Текст книги "Поворот к лучшему"

Мартин вошел в ванную и запер за собой дверь. Помочился, стараясь не шуметь. Вымыл руки и вытер их тонким полотенцем, еще влажным после омовения Пола Брэдли. В стакане на раковине стояла его зубная щетка, старая и растрепанная, – доказательство жизни, предшествовавшей их странному знакомству. В одинокой зубной щетке Мартину всегда виделось что-то пронзительно-грустное. Ни разу не было так, чтобы он зашел в собственную ванную и увидел две зубные щетки.

Портплед стоял на полу, широко раскрыв рот. Черная коробка была на месте. Пол Брэдли, конечно, не оставил бы ее на виду, если бы в ней было что-то личное или незаконное. Адамова жена шептала Мартину в одно ухо, жена Синей Бороды – в другое, подзуживая: «Только одним глазком». И разумеется, Пандора, как же без нее, стояла за спиной: «Мартин, открой коробку. Ну что в ней может быть страшного?» Он смутно помнил, как в детстве смотрел передачу «Сделай выбор» и зрители кричали участнику: «Открой ящик!» Рассудительные брали деньги, азартные – открывали коробку. Мартин открыл коробку.

Внутри она была заполнена черным поролоном с углублением под фигурку – приз победителю турнира по гольфу – высотой дюймов восемь, с хромированным покрытием, отражавшим свет, как зеркало. Игрок, в бриджах для гольфа, пуловере с ромбами и шотландском берете с помпоном, замахивался клюшкой; маленький щербатый мяч навеки замер у его ног. На подставке было выгравировано «Р. Дж. Бенсон – 1938», название турнира не значилось. Дешевка, заурядная вещица, из тех, что заканчивают свой век в благотворительном магазине, когда родственники избавляются от пожиток умершего старика. Старика, в доме которого была всего одна зубная щетка.

Приз не выглядел таким уж ценным и едва ли заслуживал коробки с подушкой из поролона, а сама коробка была чересчур велика – что указывало на тайник. Нина Райли обнаружила бы двойное дно за пару секунд. Мартину потребовалось чуть больше времени. Он положил гольфиста на раковину, рядом со стаканом с одинокой щеткой Пола Брэдли, и занялся черной поролоновой губкой. Она была липкая на ощупь, как старый флористический оазис, в который мать втыкала цветочные стебли в очередной вялой попытке художественно оформить пространство. Пандора, Ева, безымянная жена Синей Бороды и вся призрачная аудитория передачи «Сделай выбор» столпились у него за спиной. Ему удалось-таки вытащить губку.

Пистолет.

Мартин не ожидал такого поворота событий, но теперь, когда он увидел пистолет, все вдруг встало на свои места.

Пистолет подавлял одним своим видом, убивая любые раздумья о собственном предназначении. У Мартина буквально сперло дыхание, ему пришлось схватиться за раковину, чтобы не упасть.

Не какой-то там старый пистолет. «Велрод». Все сходится, у бывшего морпеха должен быть «велрод». У отца Мартина был старый незарегистрированный «велрод». Он хранил его в обувной коробке на шкафу, рядом с материнскими выходными туфлями – нетипично для нее легкомысленными, то ли золотистыми, то ли серебряными. Хоть Мартин и родился спустя десять с лишним лет после войны, это не помешало им с Кристофером вырасти на рассказах об отцовских подвигах: десант за линию фронта, рукопашная схватка, дерзкий побег – словно картинки в любимом комиксе. Было ли это всё на самом деле? Теперь уже казалось, что Гарри слегка привирал. Послевоенная жизнь – иначе и быть не могло – обернулась для Гарри разочарованием. А Мартин с юных лет знал, что, даже захоти он стать героем, отец уже истратил всю его удачу.

Мартин умел обращаться с пистолетом – отец непринужденно относился к оружию и, само собой, научил сыновей стрелять. Из Кристофера стрелок был никакой, а вот Мартин, к бесконечному отцовскому изумлению, оказался не так уж и плох. Пусть он был не способен подать мяч в крикете, зато мог прицелиться и попасть в яблочко. Он никогда не стрелял по живым существам (и отец его за это презирал), ограничиваясь неодушевленными мишенями на юношеских соревнованиях.

