Текст книги "Магазин чудес «Намия»"

7

«Господину музыканту из рыбной лавки.

Не важно, большой магазин или маленький, – это все равно магазин. Ведь именно благодаря ему вас смогли отправить в университет, верно? А если дела идут не очень хорошо, разве не задача сына исправить положение?

Вы сказали, что родители вас поддерживают. Так нормальные родители всегда поддерживают детей, что бы те ни делали, – ну, если только они не преступники. Но нельзя же всю жизнь только пользоваться тем, что вам дают родители!

Я вовсе не призываю вас бросить музыку. Можно оставить ее как хобби.

Давайте честно: особого таланта у вас нет. Я не слышал ваших песен, но это и так понятно.

Ведь уже прошло три года, а никаких результатов нет, верно? Это и есть доказательство отсутствия таланта.

Посмотрите на тех, кто стал известен. Никому из них не понадобилось много времени, чтобы на них обратили внимание. Если в человеке есть этот особый свет, его кто-нибудь обязательно разглядит. А вас никто не заметил. Надо это признать.

Не нравится, когда вас называют артистом? Возможно, и ваше отношение к этому роду деятельности не соответствует эпохе. В общем, плохого я не посоветую: идите рыбу продавать!

Лавка Намия».

Кацуро закусил губу. Как и в прошлый раз, ответ оказался жестким. Его просто размазали по стене. Но, как ни странно, сегодня сильной злости он не испытывал. Эти слова его даже подбодрили.

Он еще раз перечитал письмо и неожиданно для себя глубоко вздохнул.

Надо признать, что в глубине души он соглашался с написанным. Слова звучали грубо, но били прямо в цель. «Если есть особый свет, его кто-нибудь разглядит» – простая истина, которую Кацуро предпочитал не замечать. Сколько ни утешай себя – мол, просто пока не повезло, – при наличии таланта везение не так уж необходимо.

До сих пор никто не говорил ему ничего похожего. Максимум, что он слышал, – это сложно, лучше бросить. Разумеется, никто не хочет нести ответственность за свои слова. А вот автор этого совета не такой. Говорит уверенно, твердо стоит на своем.

И все-таки… Кацуро снова взглянул на листок.

Кто же он? Кто мог бы написать столь бесцеремонное письмо? Обычно люди стараются говорить обиняками, а здесь никакой деликатности. Это точно не дедушка из лавки, которого знал Кацуро. Тот бы нашел слова поласковее.

Ему захотелось встретиться с автором. Не все можно изложить в письме. Хорошо бы увидеться и поговорить напрямую.

Вечером Кацуро снова ускользнул из дома. Как и раньше, в кармане джинсов лежал конверт. Внутри – третье письмо. Все обдумав, он написал вот что:

«Обращаюсь к хозяину лавки Намия. Перехожу прямо к делу.

Спасибо за второй ответ.

Честно говоря, он меня шокировал. Я не ожидал, что вы так резко будете меня критиковать. Я всегда думал, что какой-никакой талант у меня есть. Мечтал, что когда-нибудь меня заметят.

Но, когда вы высказались так прямо, у меня с глаз будто упала пелена.

Я намерен еще раз, по-новому, взглянуть на себя. Пожалуй, я преследовал свою мечту из упрямства. Наверное, просто не мог бросить все на полдороге.

И все же, как ни печально, я пока не решился. Во мне еще живет желание хоть немного пройти по пути музыки.

Однако я понял, что на самом деле меня мучило.

Я ведь всегда знал, как следует поступить, но не мог решиться отказаться от мечты. Да и сейчас не знаю, как выполнить задуманное. Это как неразделенная любовь. Зная, что у другого нет к тебе чувств, ты все-таки не можешь забыть его.

Сложно как следует выразить свои чувства на бумаге. Поэтому у меня к вам просьба. Можно разок встретиться с вами лично и поговорить? К тому же мне ужасно интересно, что вы за человек.

Где я смогу вас найти? Если скажете, поеду куда угодно.

Музыкант из рыбной лавки».

Лавка все так же стояла в темноте. Кацуро подошел к рольставням и открыл окошко для писем. Вынул из кармана конверт и начал было совать в щель, но замер.

