чтобы спасти вам жизнь, – вы ведете себя так, будто вам невыносимо находиться рядом со мной. Если вы так меня любите, Люсьен, тогда почему вы так старательно отталкивали меня в последние недели?

Мы стоим лицом к лицу и смотрим друг на друга. Сердце бешено колотится в груди. Я не знаю, хочу ли я поцеловать его или ударить.

– Вы не ответили на мой вопрос, – голос Люсьена хриплый. – Почему я здесь?

Я могла бы солгать, но румянец, поднимающийся по моей груди и шее, выдал бы меня.

– Потому что я хочу вас, черт бы вас побрал. Потому что я не могу перестать думать о вас. Потому что я все время вспоминаю ту единственную ночь, которую мы провели вместе, и…

Он резко обнимает меня и целует: губы, подбородок, шею, грудь, снова и снова. Он вытаскивает шпильки из моих волос, вплетает пальцы в длинные пряди и прижимается губами к моим, углубляя поцелуй. И я не могу сопротивляться; я крепко прижимаю его к себе и проталкиваю руки под его тунику, впиваясь ногтями в обнаженную кожу его спины, утопая в волне желания, жадно целуя его, пока едва могу устоять на ногах.

– О, Люсьен…

Я прислоняюсь к его плечу и закрываю глаза, а он прижимает меня к себе, жмется щекой к моей макушке и обнимает. Моя кровь горячо стучит в венах. Под ладонью я чувствую быстрое ответное биение сердца Люсьена. Словно и не было последних месяцев, и мы снова вместе в комнате Люсьена, знаем, что нам придется столкнуться с Зигфридом и Таллис, но верим, что мы, по крайней мере, сможем встретиться с ними вместе.

– Клянусь Жар-птицей, Адерин, пожалуйста, скажите мне, что мы снова можем быть вместе. Должен же быть какой-то выход. Я люблю вас… Я нуждаюсь в вас… слишком сильно. Я не могу… – он обхватывает руками мои щеки, приподнимая лицо, чтобы снова поцеловать и задержаться в таком положении. – Я не хочу так жить.

И я тоже. Я знаю, что обещала Арону, но наш брак на самом деле не брак. Он быстро превратился в тюрьму. Хотя Арон добрый и благородный, он не любит меня как жену. И никогда не полюбит. Конечно же, если Люсьен и я будем осторожны, если мы сохраним это в секрете, чтобы Арон не пострадал или не опозорился, я смогу быть с тем, кого я люблю, и не разрушить все.

Часы отбивают тридцать минут. Я высвобождаюсь из рук Люсьена и делаю шаг назад, позволяя себе смотреть на его раскрасневшуюся кожу, горящие черные глаза, губы.

– Мы найдем способ, Люсьен. Но мы должны быть осторожны – никто не должен знать. А Арон…

– Я тоже не хочу причинять ему боль. Я найду место, где мы сможем встретиться, где нас никто не сможет найти. Место только для нас.

Я встаю на цыпочки, чтобы поцеловать его, прижимаюсь губами к его губам, как будто могу каким-то образом поглотить часть его, унести ее с собой, пока мы вновь не окажемся рядом. Но время идет вперед.

– Вы должны идти. Мы с Ароном скоро встретимся и пойдем в большой зал, вам нельзя здесь быть.

Он кивает, поднося руку к моему лицу.

– Я отправлю сообщение через Летию, – он проводит пальцами по своим волосам, бросая на меня немного печальный взгляд, как будто понимает, что его попытка привести себя в порядок не увенчалась успехом. Он поправляет тунику и уходит. Я подбираю шпильки с пола, подхожу к большому зеркалу, висящему в дальнем углу комнаты, и изучаю свое лицо. Мои волосы спутались в клубок. Я быстро снимаю серебряную ленту, провожу расческой по верху – они должны лежать на плечах – и закрепляю ленту, как только могу, не переставая надеяться, что румянец исчезнет с моей кожи до прихода Арона. Через несколько минут я беру одну из своих книг по астрономии и начинаю читать главу о кометах, стараясь замедлить пульс и успокоить беспорядок в мыслях. Особенно стараюсь не думать о Люсьене.

Не успеваю я дочитать до второй страницы, как раздается стук в дверь.

– Король готов, Ваше Величество, – слуга ждет у двери, готовый закрыть ее за мной.

– Спасибо, – я откладываю книгу, встаю и разглаживаю юбки. В приемной ждет Арон, изучая одну из картин, украшающих стены. Он предлагает мне руку, но ничего не говорит, пока мы спускаемся в большой зал.

