Текст книги "Невеста-соперница"

Глава 2

Нортклифф-Холл

Окрестности Истборна, Южная Англия

Джейсон направил Ловкача к вдовьему дому, высившемуся в конце аллеи. Корри писала, что отсюда до Нортклифф-Холла было достаточно далеко: добрых триста футов. Верная гарантия того, что бабка не ворвется в дом, не устроит, по обыкновению, скандал, чтобы потом как ни в чем не бывало величественно выплыть из парадной двери, улыбаясь во весь рот и беззастенчиво показывая три-четыре еще оставшихся зуба. Поразительная энергия для ее восьмидесяти лет! Что ни говори, а она даже старше Холлиса.

И все же Джейсон хотел увидеть ее, обнять и поблагодарить Бога за то, что у нее все еще хватает сил злиться и делать пакости ближним. Возможно, огромные количества уксуса в организме сохраняют здоровье и способствуют долгой жизни.

Перед самым отъездом из Балтимора Джейсон получил письмо от отца. Тот писал, что Холлис по-прежнему может похвастаться избытком волос и зубов. Джейсон был втайне благодарен Господу, что Холлис, как и его бабка, все еще жив.

Джейсон привязал к столбу Ловкача, который был так счастлив оказаться дома, что поминутно закидывал голову и нюхал воздух. Джейсон обнял коня за шею, и тот тихо заржал. Он прекрасно перенес двухнедельное плавание.

– У тебя, старина, больше сердца и мужества, чем у любой другой лошади в мире, – прошептал Джейсон, оглядывая увитый плющом домик в стиле королевы Анны с прилегавшим к нему чудесным садом, за которым скорее всего ухаживала его мать.

Интересно, дождалась ли она хоть слова благодарности от бабки? Весьма сомнительно.

Джейсон с улыбкой стукнул в дверь ярко начищенным медным молотком. И не поверил глазам, когда на пороге появился Холлис. Старик вытаращился на него схватился за грудь и прошептал:

– О Боже… это в самом деле вы, мастер Джейсон? После стольких лет… это действительно вы? О, мой дорогой мальчик, мой бесценный мальчик, ты наконец вернулся!

С этой чувствительной тирадой он бросился в объятия Джейсона. Тот потрясенно осознал, что Холлис словно стал намного меньше ростом, чем ему казалось. Поэтому он с величайшей осторожностью обнял старика. Глубокого старика: ведь и отец Джейсона знал его почти всю свою жизнь! Но слава Богу, в худых старческих руках еще осталось немного силы!

Джейсон с наслаждением вдохнул его запах, тот же самый запах, который помнил все свои двадцать девять лет: смесь лимона и пчелиного воска – и прошептал:

– Ах, Холлис, мне так тебя не хватало. Я каждую неделю получал твои письма. Отец, мама, Джеймс и Корри тоже писали. Прости, что не сразу стал отвечать, но…

Старик нежно сжал ладонями лицо питомца.

– Все в порядке. Если не чувствуешь себя виноватым, не стоит извиняться. Ты вот уже три года отвечаешь на мои письма, и этого вполне достаточно.

Угрызения совести клещами сжали горло Джейсона, но в мудрых маленьких глазах Холлиса светились такая любовь и понимание, что он, вместо того чтобы броситься к ногам дворецкого, снова обнял старика.

– Я дома, Холлис. Я вернулся навсегда.

– Холлис! Что там у тебя? Кто пришел! Я позволила тебе заодно с дневным моционом приносить мне булочки с орехами, а что ты наделал? Привел с собой какого-то бродягу? Потихоньку кормишь моими булочками всякую шваль, верно, Холлис? Какая невероятная наглость! Джейсон узнал этот скрипучий голос.

– Некоторые вещи с годами не меняются, – ухмыльнулся он, когда Холлис почтительно отступил, закатил глаза с видом бесконечного смирения и нескрываемого сарказма и почтительно откликнулся:

– Мадам, это ваш внук. Клянется, будто явился не затем, чтобы похитить ваши булочки с орехами, а исключительно с целью повидать вас.