Ему показалось, что внутри кто-то есть, и вот-вот схватит конверт, и потянет к себе. Некоторое время Кацуро не шевелился, желая посмотреть, что будет дальше.

На часах было начало двенадцатого.

Кацуро сунул руку в другой карман и вынул губную гармошку. Глубоко вдохнул и, глядя прямо перед собой, не спеша заиграл. Ему хотелось, чтобы его услышали внутри.

Это была самая любимая мелодия из всех, которые он сочинил. Она называлась «Возрождение». Слова он пока не придумал. Не приходило в голову ничего подходящего. На концертах он всегда играл ее на гармонике. Спокойная мелодия, баллада.

Проиграв куплет, он отнял гармонику ото рта и посмотрел на конверт, торчащий из щели. Непохоже было, что его кто-нибудь втянет внутрь. Никого там не было. А письмо, наверное, заберут утром.

Кацуро пальцем протолкнул письмо внутрь и услышал, как оно с тихим шелестом упало на пол.

– Кацуро, вставай!

Он проснулся оттого, что кто-то сильно тряс его. Перед глазами – бледное лицо Канако.

Кацуро сморщился и заморгал.

– Что случилось? – Он посмотрел на часы у изголовья.

Восьмой час.

– У нас беда. Папе стало плохо на рынке.

– Что?! – Он привстал. Сон как рукой сняло. – Когда?

– Вот только что. С рынка позвонили. Сказали, что его увезли в больницу.

Он вскочил с кровати. Протянул руку к джинсам, которые висели на спинке стула.

Одевшись, вместе с Канако и Эмико он вышел из дома. На рольставни наклеили листок: «Сегодня магазин закрыт».

Они взяли такси и примчались в больницу. Их ждал мужчина средних лет – администратор рыбного рынка. Мать его, похоже, знала.

– Носил ящики – и вдруг начал задыхаться. Мы и вызвали скорую, – объяснил он.

– Правда? Простите, что доставили столько хлопот. Мы уж здесь присмотрим, вы возвращайтесь на рынок, пожалуйста, – стала извиняться Канако.

Тут им сообщили, что первая помощь оказана, и позвали в кабинет лечащего врача. Кацуро и Эмико пошли вместе с матерью.

8

– Если коротко – он перерабатывает. Отсюда и нагрузка на сердце. Как вы думаете, от чего он в последнее время мог так устать? – спокойно заговорил седой врач с приятным лицом.

Канако сказала, что в семье только что прошли похороны, и врач с понимающим видом кивнул.

– Возможно, всему виной физическое и нервное напряжение. Пока ничего не могу вам сказать о состоянии его сердца, но стоит быть аккуратнее. Советую ему также регулярно проходить осмотр.

– Обязательно, – ответила Канако.

Затем врач разрешил им повидаться с больным и отправил в палату. Такэо положили к тем, кто требовал срочной помощи. Кацуро показалось, что он чувствует себя неловко.

– Чего вы все вместе прибежали? Ничего страшного не случилось, – отец пытался говорить как ни в чем не бывало, но голос звучал натянуто.

– Все-таки зря ты открыл магазин так быстро. Лучше было отдохнуть пару-тройку дней, – сказала Канако, но Такэо надулся и замотал головой.

– Я так не могу. Да все будет в порядке. Если я возьму выходные, это отразится на клиентах. Многие ведь ждут нашу рыбу!

– Но если ты перенапряжешься и сляжешь, тогда вообще ничего не будет!

– Говорю же – ничего страшного не случилось.

– Отец, не перенапрягайся, – вступил Кацуро. – Если непременно надо открыть магазин, я помогу.

Все трое посмотрели на него с удивлением.

После общего секундного молчания Такэо бросил:

– Что ты мелешь? Ты ничего не умеешь. Даже рыбу не сможешь разделать.

– Почему это? Ты забыл? Летом в каникулы я всегда тебе помогал, пока в старшую школу не пошел.

– Это работа для профессионалов.

– Да, но… – Кацуро осекся: Такэо выпростал из-под одеяла правую руку, будто призывая замолчать.

– А как же твоя музыка?

– Да вот думаю бросить это дело.

– Что?! – Такэо скривил губы. – Хочешь сбежать?

– Вовсе нет. Просто подумал, что лучше мне заняться лавкой.

