Текст книги "Магический круг"

Это сияние заполнило и успокоило душу Иосифа, хотя он слышал приглушенный голос Никодима:

– Дорогой Иосиф, я смог придумать лишь одно объяснение. Я думаю… все мы боимся… в общем, похоже, Учитель стал совершенно безумным.

В палатах из тесаного камня было всегда прохладно и сыро. Вода сочилась из стен, подпитывая растущие здесь переливчатые лишайники. Вырубленный в самом теле храмовой горы, этот зал с яйцевидным сводом располагался ниже двора священников и главного престола, где в давние времена правил суд Давид. Сюда вела винтовая лестница из тридцати трех ступеней, высеченных в древнем камне. Иосиф всегда воспринимал спуск в этот зал как своеобразный священный ритуал. В летние дни его сырая прохлада приносила облегчение. Но сегодня она лишь усугубила то дурное предчувствие, что прочно поселилось в душе Иосифа после разговора с Никодимом.

Хотя синедрион иногда называли «советом семидесяти», он состоял из семидесяти одного члена, считая главного первосвященника, – именно столько человек числилось в совете старейшин со времен Моисея.

Первым сошел по ступеням дородный первосвященник Иосиф Каиафа, облаченный в пурпурную ризу и желтый хитон. Его скипетр увенчивала большая золотая шишка, символизирующая жизнь, богатство и возрождение народа. Как все предшествующие первосвященники, Каиафа считался законным председателем синедриона по причине его высокого положения, а также и правового статуса, ибо закон и Тора едины.

С древнейших времен первосвященники избирались из саддукеев – сынов Садока, основателя этого рода и первосвященника царя Соломона. Но после покорения римлянами новый первосвященник, ставленник Ирода Великого, первым делом приказал казнить отпрысков многих благородных родов, заменив их в синедрионе своими назначенцами. Такая внутренняя зачистка значительно укрепила позиции фарисеев – наиболее либерального и открытого течения, включавшего в себя учителей закона и книжников, к которым принадлежали и Никодим с Иосифом.

Фарисеи имели большинство голосов в совете, и их глава Гамалиил, внук легендарного раввина Гиллеля, был фактически главой синедриона, острейшей колючкой для души Иосифа Каиафы. Фарисеи не могли удержаться, чтобы не напомнить ему о том, что он занимает высокий пост не по праву рождения, как саддукейская знать, и не благодаря учености, как фарисеи, но просто как зять бывшего первосвященника Анны.

Следуя со своими спутниками по лестнице в зал собрания, Иосиф подумал с дурным предчувствием, что только одного человека ненавидел Каиафа больше, чем фарисеев. И этот человек – сам Учитель. Последние три года Каиафа изрядно погонял своих храмовых ищеек, которые словно собачья свора вынюхивали любое деяние Учителя. Он пытался арестовать Учителя как мятежника после той знаменитой истории с опрокидыванием прилавков в храмовом дворе, где родственники Иосифа Каиафы уже много поколений держали прибыльную голубиную концессию. И действительно, богатство, добытое продажей жертвенных птиц и прочих ритуальных вещей в дни религиозных праздников и паломничества, обеспечило Каиафе его нынешнюю синекуру и приданое иудейской знатной девицы, на которой он женился.

Когда все члены совета, спустившись по спиральной лестнице, заняли свои места, первосвященник Каиафа благословил присутствующих и отступил в сторону. Благородный равви Гамалиил, откинув назад длинные волосы и шелестя свободно ниспадающими богатыми одеждами, вышел вперед, чтобы открыть заседание.

– Важное предназначение ниспослано нам Господом, – нараспев произнес он волнующим басом, густым и звучным, как голос колокола. – Вне зависимости от наших жизненных целей, наших желаний и решения нынешнего заседания, я полагаю, что выражу общее мнение, сказав, что никто из нас не покинет этот зал с чувством полного удовлетворения после обсуждения печального дела Иешуа, сына Иосифа из Назарета. Поскольку тяжело наше бремя, я предпочту начать с более радостной темы. Как вы видите, к нам только что вернулся самый знатный путешественник из всей нашей странствующей по свету братии – Иосиф Аримафейский.

