Текст книги "Ждать ли добрых вестей?"

На Ужасный мост взойдешь[54]54
  Цитата из «Погребальной песни».


[Закрыть]

В конце концов Джексон втиснулся в припозднившийся и под завязку набитый скотовоз, который прикидывался пассажирским поездом и от переутомления жужжал и гудел. В вагоне-ресторане не было горячей воды, отопления тоже не случилось, и у некоторых пассажиров был такой вид, словно они вот-вот помрут от переохлаждения. Проходы забаррикадированы сумками и чемоданами – шагая по вагонам, изображаешь барьерный бег в замедленной съемке. Полоса препятствий, впрочем, не воспрепятствовала нескольким детишкам, одичавшим от избытка сахара и скуки, с воплями носиться по проходу. Этот поезд будто возвращался с войны, и отнюдь не победоносной. Была даже парочка измученных рядовых в пустынном камуфляже – сидели в тамбуре на рюкзаках. Один в один Джексон из другой жизни.

Демобилизовавшись, Джексон поклялся, что, в отличие от многих до него, в службу безопасности не пойдет. Половина рядовых, служивших в его подчинении, очутились на нижней ступени бизнеса – в черных плащах дрожали под дверьми пабов и клубов. А Джексон пошел в полицию Кембриджшира, в военной полиции он был уоррант-офицером первого класса, – казалось, это естественный шаг. Уволившись из полиции, он поклялся, что, в отличие от многих до него, в службу безопасности не пойдет: половина охранников «Маркса и Спенсера» и штатных детективов «Теско» – бывшие полицейские, с которыми он служил. Он ушел в должности детектив-инспектора, вроде неплохое начало для частного агентства на одного, и когда бросил агентство, клясться не пришлось – спасибо дряхлой клиентке, которая оставила ему наследство.

А теперь, как это ни смешно, если спрашивали, чем он занимается, Джексон отвечал: «Безопасность» – эдак таинственно, мол, больше вопросов не задавайте, он научился этому тону в армии, а в полиции его отточил. По обширному опыту Джексона, «безопасность» подразумевает великое множество грехов, однако на деле все просто – в бумажнике карточка, на карточке написано: «Джексон Броуди – консультант по безопасности» (а уж сколько грехов подразумевает «консультант» – бог весть). Деньги Джексону не нужны – а вот без самоуважения никак. Не пристало мужчине бездельничать. Работа на Берни – не правое дело (в сердце своем Джексон был не паломником, но крестоносцем), однако все лучше, чем целыми днями плевать в потолок.

И к тому же легче сказать, что занимаешься безопасностью, чем «я живу на деньги одной старухи», потому что денег, которые оставила клиентка по завещанию, он, конечно, вовсе не заслужил и они давили на него, будто он таскал их в мешке на спине. Он словно посадил денежное деревце – большую часть двух миллионов вложил, и его доходы неуклонно росли. (Правду, значит, говорят: деньги делают деньги.)

Кроме того, он более или менее умудрялся ходить по светлой стороне улицы. В мире и без его финансовой поддержки горя немало, решил Джексон, однако у него развелось столько акций производителей нетрадиционных видов энергии, что, когда нефть пересохнет, он сделает деньги на конце известного нам света.

– Ты прямо как Мидас, – сказала Джулия. – Чего ни коснешься, все обращается в золото.

В прошлой жизни, когда неудача верным псом таскалась за ним по пятам, а все, чего он касался, обращалось в дерьмо, он едва наскребал на квартплату, а капиталы время от времени вкладывал только в покупку лотерейных билетов. Вложись он в акции (само по себе смешно), мировой рынок назавтра бы рухнул – к гадалке не ходи. А теперь столько всего, что никак не раздаришь. Ладно, это неправда, но он пока не готов удариться в дзэн и отринуть все блага земные. («Тогда кончай ныть», – сказала его бывшая жена.)

Джексон отыскал неудобное сиденье за столиком на четверых в хвосте вагона. Рядом у окна сидел человек в поношенном костюме и пристально вглядывался в ноутбук. Джексон думал, на экране таблицы и цифры, – оказалось, потоки слов. Джексон отвернулся: цифры безличны, на них можно смотреть, но чужие слова – это слишком интимно. Галстук распущен; от соседа несло пивом и потом, – видимо, давно не был дома. Напротив сидели две женщины – старуха, экипированная романом Кэтрин Куксон[55]55
  Кэтрин Куксон (1906–1998) – английская писательница, автор более сотни романов, главным образом о трудных судьбах людей, волей обстоятельств оказавшихся на нижних ступенях общества.