Гарри частенько брал сыновей в лес поохотиться с дробовиком на кроликов. Мартин некстати вспомнил, как отец свежевал зверька, – одним легким движением, будто снимал кожуру с банана. По сей день при мысли о скрывавшейся под мехом блестящей карамельно-розовой плоти к горлу подкатывала тошнота.

Однажды Мартин с братом вернулись из школы и застали отца с пистолетом (тем самым «велродом»), приставленным к голове матери. «Что скажете, ребята, – спросил отец, плотнее прижимая ствол к виску жены, – пристрелить мне ее?» Естественно, он был пьян. Мартин забыл, что он тогда сказал или сделал, ему было всего восемь, мозг «заблокировал» воспоминания о том, чем закончилось «происшествие». Ему хотелось верить, что он заступился за мать, хотя, видит Бог, она далеко не всегда вступалась за него. Он всегда думал, что рано или поздно отец пустит себе пулю в лоб, и удивился, когда тот ушел из жизни столь прозаично.

Пистолеты не вызывали у него приятных ассоциаций. Он дотронулся до ствола, отметив легкую дрожь в руке. Провел пальцами по гладкому металлу – вопреки ожиданиям, пистолет не был холодным. «Велрод», любимец спецслужб всего мира, разработали в Великобритании во время Второй мировой. По-настоящему бесшумный пистолет. Девятимиллиметровый, однозарядный. Прицельная дальность не ахти, лучше стрелять в упор. «Велрод» мог служить только одной цели – поражение одиночной мишени с близкого расстояния с привлечением минимума внимания. Другими словами, оружие наемного убийцы.

Мартин сделал глубокий вдох. Сейчас он выйдет из ванной, а потом и из номера, очень тихо. На цыпочках спустится по лестнице, минует регистрационную стойку, выйдет из здания, сядет в первое же такси и попросит отвезти его в ближайший полицейский участок.

Он открыл дверь ванной. Пол Брэдли спал, негромко похрапывая, невинно раскинув руки, как ребенок. Мартин направился прямиком к выходу, но тут у него подкосились ноги. Он посмотрел вниз: ковер плыл перед глазами. Спазм в мозгу, головокружение. Мартин вдруг почувствовал невероятную усталость, он никогда в жизни так не уставал, даже не представлял, что можно устать до такой степени. Нужно прилечь и немного поспать, прямо здесь, на этом неприятном клетчатом ковре.

14

Глория убедилась, что все двери и окна заперты, включила сигнализацию и спустилась в подвал – проверить камеры наблюдения.

На садовом фронте все было спокойно, если не считать лисицы, бодро трусившей по лужайке. Глория почти каждый вечер выставляла для лис еду. Первое время она скармливала им остатки со стола, но теперь частенько покупала специальное угощение: свиные сосиски или мелко нарезанное мясо. Для ежика (может, их было даже несколько, только как узнать?) она выставляла кошачьи консервы и хлеб с молоком. Конечно, лисы к ежиной еде тоже прикладывались. Иногда на лужайке устраивали возню кролики (лисы ели и их тоже), а еще Глория видела бесчисленных соседских кошек и мелких пугливых грызунов, выходивших только по ночам. Эти мелкие пугливые грызуны особенно нравились лисам. У себя в подвале Глория могла смотреть передачи о живой природе в прямом эфире.

Ночные камеры передавали изображение в причудливых, серо-зеленых тонах, и сад преображался в мир теней, увиденный глазами призрака. Хаос листвы, в котором угадывались очертания больших кустов рододендрона у подъездной аллеи, зашевелился. Что-то блеснуло – бриллианты, обрамленные гагатом. Глаза. Что за животное может быть такого роста? Медведь, лошадь? И что бы им тут делать? Она моргнула, и ночное создание исчезло.

