Текст книги "Жемчужина Санкт-Петербурга"

Его длинный прямой нос сморщился, Йенс фыркнул. И тогда она добавила:

– Я ничего не смыслю в химии и биологии, хоть они и нужны мне, но в звездах я разбираюсь.

Она надеялась, что это рассмешит его, но вместо этого он уставился на нее непонимающе.

– Простите, но зачем вам химия и биология?

– Я собираюсь стать санитаркой.

Он не рассмеялся, и за это она была благодарна ему.

Пока Йенс бродил взглядом по ее лицу, она не могла понять, что творится за его зелеными глазами. Она лишь видела, что дыхание его сделалось тяжелее.

– У меня есть друг, врач, – произнес он осторожно. – Он как-то говорил мне, что для того, чтобы стать санитаркой, нужно быть очень сильным человеком. Кровь, раны… К тому же для этого нужно тяжело работать.

– Я работаю.

Губы его медленно растянулись в улыбку. Один их уголок поднялся выше другого.

– Не сомневаюсь в этом.

– Я при виде крови не упаду в обморок. И я могу быть жесткой.

– Над последним вам, наверное, еще стоит немного поработать.

– Поверьте, это так.

Он не стал возражать. Гордо подняв голову, она развернулась и быстро пошла к дворцу.

– Валентина!

Она обернулась. Он стоял на том же месте, высокий и прямой, как мачта на боевом корабле викингов. Ночной воздух кружил вокруг него снежинки. Холодный ветер подул в лицо девушки.

– Я могу вас навестить?

– Можете. – Она даже не сделала вид, что задумалась.

– Сегодня был чудесный вечер.

– Вам и выстрелы понравились?

– Особенно мне понравились выстрелы.

Она поняла, что он хотел этим сказать.

Огромные жаровни, полыхавшие во дворе Аничкова дворца, выбрасывали в темноту высокие языки пламени, окрашивая все вокруг в ядовитый оранжевый цвет. Сотни кучеров с замерзшими бородами, наслаждаясь благодатным теплом, грели руки и отходили от жаровен, недовольные, по зову своих хозяев, покидавших бал.

Аркин какое-то время смотрел на собольи шубы и диадемы, то и дело мелькавшие на ступенях дворца. Такие дорогие, такие яркие, такие бесполезные. Все это бабочки, которым в скором времени предстоит быть раздавленными. Но что ждет таких женщин, как жена Сергеева? Даже беременной ей приходится гнуть спину ради каких-то грошей, которых едва хватает на то, чтобы сводить концы с концами. Неужели ни у одной из этих бабочек нет совести? Впрочем, в тот вечер его интересовали не женщины. Он пришел сюда ради того, чтобы найти определенного мужчину.

Премьер-министра Столыпина.

Аркин был в шоферской форме, хоть министр Иванов и не присутствовал на балу. Форма делала его незаметным среди остальных шоферов и кучеров, а ему необходимо было оставаться одной из ночных теней, которые витают над скованной толстым голубым льдом Невой.

Встреча на лесной опушке обеспокоила его. Что это было? Знамение? Указание на то, что сегодня все пойдет не так, как задумано? В эту ночь впервые посторонние застали их за перевозкой оружия, и он с трудом заставил себя сдержаться, чтобы не убить их. Обширные открытые пространства всегда заставляли его нервничать. Два быстрых выстрела, два тела на снегу, и никаких свидетелей. Но полиция наверняка стала бы искать их и наткнулась бы на следы телеги в лесу. Нет. Парочки выстрелов в воздух над головой лошади было вполне достаточно. И все же… Аркин стиснул зубы и сказал себе, что не верит в знамения.

По группкам, сгрудившимся у жаровен, пробежал благоговейный шепот. Виктор только того и ждал. Он тут же молча двинулся к дворцу. Какая-то важная персона выходила из здания. Персона до того важная, что все измученные холодом и ожиданием кучера опустили бутылки с водкой и разом повернули головы в одном направлении. На ступеньках показалась высокая фигура премьер-министра Петра Столыпина в сопровождении двух молодых мужчин в яркой форме и смеющейся красивой молодой женщины с очень светлыми, почти белыми волосами. До этих троих Аркину не было дела. Он видел только Столыпина.