Такэо прищелкнул языком.

– Три года назад такие громкие заявления делал, и вот чем все кончилось? Скажу честно: я не собираюсь отдавать лавку тебе.

Кацуро с удивлением взглянул на отца.

– Дорогой… – обеспокоенно прошептала Канако.

– Если ты действительно хочешь заниматься семейным делом, тогда разговор другой. Но сейчас ты об этом не думаешь. С таким настроем ты хозяином не станешь. Через несколько лет начнешь елозить – мол, надо было все-таки музыкой заниматься.

– Не начну.

– Начнешь. Я знаю. Да еще и оправдываться станешь: мол, отец заболел, вот мне и пришлось остаться в лавке, я принес все в жертву семье… Ты не хочешь брать на себя ответственность, все валишь на других.

– Дорогой, не надо так говорить!

– А ты молчи. Ну что, не знаешь, что сказать? Если есть что возразить, говори.

Кацуро сердито взглянул на отца.

– По-твоему, это плохо – думать о семье?

Такэо фыркнул.

– Такие громкие слова говорят после того, как хоть что-то удалось сделать. Вот ты занимался музыкой – и что из этого вышло? Ничего. Раз уж решил посвятить себя чему-то вопреки мнению родителей, так пусть от этого останется нечто существенное. Ты не преуспел в музыке, но уверен, что у тебя получится с лавкой?

Выпалив это одним духом, Такэо поморщился и потер грудь.

– Дорогой! – крикнула Канэко. – Что с тобой? Эмико, позови врача!

– Не волнуйся, ничего страшного. А ты, Кацуро, слушай. – Такэо, не вставая, внимательно посмотрел на сына. – Ни я, ни «Уомацу» не настолько слабы, чтобы просить тебя о помощи. Так что хватит болтать ерунду, еще раз возьмись за дело со всем рвением. Уезжай в Токио и борись. Даже если в конце тебя ждет проигрыш – пускай! Оставь свой след! И пока не добьешься результата, не приезжай. Понял?

Кацуро молчал, не зная, что ответить.

– Понял, я спрашиваю? – настойчиво переспросил отец.

– Понял, – тихо ответил Кацуро.

– Точно? Обещаешь как мужчина мужчине?

Кацуро кивнул.

Вернувшись из больницы домой, он сразу же начал собираться. Он уложил свой скромный багаж, а после разобрал комнату. Ей давно толком никто не занимался, так что дело кончилось генеральной уборкой.

– Стол и кровать можете выкинуть. Полки тоже выбросьте, если не нужны, – сказал Кацуро матери за обедом, когда сделал перерыв. – Я больше не буду там жить.

– Тогда можно я эту комнату себе возьму? – тут же спросила Эмико.

– Конечно.

– Ура! – Сестра захлопала в ладоши.

– Кацуро, ты не смотри, что отец наговорил, можешь вернуться в любой момент.

Кацуро горько улыбнулся матери:

– Ты же слышала: я обещал как мужчина мужчине.

– Но ведь… – Канако замолчала.

Уборкой он занимался до вечера. Канако между тем съездила в больницу и привезла мужа домой. Такэо выглядел гораздо лучше, чем утром.

На ужин сделали сукияки. Мать, кажется, разорилась на первоклассную говядину. Эмико обрадовалась, точно ребенок. Такэо, которому велели несколько дней воздерживаться от курения и алкоголя, переживал, что не может выпить пива. Для Кацуро это был первый после похорон ужин в атмосфере спокойного веселья.

Поев, он засобирался. Пора возвращаться в Токио. Канако предложила ему поехать с утра, но Такэо остановил ее: мол, пусть поступает как хочет.

– Тогда я пошел, – объявил Кацуро родителям и сестре, держа в каждой руке по сумке.

– Ты там держись, – сказала мать.

Отец промолчал.

Выйдя из дома, Кацуро решил не идти прямо на станцию, а сделать небольшой крюк: надо было заглянуть еще разок в лавку Намия. Может, в ящике для молока лежит ответ на вчерашнее письмо.

Ответ действительно был. Сунув его в карман, Кацуро в последний раз оглядел заброшенный магазинчик. Ему показалось, что покрытая пылью вывеска хочет что-то ему сообщить.