Все собравшиеся члены совета обратили взоры на Иосифа. Многие одобрительно кивнули в его сторону. Гамалиил продолжил:

– Ровно год назад Иосиф Аримафейский согласился по приватному назначению, возложенному на него мною и тетрархом Галилеи, Иродом Антипой, выполнить секретную миссию в Риме ради блага потомков Израиля. В планы торгового путешествия его флотилии входило посещение Британии, Иберии и Греции. Но когда был издан приказ об изгнании иудеев из Рима, мы попросили Иосифа направиться прямо на Капри…

Как только Гамалиил упомянул остров Капри, члены совета начали переглядываться друг с другом и возбужденно шептаться.

– Я не буду томить вас неизвестностью, поскольку большинство из вас догадались, к чему я клоню. При содействии императорского племянника Клавдия, давно знакомого с семейством Ирода, Иосиф Аримафейский получил аудиенцию у императора Тиберия в его дворце на острове Капри. В ходе их встречи, как нельзя кстати проходившей вскоре после казни Луция Сеяна, Иосиф Аримафейский сумел склонить императора к мудрому решению о возвращении иудеев в Рим.

Последнее замечание вызвало бурную реакцию собравшихся, а сидевшие поблизости от Иосифа советники, включая Никодима, сердечно пожали ему руки. Несколько месяцев назад все члены синедриона узнали об этом благоприятном для них указе сената. Но до возвращения Иосифа из дальних странствий, то есть до сего момента, его личное участие в данном деле держалось в строжайшей тайне.

– Я понимаю, что моя просьба может показаться несколько необычной, – продолжил Гамалиил, – но поскольку Иосиф Аримафейский сослужил нам столь важную службу и учитывая особый характер его отношений с Иешуа, сыном Иосифа из Назарета, я хочу для начала спросить у него, как он лично предпочел бы провести наше собрание. Из присутствующих здесь членов совета одному только Иосифу неизвестны все обстоятельства, которые привели к столь тяжким последствиям.

Стоящий за его спиной первосвященник Каиафа нахмурился, недовольный таким изменением процедуры. Но многие члены совета одобрительно кивнули, и Иосиф ответил:

– Я от всего сердца благодарю вас всех. Я прибыл в Яффу лишь сегодня утром, до рассвета, и сейчас моя флотилия даже еще не завершила вход в порт, а я не успел освежиться и переодеться с дороги. Поспешность моего прибытия сюда объясняется причиной нашего сегодняшнего заседания. На самом деле у меня даже не было времени разобраться, какова эта причина, и я знаю только, что Иешуа, Учитель, которого, как многим из вас известно, я считаю членом моей семьи, пребывает в неком ужасном состоянии, затрагивающем всех нас.

– Тогда мы должны рассказать тебе эту историю, – сказал Гамалиил, – и каждый из нас по очереди внесет свою лепту в рассказ, поскольку большинство из нас знают лишь разрозненные части всей истории. Если вы позволите, я начну первым.

ИСТОРИЯ УЧИТЕЛЯ

Прошлой осенью он в полном одиночестве прибыл в Иерусалим на праздник кущей. Это потрясло всех, кто знал его. В Галилее ученики трижды просили его пойти с ними в Иерусалим, чтобы распространить слово Божье, как он делал во время всех священных событий, и явить исцеляющий дар праздничному народу. Он трижды отказался и послал их одних. Но потом тайно пришел сам, вдруг неожиданно появившись во дворе храма. Он выглядел странным и загадочным, совсем не похожим на себя, как будто задумал нечто особенное.

Праздник кущей, отмечаемый в период осеннего равноденствия, посвящен той первой скинии, сделанной из акации по повелению Господа во время нашего исхода из Египта, и служит напоминанием о шатрах, в которых жил наш народ в пустыне. На прошлогоднем празднике во всех парках, дворах и частных садах Иерусалима, как обычно, появились легкие, украшенные цветочными гирляндами палатки, открытые для звездного света, ветра и дождя, нисходящих на наши семьи и наших гостей, которые живут в этих палатках всю праздничную неделю до завершающего дня, когда в храме читают последнюю главу Торы – о смерти Моисея, что символизирует для нашего народа конец старого цикла.