Аркин потянул руку к мешку, прикрепленному к его ремню под пальто. Это политика, твердил он про себя. Политика, и ничего больше. Этот человек насаждает в России террор. Шестьдесят тысяч. Шестьдесят тысяч! Стольких политических заключенных он казнил или отправил на каторгу за первые три года на своем нынешнем посту. Еще тысячи крестьян были осуждены военно-полевыми судами после столыпинского указа о разрушении коллективного землевладения. Сотни газет и профсоюзов закрывались из-за того, что их цели не совпадали со столыпинскими.

Премьер-министр утверждал, что воюет против революции, и это больше всего не давало покоя Аркину. Не имело значения, сколько раз Столыпин заявлял, что он сторонник реформ, и сколько лжи слетело с его языка. Главным была его уверенность в том, что единственный путь вперед пролегал через репрессии. Аркин ежедневно видел вокруг себя результаты его политики. Он слышал крики, раздававшиеся по ночам, видел людское горе. Но сегодня он, простой механик, сослужит службу России. И если погибнет сам…

Он поежился и остановился в густой тени рядом с большим автомобилем. Засунув руку в мешок, Аркин поджег запал. В ту же секунду сердце его зашлось барабанной дробью. Он знал, что у него осталось ровно две минуты. Сто двадцать секунд. Не больше.

Это политика.

Но вдруг откуда-то из глубин памяти всплыл образ отца, честного и гордого земледельца, заспорившего как-то с высоким и могучим, как медведь, человеком, приехавшим из города с обращением на сельскую сходку. Этим высоким человеком был Столыпин. Потом ему вспомнились алые струйки крови, стекавшие по рассеченной плоти в грязь, и отцовские пальцы, сжавшиеся от невыносимой боли, и его спина, выгибавшаяся мостом при каждом ударе кнута. Стыд, не за себя, а за отца, никогда не покинет его.

Это только политика.

Ни для кого не было секретом, что премьер-министр Столыпин постоянно носит на себе броню и не показывается на люди без телохранителей, потому что на его жизнь уже не раз покушались. Аркин увидел телохранителей сразу, они, как тараканы, окружили подлетевшую к дворцовой лестнице карету, запряженную парой лошадей, тяжело дышавших на морозном воздухе. Аркин ожидал, что будет подан автомобиль, но для его плана это не имело значения. Молодые люди, сопровождавшие премьер-министра, один за другим сели в карету, пока слуги очищали путь, расталкивая кучеров и водителей. Сновавшие рядом другие экипажи и машины объезжали премьерскую карету стороной.

Сто секунд.

Из мешка в руке Аркина раздалось шипение, догоревший фитиль наполнил воздух запахом жженой ткани. Когда Столыпин сел в карету, его охранники расслабились и пошли вперед, к лошадям. Аркин скользнул к карете, оставаясь незаметным в ее густой тени, бросил мешок под колеса и быстро сделал шаг назад.

Семьдесят пять секунд.

Не произнося ни звука, он мысленно отсчитывал секунды.

– Эй, ты!

Чья-то рука схватила его за плечо, и сердце Аркина остановилось. Пот выступил у него на спине. Он повернулся и увидел нависшего над ним огромного гвардейца.

– Что вам? – резко бросил Аркин, дивясь тому, что голос не подвел его и не дрогнул. – Я спешу. Мой господин велел подать машину.

Гвардеец, увидев шоферскую форму Аркина, произнес:

– Тебя как зовут?

– Григорьев.

– Так вот, Григорьев, скажи своему господину, что ему придется подождать, пока…

Но Аркин уже не слушал его. Столыпин стал выбираться из кареты и, обернувшись, крикнул своим оставшимся внутри спутникам:

– Ждите здесь! Хочу напомнить великому князю Михаилу, что завтра мы едем кататься верхом!

Аркин следил за каждым его движением так, будто оно было замедлено во сто крат. Вот блестящая туфля опустилась на красную дорожку, ведущую во дворец; вот рука в перчатке разжалась и снова сжалась; приподнялось плечо; повернулось бородатое лицо…

Шестьдесят секунд?

О Боже! Он сбился со счета.

Аркин попытался вырваться из руки гвардейца, но та держала крепко. Тогда он указал на лошадей перед премьерской каретой, которые кивали черными головами и беспокойно били копытами в снег. Неужели они почувствовали запах сгоревшего фитиля?