Добравшись до станции и сев в поезд, он раскрыл письмо.

«Господину музыканту из рыбной лавки.

Я прочитал ваше третье письмо.

В подробности вдаваться не буду, но встретиться лично мы не сможем. Да и не надо. Думаю, вы бы тогда разочаровались. Вам стало бы стыдно, что советовались с таким типом. Так что не будем об этом говорить.

Итак, вы решили оставить карьеру музыканта?

Наверное, только на время. Вы все-таки будете к этому стремиться. Возможно, к тому моменту, когда мое письмо попадет к вам в руки, вы уже передумаете.

А что правильно, что нет – уж извините, я не знаю.

Скажу только одно.

Ваше стремление двигаться по пути музыки не будет бессмысленным.

Будут люди, которых спасут ваши песни. И музыка, которую вы создали, обязательно останется в этом мире.

Если вы спросите, откуда такая уверенность, я не смогу вам ответить, но я в этом убежден. Верьте в себя до конца. До самого, самого конца.

Больше я ничего сказать не могу.

Лавка Намия».

Закончив читать, Кацуро покрутил головой.

И что это значит? Неожиданно вежливый ответ. Ни одного грубого слова, как раньше.

А самое странное – что он понял стремление Кацуро снова взяться за музыку. Может, именно поэтому лавка Намия решает проблемы – потому что отлично читает в человеческих сердцах?

Верить, значит, до конца? Надеяться, что мечта когда-нибудь сбудется? Но хватит ли ему твердости?

Кацуро положил письмо в конверт и сунул в сумку. Что ж, по крайней мере, оно вселило в него мужество.

В витрине магазина, мимо которого он шел, лежала стопка компакт-дисков в голубой обложке. Замирая от радости, Кацуро взял один в руки. На обложке было напечатано: «Возрождение», а рядом – «Кацуро Мацуока».

Наконец-то он достиг того, к чему стремился.

Долгим же был путь. Едва вернувшись в Токио, он с удвоенным рвением взялся за дело: записывался на разные конкурсы, участвовал в прослушиваниях, отправлял свои пленки в студии звукозаписи. Даже выступал в бесчисленных уличных концертах.

И все равно – никакого успеха.

Время текло быстро. В конце концов он почувствовал, что оказался в тупике.

И тогда вдруг один из слушателей уличного концерта предложил ему выступить перед воспитанниками детского дома.

Не совсем понимая, зачем это нужно, Кацуро согласился.

Первый детский дом, в который он приехал, был совсем небольшим, в нем жили меньше двух десятков детей. Он играл и пел, отчего-то испытывая неловкость. Дети слушали, и, кажется, им тоже было неловко.

Наконец кто-то из ребятишек захлопал в ладоши. Как по сигналу, другие тоже присоединились. Кацуро воодушевился, и дальше пошло повеселее.

Давно он не чувствовал такой искренней радости от пения.

9

С тех пор он стал ездить по детским домам Японии. У него было заготовлено более тысячи песен для детей. Что ж, настоящего дебюта не случилось, но…

Кацуро покачал головой. Не случилось дебюта? А как тогда назвать этот диск? Вот он, самый настоящий дебют! Да еще и с его самой любимой песней.

Он приготовился пропеть под нос «Возрождение», но почему-то не мог вспомнить слова. Что за ерунда! Это же его собственная песня!

Как же там поется? Кацуро раскрыл диск, вынул вкладыш, чтобы взглянуть на текст. Но пальцы не слушались, он никак не мог развернуть сложенный листок. Из магазина доносилась оглушительная какофония, даже ушам стало больно. Что это? Что за музыка такая?..

В следующее мгновение Кацуро открыл глаза. Он не сразу понял, где находится. Незнакомый потолок, стены, шторки. Когда глаза наткнулись на них, он сообразил, что это комната в «Марукоэне».

Пронзительно дребезжал звонок. Кто-то визжал. Прозвучал чей-то голос: «Пожар. Сохраняйте спокойствие».

Кацуро выпрыгнул из постели. Схватив сумку и джемпер, сунул ноги в туфли. К счастью, спал он одетым. Что делать с гитарой? Бросить. Ответ пришел за секунду.

Выйдя из комнаты, он вздрогнул. Коридор был заполнен дымом.