Молчание Арона продолжается весь ужин. Он хмуро смотрит в свою тарелку, тычет ножом в еду и почти не произносит ни слова, если только не требуется еще вина. У меня пропадает аппетит. Я думаю о том, что Арон видел, как Люсьен выходил из моих покоев, что он уже догадался, что у меня на уме. А может, он просто не простил меня за то, что я назвала его бесхребетным. Однако по мере того, как продвигается ужин, я уже не уверена, что плохое настроение Арона связано со мной. Я замечаю, что он смотрит на стол, за которым обычно сидят Верон и Валентин, хотя в этот вечер их нет.

Но Арон не хочет объяснять мне свое настроение, и на этот раз я не спрашиваю. Я встаю из-за стола так быстро, как только могу, и убегаю в длинную галерку, где пытаюсь избавиться от желания, которое гудело в моем теле с тех пор, как Люсьен поцеловал меня. Это не помогает. Когда я во время разговора с лордом Корваксом ловлю себя на мысли, как долго мне придется ждать, чтобы снова быть с Люсьеном, я прошу у всех прощения и направляюсь спать.

Мысли о Люсьене все еще преследуют меня. Хотя я лежу в безмолвной темноте своей комнаты с закрытыми глазами, я не могу заснуть. Мой разум отказывается умолкать.

Я вздыхаю, сбрасываю одеяло и снова встаю.

Сегодня ночью луны нет, и небо над моей частной посадочной площадкой полно звезд и изломано с одного края зубчатой черной массой гор. Воздух достаточно холодный, чтобы заставить меня дрожать, но я освобождаюсь от своей ночной рубашки и вхожу в холодную воду, у меня перехватывает дыхание, когда вода поднимается к моим ногам. Затем все остальные ощущения захлестывает знакомый порыв трансформации: волосы становятся перьями; кости светлеют, одни укорачиваются, другие удлиняются; неизбежно приходит боль, когда покрытая шрамами кожа моей спины растягивается и вновь формируется. Став лебедем, я мгновение скольжу по озеру, прежде чем взмыть вверх.

Небо вокруг Цитадели спокойно. Я делаю длинную медленную петлю, пересекаю фьорд, избегая города, затем поворачиваю и лечу вдоль подножия гор обратно вглубь страны. Над лесом я глубоко дышу, наслаждаясь смешанным запахом сосновой смолы и распускающимися по ночам цветами зимней розы. И в полете я обретаю покой. Каждый взмах крыльев, кажется, уносит меня все дальше от моих человеческих проблем. Теперь я понимаю эти истории: истории о дворянах, которые настолько увлекаются простыми удовольствиями преображенного состояния, что, в конце концов, полностью отказываются от своей человечности.

Я почти слышу, как море зовет меня, когда я начинаю спускаться.

Я успела немного отвлечься. Вернувшись в свою человеческую форму, усталая душой и телом, я выхожу из озера, надеваю ночную рубашку и иду внутрь, не потрудившись вытереться. После сравнительной яркости звездной ночи в вестибюле, что соединяет мою комнату с посадочной площадкой, темно. Я иду на ощупь, когда звук дыхания заставляет меня замереть.

– Адерин.

– О, Арон, – я прижимаю руку к своей колотящейся груди, пытаясь прогнать образы Зигфрида и Таллис – или какого-нибудь другого безликого убийцы – выходящих из тени. – Ты меня напугал.

– Мне жаль.

Внезапно вспыхнувший свет заставляет меня зажмуриться; Арон зажег пламя масляной лампы, стоящей на моем прикроватном столике. Он босиком, в одной расстегнутой рубашке и темных брюках.

– Что ты здесь делаешь?

– Я не мог уснуть.

– Я тоже, – я скользнула в постель и натянула одеяло. – Поэтому решила полетать… – Даже в свете лампы, хоть он и пытается это скрыть, страдание на лице Арона слишком очевидно, чтобы я могла притвориться, что не замечаю. – Прости, – если не считать той ночи, когда Летию арестовали, он почти никогда не говорил со мной о несчастном случае, который стоил ему руки. Я никогда не слышала, чтобы он жаловался на постоянный дискомфорт. Но я знаю, что он, должно быть, скучает по полетам. Я скучала, когда потеряла способность к трансформации, хотя и пыталась убедить всех – включая себя, – что это не так. – Иди сюда, – я взбиваю подушки и похлопываю по кровати рядом с собой.