– Вам бы нужно помочь успокоить лошадей, а не то карета премьер-министра без него уедет. Не понравится ему это.

Гвардеец мгновенно утратил интерес к Аркину и ринулся вперед. Остальные лошади ржали, пытаясь отступить в темноту, и Виктор бросил быстрый взгляд на темное пространство под каретой Столыпина, но там ничего не было видно.

Тридцать секунд? Или меньше?

Он развернулся и бросился бежать, продолжая отсчет. Сколько он успеет сделать шагов? Тридцать? Будет ли этого достаточно? Перепрыгивая через бордюры, уворачиваясь от прохожих, он вдыхал полной грудью морозный воздух и проклинал Столыпина, проклинал гвардейца.

Проклинал свою удачу.

Он бросился за роскошный «роллс-ройс», массивный, как скала, в тот самый миг, когда стрелка его внутреннего секундомера указала на отметку сто двадцать. Две секунды он просидел там, сжавшись в комок, не думая ни о чем и не слыша ничего, кроме сумасшедшего биения сердца.

Взрыв был такой силы, что показалось, будто он вырвал гигантский кусок из ночи. Яркая вспышка распорола темноту, и ударная волна подбросила вверх тяжелый «роллс-ройс», выбила его стекла и продавила крепкие металлические бока. От невообразимого грохота уши Аркина наполнились пульсирующей болью. Из ночного неба на него посыпались острые, как ледяные кинжалы, осколки стекла. Он заставил себя наполнить сжавшиеся легкие воздухом и подняться, но то, что он увидел на месте взрыва, заставило его пожалеть о том, что он остановился, а не бежал без оглядки.

Крики, тела, кровь наполнили провал в земле, где только что стояла карета. Блестящий алый ручеек пробивался через комья снега на дороге, в воздухе стоял острый запах гелигнита и человеческого страха. Все вокруг воронки было усеяно телами, и те, кто мог удержаться на ногах, в панике разбегались в разные стороны. Аркин почувствовал, что к его горлу подступила тошнота. Прямо перед ним на земле лежали две прекрасные лошади, которые были впряжены в карету Столыпина. Одна была очевидно мертва. Задняя часть ее тела была перекручена под немыслимым углом. Вторая же лишилась обеих задних ног, но осталась жива. Не имея возможности подняться, она лежала и кричала. Люди в форме бегали вокруг, размахивая оружием и хватая всех, кто попадался под руку. Аркину захотелось раствориться в темноте, броситься бежать – подальше от этой кровавой вакханалии, от могучего человека, стоявшего, точно сам дьявол, на верху дворцовой лестницы и ревевшего от ярости. Премьер-министр Петр Столыпин выжил.

Проклиная его, Аркин выхватил из-за пазухи пистолет, не думая об опасности, бросился к лошади и пустил ей пулю в голову. Умирая, животное, точно от удивления, распахнуло карие глаза и дернуло передними ногами. По щекам Аркина покатились слезы.

Неудача как будто наполнила его разум серым пеплом.

– Ты молодец, Виктор.

Эти слова ничего не значили для него. Аркин покачал головой.

– Нет.

– Виктор, это станет предупреждением царю. Отныне он будет вести себя осторожнее. Ты вселил страх и в него, и в его правительство. Теперь они убоятся отклонять наши требования…

– Вы забываете о главном, отец Морозов. Столыпин все еще жив.

– Я знаю. – Священник положил руку на плечо Аркина, и его терпеливый взгляд, казалось, проник в самую душу. – Тебе дóлжно радоваться тому, что именно ты нанес удар ради нового мира, который мы строим. И ты, и я – мы оба знаем: для того чтобы построить новый мир, необходимо смести старый.

– Столыпин этого так не оставит. – Глаза Аркина потемнели. – Это означает еще больше смертей.

– Это та цена, которую нам придется заплатить.

– Скажите, святой отец, как такое допускает ваш Бог? Как вы сочетаете религиозность с метанием бомб? О чем вы молитесь каждый вечер?

Священник взялся за висевший у него на шее старый потертый крест и поцеловал его. Потом подался вперед и приложился губами ко лбу Аркина. Губы были холодными, и Аркин против воли почувствовал, как вместе с дрожью успокаивающая прохлада опустилась по костям черепа к горящему внутри него спутанному клубку.