Мужчина-воспитатель, прижимая ко рту носовой платок, поманил его рукой:

– Сюда. Пожалуйста, выходите.

Он послушно последовал за мужчиной. Побежал вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки.

Но, спустившись на первый этаж, он остановился – увидел в коридоре Сэри.

– Что ты здесь делаешь? Сказали же, быстро уходить! – рявкнул он.

– Братишки… Тацуюки нигде нет.

– Что?! Куда он мог деться?

– Не знаю. Наверное, сидит на крыше. Когда ему не спится, он всегда уходит туда.

– На крыше…

Он на мгновение заколебался, но дальше действовал быстро. Сунул свои вещи Сэри.

– Возьми. И выходи наружу.

Она удивленно вытаращила глаза, но Кацуро уже бежал вверх по лестнице.

Дым быстро густел. Из глаз катились слезы. В горле першило. Мало того, что ничего не видно, так еще и дышать тяжело. Самое ужасное – непонятно, где горит, что горит…

Возможно, дальше идти просто опасно. Наверное, лучше выбираться наружу. И тут он услышал детский плач.

– Эй, ты где? – крикнул Кацуро.

Дым тут же попал в горло. Задыхаясь, он двинулся вперед.

Послышался звук, как будто что-то обрушилось. И тут же дым поредел. Наверху лестницы скрючился ребенок – наверняка братишка Сэри.

Кацуро взвалил мальчика себе на плечи и хотел уже бежать вниз, но в это мгновение с грохотом обрушился потолок. Все вокруг охватило пламя.

Мальчик зарыдал в голос. Кацуро не знал, что делать.

Но стоять на месте тоже было нельзя. Единственный путь к спасению – вниз по лестнице.

С мальчиком на спине он бросился сквозь огонь, сам не зная, как и куда бежит. Языки пламени лизали кожу. Все тело болело. Дышать было невозможно.

Его одновременно охватило красное сияние и черная тьма.

Кажется, кто-то его звал. Но он не мог ответить. Не мог пошевелиться. Он даже не был уверен, есть ли у него еще тело.

Сознание куда-то уходило. Кажется, он вот-вот уснет.

В голове неясно всплыла одна фраза:

«Ваше стремление двигаться по пути музыки не будет бессмысленным.

Будут люди, которых спасут ваши песни. И музыка, которую вы создали, обязательно останется в этом мире.

Если вы спросите, откуда такая уверенность, я не смогу вам ответить, но я в этом убежден. Верьте в себя до конца. До самого, самого конца».

Так вот оно что. Это и есть конец. То есть мне и сейчас надо верить? Тогда, выходит, отец, – я оставил свой след? Хоть и проиграл сражение…

Огромный стадион, до отказа заполненный людьми, гудел от ликующих выкриков. Три песни, объявленные для исполнения на бис, она подготовила, чтобы зрители могли выплеснуть свой восторг.

Но последняя была совсем иной. Ее давние фанаты, кажется, знали это, и, когда девушка подошла к микрофону, несколько десятков тысяч зрителей замолчали.

– И напоследок – как обычно, – произнесла артистка редкого таланта. – Эта песня подтолкнула меня к тому, чтобы начать свой путь в качестве исполнительницы. Но у нее есть и более глубокий смысл. Автор этой песни спас моего младшего брата, моего единственного кровного родственника. Он спас его ценой собственной жизни. Если бы я не встретила его, я не стала бы той, какая я есть. Поэтому эту песню я буду петь всю жизнь. Это единственный способ отблагодарить его. Послушайте ее, пожалуйста.

И зазвучало вступление к «Возрождению».

10

Глава третья
Ночь в машине

Пройдя турникет, он посмотрел на часы на руке. Стрелки показывали чуть больше половины девятого вечера. Он удивился и огляделся вокруг. Разумеется, часы над расписанием стояли на без пятнадцати девять. Такаюки Намия скривил губы и прищелкнул языком. Паршивый механизм, опять делает что хочет.

Эти часы он получил в подарок от отца в честь поступления в институт, но в последнее время они стали часто останавливаться. Через двадцать лет службы – неудивительно. Он подумал, что пора уже сменить их на кварцевые. Чудесные часы, работающие на кварцевом генераторе, когда-то стоили как автомобиль, но теперь стремительно дешевели.