– Джеймс здесь? С чего бы это вдруг?! Насколько мне известно, так называемая женушка старается держать его подальше от моего дома! Я точно это знаю. Эта глупая девчонка еще навлечет бесчестье на семью, вот увидите! Совсем как ее свекровь, потаскушка, которая обманом завлекла моего Дугласа и отказывается стареть, как подобает порядочной женщине!

Джейсон поднял глаза и увидел бабку, медленными крошечными шажками продвигавшуюся к парадной двери. Очевидно, сил у нее осталось мало, поскольку она тяжело опиралась на отполированную до зеркального блеска трость с набалдашником в виде фигурки колибри. Сквозь редеющие снежно-белые волосы, завитые тугими локончиками, просвечивала розовая кожа.

– Это не Джеймс, бабушка. Это я, – отозвался Джейсон, подходя к старушке, чьи глаза, как всегда, сверкали умом и злобой.

Та остановилась как вкопанная и уставилась на внука.

– Джейсон… Ты ведь не Джеймс, притворившийся Джейсоном, верно? И я не потеряла остатки разума? Это действительно ты?

– Действительно я.

Он поспешно подскочил к внезапно пошатнувшейся бабке, нежно обнял и понял, что она еще более хрупка, чем Холлис. Старые кости, казалось, готовы хрустнуть от любого сильного порыва ветра. Сухие, плотно сжатые губы припали к его шее. Он потихоньку отстранился и взглянул в лицо старушки, от губ которой шли вниз две глубокие морщины. Что же, вполне естественно: ведь она вечно отчитывала любого, кто попадался ей на глаза, и никогда не улыбалась. К его невероятному удовольствию, эти тонкие губы раздвинулись в легкой улыбке!

– Мой прекрасный Джейсон! – прошептала она, потрепав его по щеке, и снова поцеловала.

Взгляд неожиданно сделался испытующим, а голос – таким мягким, какого он еще в жизни не слышал:

– Ты простил себя, мальчик?

Он продолжал смотреть в это мятежное старое лицо, но вместо перца и уксуса видел безмерное сочувствие и любовь к нему. И не мог это осознать. Так же, как не понимал, почему, не заезжая в родной дом, приехал сюда, чтобы увидеть ее, хотя получал письма всего дважды в год: одно – перед его днем рождения, другое – незадолго до Рождества.

– Ты запретил отцу и брату приезжать в Америку, – заметила она, снова гладя внука по щеке. – И очень долго не отвечал на письма, вернее, отделывался бессмысленными фразами.

– Не был готов к общению.

– Отвечай, Джейсон. Ты простил себя?

– Простил себя?

– Вот именно. По причине, никому не ведомой, кроме Джеймса, который утверждал, что понимает тебя, хотя и считает неправым, ты винил себя за случившееся. Это, разумеется, чистый вздор и скорее всего подходящий предлог, чтобы пожалеть себя, поскольку ты мужчина, а, как известно всем, мужчины обожают упиваться жалостью к себе, лакать ее, как котята – молоко. И делают это намеренно, чтобы женщины, имевшие несчастье полюбить их, часами ободряли возлюбленных, гладили по головке…

– Заливали их внутренности чаем, подносили булочки и смотрели сквозь пальцы на их измены, – докончил Холлис. – Кажется, я успел наизусть выучить эту проповедь.

– Ха! Ты слишком умен, Холлис. Это не к добру, – прошипела старуха, пытаясь ударить его тростью.

А вот это уже более походит на бабушку, которую помнил Джейсон.

– А у тебя не найдется бренди, чтобы залить мои внутренности? – осведомился Джейсон, широко улыбаясь.

– Разумеется, но думаю, тебе лучше попробовать одну из моих ореховых булочек. Ты, конечно, проезжал мимо и унюхал аромат, доносившийся из окна, хотя окна должны быть закрыты, чтобы не пропускать вредных испарений.