[Закрыть], и блондинка лет сорока, здоровая, как нафаршированная под завязку индюшка, – эта равнодушно листала журнал про знаменитостей. Призывно-алая помада и алый топ, который был на полразмера ей мал, маячили пред Джексоном сигнальными огнями. Поразительно, что у нее на лбу не вытатуировано «Всегда готова». Старуха от холода посинела – ее не спасали шляпа, перчатки, шарф и толстое зимнее пальто. Джексон порадовался, что у него есть маскировочная «Норт фейс», затем устыдился и предложил куртку старухе. Та улыбнулась и покачала головой, словно ее давным-давно предостерегли от разговоров с незнакомцами в поездах.

Сосед в костюме закашлялся – нездоровый, мокрый кашель; может, и ему куртку предложить? Незнакомцы в поезде. Если вдруг что случится – помогут они друг другу? (Никогда не переоценивай людей.) Или каждый за себя? Так и выживаешь в самолетах и поездах, плюешь на всех и всё, выкарабкиваешься во что бы то ни стало, руку отгрызаешь – можно и чужую, если надо, – лезешь по спинкам кресел, по головам, забываешь все, чему тебя мама учила, потому что кто доберется до выхода, тот и выживет. В буквальном смысле.

На месте серьезной железнодорожной катастрофы – как на поле битвы. Джексон знал, побывал однажды, когда только пришел в гражданскую полицию, и ничего страшнее он даже в армии не видал. Под обломками застрял маленький ребенок, он звал маму, а им до него никак было не добраться – его погребли тонны металла.

Через некоторое время крики смолкли, но во сне Джексон слышал их еще долгие месяцы. Ребенка – мальчика – в конце концов спасли, но почему-то это не смягчало ужаса воспоминаний о его рыданиях (мама, мама). Само собой, незадолго до того Джексон стал отцом Марли, и это событие разодрало его в клочья, разворотило его и перевернуло с ног на голову все дородовые увлечения, которые главным образом вращались вокруг выбора детской коляски – с типично мужским вниманием к деталям, какое он уделял бы при покупке машины. (Есть ли стопоры на передних колесах? Регулируется ли высота ручек? Можно ли менять наклон сиденья?) Механика отцовства оказалась бесконечно примитивнее. Он пощупал пакетик в кармане. Другая беременность, другой ребенок. Его ребенок. Он коснулся головы Натана – и оно обрушилось. Любовь. Любовь не сладка, не легка, она нутряная, всепобеждающая. Любовь не долготерпит, не милосердствует[56]56
  Парафраз 1 Кор. 13: 4.


[Закрыть]. Она свирепа и умеет играть не по правилам.

Он не видел Джулию на поздних сроках. Маленькая, сексапильная – наверняка в беременность она расцвела зрелой чувственностью, хотя говорила, что у нее геморрой, варикоз и она «почти шарообразна». Они поддерживали слабую связь: он звонил, она рекомендовала ему отвалить, но порой они болтали, как будто и не разбегались. И все равно она твердила, что ребенок не его.

Потом он навестил ее в больнице. Вошел в шестиместную послеродовую палату и получил хук прямо в сердце, когда увидел, как она лежит с ребенком на руках. Она опиралась на подушки, дикая шевелюра разметалась по плечам, как ни посмотри – вылитая мадонна, и видение портил только затесавшийся чужак, фотограф мистер Футы-Нуты, который лежал рядом и с обожанием созерцал младенца.

– Ну ты глянь – несвятое семейство, – сказал Джексон (не удержался – и вот так всю жизнь, непременно наговоришь женщинам лишнего).

– Уходи, Джексон, – кротко сказала Джулия. – Это ты плохо придумал, сам ведь понимаешь.

Мистер Футы-Нуты оказался несколько предусмотрительнее:

– Вон отсюда, а то получишь.

– Маловероятно, слюнтяй, – ответил Джексон (не удержался). Неспортивный уроженец теплицы – Джексону приятно было думать, что он завалил бы парнягу одним ударом.

– Главное достоинство храбрости – благоразумие[57]57
  Джулия цитирует слова Фальстафа из драмы Уильяма Шекспира «Генрих IV» (ч. 1, акт 5, сц. 4). Пер. З. Венгеровой.


[Закрыть], Джексон, – сказала Джулия, и теперь ее тон отдавал предостережением.