В завершение восьмого праздничного вечера, когда в каждом дворе или саду хозяин встает после трапезы, он начинает читать молитву из Агады, превосходящую древностью своей сам праздник. О чем он молится? Он просит у Бога милости за то, что неделю жил в шатре: просит, чтобы в следующем году его сочли достойным сидеть в шатре Левиафана. А что символизирует собой шатер Левиафана? Он означает приход нового времени, времени мессианского царства, знаменующегося явлением мессии, миропомазанного, того, кто победит это морское чудище и использует шкуру его для шатра праведного и плоть его для мессианского пиршества. Мессия освободит нас от кабалы, объединит в единое царство, вернет обратно ковчег завета и прославит храм веры подобно Давиду и Соломону. Как кровный потомок этих великих царей, он поведет избранный народ к славе и принесет с собой золотое время – не только новый год, но новую эру.

Как вы понимаете, совсем не случайно Учитель в одиночестве отправился из Галилеи на этот особый праздник.

В тот самый восьмой вечер он появился в саду Никодима во время чтения свитков Торы. В обширном саду Никодима росло множество деревьев. Как обычно по случаю праздника, там было много шатров, украшенных цветами и освещенных факелами, а ворота оставались открытыми для паломников и любых других странников.

В конце праздника, когда Никодим поднялся, чтобы дать благословение и смиренно попросить Бога удостоить его чести на будущий год сидеть в шатре морского чудища, Учитель встал со своего места в одной из ближайших палаток. В ниспадающем белом хитоне, с развевающимися волосами, он приблизился к Никодиму, сдвинул в сторону блюда и кубки и взобрался на низкий медный стол.

Он поднял вверх кувшин с водой и, поддерживая его обеими руками, начал лить воду повсюду – на стол, на землю, обрызгивая еще сидевших вокруг гостей, которые в тревоге вскочили на ноги. Все пребывали в изумлении и смятении; никто не понимал, что означают его действия, да и что тут можно было подумать? Потом Учитель бросил кувшин на землю, воздел к небу руки и воскликнул:

– Кто жаждет, иди ко Мне и пей; кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой[3]3
  Евангелие от Иоанна, 7, 37-38.


[Закрыть].

И, по воспоминаниям всех присутствовавших, его голос был так звучен, а вдохновенная речь так убедительна, что лишь гораздо позже они начали задумываться, о чем же он, в сущности, говорил.

Когда ужин был завершен и люди направились к выходу из сада, Никодиму удалось подслушать разговор его знакомых фарисеев. Он узнал, что этим же вечером на другом конце города, во дворце Каиафы, спешно созывается тайный совет. Хотя Никодима не пригласили, он сам решил отправиться туда, сознавая, что даже самых ярых сторонников Учителя потрясло и смутило столь странное поведение.

На следующее утро он рано пришел в храмовый двор, чтобы раньше других встретиться с Учителем. Никодиму хотелось уберечь его от любых новых деяний или речей, поскольку зачастую их неверно истолковывали даже его собственные ученики. Предыдущим вечером, несмотря на горячие возражения Никодима и других членов совета, в том числе личной храмо-

вой стражи Каиафы, первосвященник настоял на том, что необходимо создать ситуацию, позволяющую арестовать Учителя, как только он появится утром в храме.

Учитель прибыл сразу после Никодима. Как и вчера, он пришел в белом хитоне. Едва лишь он появился во дворе, его окружили люди, многие из которых участвовали в тайном собрании. На сей раз они подготовились лучше. По наущению Каиафы сегодня они привели с собой одну прелюбодейку. Они подтолкнули ее к Учителю и спросили, считает ли он, что они должны забросать ее камнями, как предписывает закон. Это была ловушка: все знали, что, как и Гиллель, вольно толковавший брачные законы, особенно в отношении женщин, Учитель полагал, что раскаявшийся человек может получить прощение за грех прелюбодеяния.