Он вышел со станции и зашагал по торговой улочке. Поразительно, но в столь позднее время некоторые магазинчики были еще открыты. Насколько можно было разглядеть с улицы, в них было довольно оживленно. Он слышал, что с постройкой новых кварталов в городе стало больше жителей, и количество посетителей в местных лавках выросло.

«Надо же – в нашей-то деревне, на такой махонькой улочке…» – удивленно думал Такаюки.

А с другой стороны, что плохого, если твои родные места снова оживились? Мало того! Он даже поймал себя на сожалении о том, что их магазин расположен не здесь.

Свернув с торговой улицы, он некоторое время шел по прямой, сразу попав в жилой район. С каждым его приездом сюда пейзаж немного менялся – один за другим строились новые дома. Поговаривали, что многие их жители ездили отсюда на работу аж в Токио. А ведь даже на экспрессе туда добираться часа два. «Я бы так не смог», – думал про себя Такаюки. Он сейчас снимал квартиру в Токио – небольшую, но с двумя спальнями, гостиной и кухней. Там они жили втроем с женой и почти десятилетним сыном.

1

И все-таки… Ездить, конечно, далековато, но, возможно, легче пойти на компромисс? В жизни не всегда все идет, как задумано. Может, стоило бы смириться с дальней дорогой на работу?

Миновав жилой квартал, он вышел на Т-образный перекресток. Свернул направо и зашагал по пологому холму вверх. Здесь он мог перемещаться даже с закрытыми глазами. Тело помнило все изгибы дороги – ведь он каждый день ходил по ней в школу.

Наконец справа показалось маленькое здание. Фонарь горит, но буквы на вывеске закоптились и плохо видны. Рольставни опущены.

Он остановился перед лавкой и снова взглянул на вывеску. «Тысяча мелочей Намия» – если подойти поближе, то можно разглядеть надпись, хоть и с трудом.

Между зданием и сараем – проход шириной примерно в метр. Такаюки вышел через него на задний двор. Когда он учился в начальной школе, ставил здесь велосипед.

Вот и черный ход. Возле двери прикреплен ящик. Когда-то им привозили молоко. Они отказались от него десять лет назад, вскоре после смерти матери. А ящик так и остался.

Рядом – кнопка. Раньше, если ее нажать, звенел звонок. Сейчас уже нет.

Такаюки потянул ручку двери. Как он и ожидал, она легко открылась. Всегда так.

Перед приступкой стоят привычные сандалии и старые кожаные туфли. Обе пары принадлежат одному человеку.

«Добрый вечер», – тихонько сказал он. Ответа нет. Не дожидаясь, он прошел внутрь. Снял обувь и поднялся на приступку. Сразу у входа – кухня. Дальше – комната в японском стиле, а за ней – лавка.

Одетый в рабочие штаны момохики и свитер, Юдзи сидел за столиком в комнате – на коленях, как положено, и совершенно неподвижно. Он повернул к Такаюки только голову. Очки сползли на кончик носа.

– Ты, что ли?

– Что значит – «что ли»? У тебя не заперто. Сколько можно говорить: закрывай двери!

– Да ладно. Если кто-то придет, я сразу услышу.

– Не услышал же. И голос мой не слышал, так?

– Слышал что-то, но задумался, отвечать не хотелось.

– Опять упрямишься?

Такаюки положил на столик маленький бумажный пакет, который принес с собой, и сел по-турецки.

– Держи, привез твоих любимых булочек от Кимуры.

– Ух ты! – Глаза Юдзи сверкнули. – Вот спасибо!

– Не за что.

Юдзи с кряхтеньем поднялся и взял пакет. Алтарь рядом с ним стоял открытым. Он положил булочки на подставку и, стоя, дважды позвонил в колокольчик, а потом снова сел на место. Он выглядел маленьким, похудел, но для своих почти восьмидесяти лет держался очень прямо.

– Ты ужинал?

– По дороге домой поел собы. У тебя переночую.

– Ясно. А Фумико предупредил?

– Конечно. Она тоже о тебе беспокоилась. Как ты?

– Все хорошо, спасибо вам. Необязательно было специально приезжать.

