Текст книги "Радиевые девушки. Скандальное дело работниц фабрик, получивших дозу радиации от новомодной светящейся краски"

Глава 6

Оттава, Иллинойс

Соединенные Штаты Америки

– сентябрь 1922 года—

Через два дня после похорон Молли в 800 милях от Оранджа в местной газете небольшого городка под названием Оттава, штат Иллинойс, появилось объявление. «Требуются девушки», – гласил заголовок. Далее текст был следующим: «Несколько девушек, от 18 и старше, для мелкой росписи кистями. Работа в чистой студии с пользой для здоровья, окружение приятное. Обращаться к мисс Мюррей, в здание средней школы, 1022, улица Колумба».

Звучало восхитительно.

Оттава была крошечным городком – население 10 816 человек, – расположенным в 85 милях к юго-западу от Чикаго. Как гласил городской справочник, это «истинно американский город», и такие слова характеризовали его как нельзя более точно. Местные банки заявляли, что «у них царит дружелюбие», а местные предприниматели в рекламных объявлениях писали, что ведут свой бизнес «в квартале к северу от почты». Оттава находилась в сердце сельской части Иллинойса, в окружении фермерских земель, под невозможно просторным небом Среднего Запада. Местное население радовалось просто жить своей жизнью, воспитывать детей, усердно работать. Люди здесь жили единой сплоченной общиной и были крайне религиозными, в большинстве католиками. Оттава была «маленьким городом с множеством церквей». «Граждане Оттавы, – говорилось в городском справочнике, – процветают и обладают прогрессивными взглядами». Идеальное место для новой вакансии по росписи циферблатов.

На этот раз сотрудников нанимала не корпорация United States Radium, хотя они и прекрасно знали своего конкурента. Работу предлагала компания Radium Dial, но ее президент Джозеф А. Келли оставался в головном офисе в Чикаго, так что девушкам предстояло обращаться по поводу трудоустройства к мисс Мюррей, управляющей студии.

Лотти Мюррей была невероятно преданным сотрудником – эта худощавая незамужняя женщина 44 лет работала в компании уже шестой год. Ее студия сменила несколько мест, и теперь очередь дошла до Оттавы. Одной из первых очень успешных кандидаток стала 19-летняя Кэтрин Вольф. Она родилась и выросла в Оттаве, была глубоко верующей прихожанкой церкви Святого Колумбы, расположенной по диагонали напротив студии.

Несмотря на юный возраст, она уже успела перенести в своей жизни несколько серьезных бед. Ей было всего шесть, когда ее матери Бриджет не стало, а четыре года спустя, в 1913 году, от «проблем с легкими» скончался и ее отец Морис. В результате десятилетнюю Кэтрин отправили жить с ее престарелыми тетушкой Мэри и дядей Винчестером Муди Биггарт. Она поселилась в их доме на улице Ист-Супериор, 520.

У Кэтрин были густые, черные как уголь волосы и очень бледная кожа. Эта очень скромная и тихая девушка без каких-либо претензий, тем не менее, была довольно смекалистой и в студию пришла не ради забавы. Роспись циферблатов для часов и авиационных приборов стала ее первой работой. «Это была увлекательная работа, да и платили неплохо, – с энтузиазмом говорила она, – однако каждая линия должна была оказаться на своем месте».

А чтобы сделать кончик «японских кистей размером с карандаш», которые использовали девушки в Оттаве, достаточно тонким, был лишь один способ. «Мисс Лотти Мюррей научила нас заострять щетину из верблюжьего волоса с помощью языка, – вспоминала Кэтрин. – Сначала мы макали кисть в воду, затем в порошок, а после клали кончик кисти между зубами».

«Смочить губами, обмакнуть, покрасить» – тот же самый прием снова был в деле, лишь персонажи поменялись.

К Кэтрин в студии присоединилась 16-летняя Шарлотта Невинс. В объявлении говорилось «от восемнадцати и старше», однако такая мелочь не могла ее остановить: все ее подруги были здесь, и ей не терпелось работать вместе с ними. Шарлотта была младшей из шестерых детей в семье, и, наверное, ей попросту хотелось поскорее повзрослеть. Она была веселой, заботливой девушкой, а также, подобно Кэтрин, ревностной католичкой. Обычно тихая, если она считала нужным высказаться, то ее уже было не заглушить.