– Честно говоря, ничего я не унюхал, – признался Джейсон. – И вообще за пять лет ни разу не видел булочки с орехами. Я приехал, потому что хотел увидеть тебя. Э… можно мне попробовать хотя бы одну булочку, если уж и я, и булочки одновременно оказались здесь?

Старуха на несколько минут призадумалась. Действительно призадумалась, взвешивая, стоит ли делиться с ним булочками. Он видел это в молодо блестевших глазах.

– Холлис, старый осел, неси булочки в гостиную! – неожиданно завопила она, брызгая слюной. – Да, мальчик, я решила, что, поскольку здесь не меньше полудюжины, ты вполне можешь съесть одну. Холлис, твоя тощая фигура только сейчас маячила здесь. Куда это ты пропал? Опять твои штучки? Пытаешься засунуть себе в глотку мою булочку? Клянусь, это так и есть! Воображаешь, что я слова не скажу, раз уж мой бесценный мальчик вернулся домой?

Несмотря на угрозы, она широко улыбалась. Но при взгляде на Джейсона улыбка исчезла.

– Значит, не хочешь отвечать? Ладно, потерплю. Наверное, ты еще сам не понял, что творится в твоем сердце.

Принесший бренди Холлис не верил своим глазам. Госпожа обращалась с внуком так нежно, как ни с кем и никогда за всю свою жизнь. Но, услышав ее слова, он просто взбесился:

– Значит, вы позволите мастеру Джейсону съесть булочку, мадам? И это после того, как за все годы верной службы мне ни разу не предложили ничего подобного?!

Вдовствующая графиня презрительно оглядела верного слугу.

– Я всегда пересчитывала булочки с орехами, которые ты мне приносил. Вместо полудюжины их всегда оказывалось четыре-пять. Сколько раз ты воровал у меня булочки? И не пытайся это отрицать, Холлис!

Холлис молчал. Старуха наконец кивнула, и на лоб упал серебряный локон.

– Так и быть, Холлис, я не стану сегодня журить тебя. Взгляни на свою физиономию: совсем как у голодающего монаха. Уже забыл, как на прошлой неделе одна булочка исчезла с этого чудесного закрытого блюда? Хм… пожалуй, тоже можешь съесть одну. Но подавай их немедленно, иначе я возьму назад свое предложение.

Старуха отпустила Джейсона и дважды стукнула тростью об пол, готовясь двинуться в гостиную.

Холлис выпрямился, расправил плечи и, такой же статный и величественный, как всегда, прошествовал по коридору, в укромный уголок дома, чтобы принести булочки. На ходу дворецкий бормотал, что чудеса случаются и, похоже, перед смертью он все же попробует ореховую булочку. Интересно, знал ли он, что под лестницей прячутся две горничные, готовые в любую минуту прийти на помощь, даже если старик не догадается ни о чем попросить?

– Бабушка, могу я предложить тебе руку? – учтиво осведомился Джейсон.

– Разумеется, мальчик мой. Все лучше, чем цепляться за Холлиса. Он и сам еле передвигается. Спит на ходу.

Глава 3

Нортклифф-Холл

Этим вечером в гостиной повисла неловкая тишина. Напряжение искрило в воздухе, напряжение, насыщенное глубочайшим сочувствием, невысказанными тревогами и незаданными вопросами. Но тут на пороге появилась Корри с чисто вымытыми близнецами на руках. Ангельские личики сияли возбуждением. Как же, им давно полагалось бы лежать в постелях рядом с храпящей нянькой, а они все еще не спят!

– Дядя Джейсон, это снова мы!

Дуглас Саймон Шербрук, который был старше брата-близнеца на одиннадцать минут, вырвался и, неуклюже перебирая ножонками, побежал к Джейсону. Тот поймал малыша и подбросил над головой.

– Вижу, что это вы, – пробормотал он, прижавшись носом к шейке Дугласа.