Ну само собой – в такой ситуации Джулия будет цитировать. Она сунула мизинец младенцу в губы, улыбнулась ему. Меж ними пропасть. Джексон впервые видел Джулию такой счастливой; он бы развернулся и ушел, склонившись пред ее новообретенным спасением, однако мистер Футы-Нуты (вообще-то, его звали Джонатан Карр) сказал: «Тебе нечего тут делать, Броуди», словно эта рождественская сцена принадлежала ему лично, и Джексона обуяла такая ярость, что он избил бы мужика прямо на полу в палате, перед кормящими мамочками и новорожденными детьми, если б ребенок Джулии (его ребенок) не заплакал, – тут Джексон устыдился и отступил. Ему хватало приличий ужасаться, вспоминая этот эпизод.

Теперь эти двое, изнеженные южане до мозга костей, жили у него на родине, в сердце его родины, а он день за днем, шаг за шагом отдалялся. Джулия, милая женушка, сельская до донышка, – это вообще ни в какие ворота. Проще поверить в миллиард ангелов, танцующих на булавочном острие, чем в Джулию, которая стряпает на плите «Ага». Ладно, хорошо, Йоркширских долин нет в его наследстве, полном грязи и городской гнили, но они в пределах божественного графства, а это и Джексоново графство, оно течет в его крови, окаменело в известняке его костей, хоть родители его там и не родились. Может, оно и в ДНК его сына, что притаилось в кармане? Шаблон его ребенка. Цепочка молекул, цепочка улик. В одном-единственном этом волоске – следы его сестры. Нив погибла так давно, что перестала быть человеком, превратилась в историю, байку. Мою сестру убили, когда ей было восемнадцать.

Он вынул «Блэкберри», положил на стол. Он почти ожидал сообщения. Добралась, все в порядке. Сообщения не было, поэтому он написал сам: «Скучаю. Джкс». Убил таким образом минуты две. Телефон оставил на виду, чтоб сразу прочитать ответ.

Старуха напротив вздохнула и закрыла глаза, будто книга совершенно ее вымотала. Женщина в красном – не леди, не библиотекарша, а старая добрая потаскушка (вроде Джулии), – пожалуй, ровесница той любительнице прогулок. Где-то она теперь? Все шагает вверх по холму, вниз по долине? Сосед-костюм извлек из портфеля мятый пакет чипсов с сыром и луком и довольно неохотно изобразил товарищескую взаимовыручку, молча предложив чипсы остальным.

Женщины отказались, а Джексон взял горсть. Он оголодал, а шансов добраться в такой давке до вагона-ресторана – кот наплакал. Коль ближнему дарил ты хлеб, не будет адов огнь свиреп. Себе припрятал хлеб и мед – тебя дотла огонь сожжет. Опять эта песнь погребальная, да что ж такое? Костюм, значит, купил себе дорогу на небеса за пакет чипсов с луком и сыром? Надо было настоять, чтоб старуха взяла у Джексона куртку, а то дрожи потом в пути меж костров преисподней.

Чипсы на вкус оказались пластмассовыми, и от них захотелось пить. В глазницах пульсировало. Скорей бы домой.

За окном было черно, ни пятнышка света, и дождь без устали хлестал по стеклу. На редкость негостеприимно тут. Где они вообще? На ничейной территории между Йорком и Донкастером, очевидно. Ближе к месту его рождения. Права по рождению он лишился – в восьмидесятые Эта Женщина продала его вместе с фамильным серебром[58]58
  Имеется в виду премьер-министр Великобритании (1979–1990) Маргарет Тэтчер (1925–2013); в 1980-е гг. ее политика касательно профсоюзного движения – в первую очередь шахтерского – стоила работы десяткам тысяч людей.


[Закрыть].

А в Йорке-то уже останавливались? Если да, он не заметил. Задремывал, кажется.

И тут он подумал о Луизе. Они толком не общались, иногда она слала ему СМС – по пьяни, должно быть. Между ними никогда ничего не было – во всяком случае, ничего не было сказано вслух. Их отношения в Эдинбурге два года назад можно было назвать профессиональными, если не вчитываться в словарь и листать очень быстро. Они никогда не целовались, никогда не касались друг друга, хотя Джексон почти не сомневался, что она об этом думала. Уж он-то думал. Да еще как.

А пару месяцев назад она объявила, что выходит замуж, – поворот невероятный (прямо скажем, абсурдный), Джексон заподозрил, что она шутит. Когда-то он думал, будто ему найдется место в ее будущем, а тут раз – и он вышвырнут в ее прошлое. Они не встретились, миновали друг друга в ночи, устремились в разные гавани. Та, что спаслась. Жаль. Он желал ей всего наилучшего. Ну как бы.