Но к всеобщему удивлению, Учитель вообще ничего не сказал. Вместо этого он опустился на колени и начал писать что-то пальцем на земле, словно ничего не слышал. Постепенно вокруг собралась целая толпа народа, желавшая поглазеть на его действия и поиздеваться над женщиной, которую держали перед ним, словно аппетитный кусок мяса на вертеле.

Прошла, наверное, целая вечность, но наконец эти люди, видимо, надоели ему. Он встал и молча оглядел окружающих проницательным взглядом, словно проникающим в душу каждого человека для составления окончательного суждения. Наконец он заговорил.

– Кто из вас без греха, – сказал он собравшимся, – первый брось на нее камень.

И вновь тихо опустился на землю и продолжил свои писания. Спустя долгое время он поднял глаза и увидел, что перед ним осталась лишь одна виновница ситуации. Больше никого не было.

– Иди и впредь не греши, – сказал он ей.

Услышав его слова, Никодим, находившийся неподалеку, понял важность того, что сделал Учитель. Он рискнул своей жизнью ради женщины, которую считал виновной, ибо сказал ей: «Впредь не греши». Учитель заставил каждого человека представить себя судьей – включая саму женщину, ибо она тоже осознала важность того, что сделано ради нее.

Когда женщина удалилась и Учитель остался один, Никодим подошел и встал рядом с ним, поскольку тот все еще продолжал рисовать что-то на земле. Никодим заинтересовался, что же Учитель рисует. Присмотревшись, он заметил, что на земле нарисован какой-то замысловатый узор – хитроумный узел, у которого невозможно найти ни начала, ни конца.

Почувствовав присутствие Никодима, Учитель поднялся с земли. Он стер ногой начертанный им рисунок. Когда Никодим упомянул о том, как рисковал Учитель, тайно отправившись в одиночку из Галилеи, Учитель улыбнулся и сказал:

– Дорогой Никодим, неужели я кажусь тебе одиноким? Но это не так: я пришел сюда с моим Отцом. Не забывай, шофар звучит и в Галилее.

Это высказывание, конечно, относилось ко Дню очищения после новогодних празднеств, когда Учитель был еще в Галилее: в этот день, как обычно в конце каждого года, дули в бараний рог, призывая к всеобщему покаянию и размышлению, дабы в грядущем году все верующие смогли лучше исполнить волю Бога. Но такое небрежное упоминание об этой извечной традиции вызвало у Никодима беспокойство, что она могла приобрести новый смысл в возбужденном и деятельном уме Учителя. Что же он имел в виду на самом деле?

Прежде чем Никодим успел прояснить свое недоумение, Учитель быстро направился к внешнему двору храма, у стен которого сидели менялы. Никодим, запыхавшись, догнал его там. Учителя вновь окружили прежние насмешники – вероятно, он ожидал и даже хотел этого – и начали обвинять его в приведении ложного свидетельства. Последовавший за этим разговор положил начало слухам о его возможном безумии.

Когда ему сказали, что сами они происходят от семени Авраамова и им не требуется никакого нового наставника, тем более нагло объявляющего себя мессией и наследником рода Давидова, Учитель имел смелость сказать, что лично знал Авраама. Более того, он сообщил им, что Авраам возрадовался, узнав о миссии Учителя на земле. Тогда иудеи сказали, что Учитель едва ли достаточно стар для того, чтобы знать такого человека, как Авраам, умершего тысячи лет назад. Учитель молча посмотрел на них. Потом сказал, что Господь лично познакомил их! И еще сообщил, что сам он – Учитель – является сыном Господа, плотью от плоти Его! Но и это еще не все. Он сказал им, и многие из присутствовавших были тому свидетелями:

– Я и мой Отец – суть одно. Истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь!

За такое богохульное использование священного имени его хотели побить каменьями, но он удалился от них.