От него пахло так же, как от Элис Уиндем после вечернего купания. На глазах вдруг выступили слезы. Он по-детски шмыгнул носом, и в этот момент кто-то дернул его за штанину. Это оказался Эверетт Плезант Шербрук, готовый то ли заорать, то ли горько заплакать. Пришлось подхватить и его. Джейсон прижал к себе малышей, позволив им гладить себя по лицу, награждать мокрыми поцелуями и непрерывно трещать о чем-то своем. Близнецы прекрасно понимали свою недоступную взрослым тарабарщину, совсем как когда-то он и Джеймс.

Наконец Дуглас, немного устав, объявил:

– Все говорят, ты ужасно похож на папу и тетю Мелисанду, но, дядя Джейсон, это вовсе не так.

– Верно, Дуглас. Я немного отличаюсь от твоего папы, но все же не слишком, правда, Эверетт?

Второе поразительно красивое личико задумчиво сморщилось.

– Нет, дядя Джейсон, ты похож на себя самого и на меня тоже. Не то, что Дуглас. Он совсем как папа. Да-да, именно. У нас с тобой одно лицо.

При этом его глаза лукаво блестели, в точности как у Корри.

Снова чмокнув Джейсона в шею, Дуглас признался:

– Дедушка просто не выносит, когда кто-то говорит, что я – копия папы и тети Мелисанды. Она всегда приносит мне и Эверетту маленькие миндальные печенья, когда приходит в гости. Дедушка говорит «Ад и проклятие», и что он никогда не избавится от лица. Что это за лицо, дядя Джейсон?

Отец громко застонал, мать столь же громко рассмеялась. Джейсон, вскинув брови, повернулся к отцу:

– Ругаться в присутствии малышей?

– У них такой же острый слух, как был у вас с Джеймсом в этом возрасте, – заметил Дуглас Шербрук, граф Нортклифф, подтолкнув локтем жену. – Спокойно, Алекс. Не верю, будто парни настолько малы, что до сих пор не узнали о фамильном ругательстве Шербруков.

– Верно, – кивнула Корри. – Нет, только попробуй со мной не согласиться, Джеймс Шербрук. «Ад и проклятие» – неизменная прелюдия вашим попыткам сорваться с цепи. Представляешь, Джейсон, когда он злится на меня, – одному Господу известно, по какой причине, – и хочет выкинуть меня из окна, приходится довольствоваться фамильным ругательством и убираться прочь из комнаты, подальше от ненавистной жены.

– Наглая, бессовестная ложь, – пожаловался Джеймс и громко откашлялся, когда близнецы уставились на него широко раскрытыми глазами. – Джейсон, не хочешь, чтобы я освободил тебя по крайней мере от одного из этих негодников?

Но оба негодника крепче вцепились в шею Джейсона, едва его не удушив. Джейсон покачал головой:

– Не сейчас. Итак, парни, отпустить вас или немного потанцевать с вами по комнате? Если хотите, ваша бабушка сыграет нам вальс на пианино.

– Танцевать! – завопил Дуглас, болтая ногами.

– Вальс! Вальс! – поддержал Эверетт, едва не оглушив Джейсона. – А что такое вальс?

Леденящее напряжение и тревоги, пусть и ненадолго, растворились в дружном хохоте. У Джейсона стало легче на душе. Покрепче сжав маленькие тельца и время от времени целуя розовые щечки, он принялся медленно вальсировать по комнате. И увидел, как мать, приподняв юбки, быстро подошла к пианино и заиграла вальс, который Джейсон два месяца назад слышал на балу в Балтиморе.

Джеймс Шербрук, лорд Хаммерсмит, старше своего брата на двадцать восемь минут, сидел на диване, с наслаждением ощущая теплый бок прижавшейся к нему жены, и смотрел на Джейсона. И ничуть не удивлялся тому, как естественно выглядит тот с двумя детьми на руках: Джеймс Уиндем часто писал, как хорошо ладит Джейсон с его четырьмя ребятишками. Интересно, рассказал ли ему Уиндем о письмах, которые присылал сюда, в Нортклифф: сначала, чтобы ободрить семью, а потом – перечислить успехи Джейсона на скаковом кругу, сообщить о кобылах, выбранных для выведения чистокровок, чудесном жеребце, найденном для него Джейсоном, жеребце, принесшем Джеймсу целое состояние на скачках.