Технологии технологиями, но камеры не могли выйти в сад и понюхать листву, взвыть и залаять на незваного гостя. Если бы Грэм умер, Глория первым делом отправилась бы в собачий питомник в Сифилде и взяла грустноглазую ищейку или прыгучего терьерчика. Грэм не любил животных, и они никогда никого не заводили, потому что у него, мол, сильная аллергия на шерсть и перья. Глория не замечала у мужа проявлений аллергии – ни на шерсть, ни на что-либо еще. Однажды она взяла клок с соседской кошки – бедняжка страдала алопецией: стоило ее погладить, и в руках оставались пригоршни шерсти, – положила Грэму под подушку и полночи не спала, чтобы наблюдать за мужем, но наутро он проснулся и как ни в чем не бывало потребовал «парочку яиц-пашот». Глория подозревала, что ее дети выросли бы в людей поприятнее, будь у них в детстве собака.

Она подумала о Грэме, лежащем в Лимбе интенсивной терапии, на унылой нейтральной полосе между жизнью и смертью в ожидании, пока Великий Небесный Архитектор определится с планами. Глория хранила случившееся в секрете, готовясь к последствиям. Она не сообщила ни Юэну, ни Эмили, что их отец околачивается на пороге смерти – ждет, откроют ему или нет. Она вообще никому не сказала. Да, о таких вещах положено рассказывать, но она не хотела себя утруждать. Окружающие превратили бы все в драму, а Глории казалось, что в такой ситуации чем меньше шума, тем лучше. Кроме того, прежде чем он умрет и все узнают, нужно еще столько всего сделать. Поэтому она просто оставит его на больничной койке, спрячет у всех на виду, а сама спокойно будет готовиться к своему вдовству. Его внезапное низвержение до смертных застало Глорию врасплох. А Грэму нечасто удавалось ее удивить.

Глория забралась в постель с кружкой «Хорликса»[52]52
  «Хорликс» – растворимое солодовое молоко, питательный напиток.


[Закрыть], тарелкой овсяных лепешек с сыром «Уэнслидейл» и толстым романом Мейв Бинчи. Преданная своему графству до мозга костей, она всегда ела уэнслидейлский сыр и никогда – ланкаширский. По тем же соображениям она предпочитала сериал про ферму Эммердейл «Улице Коронации» – просто «Эммердейл» снимался в Йоркшире, хотя, признаться, она ни разу не увидела на экране знакомых мест.

Какой просторной и чудесной вдруг стала супружеская кровать. Глория уже перестирала все простыни, перевернула и проветрила матрас, пропылесосила подушки, чтобы на них не осталось ни чешуйки Грэмовой кожи. Стоило ей устроиться поудобнее, как – по закону подлости – настойчиво зазвонил телефон. Глория, считавшая, что Александр Грэм Белл должен за многое ответить, наотрез отказалась установить телефон у кровати. Она не понимала, зачем это нужно, – в постели она хотела спать, а не болтать по телефону. У Грэма мобильник был фактически имплантирован в ухо, поэтому телефон в спальне ему не требовался, а на «экстренный случай» у кровати была кнопка тревоги, хотя Глория с трудом могла представить, что за «экстренный случай» должен произойти в спальне, чтобы она эту кнопку нажала. Разве что Грэм захотел бы секса. Она нехотя сползла с кровати и спустилась на первый этаж. Все расспросы, пожалуй, лучше пресечь на корню.

На дисплее высветилось имя: Пэм. Глория со вздохом сняла трубку, но это была не Пэм, а ее муж Мёрдо.

– Глория! Извини, что так поздно, я пытался достать Грэма по мобильному. – Он старался изобразить приветливость, но Мёрдо никогда приветливостью не отличался, и в результате казалось, что он слегка не в себе. – Мы должны были встретиться сегодня после обеда, но он не пришел. Он дома? Спит?

– Нет, он в Тёрсо.

Мёрдо как с цепи сорвался:

– Тёрсо? Ты шутишь? Что значит в Тёрсо? Какого хрена он там забыл, Глория?

Почему она сказала «Тёрсо»? Может, потому, что созвучно с «Мёрдо». Или потому, что это был самый отдаленный городок, пришедший ей на ум.

– У него там стройка.

– С каких это пор?

– С таких.

– Но почему он не берет трубку?

– Он забыл телефон, – решительно заявила Глория.

– Грэм забыл телефон?!

– Знаю, в это трудно поверить. Но чудеса случаются сплошь и рядом. – (И это правда.)