Однако то было лишь начало. Три месяца назад, спустя много времени после того праздника, Учителя с его ближайшими учениками попросили прийти в Вифанию в дом юного Лазаря, брата Марии и Марфы из Магдалы. Этот отрок тяжело заболел и мечтал увидеть его перед смертью. Но, по словам учеников, Учитель повел себя плохо: он отказался уйти из Галилеи и навестить больного, несмотря на то что женщины умоляли его попытаться исцелить мальчика и спасти его от верной смерти. Когда же он наконец пришел к ним, мальчик уже три дня как умер. Мария сказала, что труп его начал смердеть, и они с сестрой отказались допустить Учителя ко гробу.

Поэтому Учитель не вошел в пещеру. Он стоял снаружи и звал Лазаря – юного, умершего Лазаря, – пока не поднял его. Он поднял его из гробницы его отцов. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам гниющими погребальными пеленами с личинками, уже принявшимися за труп. Он воскресил его из мертвых.

– Милостивый Боже, – прошептал Иосиф из Аримафеи, когда рассказ был закончен.

Он взирал на членов синедриона туманным взором, не в силах вымолвить хоть слово. Что мог он сказать? Саддукеи проповедовали, что смерть является всего лишь концом жизни; фарисеи учили, что праведник, проживший по закону, может быть вознагражден вечной жизнью на небесах. Но никто не верил в воскресение или в то, что разлагающийся во гробе труп можно вернуть к жизни на земле. Это был невообразимый ужас.

Многие из собравшихся, понимая ужасное оцепенение Иосифа, отводили взгляды. Но первосвященник Каиафа, до сей поры хранивший молчание, решил теперь внести свою лепту в эту историю.

– По всей видимости, милый Иосиф, твой питомец, наш драгоценный Иешуа, сын Иосифа из Назарета, скромного плотника, преуспел в мастерстве факиров, – сказал он противным вкрадчивым голосом. – Вместо того чтобы стать нашим духовным лидером – учителем, равви, помазанным царем или кем угодно, – на что мы все здесь надеялись, он, очевидно, превратился в безумца, возомнившего, что ведет свой род от самого Господа и может самовольно решать, кому жить, а кому умирать. Странно, откуда такая идея могла возникнуть в его смятенном мозгу?

Он взглянул на Иосифа с ехидной усмешкой.

Иосиф отлично понимал, что многие члены совета, несмотря на молчание, разделяют мнение первосвященника. Ибо Господь есть святой, несказанный и неосязаемый: Он не мог воплотиться в земное существо. Иосиф мучительно размышлял, как же такое могло произойти. Всего за один год его мир перевернулся.

Иосифу необходимо было срочно увидеться с самим Учителем. Он знал его лучше других и всегда верил, что ему одному понятна чистота души Иешуа. Он должен увидеться с ним наедине, до того как станет слишком поздно.

ПЯТНИЦА

Красивое, но заросшее сорняками имение Иосифа у подножия Масличной горы, где он редко бывал из-за своих дальних путешествий, называлось Гефсиманией. Он понимал, что сейчас Учитель вряд ли приведет туда своих учеников, да и сам не придет без приглашения Иосифа. Оставалось лишь одно место в холмистых окрестностях города, где Иисусу всегда были рады, – в селении Вифания, в доме Лазаря из Магдалы и его сестер, Марии и Марфы.

При одной мысли о сестрах из Магдалы Иосифа, как обычно, охватили сложные чувства. Мариам из Магдалы, или Мария, как называли ее римляне, напоминала ему о всей его жизненной несостоятельности как мужчины и как праведного иудея. Он любил ее – это было совершенно бесспорно, – любил всем сердцем, как только способен мужчина любить женщину. И хотя в свои сорок лет он уже годился ей в отцы, но, будь на то его воля, давным-давно с удовольствием выполнил бы свой священный долг перед Господом и помог появиться на этой земле плодам его семени, как сказал бы Никодим.