– К тебе сын приехал, а ты – «необязательно»!

– Я просто говорю, что не стоило беспокоиться. Да, кстати, я ванну принимал, вода осталась. Наверное, еще не остыла, так что можешь тоже искупаться, когда захочется.

Во время разговора Юдзи смотрел на столик. Там лежал листок, а рядом – конверт. Письмо было адресовано «В лавку Намия».

– Это что, сегодняшнее? – спросил Такаюки.

– Нет, пришло вчера ночью. Я только утром увидел.

– Так ведь ты должен был утром ответить на него!

Ответы на вопросы, которые люди присылали в лавку, на следующее утро должны были оказываться в ящике для молока – такое правило создал сам Юдзи. Поэтому он вставал в полшестого утра.

– Ничего, проситель тоже проявил внимание: сказал, что, раз сам написал ночью, можно с ответом задержаться на день.

– Тогда понятно.

«Странно все это», – думал Такаюки. Почему хозяин мелочной лавки должен решать проблемы других? Разумеется, он знал, как до этого дошло. Даже из журнала приезжали, брали интервью. После этого количество писем с вопросами увеличилось. Были серьезные вопросы, но большинство оказывались шуточками. Немало было и откровенно враждебных. Однажды за один вечер принесли тридцать с лишним писем. Все они явно были написаны одной рукой, и все были про какую-то ерунду. Но даже на них Юдзи попытался ответить. Разумеется, тогда Такаюки велел ему не заниматься глупостями.

– Это ведь явно чья-то шалость. Будет глупо отнестись к ним серьезно.

Но вразумить старого отца не удалось. Более того, он печально сказал:

– Ничего-то ты не понимаешь.

– И чего же я не понимаю? – обиженно спросил Такаюки, и Юдзи с невозмутимым видом объяснил:

– Не важно, угрожает мне человек или балуется, – если он написал в лавку Намия, его письмо, по сути, ничем не отличается от других, где люди делятся своими проблемами. У него где-то в сердце дыра, и оттуда льется что-то важное. Это легко доказать: эти шутники обязательно приходят заглянуть в ящик. А это значит, что каждому из них ужасно хочется узнать, какой ответ дал дедок из лавки Намия на его письмо. Сам подумай. Пусть даже это дурацкие вопросы, но ведь сколько надо стараться, чтобы придумать целых тридцать штук! Раз он затратил столько усилий, наверняка рассчитывает получить ответ. Поэтому я и пишу. Стараюсь, обдумываю. Нельзя игнорировать голос человеческого сердца.

Юдзи действительно исправно ответил на каждый вопрос из этих тридцати писем, сочиненных, как он думал, один и тем же человеком, и к утру положил их в ящик. И действительно, к тому времени, как он открыл магазин в восемь утра, письма забрали. После этого подобных шуток не было, а потом, как-то ночью, внутрь просунули бумажку с одной строчкой: «Извините. Спасибо». Почерк был поразительно похож на почерк автора тех тридцати писем. Такаюки никогда не забудет, какой гордостью светилось лицо отца, когда он показал сыну это послание.

Наверное, это и называется «найти смысл жизни». Когда десять лет назад мать Такаюки скончалась из-за болезни сердца, Юдзи совсем пал духом. Дети к тому времени уехали из дома. Пришло тяготящее почти семидесятилетнего старика одиночество, и он утратил волю к жизни.

У Такаюки была старшая сестра, Ёрико – её имя означало «надёжная», – разница между ними – два года. Но она жила с родителями мужа, и надеяться на нее не приходилось. Взять на себя заботу о Юдзи, если возникла бы такая необходимость, кроме Такаюки, было некому. А он ведь тоже только обзавелся семьей. Жили они в крохотной квартирке, предоставленной компанией, и взять к себе отца не могли.

Наверное, Юдзи понимал их обстоятельства. Теряя силы, он тем не менее вовсе не собирался закрывать лавку. Такаюки утешал себя тем, что отец держится.

Но однажды неожиданно позвонила Ёрико.

– Не могу поверить! Отец прямо ожил! Он выглядит даже лучше, чем когда мать была жива. Пожалуй, можно успокоиться. Пока, по крайней мере, все в порядке. Как-нибудь заскочи к нему – ох и удивишься!