Кэтрин не единственная скрыла правду о своем возрасте; другим работником, поступившим точно так же – хотя в компании наверняка знали об этом, – была Мэри Вичини, милая итальянка, попавшая в Америку еще младенцем. В 1922 году ей исполнилось всего 13, однако она все равно смогла заполучить желаемую работу. В самом деле, проворные пальчики девочек-подростков как нельзя кстати подходили для тонкой работы по росписи циферблатов; согласно записям, некоторым было всего 11. С претендовавшими на место девушками мисс Мюррей помогали мистер и миссис Рид. Руфус Рид был помощником управляющего, 39-летним уроженцем Нью-Йорка, до мозга костей преданным фирме. Высокий и лысый, среднего телосложения, он носил очки в темной оправе. Он был глухим, однако это нисколько не мешало ему выполнять свою работу. Возможно, именно поэтому он был так благодарен фирме, которая столь хорошо к нему относилась. Подобно мисс Мюррей, Рид вместе со своей женой Мерседес, работавшей инструктором, были с компанией уже многие годы.

Мерси Рид славилась своей манерой проводить инструктаж: «она с лопатки ела светящийся материал, чтобы дать понять девушкам, что он безвреден», слизывая его прямо у них на глазах. Шарлотта Невинс вспоминала: «Когда я работала на заводе, расписывая циферблаты, мне все время говорили, что радий ни за что не причинит мне вреда. Они даже призывали нас рисовать кольца на пальцах, а также раскрашивать пуговицы на одежде и пряжки ремней».

Девушки делали все в точности, как им говорили. Они были «довольными и веселыми» и частенько разрисовывали себе одежду. Многие брали краску домой; одна женщина даже раскрасила ею стены, чтобы сделать интерьер более эффектным. Казалось, в Radium Dial о перерасходе материала переживали не так сильно, как в USRC: бывшие работники рассказывали, что с радием обращались совершенно беспечно, и, в отличие от студии в Орандже, где остатки порошка смахивали щеткой в конце рабочего дня, здесь «чистка была добровольной процедурой, и немногие работницы этой возможностью пользовались».

С какой стати им это делать, если они могут отправиться домой, сияя, словно ангелы? «В маленьком Иллинойсе девушкам все завидовали, когда они выходили по вечерам со своими парнями, их платья и шляпы, а иногда даже сами руки пылали яркой светящейся краской», – говорилось в газете. Одна местная девушка вспоминала: «Как же мне хотелось работать там – это была престижная работа для девушек из бедных рабочих семей». Когда красильщицы посещали аптеку, чтобы купить домашние конфеты, газировку или мороженое, то за ними оставался след из светящейся пыли. Кэтрин вспоминала: «Когда я возвращалась домой и мыла руки в ванной с выключенным светом, они сияли, как у призрака. Одежда в темном шкафу тоже мерцала. Когда я шла по улице, то полыхала от радиевой пудры». Этих женщин «шутливо прозвали призрачными девушками».

Они трудились шесть дней в неделю, используя зеленовато-белую краску вроде той, что применяли в Орандже, состоящей из тех же самых ингредиентов, и от девушек ждали, что они будут «работать, работать и только работать». У них был обеденный перерыв, однако миссис Рид ела прямо за своим столом для раскраски, и хотя некоторые девушки заскакивали домой или в ближайшие кафе, большинство предпочитали оставаться в студии, следуя примеру своей наставницы. Кэтрин вспоминала: «Мы обедали прямо за своими рабочими скамьями рядом со светящейся краской и нашими кистями; мы старались расправиться с едой как можно быстрее». В конце концов, «так мы зарабатывали больше денег».

Девушки заявили: «Мы были чрезвычайно довольны своей работой», и компания Radium Dial была довольна не меньше. Она следовала примеру своего основного клиента, часовой компании Westclox. В их пособии для сотрудников было написано: «Мы ждем от вас усердной работы, и тогда вас не обделят оплатой вашего труда… Если вы не собираетесь работать усердно и кропотливо, то вы ошиблись местом».

Для Кэтрин и Шарлотты, равно как и для Мэри, это место казалось самым что ни на есть подходящим.

Глава 7

Ньюарк, Нью-Джерси

– ноябрь 1922 года—

«Мисс Ирен Рудольф?»

Ирен нерешительно поднялась на ноги, услышав, как ее вызвал доктор Барри, и проковыляла в его кабинет. Проблемы у нее начались со ступней, хотя теперь они и беспокоили ее меньше всего; ей почти удавалось жить нормальной жизнью, если она делала все медленно. Ее родные, включая двоюродную сестру Кэтрин Шааб, всячески ей помогали. Теперь же настоящей проблемой для Ирен стал рот.