Какая ирония – Джулия и Луиза, женщины, с которыми в последние годы он был близок, обе внезапно выскочили замуж, и обе – не за него.

Они промчались мимо станции, Джексон попытался разобрать название и не успел.

– Где мы? – спросил он женщину в красном.

– Не разглядела, простите. – Она выудила из сумочки зеркальце, повозила помадой, растянув губы, затем оскалилась, проверяя, нет ли пятен на зубах.

Джексонов костюмированный сосед на миг напрягся и прекратил стучать по клавиатуре, слепо уставился в экран, не смея взглянуть на женщину, но не в силах не глядеть. В недрах костюма кратко вспыхнул и замерцал некий животный инстинкт, однако, видимо, выгорел тотчас: костюм слегка ссутулился и продолжил печатать.

Женщина в красном провела языком по губам и улыбнулась Джексону. А теперь что? Подаст знак – кивнет в сторону туалетов, ожидая, что он почапает за ней, протиснется мимо пустоглазых солдатиков и возьмет ее, напористо тычась, прижав к маленькой раковине, заляпанной мылом и грязью, торопливо уронив штаны неприличной лужей вокруг лодыжек. Распутен я и похотлив – не в силах жить без жены[59]59
  Слова Фауста из «Трагической истории доктора Фауста» (ок. 1588–1589) английского поэта и философа Кристофера Марло (1564–1593). Здесь и далее – акт II, сц. 1. Пер. Е. Бируковой.


[Закрыть]. Вспомнил, как Джулия играла Елену в минималистской постановке «Трагической истории доктора Фауста» над прокуренным лондонским пабом. Что соблазнит – и соблазнит ли что-то – его, Джексона, продать душу дьяволу или, собственно, кому угодно? Спасение жизни, пожалуй. Его ребенка. (Его детей.) Пойдет он за женщиной в красном, если та подаст знак? Хороший вопрос. Он не был, что называется, неразборчив (и ни единожды не изменял – святой, можно сказать), но он мужчина и хватает, что под руку подвернется. О Человек, имя тебе – Глупость.

Он взглянул на ее отражение в темном стекле – женщина невинно читала свою макулатуру. Может, она и не намекала вовсе, может, у него от вагонной вони разыгралось воображение. Слава богу, экзамен отменился.

Джулия делала это в вагонных туалетах с незнакомцами, а однажды в самолете – впрочем, будем честны, с ним, не с чужаком (тогда он чужаком не был – теперь все иначе). Джулия объедалась жизнью до отвала, потому что знала, какова альтернатива, – о хрупкости жизни ей постоянно напоминал список мертвых сестер. Хорошо, что у Джулии сын, а не дочь, – может, за сына она будет меньше беспокоиться.

А теперь у Амелии, единственной оставшейся сестры, обнаружили рак, и сейчас ей «выкорчевывают» груди, как выразилась Джулия. Они коротко поговорили по телефону – Джексон хотел удостовериться, что Джулии не будет дома, когда он приедет на север к своему ребенку. Их ребенку.

– Бедная, бедная Милли, – сказала Джулия, задыхаясь больше обычного. От горя у нее обострялась астма.

Как-то раз, во времена, счастливее нынешних, они с Джулией поехали отдыхать – Джексон уже забыл куда, но помнил картину какого-то итальянца эпохи Возрождения, о котором никогда не слыхал: на картине была святая Агата – она воздевала блюдо, а на блюде лежали ее отрезанные, но по-прежнему великолепные груди, и она походила на официантку с бланманже. Ни намека на пытки, что предшествовали этой ампутации, – изнасилование, дыба, голод, тело на горящих углях. Со святой Агатой Джексон свел близкое знакомство – когда матери диагностировали рак груди, который в итоге ее и прикончил, она часто молилась святой Агате, покровительнице больных.

От размышлений его оторвала старуха: она внезапно пожелала выяснить, проехали ли они уже Ангела Севера[60]60
  Ангел Севера – стальная фигура ангела на холме возле Гейтсхеда (20 м высотой, размах крыльев – 54 м), творение британского скульптора Энтони Гормли.


[Закрыть] и увидит ли она его в темноте. Джексон растерялся – что ей сказать? Как сообщить, что она едет не туда, что это поезд на Лондон, она вытерпела несколько часов в тесноте и мерзости, а теперь придется развернуться и терпеть снова. Следующая остановка, наверное, в Донкастере или, может, Грэнтаме, где родилась Эта Женщина, та самая, что собственноручно уничтожила Британию. («Господи боже, Джексон, кончай», – сказала в голове его бывшая жена.)