Мёрдо издал фырканье, выражавшее в равной степени досаду и переполох. К счастью, как раз в этот момент где-то в доме заиграл «Полет валькирий» – это надрывался мобильник Грэма. Глория пошла на звуки Вагнера, словно крыса за дудочником, и оказалась в подсобке, где бросила мешок с вещами Грэма, вернувшись из больницы. Ох как он бы взвился, если б узнал, что его сшитый на заказ летний костюм из тонкой шерсти и туфли ручной работы запихали в больничный пакет для мусора.

Покопавшись в мешке, она выудила телефон из внутреннего кармана Грэмова пиджака и подняла повыше, чтобы Мёрдо услышал звонок.

– Слышишь? «Полет валькирий». Я же говорю, он его забыл дома.

Мёрдо хрюкнул и бросил трубку.

– Скатертью дорога, – сказала Глория; у некоторых плохо с манерами.

Она ответила на звонок и услышала нетерпеливое:

– Грэм, это я, Мэгги. Где ты? Я тебе весь день звоню.

– Мэгги Лауден, – пробормотала Глория себе под нос, пытаясь вспомнить, как та выглядит.

Мэгги была новобранцем в Грэмовой армии спецов по продажам – худое лицо, сильно за сорок, копна крашеных черных волос, залакированных, как жучий панцирь. В последний раз Глория видела ее на Рождество. Раз в год все – от судей и начальников полиции до поставщиков кирпича и кровельщиков, а также наиболее привилегированные сотрудники «Жилья от Хэттера» – приглашались выпить шампанского и отведать сладких пирожков в доме Хэттеров в Грейндже. Мэгги ковыляла на шпильках от Курта Гайгера, цокая, как таракан, по кафельному полу в прихожей. Глория не припоминала, чтобы раньше Грэм приглашал на рождественскую вечеринку кого-то из продавцов.

Она уже хотела ответить: «Привет, Мэгги, это Глория», но тут Мэгги сказала:

– Грэм, милый, ты там?

Милый? Глория нахмурилась. Она вспомнила, как Грэм стоял у наряженной елки с Мэгги Лауден, Мёрдо Миллером и шерифом Крайтоном: в одной руке бокал виски, другая вызывающе лежит на спине Мэгги, как раз в том месте, где черный креп ее коктейльного платья переходит в белый креп ее кожи. Официантка предложила им тарелку с пирожками, и Грэм взял два, ухитрившись запихнуть в рот оба одновременно. Мэгги Лауден же отмахнулась от пирожков, как будто они радиоактивные. Глория с подозрением относилась к тем, кто избегал сахара, это был порок, все равно что пить слабый чай. Чай и сахар – проверка на вшивость. Как же она сразу не догадалась.

Грэм наклонился к Мэгги, почти касаясь дряблым подбородком ее смоляных волос, и шепнул что-то ей на ухо. Глория подумала тогда, что вряд ли он восторгается елочными фонариками, которые она недавно купила в «Доббиз», но списала это на типичное мужнино поведение. Она часто думала, что если бы Грэм был мусорщиком или продавцом газет, то женщины вряд ли находили бы его таким уж привлекательным. Не будь у него денег, власти и харизмы, он был бы – посмотрим правде в лицо – просто стариком.

Телефон вдруг обжег ей руку.

– Дело сделано, конец? – спросила Мэгги. – Ты избавился от Глории? Избавился от старой кошелки?

От удивления Глория чуть не выронила телефон. Грэм планировал с ней развестись? У Грэма интрижка с теткой из отдела продаж и они замышляли от нее избавиться?

Глория сунула телефон обратно в карман пиджака, оставив Мэгги Лауден наедине с тонкой шерстью летнего костюма. Она все еще слышала ее приглушенный голос. «Грэм, ты там? Грэм?» – вопрошала Мэгги, как настырный медиум на спиритическом сеансе. Вдалеке глухо хлопнул фейерверк, возвестивший конец фестиваля военных оркестров. Действительно ли капитализм спас человечество? Вряд ли, но спорить на эту тему с Грэмом было уже поздновато.