Однако Мариам любила другого. И хотя многие определенно догадывались, но только Иосиф Аримафейский знал наверняка, что свою любовь она отдала Учителю. Иосиф не винил ее за это, поскольку и сам любил его. Именно поэтому он так и не признался ей открыто в своей любви. И не признается, пока жив Учитель. Однако он отправил посыльного в Вифанию, чтобы напроситься к ним в гости.

Как сообщила ему по секрету Марфа, в четверг Учитель придет из Галилеи, а на пятницу назначен официальный обед и легкий ужин, где Учитель собирался сделать важное заявление. Памятуя о том, что во время последнего посещения этого дома Учитель поднял из гроба его юного главу, Иосиф в мрачном расположении духа размышлял о том, чем же будет чревато его нынешнее явление.

В пятницу утром Иосиф отправился в Вифанию, расположенную в нескольких милях от Гефсиманского сада. Подъехав к дому сестер, он увидел это явление – вернее, призрачное видение в белом хитоне, – спускавшееся по склону холма с раскинутыми руками. Это был Учитель, но он выглядел как-то странно. Его окружало множество людей, как обычно, в основном женщины, облаченные в белые одежды, все несли охапки цветов и пели незнакомую, но западающую в память песню.

Потеряв дар речи, Иосиф сидел в колеснице. Учитель подошел к нему в своих струящихся свободными складками одеждах, заглянул в глаза Иосифа и улыбнулся. Лишь на мгновение Иосиф увидел в нем того ребенка, которым он был когда-то.

– Возлюбленный Иосиф, – сказал Учитель, беря его за руки и помогая выйти из колесницы. – Я так жаждал встречи с тобой.

Потом, вместо привычных объятий, Учитель пробежал пальцами по его рукам, плечам и лицу, словно ощупывал неведомое животное или, подобно скульптору, запечатлял в памяти его черты для создания языческого изваяния. Иосиф не знал, что и думать. Однако он почувствовал какое-то необычное тепло, проникающее глубоко под кожу, пронизывающее его плоть до костей, словно в его организме происходило какое-то физическое изменение. Он отстранился, испытывая смутную тревогу. Его раздражали окружившие их поющие люди, и ему очень захотелось уйти с Учителем в какой-нибудь уединенный уголок. Словно угадав его мысли, Учитель спросил:

– Ты захочешь остаться со мной, Иосиф?

– Ты имеешь в виду, останусь ли я на обед и ужин? – уточнил Иосиф. – Да, Марфа все организовала. Я буду с тобой, сколько ты пожелаешь; нам действительно нужно поговорить.

– Я имею в виду, ты захочешь остаться со мной? – повторил Учитель с непонятной Иосифу интонацией.

– Остаться с тобой? – сказал Иосиф. – Пожалуй, да. Ты же знаешь, что я всегда с тобой. Именно поэтому нам нужно…

– Ты захочешь остаться со мной, Иосиф? – вновь сказал Учитель, словно повторял некую важную условную фразу.

Он по-прежнему улыбался, но его мысли, казалось, витали где-то далеко, и Иосиф испытал приступ холодного страха.

– Давай пройдем в дом, – быстро сказал он. – Мы так давно не виделись, нам нужно многое обсудить наедине.

Отмахнувшись от сопровождения, он повел Учителя вверх по дороге к дому. Нужно будет послать кого-то позаботиться о лошадях. Они взошли на открытую галерею большого, беспорядочно разбросанного каменного строения.

Пройдя в тихий уголок внутреннего двора к затененному листвой деревьев пруду, Иосиф положил руку на предплечье Учителя. Он вдруг обратил внимание, что его пальцы коснулись прохладного полотна нового белого одеяния, о коем упоминали Никодим и другие члены совета. Иосиф, будучи знатоком привозных товаров, сразу понял, что это не та общеизвестная и доступная по цене галилейская ткань, на производстве которой зиждилось благосостояние семьи Лазаря и многих других жителей Галилеи. Скорее это было гораздо более дорогое полотно из Северного Египта, можно даже сказать, очень дорогое, поскольку оно стоило примерно столько же, сколько другая ткань – изготавливаемый тайным способом китайский шелк, весьма редкий материал, который в Риме разрешалось носить только членам императорской семьи. Где же Учитель достал такую роскошь? И почему, проповедуя отказ от всех мирских богатств, он сохранил этот наряд, а не продал его, чтобы раздать деньги нуждающимся, как он обычно и поступал, даже если его дары бывали порой весьма необычными?