– Война, которую мы ведем, справедлива, – убежденно ответил Морозов. – И никогда не сомневайся в этом, ибо то есть священная битва Господня за спасение народа российского. Господь – наш столп огненный ночью и столп облачный днем. На нас броня праведности.

Виктор Аркин отвернулся.

– Нас будут искать. – Он обвел рукой подвальное помещение. – Вам нужно отсюда уезжать, немедленно.

– Я вернусь в свою деревню. Это недалеко от города, так что я, если будет нужно, смогу быстро приехать. А что ты, Виктор, думаешь?

– Я останусь при своем министре. После покушения на премьера он будет злиться, а он, когда злится, теряет осторожность. Для него я ничто, шоферская форма, пустая внутри, поэтому в машине он вслух говорит такие вещи, которые должен был бы держать в голове.

– Как я уже говорил, Виктор, Господь на нашей стороне.

Аркин взял со стола шапку и направился к двери.

– Вы же знаете, что в конце концов нам придется убить их всех, – негромким голосом обронил он, – даже женщин и детей.

– Смерть есть начало нового. Воспринимай это так. Для них это станет началом вечности, а для остальных – зарождением справедливого и достойного мира. Это будет рай земной.

Аркину представились большие карие глаза и мягкие пухлые губы. «Выполняйте свои обязанности», – сказала она в машине, когда на Морской улице к ним приближались забастовщики. Спокойная, как кот на солнышке. А сестричка ее сидела рядом с ней и таращила на них голубые глазки, как ребенок в кондитерской лавке.

Всех. Всех их в расход. Ничего, этот день уже не за горами. Когда он взялся за ручку двери, рука его задрожала.

12

Наверху, в коридоре с высоким потолком, было холодно. Ветер грохотал черепицей, пытаясь пробраться в дом через мансарду. Валентина прислушалась и уловила завывание ветра, похожее на прилетевший из леса стон. «Мы с вами поладим», – сказал он тогда. Она улыбнулась и вспомнила его пальцы, сжимавшие поводья, запах его пальто. Его ладонь у себя на затылке. «Я могу вас навестить?»

Под дверью Кати не было полоски света, но Валентина все равно открыла ее и проскользнула внутрь. В темноте она беззвучно скинула танцевальные туфли, приподняла уголок одеяла и юркнула в теплую постель.

– Катя, – прошептала она.

Девушка обняла неподвижную фигуру и прижала сестру к себе. Переплела ноги и уткнулась щекой в ее плечо. Так она пролежала несколько минут, пока не ощутила запах. Тошнотворный, похожий на медь запах, знакомый ей слишком хорошо. Она тут же села.

– Катя.

Ответа не последовало. И только сейчас она почувствовала влагу. Вся ее рука была мокрой.

– Катя!

Она развернулась и стала лихорадочно нащупывать лампу на столике у кровати. Наконец свет загорелся. Вся рука была ярко-красной.

– Нет! Катя!

Сестра ее мирно лежала на спине. В ее запястье, как нож в куске сыра, торчали длинные ножницы. Все вокруг было в крови. Простыня полностью пропиталась алым. Кровь продолжала течь из небольшой рваной раны. Валентина выпрыгнула из кровати, сорвала с висевшего на стуле Катиного пеньюара пояс и туго перевязала поврежденную руку над самым локтем. Кровь потекла медленнее. Девушка затянула крепкий узел. Красный поток превратился в тонкую струйку. Лицо Кати было таким же белым и безжизненным, как подушка, на которой покоилась ее голова. Лишь в светлых волосах, казалось, сохранилась жизнь. Глаза были закрыты.

– Катя. – На короткий миг Валентина прижала к себе сестру. – Зачем?

Сердце отчаянно заныло у нее в груди, когда она прижалась губами к холодной Катиной щеке. Потом она побежала за сестрой Соней.

Валентина ждала у лестницы, наблюдая за тем, как утро первыми костлявыми пальцами проникает в дом сквозь щели под ставнями. Тонкий луч розового солнечного света отпечатком пальца лег на мраморный, в прожилках пол. Девушка стала смотреть, как он медленно растет, и, когда он размером и контуром стал походить на ребенка, услышала шаги. Кто-то спускался по лестнице, медленно и тяжело, как будто каждый шаг идущему давался с трудом.