15

Он отпустил ее. Голос Марли сказал ему в ухо: «Папочка», тихо, словно она была в воде рядом с ним, и он отпустил свою мертвую русалку и устремился к берегу. Добрые руки вытащили Джексона на сушу и отнесли в «Крэмондскую таверну», где стакан солодового виски и тарелка горячего супа вернули его к жизни. Когда приехала полиция, он сидел, закутавшись в одеяла, пока его одежда стиралась и сушилась где-то в недрах здания.

Теперь он был обречен снова и снова пересказывать случившееся бесконечной веренице людей.

– Вы были выпивши, сэр? – поинтересовался первый же констебль, указывая взглядом на свеженаполненный стакан у Джексона в руке.

Джексон вмазал бы ему, если б не упадок сил. С другой стороны, он нехотя признал, что парень просто делает свою работу.

Последней появилась («Вообще-то, у меня выходной», – сказала она кому-то) женщина-детектив. Гонора ей было не занимать, а вот хорошим манерам не мешало бы поучиться. Она вручила ему свою визитку: «Детектив-сержант Луиза Монро». «Сержант» было зачеркнуто ручкой и сверху подписано «инспектор». Джексона это очень развеселило. Свежеиспеченный инспектор. Только бы она не рвалась самоутвердиться. Она тоже спросила, пил ли он.

– Да, я выпил. – Он указал на полупустой стакан. – Вы бы на моем месте тоже пили.

– Не делайте поспешных выводов, – отрезала она.

Симпатичная. Рот великоват, нос слишком маленький, кривой передний зуб – но это ее не портило. Под сорок, темные волосы, карие глаза – Джексону никогда не везло на блондинок. Стрижка боб, аккуратно и практично. Инспектор то и дело заправляла волосы за уши – Джексон всегда находил этот жест соблазнительным. У женщин, по крайней мере. Весь процесс оценки проходил где-то на задворках его мозга. Основные же усилия были направлены на то, чтобы не уснуть от усталости.

Ей нравилось задавать вопросы. Что он делал на острове Крэмонд; был ли в курсе, что начинается прилив; на чем приехал?

– На автобусе, – нехотя ответил он, тем самым признав свою принадлежность к низшим формам жизни.

Под одеялами на нем ничего не было, и он чувствовал себя совершенно беззащитным. Голый мужик, который ездит на автобусе и не знает, чем заняться, кроме как слоняться по безлюдным островам и навлекать на себя подозрения. Перед самым приливом. Идиотское положение.

Что делает в Эдинбурге? Он пожал плечами и сказал, что приехал на Фестиваль. Она окинула его скептическим взглядом, и Джексон почувствовал себя лжецом, потому что явно не тянул на поклонника искусств. Он хотел было добавить: «Моя девушка играет здесь в спектакле, она актриса», но, в конце концов, это никого не касается и, кроме того, «девушка» звучит глупо, девушки – для парней помоложе. Джексон попытался представить, как бы сам вел расследование, – проверял бы личность свидетеля, как Луиза Монро, или уже вызвал бы команду полицейских водолазов и отправил наряд прочесывать берег?

– Большинство людей при виде трупа испытывают стресс, – заметила Луиза Монро, – говорят о пережитом «шоке» и «ужасе». Вы же, мистер Броуди, на удивление невозмутимы. Вам уже случалось видеть трупы?

Она что, думает, он спутал с женщиной тюленя или принял за труп прибитое волной к берегу бревно?

– Да, – усталость все же заставила его огрызнуться, – я видел сотни трупов. Я знаю, как выглядит труп и на что будет похож человек, если его взорвать, сжечь, повесить, утопить, застрелить, пырнуть ножом, забить до смерти и порезать на куски. Я знаю, во что превращаются люди, когда выходят на рельсы перед поездом, летящим со скоростью сто миль в час, когда все лето разлагаются у себя в квартире и когда им три месяца от роду и они умирают во сне без всяких причин. Я знаю, как выглядит труп, вам ясно?

Мужеподобная женщина-констебль из угрозыска, сопровождавшая Луизу Монро, была не прочь тут же надеть на Джексона наручники, но Луиза просто кивнула и сказала: «Ясно» – и он почувствовал к ней симпатию.

– Служите в полиции?

– Служил. В военной, потом в гражданской. В Кембридже.