На заднем дворе около глиняных печей, где суетились слуги, они нашли и старшую сестру, Марфу. Ее волосы были заплетены и покрыты платком, а шея поблескивала от пота.

– Сегодня я устрою настоящее пиршество с жертвенными блюдами, – с гордостью сказала Марфа, когда эти двое мужчин подошли к ней, осторожно пробравшись между слуг, уносящих тяжелые блюда с закусками. – Маринованная в винном соусе рыба, – продолжила она, – хлеб с подливкой, куриный бульон, жаркое из барашка и первые весенние овощи и зелень из нашего сада. Я готовилась несколько дней! Зная, что Учитель обычно приводит с собой много гостей, я специально наготовила всего побольше на всякий случай. Хотя Пасха начнется только на следующей неделе, у нашей семьи есть особый повод для празднества. И не только потому, Иосиф, что ты благополучно вернулся из плавания, но также в благодарность за то чудо, что совершила всего лишь три месяца назад вера Учителя с нашим младшим братом Лазарем. Ты наверняка уже слышал об этом.

Марфа одарила Учителя сияющей любящей улыбкой, видимо не замечая в нем ничего странного. Удивленный Иосиф тоже взглянул на него, и действительно, прежнее ощущение странной отрешенности от всего земного исчезло. Оно сменилось тем сердечным сочувствием, которое совершенно необъяснимым и неотразимым образом притягивало множество влиятельных последователей, приобретенных Учителем за короткое время его проповедничества. Казалось, Учителю ведомы самые потаенные желания души любого человека, но при этом он обладал способностью все прощать и оправдывать.

– Дорогой Иосиф, – произнес Учитель с такой улыбкой, словно предлагал ему вместе порадоваться хорошей шутке, – пожалуйста, не верь ни слову из того, что сказала тебе эта женщина! На землю Лазаря вернула действительно вера, но верующими были она сама и ее сестра. Возможно, я и помог ему вернуться, но лишь как повитуха, принимающая на свет младенца, ведь один Господь являет нам чудеса рождения и возрождения как из женского, так и из земного лона. И дарит их только истинно верующим.

– Haш брат сможет поделиться с тобой своими переживаниями, – заверила Марфа Иосифа. – Сейчас он гуляет в саду с другими гостями.

– И Мариам с ними? – спросил Иосиф.

– Учитель, тебе и правда надо бы как-нибудь повлиять на нее, – вдруг сказала Марфа, словно вспомнив о чем-то важном. – Все утро ее носило вместе с вами по холмам, а сейчас она опять в саду с твоими учениками и их близкими. Ее интересует только философская болтовня, а жизнь-то проходит, и реальность набрасывается на нас, как тяжелый вьюк на спину осла. Тебе бы нужно усовестить ее.

Учитель пристально посмотрел на Марфу, а потом заговорил с горячностью и страстностью, совершенно ошеломившей Иосифа.

– Я люблю Мариам, – сказал Учитель ее сестре, хотя голос его был скорее сердитым, чем любящим. – Я люблю ее больше, чем родную мать, больше, чем Иосифа, воспитавшего меня. Я люблю ее больше всех моих братьев, даже тех, кто был со мной с самого начала. Существует некий союз, узел, узы взаимопонимания, связывающие Мариам со мной; они сильнее всего, и ничто не сможет разорвать этот узел, даже смерть. Неужели ты воображаешь, что для Мариам важнее суетиться, помогая тебе готовить еду, пусть и на толпу гостей, чем посидеть у моих ног на час дольше, пока я еще с вами?

Иосифа поразила жестокость Учителя. Как мог он упрекать женщину, только что превозносившую его до небес за спасение жизни их брата и три дня готовившую угощения для него самого с учениками и для множества незваных гостей?