– Мы едем не туда, – мягко сказал он.

– Мы едем туда, – ответила старуха. – Куда ж мы, по-вашему, едем?

Он уснул. Когда проснулся, костюм все стучал по клавишам. Джексон проверил сообщения – ничего не пришло. Мимо промелькнула станция, и старуха самодовольно посмотрела на Джексона.

– Данбар, – объявила она, точно старая прорицательница.

– Данбар?

– Поезд идет до Уэверли.

Слегка из ума выжила бабушка, решил Джексон. Если, конечно…

Женщина в красном склонилась через стол, явив взору ценителя тучные здоровые груди, и сказала:

– У вас время есть?

– Время? – повторил Джексон. (На что время? На перепихон в вагонном туалете?)

Она постучала по запястью – подчеркнуто, для тупиц.

– Время не подскажете? Сколько времени?

Ах, время. (Идиот.) Он глянул на «Брайтлинг» и удивился: почти восемь, оказывается. Они уже должны быть в Лондоне. Если, конечно…

– Без десяти восемь, – сказал он женщине в красном. – Куда этот поезд идет?

– В Эдинбург, – ответила она, и тут какой-то парень, шатко петлявший по вагону, споткнулся и спикировал на Джексона, сжимая банку лагера, будто она убережет его от падения; Джексон вскочил – не столько парню помочь, сколько спастись от пивного душа.

– Осторожнее, сэр, – сказал он, машинально включив властный тон, и всем весом подпер парня, чтобы больше не падал. Вспомнил сегодняшнюю овцу.

Пьяный оказался податливее. Туманно уставился на Джексона, сбитый с толку «сэром»: будут бить? не будут бить? Вероятно, до сего дня к нему так вежливо обращались одни полицейские. Он открыл было рот, но язык заплетался, вышла невнятица, и тут вагон внезапно дернуло, парень рыбкой нырнул вперед, а Джексон не успел его поймать, как ни махал руками.

Эта неожиданная запинка в движении несколько встревожила пассажиров, однако вскоре тревогу сменило облегчение.

– Что это было? – спросил кто-то, а кто-то другой рассмеялся:

– Рельсы посыпали не теми листьями.

Очень по-британски. Больше всех психовал костюм.

– Все будет хорошо, – сказал Джексон и тотчас подумал: «Не искушай судьбу».

Джулия верила в мойр (откровенно говоря, она верила во что ни попадя). Верила, что мойры «следят за тобой», а если нет, значит наверняка тебя ищут, так что внимания лучше не привлекать. Как-то раз они застряли в пробке, опаздывали на паром, и Джексон сказал:

– Нормально, должны успеть. – А Джулия рядом нарочито пригнулась, будто в нее стреляют, и прошипела:

– Тсс, они услышат.

– Кто услышит? – удивился Джексон.

– Мойры. – (Джексон даже глянул в зеркало – может, эти Мойры в машине позади сидят.) – Не искушай их, – сказала Джулия.

А однажды самолет трясла турбулентность, Джексон взял Джулию за руку, сказал:

– Скоро закончится, – и получил такой же спектакль, будто мойры сидели на крыле 747-го.

– Прячься и не высовывайся, – велела Джулия. Джексон невинно осведомился, правильно ли он понимает, что мойры – это фурии, а Джулия мрачно ответила: – Даже и думать об этом забудь.

Сейчас вспомнишь – поразительно, сколько они с Джулией путешествовали. То самолет, то поезд, то корабль. После их разрыва Джексон толком нигде не бывал – так, иногда перескакивал Ла-Манш, ездил в свой домик на юг Франции. Дом он продал, сегодня деньги должны прийти на счет. Франция хороша, но что уж душой кривить – он там не дома.

Черт с ними, с мойрами, гораздо интереснее, куда же он едет. В Эдинбург, значит? Это поезд не до Кингз-Кросс – поезд с Кингз-Кросс. Права была любительница прогулок. Он едет не туда.

Satis[61]61
  Зд.: вполне (лат.).


[Закрыть] дом

Когда Реджи добралась до обшарпанного дома в Масселборо, мисс Макдональд открыла дверь и воскликнула: «Реджи!» – как будто не ожидала, хотя каждую среду происходило одно и то же. Раньше мисс Макдональд гордилась тем, что ее ничем не удивить, а теперь изумлялась простейшим вещам («Ты посмотри, какая птичка!.. Это что – самолет?»). Левый глаз налился кровью, точно в мозгу взорвалась красная звезда. Еще подумаешь, не лучше ли броситься в водяную пустоту и выписаться отсюда пораньше.