– Доктор! – Подняв взгляд, она тревожно всмотрелась в широкое лицо с роскошными бакенбардами и аккуратной бородкой клинышком. – Как она?

Доктор продолжал молча спускаться. От него пахло настойкой опия, на указательном и среднем пальцах правой руки желтели никотиновые пятна, но он был одним из лучших медиков в Санкт-Петербурге – и одним из самых дорогих. Он положил руку Валентине на плечо, точно успокаивая ее.

– Она еще жива. С нею ваша матушка.

Девушка негромко вскрикнула.

– Ваша сестра справится с этим… отклонением, да простит ее Господь. – Он покачал головой и помассировал двумя пальцами переносицу, как будто у него болела голова.

– Она не умрет?

– Нет. Не бойтесь, не умрет она. Благодаря вам. Вы спасли ей жизнь.

– Не умрет.

– Какое-то время она будет очень слаба – потеря крови огромна. Но тут уж мы ничем помочь не сможем. Сходите-ка лучше переоденьте платье. Оно все в крови.

Он снова похлопал ее по плечу, как какое-то норовистое домашнее животное, и пошел через зал к двери. Валентина осталась на месте и посмотрела наверх. Когда лакей открыл перед доктором дверь, тот остановился и повернулся.

– Валентина, подойдите ко мне.

Она неохотно сошла с лестницы и подошла к нему.

– Скажите, барышня, откуда вы знаете, как накладывать жгут?

– Прочитала где-то.

– Что ж, родители будут благодарить Господа за то, что вы вчера вечером зашли к своей сестре. Если бы не вы, она бы уже давно умерла.

Валентина молча посмотрела вверх, на галерею. Пальцы ее дрожали.

– Вы прекрасно остановили кровотечение, моя дорогая. Не хуже любой медицинской сестры.

Эти слова привлекли ее внимание.

– Доктор, а что, если я захочу стать санитаркой?

– Боже, не говорите глупостей.

– Вы не могли бы порекомендовать меня в какой-нибудь госпиталь, чтобы я могла научиться?

– Валентина, сейчас не время шутить.

– Я не шучу.

Он вздохнул и снова потер переносицу.

– Я не сделаю того, о чем вы меня просите. У ваших родителей и без того хлопот хватает. – Он поднял руку, чтобы снова потрепать ее по плечу, но она отошла от него на шаг. – Эта глупая идея появилась у вас из-за… – Он помахал в воздухе рукой, подбирая слова. – Из-за этой ошибки вашей сестры.

– Так вы не поможете мне?

– Нет, разумеется. Лучше ступайте к матери да успокойте ее, чем думать о таких глупостях. Работа санитаркой не для таких, как вы.

– Почему?

– Выбросьте это из головы. Вам прекрасно известно почему.

Он надел пальто и решительным шагом вышел из дома. Валентина, почти неслышно ступая босыми ногами, бросилась к лестнице.

– Думаю, на сегодня нам хватит несчастий бедного мистера Рочестера. Давай лучше поговорим о тебе, – сказала Валентина, откладывая книгу.

Она сидела на краю Катиной кровати и вслух читала «Джен Эйр». Это был один из любимых романов сестры. Валентина часто видела, как Катя перелистывала его, и всякий раз замечала, что глаза у нее при этом горели ярче обычного и наполнялись отчаянием.

Катя с вызовом посмотрела на сестру. Щеки ее чуть порозовели.

– Давай не будем, – коротко произнесла она.

– Но тебе все равно придется мне рассказать, милая сестренка.

– Я уже все рассказала.

– Нет. По-настоящему, всю правду.

– Все, что я тебе говорила, – это все правда. Я устала. Я почувствовала, что больше не выдержу. – Она прикрыла глаза рукой. Бледными пальцами с мягкими белыми ногтями она закрывалась от всего мира. – Больше не выдержу всего этого.

Валентина нежно отвела ее руку.

– И меня?

Голубые глаза наполнились слезами.

– Так нечестно.

– Ты тоже поступила нечестно.

– Я знаю.

Валентина подсела ближе к сестре и обняла за плечи. Погладила забинтованную руку.

– Расскажи про бал, – попросила Катя.