Имя, звание и личный номер – все, что можно выдать врагу. Она сказала ему, что кто-то из начальства решил, будто женщина могла быть еще жива, и береговая охрана вызвала спасательную службу и вертолет Королевских ВВС.

– Так что, мистер Броуди, вам можно больше не волноваться.

А он что, волновался?

– Совершенно напрасно, – сказал Джексон. – Она была мертва. – Ему казалось, что каждый раз, как он это повторяет, она ускользает все дальше. – Кто-нибудь заявлял о пропавшей девушке?

Девушки всегда пропадали и всегда будут пропадать без вести. Луиза Монро ответила, что в розыске не числится ни одной девушки или женщины, подходящей под описание.

– Возможно, ее еще не хватились, – сказал Джексон. – Она мало пробыла в воде. Иногда людей долго не начинают искать. А иногда вообще не начинают. Не у каждого есть кто-то, кто заметит его отсутствие.

Кто заметил бы его отсутствие? Джулия, Марли – и все. Без Джулии была бы только Марли.

– У вас с собой, случайно, яйца нет? Может, в кармане завалялось?

Джексон нахмурился:

– Вы о чем?

– Просто подумала, что у вас должно быть с собой яйцо, – вы могли бы прочесть мне лекцию о том, с какого конца его разбивать.

А у малышки есть иголки. Не такая уж она и малышка, правда, – выше Джулии. Хотя кто угодно выше Джулии.

Интересно, ждет ли ее дома тот, кто заметил бы ее отсутствие? Обручального кольца нет, но это ничего не значит. Жена Джексона (бывшая) никогда не носила кольцо, она даже не взяла его фамилию, зато на рождественской открытке, которую она прислала ему в прошлом году, была маленькая наклейка с адресом, недвусмысленно гласившая: «Мистер и миссис Д. Ластингем».

Джексон честно носил обручальное кольцо и снял его только в конце прошлого года, когда был на выходных в Париже, – бросил в Сену с моста Понт-Нёф. Он задумывал драматическую сцену, но в итоге кольцо просто тихо упало в воду, блеснув золотом на зимнем солнце, а Джексону стало стыдно, что подумают прохожие («жалкий неудачник средних лет наконец-то смирился с разводом»).

– Это могло быть самоубийство, – рассуждал он. (Да, очевидно, яйцо все-таки при нем.) – Хотя девушки нечасто кончают с собой таким способом, женщины вообще редко тонут. Или же она просто упала в воду – возможно, была пьяна. В наши дни девушки много пьют.

Несомненно, настанет день, когда его дочь Марли тоже напьется. Если верить статистике, в подростковом возрасте она будет курить. Хотя бы раз попробует наркотики, чудом избежит аварии. Разок (или несколько) ей разобьют сердце, она родит двоих детей, один раз разведется, переболеет чем-нибудь серьезным, перенесет операцию, состарится. Если состарится, то будет страдать остеопорозом и артритом, шаркать, опираясь на трость или тележку из супермаркета, ей заменят тазобедренный сустав, она увидит, как один за другим умирают друзья, переедет в дом престарелых. Умрет сама.

– Мистер Броуди?

– Да.

К концу дня в районе перебывало изрядное количество техники Королевских ВВС, Королевского общества спасения на водах, полиции и портовой администрации плюс куча личного состава – и все без толку. Они не нашли ничего, даже фотоаппарата, который Джексон оставил на берегу, перед тем как залезть в воду, зато подобрали его куртку (спасибо) – подтверждение того, что он действительно был на острове. Даже этот факт уже ставили под сомнение.

– Что ж, по крайней мере этого вы не выдумали, – сказала Луиза Монро и улыбнулась. Ее кривоватая улыбка сводила на нет все прочие проявления дружелюбия.

– Да ничего я не выдумывал, – сказал Джексон.

Первый, кто был замечен на месте преступления, всегда под подозрением. Вот чем объяснялись ее действия.

«С какой целью вы приехали в Крэмонд, сэр?» Что ему было ответить – убивал время? Потому что только этим он теперь и занимался. Он почти было сказал: «Я все понимаю, я – один из вас», но он больше не служил в полиции, он вышел из круга избранных. Из Клуба. Часть его, без сомнения порочная, любопытствовала, каково это – оказаться по другую сторону. Давненько он там не бывал: криминальная карьера Джексона началась и закончилась, когда ему было пятнадцать, они с другом залезли в местный магазинчик, чтобы украсть сигарет, – их поймали, притащили в полицейский участок и запугали до смерти.