В доме – ни малейших признаков наступающего Рождества. Может, религия мисс Макдональд Рождества не приветствует?

– Еда на столе, – сказала мисс Макдональд.

Каждую среду они ужинали и пили чай, затем мисс Макдональд ехала через весь Масселборо (спаси господи всех, кто повстречается ей в пути) на очередные «Исцеление и молитву» (от которых толку чуть, что уж врать-то), а Реджи делала домашнее задание и присматривала за Банджо, престарелой учительской собачкой. Потом мисс Макдональд возвращалась, вся из себя намоленная и исполненная духа, и проверяла домашнее задание за чаем: ей доставалось печенье для «улучшения пищеварения», а Реджи – карамельные вафли, специально для нее купленные.

Неизвестно, хорошо ли мисс Макдональд стряпала до того, как осатанелая опухоль взялась глодать ей мозг, но теперь стряпня не удавалась. «Ужин» обычно состоял из переваренных макарон с сыром или клейкого рыбного пирога, а после мисс Макдональд с трудом выволакивалась из-за стола и говорила: «Десерт?» – как будто сейчас предложит шоколадный чизкейк или крем-брюле, хотя неизменно подавала обезжиренный клубничный йогурт, а потом с таким участием наблюдала, как Реджи ест, что та ежилась. Мисс Макдональд ела мало – ее саму съедало заживо.

Мисс Макдональд за пятьдесят, но она никогда не была молода. В школе выглядела так, будто гладит одежду каждое утро, и безрассудства за ней не водилось (напротив), а сейчас всей душой приняла какую-то чокнутую религию, одевалась так, что еще чуть-чуть – и нищенка, а дом ее погряз в убожестве по самую крышу. Готовлюсь к концу света, говорила мисс Макдональд. Непонятно, думала Реджи, как можно подготовиться к такому событию, и, кроме того, если конец света не наступит в ближайшее время, маловероятно, что мисс Макдональд светит его застать.

Сегодня на ужин была запеканка из спагетти. Мисс Макдональд раздобыла рецепт, от которого настоящие спагетти из пакета на вкус становились как из банки, – уже достижение.

За спагетти мисс Макдональд несла околесицу про «вознесение» и вслух размышляла, случится оно до или после «скорбей» – «скорбинок», звала она их с уютной фамильярностью, будто кары, страдания и конец последних дней досадны не более, чем автомобильная пробка.

Пусть и несколько запоздало, религия ввела мисс Макдональд в общество; церковь ее (также известная как «малахольная секта») воодушевленно кормила гостей чем бог послал и устраивала безрадостные барбекю. Реджи несколько раз там бывала, страшно мучилась и обугленные подношения дегустировала с опаской.

Мисс Макдональд принадлежала к Церкви Грядущего Вознесения и сама была «к вознесению подготовлена», о чем сообщала весьма самодовольно. Она была из предскорбящих («предскорбов») – она пулей взлетит на небеса бизнес-классом, в то время как на всех прочих, включая Реджи, обрушатся бичи Божьи и всякие бедствия («Семьдесят недель, Реджи»). Ну то есть жизнь как жизнь. Были еще послескорбящие, которым придется дожидаться конца бедствий, но эти на небо не попадут, а войдут в Царство Божие на земле, «в чем и суть», поясняла мисс Макдональд. Средьскорбящие тоже были – из названия понятно, что они взлетят посреди всей этой неразберихи. Итог один: мисс Макдональд спасена, а Реджи нет.

– М-да, боюсь, ты отправишься в ад, Реджи, – молвила мисс Макдональд, благосклонно улыбаясь.

Утешает одно: в аду не встретишь мисс Макдональд, некому будет гундеть про переводы Реджи из Вергилия.

Всякую ужасную трагедию, от крупных (рухнул самолет, взорвалась бомба) до мелких (мальчик упал с велосипеда и утонул в реке или умер во сне младенец дальше по улице), мисс Макдональд списывала на «промысел Божий».

– Неисповедимы дела Его, – мудро кивала она, глядя по телевизору, как люди разбегаются с места катастрофы, будто у Бога секретная контора, промышляющая человеческим горем. Один Банджо умел разбередить чувства мисс Макдональд. – Надеюсь, он умрет первым, – говорила она.