Но все письма не возместили потерянные годы.

Сердце Джеймса, казалось, вот-вот разорвется от бушующих эмоций. Но по крайней мере после двух лет равнодушных отписок брат немного пришел в себя и признал существование родных.

Малыш Дуглас прав: теперь никто не скажет, что эти двое – на одно лицо. Нет, черты остались прежними, но теперь их не спутаешь. Джейсон более… как бы лучше подобрать определение… более аскетичен, хотя ничуть не похудел, и перемены скорее можно назвать внутренними. Где-то в глубине глаз прячется страдание, и Джеймсу больно видеть это, хотя он все понимает.

Характеры у них всегда были разными. Но между ними существовала неразрывная внутренняя связь. Каждый чувствовал тревоги брата, точно знал, что тот испытывает в любую минуту. Но жизнь развела их, превратив в совершенно непохожих людей, которым вот-вот исполнится тридцать.

Джеймс глянул в сторону улыбавшегося отца. Почти шестьдесят, а волосы до сих пор густы и черны с небольшими проблесками серебра, чем он неизменно хвастался жене.

Джеймс заметил Холлиса, стоявшего в дверях и притоптывавшего ногой в такт вальсу. Он тоже улыбался. И в этой улыбке сияли любовь и облегчение, согревшие Джеймса до глубины души. Он лучше других знал, что ощущает Холлис.

Теперь Джеймсу оставалось понять, что у брата на уме. Но не сегодня. Его чудные, громкоголосые, требовательные малыши спасли вечер, превращавшийся в пытку молчанием, когда каждый боится сказать что-то, что может быть неверно истолковано.

– Я уже говорил тебе сегодня, что ты ужасно умна? – прошептал он Корри.

– Я не слышала ничего подобного с мая прошлого года.

Он погладил ее щеку.

– Ты сумела непонятно каким образом заставить замолчать Дугласа и Эверетта, и взгляни, что произошло: Джейсон вальсирует с ними.

– Похоже, мне ничего другого не оставалось.

Джеймс взял руку Корри, откинулся на спинку дивана и отдался теплу ее смеха.

Джейсон вернулся домой. Наконец, он вернулся домой, и это самое главное!

Глава 4

Братья стояли бок о бок на скале, выходившей на долину Поу, и неловко молчали.

– В детстве мы проводили здесь столько времени, – пробормотал наконец Джеймс. – Помнишь, ты так разозлился на меня, что швырнул с обрыва мой учебник?

– Помню, как сбросил книгу и засмеялся, когда ветер подхватил ее и унес… только вот понятия не имею, из-за чего вышла ссора.

– Да и я тоже, – засмеялся Джеймс.

– Зато помню, как вы с Корри любили валяться здесь в ясные вечера и любоваться звездами.

– Мы до сих пор удираем сюда. Мальчики слышали, как я толкую об Астрономическом обществе и о том, что мой телескоп недостаточно силен. К сожалению, теперь они требуют, чтобы мы брали их с собой. Можешь себе представить? Трехлетние сорванцы сидят смирно дольше тридцати секунд!

– Такого быть не может! – засмеялся Джейсон. – Элис Уиндем, четырехлетняя дочь Джеймса и Джесси, посмотрела бы на звезды и, обсосав палец, немедленно потребовала бы яблочного пирожного. Но не пройдет и нескольких лет, как вы четверо разляжетесь тут, как бревна в очаге, любуясь небесами.

Они снова замолчали. И тут Джеймс, не в силах вынести неопределенности, схватил брата и прижал к себе.

– Клянусь Богом, мне тебя недоставало. Словно часть меня самого мгновенно исчезла. До чего же трудно было жить без тебя, Джейсон!