Голос сестры, которая впервые за долгое время навестила отца, звенел радостью. А потом она возбужденно спросила:

– А знаешь, чего отец так оживился?

Такаюки ответил, что понятия не имеет, и она продолжила:

– Конечно, откуда бы. Я, когда услышала, еще больше поразилась.

Когда она наконец соизволила объяснить, в чем дело, выяснилось, что отец занялся чем-то вроде консультирования по личным вопросам.

Такаюки сначала не понял, о чем речь, только удивился: что еще за консультирование? И в следующие выходные приехал к отцу. Он увидел совершенно невероятную картину. У лавки собралась толпа. В основном это были дети, но попадались и взрослые. Они смотрели на стену, обклеенную листами бумаги, и смеялись.

Такаюки подошел поближе и взглянул поверх детских голов. На стене висели листки почтовой бумаги, а также вырванные из тетрадей. Иногда попадались и маленькие бумажки для заметок. Он всмотрелся. На одном было написано:

«Подскажите. Хочу получить высшую оценку за тест, но так, чтобы не учиться и не хитрить, не списывать. Что делать?»

Писал явно ребенок. Ответ был прикреплен ниже – Такаюки узнал знакомый почерк отца: «Попроси учителя, пусть подготовит тест про тебя. Ты про себя все знаешь, так что все ответы будут верными».

Что? Какие же это консультации? Остроумные шуточки.

Он почитал и другие вопросы, но все они были в том же духе: «Хочу, чтобы пришел Санта-Клаус, но в квартире нет дымохода, что делать?», «Если Земля станет планетой обезьян, где учиться обезьяньему языку?» и так далее. Однако на каждый вопрос Юдзи давал серьезный ответ. Кажется, ему это нравилось. Рядом стоял ящик со щелью для писем, на нем висел листок с надписью: «Ящик для вопросов. Задавайте любые. Лавка Намия».

– Ну, считай, что я так развлекаюсь. Повелся на подначки местных детишек, отступать было некуда, вот я и занялся этим. Как ни странно, всем понравилось, люди приходят издалека, чтобы прочитать мои ответы. Не знаю, что уж им так приглянулось. Вот только эти чертенята стали такие сложные вопросы задавать, что иногда я часами ломаю голову. Очень это все непросто.

Юдзи виновато улыбался, но лицо его светилось энергией. Он выглядел совсем не так, как после смерти жены. Сестра не соврала.

Эти советы, которые стали для Юдзи смыслом жизни, сначала были больше забавой, но постепенно стали появляться и серьезные запросы. Такие письма уже не стоило вывешивать на всеобщее обозрение, и система изменилась: Юдзи стал использовать щель для писем в рольставнях и ящик для молока. Правда, забавные вопросы он все так же вывешивал на стене.

Юдзи снова сел на колени перед столиком и скрестил руки на груди. Бумага лежала перед ним, но за ручку он явно не собирался браться. Нижняя губа чуть оттопырена, брови нахмурены.

– Я смотрю, ты глубоко задумался, – сказал Такаюки. – Сложный вопрос?

Юдзи не спеша кивнул:

– Женщина пишет. Не понимаю я в этом ничего.

Оказалось, любовная проблема. Сам Юдзи женился по сговору, и до свадьбы жених и невеста друг друга почти не знали. Такаюки считал крайне странным просить совета по любовным вопросам у человека, выросшего в ту эпоху.

– Ну и напиши, что в голову придет.

– Что ты такое говоришь? Разве так можно? – голос Юдзи зазвучал рассерженно.

Такаюки пожал плечами и встал.

– Пиво есть? Я возьму бутылочку?

Юдзи не ответил, и Такаюки не стал дожидаться разрешения. Открыл холодильник – старый, двухдверный: пару лет назад сестра купила себе новый, а этот отдала отцу. До того они пользовались однодверным, который приобрели еще в 1960 году, когда Такаюки учился в институте.

В холодильнике охлаждались две бутылки. Юдзи любил выпить, и пиво у него не переводилось. На сладкое он когда-то и не смотрел. А булочки от Кимуры полюбил, когда ему уже перевалило за шестьдесят.

Такаюки вынул одну бутылку и открыл ее. Затем взял из шкафа два стакана и поставил их на столик.