Будет, значит, гонка – мисс Макдональд против бестолкового неотесанного терьера. Удивительно, сколько слезливой материнской любви изливала мисс Макдональд на Банджо, но, с другой стороны, Гитлер тоже свою собачку любил. («Блонди, – говорила доктор Траппер. – Ее звали Блонди».)

Собака мисс Макдональд уже готова была протянуть ноги – буквально; порой у Банджо отказывали задние лапы, и он шмякался на пол, совершенно ошарашенный своей внезапной неподвижностью. Мисс Макдональд тревожилась, как бы он не умер в одиночестве, когда она уедет на целительную молитву, и поэтому теперь с псиной дежурила Реджи – мало ли, вдруг он в ящик сыграет. Бывают вечера и похуже. У мисс Макдональд есть телевизор, и он работает – правда, не дорогое кабельное, как у Трапперов, увы-увы, – и можно копаться в книжных шкафах, за хлопоты кормят горячим, и, кроме того, конгрегация (восемь душ) за Реджи молится, а у подобного коня она не намерена инспектировать ротовую полость. Пусть Реджи в эту ерунду не верит – все равно приятно, когда кого-то волнует ее благополучие, даже если оно волнует лишь малахольную паству, которая единодушно жалела Реджи, бедную сироту, что Реджи только устраивало – чем больше народу ее жалеет, тем лучше. Кроме доктора Траппер. Перед доктором Траппер Реджи хотела представать героически, жизнерадостно компетентной – и больше никакой.

Когда йогурт был церемонно прикончен, мисс Макдональд вскричала:

– Боже, ты только посмотри, сколько времени!

Нынче время удивляло ее то и дело: «Шесть часов? Да что ты!» – или: «Восемь? Я думала, уже десять» – или: «Надо же, как поздно!» Так и видишь: кары Господни, скорби, а мисс Макдональд поворачивается к Реджи и изумленно вопрошает: «Уже конец света? Не может быть!»

Вероятно, где-то проходит лотерея (томбола, предполагала Реджи) – Бог выбирает, как ты умрешь: «Этому сердечный приступ, этой рак, ну-ка, ну-ка, а страшные автокатастрофы у нас в этом месяце уже были?» Не то чтобы Реджи верила в Бога – но временами занимательно фантазировать. Небось однажды утром Бог встал с постели, раздвинул занавески (этот воображаемый Бог был домоседом) и подумал: «Сегодня, пожалуй, утопление в гостиничном бассейне. Давненько мы никого не топили».

Церковь Грядущего Вознесения была самодельной религией – стайка людей, которые мыслили возможным немыслимое. У Церкви даже не было помещения – они проводили службы у членов общины по очереди. На службы Реджи ни разу не ходила, – вероятно, они сильно смахивали на ужины-чем-бог-послал: все вдумчиво дискутируют о позициях диспенсационалистов и футуристов[62]62
  Диспенсационализм – христианская философская традиция, теологическое толкование исторического процесса, согласно которому в разные периоды своей истории человечество жило в соответствии с разными Божественными откровениями, т. е. договор человечества с Богом менялся от периода к периоду; теория диспенсации отчасти отражена в некоторых протестантских течениях. Футуристическое течение в христианстве трактует Откровение Иоанна Богослова, Книгу пророка Даниила и некоторые другие пророчества как прорицания, которым еще предстоит сбыться (в отличие от ряда других философских христианских направлений, чьи сторонники полагают, что описанные в этих книгах события уже произошли).


[Закрыть], передавая по кругу тарелку инжирного печенья. Вот только Банджо, который при виде печенья исходил слюной и скулежом, на службы, в отличие от ужинов, не брали.

– Господь не благословил меня детьми, – однажды сказала мисс Макдональд, – зато у меня есть малка собачка. И еще, конечно, ты, Реджи, – прибавила она.

«Это ненадолго, мисс Мак», – сказала Реджи. Да нет, не сказала, конечно. Хотя это правда.

Ведь ужас-то в чем: у Реджи, кроме мисс Макдональд, на этом свете нет другой семьи. Уж какая семья ни есть. Реджи Дич, приходская сиротка, бедняжка Дженни Рен[63]63
  Дженни Рен, она же Фанни Кливер – персонаж романа Чарльза Диккенса (1812–1870) «Наш общий друг» (1864–1865), умная, добрая и заботливая кукольная швея-калека.


[Закрыть], малютка Реджи, малолетнее диво.

Реджи помыла посуду и убрала в кухне самую грязь. От раковины аж воротило – в сток забились гниющие объедки, старые чайные пакетики и сальная тряпка.