Джейсон оцепенел. Застыл. Ровно на три секунды. Пока не увидел на лице Джеймса счастливое облегчение оттого, что он, Джейсон, едва не погубивший брата, вернулся домой. И это великодушие потрясло Джейсона. Не выдержав напряжения, он невольно отстранился. Почувствовал себя глупым, неуклюжим и таким несчастным, что в сотый раз пожалел о том, что содеянного не исправить, как бы ему ни хотелось. И ничего уже не изменишь.

– Прости меня, Джеймс, – хрипло выговорил он, – но мне так тяжело. До чего это похоже на тебя: не вспоминать о плохом. Принять меня таким, каков я есть. Примириться.

– Неужели не понимаешь? Мне ни с чем не пришлось мириться. Просто ни в чем тебя не винил. Ни я, ни остальные.

– Правда есть правда, – отмахнулся Джейсон. – Ты знал, что я не мог оставаться здесь после того, что натворил.

– Я знал, что ты испытывал, и понимал тебя, хотя для меня твой отъезд был невыносим. Для мамы с отцом – тоже. Без тебя пришлось очень трудно, Джейс. – Он помедлил, стараясь взять себя в руки, и перевел взгляд на зеленую долину Поу. – Теперь ты останешься дома?

– Да. Правда, постараюсь купить собственное имение. Хочу устроить там конеферму.

Джеймс ощутил порыв гордости за брата. Ему хотелось рассказать о письмах Уиндема, утверждавшего, что Джейсон творит чудеса с лошадьми и вскоре станет одним из лучших коннозаводчиков Британии.

– И что ты хочешь купить? – спросил он с небрежным видом.

– Что-нибудь поблизости от Нортклифф-Холла, разумеется.

Джеймс едва удержался от радостного вопля и, задышав свободнее, наградил брата самодовольной ухмылкой.

– Можешь не верить, Джейс, но старый сквайр Ховертон, – помнишь, мы прозвали его Старым Кальмаром, потому что у него всегда хватало рук, чтобы поймать тебя, сколько бы маленьких воришек ни роилось в его яблочном саду, – умер года два назад. А его сын Томас, вечно ругавшийся с отцом из-за денег, которые, по его мнению, сквайр бросал на ветер…

– Да, мне всегда хотелось швырнуть его в сточную канаву. Редкостный осел!

– Он и сейчас не изменился. Такой же глупец. Объявил о продаже поместья через минуту после похорон отца. Но покупатели не очень торопятся, поскольку Томас запросил слишком дорого, возможно, потому, что на него насели кредиторы. Я слышал, что он – завсегдатай всех игорных заведений в Лондоне.

Джейсон кивнул.

– К счастью, сквайр Ховертон употребил деньги на перестройку конюшен, загонов и стойл.

– Дом, возможно, потихоньку разваливается, но какая разница?! То есть жене было бы не все равно, но, поскольку ты не женат, значения это не имеет. Главное – состояние конюшен, земли и сосновых лесов. Не уверен точно, какова площадь поместья, но что-то около тысячи акров. Мы узнаем.

Джейсон не смог сдержать волнения.

– Какая удача! Спасибо доброму боженьке за таких мерзавцев, как Томас. Пойдем скорее, Джеймс, посмотрим, что там творится.

Уже через полчаса братья скакали по дорожке, ведущей к Лайонз-Гейт, когда-то одной из лучших конеферм в южной Англии.

– Помню, Томас всегда был наглецом и обижал младших, а это – верный признак слабости.

– Согласен. Томас скорее всего отчаянно нуждается в деньгах. Бьюсь об заклад, ты сможешь купить поместье по сходной цене. Если решишь, что тебе оно нужно, отцовский поверенный займется сделкой.

– Коварный Уильям Биббер?