Она ходила в эту стоматологию с августа, хотя зубы начали беспокоить ее еще весной 1922 года. Хотя она и наблюдалась уже у нескольких стоматологов, ее состояние лишь ухудшалось, так что в мае ей пришлось уйти со своей работы на корсетной фабрике.

Теперь у нее не было постоянного дохода, а медицинские счета всё росли, и ее финансовое состояние стало плачевным. Занимаясь росписью часов, она разумно откладывала свою большую зарплату, однако теперь загадочная болезнь истощала денежные запасы.

С каждым дорогостоящим приемом Ирен надеялась на улучшение. Забравшись в стоматологическое кресло доктора Барри, она широко открыла рот, молясь в надежде услышать хорошие новости.

Уолтер Барри, опытный стоматолог 42 лет, осматривал ротовую полость Ирен с растущим замешательством. Он и его партнер, доктор Джеймс Дэвидсон, с лета проводили Ирен операции. Тем не менее, как бы они ни пробовали ее лечить – например, удалением пораженных участков челюсти и зубов, – ей, казалось, становилось только хуже. Их кабинет располагался на Броад-стрит, 516, прямо напротив публичной библиотеки Ньюарка, однако ответа не удалось найти ни в одном учебнике или медицинском журнале на полках. Болезнь была за пределами их понимания. Когда Барри осмотрел изувеченный рот Ирен во время этого последнего приема, 8 ноября 1922 года, он увидел, что инфекция еще больше распространилась, окрасив воспаленные десны нездоровым желтоватым оттенком.

У Джеймса Дэвидсона был опыт в лечении «фосфорных челюстей», и вместе с Барри они теперь не сомневались, что именно в этом и заключалась проблема Ирен. «Я сразу же стал расспрашивать [Ирен] по поводу [ее] работы, – вспоминал Барри. – Я хотел узнать, не содержал ли использовавшийся ею материал фосфор».

Сам того не ведая, он шел по стопам доктора Кнефа, лечившего Молли Маггию, – однако два этих расследования между собой не пересеклись, да и у Кнефа не было возможности поделиться своим открытием о том, что, чем больше он удалял пораженную кость, тем все быстрее и быстрее разрушалась челюсть Молли. Теперь та же участь постигла и Ирен.

Барри сказал своей пациентке, что, как ему кажется, она страдает от «некой производственной болезни». Тем не менее, как позже заметила Кэтрин Шааб, «про радий никто даже не заикнулся».

Радий считался настоящим медицинским чудом, и люди даже не думали в нем сомневаться.

Таким образом, хотя и возникли некоторые предположения, что виновником болезни Ирен стала светящаяся краска, главным подозреваемым все-таки оставался фосфор.

В декабре состояние Ирен ухудшилось, и ее положили в больницу. Она была до ужаса бледной, у нее диагностировали анемию. Именно в этой больнице она и решила, что не будет просто лежать и молча страдать.

Потому что, пускай стоматолог Ирен и не пересекался с доктором Кнефом, красильщицы циферблатов активно обменивались между собой слухами. К этому времени Ирен уже слышала про смерть Молли Маггии. Сплетники говорили, что ее погубил сифилис, однако девушки, которые хорошо ее знали, не могли в это поверить. Ирен рассказала врачу, что была и другая девушка с точно такими же симптомами, которая умерла всего несколькими месяцами ранее. Семейство Маггия пыталось продолжать жить, несмотря на свою тяжелую утрату – той зимой Кинта снова забеременела, а Альбина надеялась, что вскоре тоже сможет объявить такую же чудесную новость, – однако для Ирен, чахнущей в больничной палате, смерть Молли была не в прошлом – она напрямую касалась ее ужасного настоящего.

А затем она рассказала врачу кое-что еще. Она сообщила, что заболела еще одна девушка.

Она могла иметь в виду Хелен Куинлан, которая слегла с сильнейшим воспалением горла и опухшим лицом, из-за чего ее тонкие черты раздулись. У нее тоже были проблемы с зубами и стали появляться первые признаки анемии. Однако позже выяснилось, что Хелен и Ирен находились в разных социальных кругах: на самом деле она говорила о Хейзел Винсент.