– У нее была карточка, – выпалил он. – Совсем забыл. Визитка. Розовая, с черными буквами, на ней было…

Что же на ней было написано? Он отчетливо представлял визитку, видел слово, но не мог его прочесть, как будто пытался разгадать надпись на иностранном языке или приснившуюся во сне. Удача? Услада? И телефонный номер. Похоже, память на цифры – а ничего другого он теперь уже и не запоминал – его подвела.

– Слово на букву «у», – сказал он.

Джексон не мог вспомнить, куда дел эту карточку, скорее всего, сунул в карман пиджака, но теперь ее там не было.

– Мы не нашли на острове никакой розовой визитки, – сказала Луиза Монро.

– Но вы же ее не искали? Это, в общем, маленькая бумажка.

– Вы сфотографировали труп? – неожиданно спросила мужеподобная помощница инспектора, бросая на него взгляд, мол, «ну ты шизанутый на всю голову».

Джексон подумал о миниатюрных снимках Венеции и Джулии во всей ее прелести, отныне соседствующих с фотографиями неопознанного трупа.

– Конечно, – ответил он.

Мужеподобную помощницу звали Джессика, фамилию он не разобрал. Джессика – слишком девичье имя для девушки, в которой не было ничего девичьего.

– Вы нам тут зубы не заговариваете, а, мистер Броуди? – сказала Джессика.

Он не обратил на нее внимания. Слово вертелось у него на языке – удача, услада, условия…

– Услуги! – выдохнул он.

Точно. Вот что было написано на пропавшей визитке.

Уходя, он слышал, как Луиза Монро вызывает полицейских водолазов. Небось будет рвать и метать, если ничего не найдет. Констебль подбросил его до города и высадил у театра. У Джулии как раз был перерыв после генеральной репетиции.

Днем Джулия была взволнованная, раскрасневшаяся, а теперь скорее измученная. Она вышла вместе с ним на улицу и с пугающей жадностью выкурила сигарету, хрипя между затяжками.

– Тобиас – кретин! – зло бросила она. Она была на взводе и не прочь поговорить, молчаливость и подавленность как рукой сняло. – Помнишь Молли?

– Гм, – ответил Джексон. Разумеется, Молли он не помнил.

– Ну, та невротичка, – подсказала Джулия (что не слишком помогло, потому что для Джексона они все были невротики). – Она до сих пор не знает текста. Играет с листа.

– Да ты что? – Джексон постарался изобразить умеренное возмущение. Он не был уверен, что значит «с листа», но догадывался.

– Сегодня был такой бардак, слава богу, прогон только завтра. Ты получил мое сообщение про билет на Ричарда Моута?

Так вот что она имела в виду. Имя Джексону было смутно знакомо, но он не мог вспомнить, кто это.

– Где ты раздобыла пригласительный?

– Я ходила с ним выпить в обед. Он сам мне и дал билет.

– Ты одна ходила?

– Да, одна.

А ведь сказала, что ей некогда. «Будем работать без обеда» – так и сказала. Джексон нахмурился.

– Не волнуйся, Ричард Моут не в моем вкусе.

– Я и не волнуюсь.

– Джексон, ты всегда волнуешься. Такой у тебя режим по умолчанию. Можем встретиться после шоу. Нам все равно тут еще пахать и пахать. – Джулия вздохнула, потушила сигарету и запоздало спросила: – Что сегодня делал?

Джексон прикинул, что он мог бы рассказать («Я нашел труп и чуть не утонул, с моей подачи напрасно провели широкомасштабную поисковую операцию с поддержкой с моря и с воздуха, да, и полиция считает меня психом-параноиком»), и ответил:

– Я ездил в Крэмонд.

– Здорово, фотографии есть?

– Я потерял фотоаппарат.

– Нет! Наш фотоаппарат? Джексон, это ужасно.

Она сказала «наш фотоаппарат», а не «мой». Джексона вдруг переполнили чувства.