– Там было скучно. Слишком много военных. Слишком много тестостерона.

– Что это?

– Это то, что мужчины используют вместо духов.

Катя усмехнулась.

– Ты так много знаешь.

– Нет, я просто пролистала несколько книг по медицине. – Она повернулась, положила палец под подбородок Кате и повернула к себе ее лицо. – Все из-за этого? Из-за этого бала, да?

Сестра опустила глаза, но Валентина молча ждала ответа.

– Я думала, ты найдешь там себе жениха, – сказала она наконец. – Для этого балы и устраивают.

– Ну что ты, глупенькая! Говорю тебе, там было ужасно скучно. Я вообще пошла туда только потому, что мама настояла, ты же знаешь.

Она обеими руками обняла сестру и прижалась к ней, вдыхая запах эвкалиптовой мази, которую Соня втирала ей в кожу. Валентина поцеловала мягкие светлые волосы.

– Я не оставлю тебя, – пообещала она.

– Так ты еще не познакомилась с женихом?

– Нет, конечно же нет. Я просто немного потанцевала. Выпила лимонаду, а потом смотрела на звезды.

– На звезды?

– Да.

– Так ты все-таки встретила кого-то?

Валентина представила себе внимательные зеленые глаза, всматривающиеся в нее. А потом вспомнила серые, холодно глядящие на нее из-за ствола винтовки.

– Нет, – улыбнулась она. – Никого интересного.

Валентина и ее мать, направляясь в книжный магазин, вышли из дому вместе. С темного неба валил густой снег, свинцовые облака низко нависли над городом. В машине Валентина не могла заставить себя оторвать взгляд от затылка водителя. Ей вдруг захотелось ударить в строгие, облаченные в пальто плечи кулаками и закричать: «Ты испугал меня! Испугал так, что из-за тебя я в санях выставила себя дурой! На виду у зеленых глаз!» Ей захотелось спросить: «Что было у вас там, в телеге, под парусиной?»

Но вместо этого, когда он вежливо открыл ей дверцу автомобиля, она посмотрела ему в лицо и произнесла:

– Сегодня ночь будет безлунная. Не то что вчера.

Она заметила неуверенность, появившуюся в его взгляде. От неожиданности он быстро моргнул несколько раз подряд.

Что, нечего теперь сказать про мою задницу? Без винтовки ты не такой уж и храбрый?

Оставив его стоять у машины, она вошла с матерью в теплый книжный магазин на Морской улице. Пусть ждет. Черт бы его побрал, пусть ждет, пока у него не отмерзнут ноги.

– У вас есть книги по инженерному делу?

Валентина говорила тихо, чтобы мать, задержавшаяся в другом конце магазина, не услышала. Приказчик даже немного наклонился к ней, чтобы разобрать ее слова.

– Конечно, есть. Позвольте, я проведу вас…

– Не нужно, просто скажите где. Я сама найду.

Он выполнил ее просьбу, и Валентина торопливо направилась к указанной полке. Она просмотрела названия, но книг оказалось не так уж много: одна по строительству мостов, несколько по горному делу, одна была полностью посвящена возведению московского Кремля. Про туннели не было ничего.

Ну же, выбирай! Скорее!

Ага, вот что-то об автомобилях. Он говорил, что любит копаться в моторах. Пальцы девушки уже легли на кожаный корешок, чтобы снять книгу с полки, но вдруг она увидела имя, написанное на обложке книги, стоявшей ниже. Изамбард Кингдом Брюнель. Она выхватила ее, торопливо подошла к прилавку и заплатила. Приказчик завернул книгу в коричневую бумагу.

– Что это? – раздался любопытный голос матери.

– Биография Брюнеля.

– Кто такой Брюнель, Валентина?

– Один англичанин, – небрежно обронила она. – Смотри, мама, я и Кате книжку купила.

Она показала матери сборник Шарля Бодлера.

– Думаешь, ей понравится? – засомневалась та.

– Да.