С тех пор как Хейзел ушла из USRC, она все сильнее и сильнее болела. Ей сказали, что она страдает от анемии и пиореи, а ее врач из-за черных выделений с «чесночным запахом», сочащихся у нее изо рта и носа, также подозревал «фосфорную челюсть». Ее возлюбленный с детства Тео ужасно за нее переживал.

С точки зрения Ирен, случай Хейзел был слишком сильно похож на ее собственный, чтобы списать это на простое совпадение. Во время консультации с доктором Алленом в больнице она осторожно провела параллели, пытаясь дать ему понять, что дело куда серьезнее. Услышанного ему было достаточно. Все указывало на то, что причина болезни крылась в работе Ирен. Двадцать шестого декабря 1922 года доктор Аллен сообщил в Бюро охраны труда на производстве о случае Ирен как об отравлении фосфором и попросил провести расследование. В ведомстве сразу же взялись за дело, и уже несколько дней спустя на заводе в Орандже появился инспектор, выискивающий свидетельства отравления на производстве.

Инспектора проводил в студию покраски часов Гарольд Вьедт, вице-президент USRC, ответственный за производство. Вместе они молча наблюдали, как работают девушки. Их было не так много – роспись часов в Орандже превратилась чуть ли не в сезонную работу, так что девушки теперь трудились не на постоянной основе, – тем не менее инспектор обратил внимание, что все они смачивают кисти губами. Он сообщил о своем наблюдении мистеру Вьедту, который поспешил заверить, что «он многократно предупреждал [девушек] о том, что так делать опасно, однако они упорно продолжали так делать».

Если бы красильщицы услышали этот разговор, они наверняка были бы потрясены. Не считая того единственного раза, когда Сабин фон Зохоки предупредил Грейс Фрайер о том, что она может заболеть, если продолжит смачивать кисти губами, ни одного работника, включая наставниц и бригадиров, никто ни о чем не предупреждал, и уж точно ни один из них ни разу не слышал, чтобы смачивание кистей губами называли «опасным занятием». Напротив, их бесконечно заверяли в прямо противоположном – когда руководство решало удостоить их своим вниманием.

В целом фирма никак не вмешивалась в рабочий процесс. Казалось, ей было все равно, как именно девушки красили, если материал не расходовался впустую, а работа выполнялась.

Инспектор продолжил наблюдать за девушками. Он заметил, что одна из них, которая была старше всех остальных, немного прихрамывала, когда несла готовые циферблаты бригадирше, Джозефине Смит, недавно получившей повышение. Мисс Руни покидала компанию, чтобы перейти в корпорацию Luminite.

Сара Майлефер действительно хромала. Она думала, что это просто возраст – в конце концов, ей было уже 33, а с годами боли меньше не становится. Кроме того, работа вкупе с материнством изнуряли. У нее не хватало сил, чтобы поспевать за своей сестрой Маргаритой, не говоря уже про 11-летнюю дочь. Сара была благодарна, что компания с пониманием относится к ее хромоте. «Один из бригадиров заезжал за ней перед работой и отвозил домой в конце дня из-за ее проблемы».

По окончании проверки был взят образец краски для анализа. Его отправили Джону Роачу, замначальника Департамента труда Нью-Джерси. Инспектор попросил «проследить за этим заводом, потому что он находится вне нашей юрисдикции». Таким образом, через несколько недель была проведена вторая проверка, и инспектор, Лиллиан Эрскин, отчиталась о ее результатах Роачу 25 января.

Подход Эрскин был несколько иной, чем у первого инспектора. В рамках своего расследования она поговорила со специалистами по радию и сообщила Роачу об «отсутствии каких-либо известных случаев некроза костей в результате воздействия радия». Таким образом, она заключила: «Этот случай [Ирен Рудольф], а также второй известный случай [Хейзел Винсент], скорее всего, являются лишь случайным совпадением, ставшим результатом абсцесса зубов и некомпетентности стоматолога».

Роач отдал краску на тестирование химику доктору Мартину Шаматольски. Шаматольски был образованным человеком и сразу же понял, что вряд ли ему удастся найти в краске фосфор, так как элемент отсутствовал в списке ингредиентов. Не проведя ни единого анализа, он проницательно написал Роачу 30 января 1923 года: «Я полагаю, что серьезное заболевание челюсти вызвано воздействием радия».