Видимо, никто не проинформировал мисс Макдональд о том, что нет благочестия лучше чистоты. Реджи залила отбеливатель в чайные кружки и оставила отмокать. На кружках мисс Макдональд было написано всякое: «Все дело в Иисусе», «Бог смотрит на тебя» – это вряд ли, считала Реджи, наверняка у него найдутся дела поважнее. У мамули была кружка со свадьбой Чарльза и Дианы – кружка прожила дольше их брака. Принцессу Ди мамуля боготворила и часто оплакивала ее гибель. «Умерла, – говорила мамуля, недоуменно тряся головой. – Раз – и нету. Столько трудилась – и все зазря». Поклонение Диане практически заменяло мамуле религию. Если б Реджи пришлось выбирать, чему поклоняться, она бы тоже предпочла Диану – настоящую, Артемиду, богиню бледной луны, богиню охоты и целомудрия. Тоже могущественную девственницу. Или Афину, что сверкает очами, мудрую и отважную воинственную деву.

С таким знанием античности мисс Макдональд могла бы выбрать пантеон поинтереснее – Зевса, что швыряет копья молний, или Феба-Аполлона, что гонит по небу рьяных коней. Или, если принять во внимание грибницу опухоли, Гигею, богиню здоровья, и бога исцеления Асклепия.

Реджи рассортировала мусор по ведрам – красному, синему и коричневому. Мисс Макдональд переработкой отходов не интересовалась – менее зеленого человека на планете небось и не сыскать. Сохранять землю нет смысла, любезно поясняла мисс Макдональд, потому что Страшный суд произойдет, лишь когда на планете будет уничтожено все – все деревья, все цветы, все реки. Все до последнего орлы, совы и панды, овцы в полях, листья на ветках, солнечный восход, олений бег по лесу[64]64
  Цитата из английского народного рождественского гимна «Остролист и плющ» (The Holly and the Ivy).


[Закрыть]. Всё-всё. И мисс Макдональд не терпелось это увидеть. («Да уж, странный у нас мирок», – сказала бы мамуля.)

Решено: Реджи создаст собственную религию. И эта религия все будет сохранять, а уничтожать ничего не будет; в ней мертвые станут перерождаться – и отнюдь не символически, – а всем прочим не придется умирать. И тогда мамуля будет вновь сидеть на диване, смотреть «Отчаянных домохозяек» и доедать кукурузные чипсы из пакета. Но никакой Гэри лапать ее не будет – только мамуля и Реджи. Вместе навеки.

Так оно и было, мамуля и Реджи, долго-долго – ну, Билли тоже, но Билли ведь не станет сиднем сидеть, есть, болтать и смотреть телевизор (большой вопрос, чем Билли занимался вместо этого), а потом явился Мужчина-Который-Был-До-Гэри, и он оказался «редким скотом», сказала мамуля (и женатым к тому же), а потом явился «настоящий мужик» Гэри, и мамуля стала говорить «мой дружок то» и «мой дружок сё», и вот они уже занимаются сексом, а все мамулины подруги желают забежать в гости и об этом поболтать. Мать форсила, хихикала: «Трижды за ночь!» – и подруги визжали от восторга и расплескивали вино.

В отличие от Мужчины-Который-Был-До-Гэри, Гэри не был скотом – туша и туша, до (и после) знакомства с мамулей целыми днями в грязных джинсах торчал на задах мотомастерской и с оравой таких же Гэри трепался о том, как выиграет в лотерею и купит «Харлей-Дэвидсон 883L спортстер». Мамулю он обхаживал, покупая дешевые тепличные розы в «Шелл» и шоколадное ассорти «Селебрейшнз», а когда Реджи возмущалась столь банальной романтикой, мать отвечала: «Я-то не жалуюсь» – и щупала тонкую серебряную цепочку с медальоном-сердечком, которую Гэри купил ей на день рождения.

Гэри собирался на две недели свозить мамулю в Испанию («Льорет-де-Мар – ну ты подумай, Реджи, а?»). Мамуля не бывала в «нормальном взрослом» отпуске с 1989-го, когда ездила на Фуэртевентуру, так что Гэри мог отправить ее хоть в лагерь Батлина в Скегнесс – мамуля все равно была бы благодарна. Как-то раз она возила Реджи и Билли в Скарборо, но отпуск был подпорчен, когда среди ночи Билли исчез из гостиницы и наутро был отконвоирован обратно полицейским: братец нахлестался лагера, и его, вусмерть пьяного, нашли на Променаде. Было ему тогда двенадцать лет.