– Вы с ней так близки, – тепло улыбнулась Валентине мать. – Я хочу, чтобы ты знала: мы с отцом очень благодарны тебе за то, что ты сделала. За то, что спасла ей жизнь. Ей повезло, что у нее есть ты. – На какой-то миг глаза матери увлажнились, и она прикоснулась к руке дочери, той, в которой она держала книгу для Кати. – И нам с отцом повезло. Это правда, моя дорогая. – Тут, словно устыдившись проявления чувств, она добавила более отстраненно: – Кстати, Валентина, я совсем забыла тебе сказать. Капитан Степан Чернов, тот гусар, с которым ты разговаривала на балу, заходил сегодня утром и оставил карточку. Завтра днем он наведается снова.

По дороге домой Аркин прислушивался к молчанию своих пассажирок. Что-то произошло в книжном магазине. Искра в темных глазах девушки, заставившая его волноваться, исчезла. «Сегодня ночь будет безлунная». Ее слова не шли у него из головы. Но она не могла знать о том, что произошло вчера. Черт возьми, не могла!

Хорошо было бы поговорить с Сергеевым, но после взрыва бомбы ему нужно было сидеть тихо и не высовываться. Тихо. Он погудел клаксоном какой-то повозке, которая перегородила дорогу. Ему нужен был шум. Только шум мог заглушить в его голове другие звуки. Тишина была для него лишь смутным воспоминанием. Тишина теперь была не более чем словом. За рай на земле нужно было заплатить высокую цену, и он был готов к этому… Только по ночам ему было тяжело. Его разум утратил покой.

С заднего сиденья раздался голос. Это мать наконец-то решила чем-то заполнить тишину. Она указала на новую портняжную мастерскую, пообещала дочери, что закажет для нее что-нибудь, и тут же принялась рассуждать о различиях в новомодных фасонах юбок. Слушая ее, Аркин начал понимать, что ему нравится звучание голоса госпожи Ивановой. Голос – самое яркое, что в ней было. Слушая ее голос, он мог представить ее себе спокойной, без обычной настороженности во взгляде. Она не доверяла людям и не доверяла жизни. Но его это не удивляло. Он прекрасно знал, что она чувствует.

Притормозив у какого-то перекрестка на Невском, Аркин отчетливо услышал, как дочь сказала матери:

– Мама, я волнуюсь за папу. Что, если после Столыпина они примутся за остальных министров? Что, если этот взрыв у Аничкова дворца – начало какого-то плана? Они ведь могут опять за папой прийти.

– Валентина, в этом мы с тобой должны положиться на отца. Не вмешивайся. Он не любит этого. В таком деле ему принимать решения, не нам.

– Мама, а ты боишься их, революционеров?

– Нет, конечно. Это же просто сброд. Неорганизованная чернь. К тому же не забывай, что есть армия, которая защитит нас.

– Это такие люди, как капитан Чернов?

– Вот именно. – После нескольких минут напряженного молчания Елизавета добавила: – Прошу тебя, Валентина, будь с ним приветливее.

Аркин, продолжая смотреть на дорогу, представил себе их. Они надеются, что капитан Чернов сумеет их спасти? Пусть надеются.

Аркин проснулся в холодном поту. Кто-то страшно кричал, ревел у него над ухом. Кровать была опутана паутиной, он дергал ногами, пытаясь высвободиться, но ничего не получалось. Паутина оплела его лицо, в кромешной темноте ее нити жгли его кожу, как раскаленные провода. Опять крик. Неужели эта сволочь никогда не заткнется? У Виктора раскалывалась голова, сердце билось так, что желудок словно вывернулся наизнанку, и его стошнило прямо в кровати.

Опять удары. На этот раз другие. Кто-то бил кулаком в стену.

– Да заткнись ты наконец! – Это был голос Попкова.

Только теперь Аркин зажал себе рот, и ужасный крик тут же прекратился. Значит, кричал он сам. Он сел, в темноте спустил ноги с кровати, и прикосновение к холодным половицам привело его в чувство. Он снова оказался в своей тесной комнатке над конюшнями. Аркин отер пот с лица.

Каким нужно быть человеком, чтобы каждую ночь видеть в кошмарных снах убитых им лошадей? А как же люди, которых он погубил? Этот сон возвращался к нему каждую ночь. Каждую ночь он видел черную лошадь с оторванными задними ногами, которая, изгибаясь, пыталась дотянуться большими желтыми зубами до того, что осталось от ее окровавленного тела, чтобы выдавить из себя боль. Ее крики раскалывали ночь пополам.

Где были люди? Почему не было слышно их криков?