Наверное, с точки зрения Джулии, это действительно было ужасно, но после всего, что с ним случилось, Джексону как-то трудно было переживать из-за фотоаппарата.

– Да, – сказала он. – Обидно.

Он проводил ее обратно в преисподнюю и посмотрел, как она вышла на подмостки и заняла свое место в тягостной сцене, где ей полагалось десять минут пялиться на черный квадрат, в данный момент (это был многофункциональный элемент декораций) символизировавший окно, за которым бушевала арктическая буря, – Джексон знал об этом только потому, что в Лондоне помогал Джулии учить роль. При необходимости он мог бы ее подменить (боже упаси, конечно). В ее безмолвной позе было что-то благородное и трагическое. Из-за власяницы и спутанных волос она выглядела так, словно пережила неописуемый ужас. Интересно, думает ли она, играя такие сцены, о своем прошлом?

Джексон резко развернулся и направился к выходу из подземелья. От взвывшей где-то вдалеке полицейской сирены сердце заколотилось, как в старые добрые времена. Когда в Крэмонде появился вертолет с катерами, ему отчаянно захотелось взять командование в свои руки – смотреть, как всем заправляет Луиза Монро, оказалось на удивление тяжело. Дважды за этот день он видел женщин, которые моложе его и у которых больше власти. Дело не в том, что они женщины (в конце концов, у него у самого дочь), а, скорее, в том, что он, Джексон, – не мужчина. Не настоящий мужчина. Настоящие мужчины не живут во Франции на старушечьи деньги. Он скучал по своему удостоверению, скучал по дочке и по забытому дома айподу. Он скучал по женщинам с грустными голосами, которые делились с ним своей болью. По Люсинде, Трише, Элайзе, Кэтрин, Джиллиан, Эммилу[53]53
  Имеются в виду американские фолк-певицы Люсинда Уильямс (р. 1953), Патриша Йервуд (р. 1964), Элайза Гилкисон (р. 1950), Кейт Вулф (Кэтрин Луиза Аллен, 1942–1986), Джиллиан Уэлч (р. 1967) и Эммилу Харрис (р. 1947).


[Закрыть]. Больше всего он скучал по Джулии, хотя Джулия как раз была рядом.

Не придумав других занятий, кроме как лежать одному в постели и думать о том, чего у него нет, Джексон отправился в кассу и взял пригласительный на Ричарда Моута.

Джексон помнил Ричарда Моута по восьмидесятым, но ни тогда, ни сейчас ничего смешного он в нем не видел. Впрочем, как и большинство зрителей, комика освистывали с поразительной злостью. Джексон задремал пару раз, но обстановка не располагала ко сну. Когда под скупые аплодисменты Ричард Моут закончил свое выступление, Джексон подумал: «Еще два часа коту под хвост». Он был слишком стар и слишком хорошо осознавал конечность жизни, чтобы тратить драгоценное время на паршивые шутки.

Он торопливо выбрался из зала и спустился в подземелье за Джулией, но обнаружил, что там темно и все ушли. Странно, что он не столкнулся с Минотавром. Джулия сказала, что им еще «пахать и пахать», но репетиция, похоже, давно закончилась. Джексон включил телефон и прочитал сообщение: «Я уже всё, увидимся в квартире».

Он набрел на пожарный выход и по глупости им воспользовался – оказавшись на улице, он понятия не имел, где находится. Джексон читал в «Нэшнл джиогрэфик» (недавно оформил подписку, тем самым окончательно закрепившись в категории «мужчины средних лет»), что, по исследованиям генетиков, женщины находят дорогу по приметам местности, а мужчины используют геометрию пространства. В темноте с геометрией пространства было не разобраться, поэтому Джексон поискал ориентиры – контуры Королевской Мили, очертания шпилей и ступенчатых фронтонов, сходящихся к помпезному великолепию Замка. Он искал громаду музея на Чемберс-стрит, искал пролеты зажатых набережными мостов, но нашел только вход в темный проулок – узкий дворик, ведущий к бесконечной череде каменных ступеней. На вершине лестницы виднелись огни и улица, наводненная толпами туристов, – туда он направился, подумав: «Здесь можно срезать». «Шмыгануть», как говорили в его детстве. Другие времена, другой язык.