Это была очень смелая идея, однако неожиданное предположение Шаматольски подкрепляли и некоторые научные данные. В списке литературы по исследованиям радия, опубликованном самой компанией USRC всего четырьмя месяцами ранее, числилась статья под заголовком «Опасности радия – губительные последствия». На самом деле в списке были и другие статьи, рассказывавшие о потенциальном вреде радия, самая ранняя из которых датировалась еще 1906 годом. Во внутренней служебной записке компания даже признала существование «значительного» числа статей начала XX века, рассказывающих об опасностях радия. Одна женщина в Германии в 1912 году умерла после лечения радием. Ее врач сказал, что «без всякого сомнения» причиной смерти стало отравление радием.

С другой стороны, было огромное количество литературы, положительно отзывавшейся о радии. Еще в 1914 году специалисты знали, что радий может откладываться в костях, провоцируя изменения в составе крови. Эти изменения, однако, считались полезными – якобы радий стимулировал костный мозг вырабатывать больше красных кровяных телец. Отложения радия внутри организма были даром, без конца приносившим пользу.

Если же присмотреться к этим положительным публикациям поближе, то можно заметить у них общий знаменатель: все написавшие их ученые работали на различные радиевые компании. Так как радий был крайне редким и таинственным материалом, те, кто занимался его промышленной разработкой, по сути, контролировали чуть ли не единолично его общественный образ, а также большую часть имеющихся научных знаний о нем. Многие фирмы выпускали собственные посвященные радию журналы и бесплатно раздавали врачам – на их страницах было полно многообещающих отчетов об исследованиях. Фирмы, получавшие прибыль от радиевой медицины, выпускали только положительную литературу.

Таким образом, предположение Шаматольски осталось неуслышанным на фоне мощного рева хорошо финансируемой кампании по распространению литературы в поддержку радия. Сам Шаматольски, однако, был добросовестным и умным человеком. Понимая, что на анализы уйдут месяцы, а также отдавая себе отчет, что все это время работа в студии росписи часов будет продолжаться, к своему письму от 30 января он добавил особое примечание. Хотя его смелая теория еще не была доказана, он позволил себе написать: «Я бы рекомендовал всех работающих с радием предупредить с помощью распечатанных листовок об опасности попадания этого материала на кожу или в организм человека, в особенности в рот, а также потребовать от них соблюдать строжайшие меры гигиены». Тем не менее по какой-то причине ничего подобного не произошло. Возможно, это послание так и не было передано.

Возможно, компания решила его проигнорировать.

Шел 1923 год, Шаматольски проводил свои тесты, а Ирен Рудольф, отправленная из больницы домой, продолжала страдать от ужасных язв и ран, которые мучили в свое время и Молли Маггию. Анемия у Ирен, как и у Хейзел Куинлан, все усиливалась. Они были бледными, ослабшими созданиями, лишенными сил, лишенными жизни. Врачи лечили их то от одного, то от другого – но ничего не помогало.

Причем болели не только они. С тех пор как Джорджа Уиллиса, сооснователя радиевой фирмы в Орандже, выгнали из собственной компании, его дела ухудшились. Казалось, прошло уже много времени после того, как он безрассудно брал голыми руками все эти пробирки с радием каждый день на работе, – ничего, однако, не миновало без следа. С периодом полураспада в 1600 лет радий может дать о себе знать далеко не сразу.

Через несколько месяцев после ухода из компании Уиллис заболел, и в сентябре 1922-го, когда умерла Молли Маггия, ему ампутировали большой палец на правой руке: анализы показали, что он был поражен раком. Уиллис не стал держать болезнь в секрете и опубликовал свои выводы. В феврале 1923 года в журнале Американской медицинской ассоциации (JAMA) он написал: «Репутация безвредного элемента, имеющаяся у радия, может быть следствием того, что до сих пор мало кто из людей был подвержен ежедневному воздействию большого количества радия на протяжении длительного периода времени… Есть все основания опасаться, что пренебрежение мерами предосторожности может привести к тяжелым последствиям для людей, работающих с радием».

Данных о том, как отнеслись к этой статье в его бывшей компании, не осталось. Наверное, они попросту отмахнулись: в конце концов, Уиллис на них уже больше не работал, а значит, все это не важно.

Проигнорировали ее, впрочем, не только они. Казалось, никто не обратил внимания на эту маленькую статью в специализированном журнале.

В апреле 1923 года Шаматольски закончил свои тесты. Как он и подозревал, в светящейся краске не было обнаружено ни малейшего следа фосфора.

«Я совершенно уверен, – написал он 6 апреля 1923 года, – в правильности мнения, высказанного мной в предыдущем письме. Все эти проблемы могли быть вызваны воздействием радия».