– Да. Старик по-прежнему творит чудеса. Отец говорит, что он, как Холлис, – и мертвым будет работать. Так вот, Томас немедленно распродал лошадей. Не удивлюсь, если он сбыл и всю мебель из дома. Кредиторы, вероятно, заставили его избавиться и от серебра. Но погляди на конюшни, Джейсон. Даже отсюда они выглядят достаточно крепкими: немного краски, новые лошади, новое оборудование, лучшие в округе конюхи, умелое управление и хороший уход за лошадьми, и…

Джеймс осекся. Не стоит перегибать папку.

Но кровь уже пела в жилах. Оставалось только молиться.

– В общем, не так уж плохо все и выглядит, – заметил Джейсон, осматриваясь, – если учесть, что поместье было заброшено… Сколько времени? Больше года?

– Почти два.

– Этот Томас действительно никчемная личность, мот и игрок, но это нам только на руку, – объявил Джейсон с таким волнением, что Джеймсу захотелось петь.

Джейсон остановил коня перед аккуратным домиком из красного кирпича в георгианском стиле, со стен которого свисали порванные плети плюща. Дом окружали засохшие кусты. Осколки стекла из разбитых окон рассыпались по пересохшей земле.

– Так и вижу, как матушка потирает руки, представляя, как будет выглядеть сад, когда она все устроит. Перед этим она, разумеется, загоняет до полусмерти дюжину садовников, да так, что они еле ноги будут волочить!

– Подумай о цветах, – поддакнул Джеймс. – Клумбы будут переливаться всеми оттенками радуги!

Джейсон и сам потер руки, очевидно, мысленно нарисовав волшебную картинку.

– Надеюсь, здесь остался хотя бы один слуга, способный все показать.

– Скорее всего нет. Бьюсь об заклад, парадная дверь даже не заперта. Ничего, мы сами все обойдем.

В доме действительно стоял запах сырости и гнили. Вряд ли кто-то пытался заняться ремонтом с тех пор, как жена сквайра Ховертона умерла, рожая своего шестого ребенка, приблизительно в первой четверти века. Какая жалость, что выжил один Томас! Дом был полон призраков и теней и медленно разрушался. На высоких грязных или разбитых окнах криво висели рваные шторы.

– Пол, кажется, крепкий, – с сомнением заметил Джеймс.

– Давай поглядим, как там наверху. Можно ли ходить без опаски. А потом отправимся в конюшни, – предложил Джейсон.

Верхний этаж оказался непригодным для жилья. Влажный полумрак и непролазная грязь.

– Не думаешь, Джейсон, что здесь понадобится много белой краски?

– О да, не меньше чем с полдюжины банок. Идем отсюда, Джеймс, это зрелище меня угнетает.

– Зато цена сильно поползла вниз, – заверил тот, хлопнув брата по плечу.

Рядом с конюшнями находились четыре больших загона, обнесенных надежной оградой из дубовых досок. Все нуждались в покраске. Зато размеры были идеальны, а загон для выдержки лошадей перед выгоном на пастбище выходил прямо в огромную главную конюшню. Всего конюшен было три, каждая также отчаянно нуждалась в покраске, но два года назад они были в прекрасном состоянии, и Джейсон сразу увидел, что там все устроено на самый современный лад. Большая комната для хранения сбруи имела специально выделенное помещение для главного конюха. Несколько комнат поменьше предназначались для младших конюхов.

– Очень похоже на главную конюшню Уиндемов, – пробормотал Джеймс.

По обе стороны широкого прохода тянулись просторные стойла, по десять на каждой стороне. По полу были разбросаны клочки сгнившего сена и разрозненные части сбруи. Джейсон встал в центре, жадно втягивая в себя воздух.

– Стоит закрыть глаза, как вижу конские головы, кивающие над перегородками стойл, слышу ржание, когда разносят овес. Превосходно!

Джейсон подпрыгнул от радости.

В этот момент Забияка и Ловкач громко заржали.

– Что там? – удивился Джеймс, направляясь к выходу.

Большой ширококостный гнедой жеребец рыл копытом землю, злобно глядя на их коней: голова откинута, ноздри раздуваются, того и гляди бросится на врагов.

– Кто вы и какого дьявола здесь делаете? – окликнул девичий голос.