Боже правый, в кого же он превращался? Он снял грязную ночную рубашку и встал, дрожа всем телом. Хорошо, что было темно. Темнота нравилась ему. Ему нравилось, как все, что было вокруг, исчезало во мраке. Только будущее продолжало ярко светиться.

13

Сын графини был настоящим храбрецом, этого Йенс не мог отрицать. Любые сложные задачи, которые подбрасывал ему Фриис, он преодолевал не задумываясь. Мальчик не был разговорчивым. Но, если ему приходилось проводить целые дни в заключении под надзором строгого домашнего учителя, разве можно было его винить в том, что он предпочитал держать свои мысли при себе? Впрочем, на улице он позволял себе кричать от радости, когда его маленький пони резко бросался с места, стоило ему ударить каблуками в круглые лоснящиеся бока. Сквозь густые деревья пробивалось солнце, заливая лесные тропинки светом.

– Алексей, – бросил через плечо Йенс, – едем вниз, к ручью.

– Можно мне перепрыгнуть его? – восторженно закричал мальчик в ответ.

– В прошлый раз ты свалился с лошади.

– Это было совсем не больно.

Его мать не раз жаловалась, что у сына огромный кровоподтек на плече не сходил две недели, и запретила им прыгать через ручей, пока Алексей не повзрослеет.

Мальчик улыбнулся Йенсу.

– Я не упаду.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Каблуки опусти пониже.

Они проехали между густыми зарослями кустов к тому месту, где ручей проложил себе дорогу по черной земле. Щеки мальчика горели. Йенс увидел, как сжались его пальцы на поводьях. Быстрый удар каблуками – и вот уже пони весь собрался, приготовившись к прыжку. Но в последнюю секунду Алексей неожиданно резко натянул поводья, останавливая пони, выпрыгнул из седла, бросился к ручью и упал на колени в холодную воду.

– Выйди оттуда, – приказал Йенс.

Мальчик поднял из воды собаку. Точнее, голову собаки. Большое коричневое тело оставалось под водой, и мальчик поднял ее голову надо льдом, чтобы животное могло дышать. Он стал гладить мокрую морду, снимать с глаз налипшие водоросли.

– Алексей, брось ее. Она уже умерла.

– Нет.

– Выходи из воды. Ты сам замерзнешь насмерть.

– Нет.

Никогда еще Алексей не перечил. Йенс спрыгнул с лошади и поднял из воды безжизненное животное. Это был крупный пес с лохматой шерстью и молодыми белыми зубами. Вместе с Алексеем, который продолжал тереть одно из поникших ушей псины, Йенс, обливаясь холодной водой, вынес животное на сухую землю.

– Я хочу ее домой отвезти, – сказал Алексей.

– Зачем?

Мальчик прижал к груди мокрую голову собаки.

– Если бы я умер в реке, мне бы хотелось, чтобы меня кто-нибудь похоронил.

С этим Йенс не стал спорить. Он привязал своим ремнем собаку к седлу пони, потом подсадил Алексея на Героя и запрыгнул сзади. Расстегнул пальто, укрыл дрожащего мальчика и помчался домой.

– Дядя Йенс, а у вас когда-нибудь была собака?

– Да. В детстве у меня была лайка. Добродушная, но зубастая псина. У меня на память до сих пор шрамы остались. У каждого мальчика должна быть собака.

Маленькая голова перед ним кивнула, потом повернулась, и на Йенса устремился умоляющий взгляд.

Тот вздохнул.

– Хорошо, я поговорю с твоей матерью.

14

Йенс, как и обещал, приехал к Валентине. Остановившись на пороге, он вдруг оробел, как какой-нибудь сельский простофиля с соломой в волосах. Это было даже смешно. Он обедал и пил вино с лучшими дамами Санкт-Петербурга, при этом и бровью не вел, разве что если решал пофлиртовать. Но это нежное юное существо одним лишь взглядом больших карих глаз или поворотом головы в его сторону заставляло его с волнением думать о том, что у него слишком большие ноги или слишком широкие плечи. Движения девушки были проникнуты музыкой, из-за чего все остальные вокруг начинали казаться неповоротливыми и нескладными созданиями. Даже тогда, в санях, она поднялась с грязного дна и села рядом с ним легко, как дыхание летнего ветра над Невой.