Иосиф заметил, как у Марфы задрожал подбородок и глаза наполнились слезами. Но когда он уже собрался вмешаться, настроение Учителя опять вдруг переменилось. Марфа попыталась закрыть руками залитое слезами лицо, но Учитель завладел ими, склонил голову и поцеловал ее натруженные, испачканные тестом и мукой ладони. Вновь заключив ее в свои объятия, он поцеловал ее в голову и, успокаивающе покачивая, начал поглаживать по спине. А когда она перестала плакать и вроде бы успокоилась, он отстранился и внимательно посмотрел на нее.

– Марфа, Мариам выбрала верный путь, – мягко сказал он. – Пусть каждый из нас отдает согласно нашим личным способностям. Никого нельзя порицать за исполнение воли Отца нашего, – добавил он в заключение и решительно направился в сторону террасы, взяв под руку Иосифа, не успевшего даже осознать, что произошло.

На огороженном стенами зеленом участке за домом приглашенные гости толпились вокруг столов, ковров и других приспособлений, устроенных для них под сенью увитого виноградными лозами навеса, протянувшегося к фруктовому саду. А за этими старыми, изрядно побитыми ветром и дождем каменными стенами, на тенистых берегах небольшой речки могли отобедать незваные, но все равно желанные гости.

В беседке под виноградными лозами, уже развернувшими первые листочки, Иосиф увидел рыбаков из Галилеи: Андрей и брат его Симон тихо беседовали о чем-то со своими приятелями из почтенного дома Зеведея, Иоанном и Яковом, которых он обычно называл «гром и молния» за их порывистую вспыльчивость и страстность. Рядом сидел юный Марк, нареченный позже Иоанном; он пришел на сегодняшний праздник из иерусалимского дома своей матери.

Иосиф слегка испугался, видя, как много ближайших учеников и их родственников собрались сегодня все вместе. Тем более здесь, в Иудее, под жестким контролем римского закона и под боком у Каиафы. Если они планировали надолго задержаться в этих краях, то ему следовало перевезти их в свои гефсиманские владения, где слуги всегда надежно охраняли неприкосновенность его жилища.

Отбросив в сторону эти мысли, он мягко остановил Учителя и потянул его за увитые виноградом шпалеры, не дав возможности гостям заметить их.

– Мой возлюбленный сын, – мягко сказал Иосиф, – ты так сильно изменился за короткий год моего отсутствия, что я просто не узнаю тебя.

Учитель обратил свой взор на Иосифа. Его удивительно ясные карие глаза с зеленоватыми и золотистыми крапинками всегда казались нереальными Иосифу. Это были глаза человека, хорошо знакомого с иными, нереальными мирами.

– Я не изменился, – печально сказал Учитель и улыбнулся. – Изменения происходят в окружающем нас мире, Иосиф. И во времена перемен мы, конечно, должны всецело сосредоточиться именно на неизменном и вечном. Грядет день, предсказанный Енохом, Илией и Иеремией. И так же как я помог вернуть юного Лазаря из могилы, так теперь наша задача доставить этот мир в его новую эпоху – такова моя земная миссия. Я надеюсь, что вы присоединитесь ко мне, все вы. Я надеюсь, вы останетесь со мной. Хотя вам не нужно следовать за мной туда, куда я должен пойти.

Иосиф не понял его последнего замечания, но решил пока не отвлекаться от намеченной темы.

– Мы все беспокоимся за тебя, Иисус. Пожалуйста, выслушай меня. Мой друг, один из членов синедриона, рассказал мне о твоем приходе из Галилеи на осенний праздник кущей. Иешуа, ты же понимаешь, что синедрион является твоим самым сильным сторонником. Уезжая в прошлом году, я думал, что все будет хорошо, что ты будешь миропомазан на празднике грядущей осенью. Они собирались сами миропомазать тебя как мессию – нашего помазанника, избранного царя и духовного вождя! Почему же ты отказался от всего этого? Почему стремишься уничтожить все, что так старательно планировалось нашими мудрецами?