Текст книги "Пробуждение"

XXII

Как-то утром по пути в центр города мистер Понтелье заглянул к своему старому другу и семейному врачу доктору Манделе. Доктор уже мало принимал пациентов и, как говорится, почивал на лаврах. Оставив активную медицинскую практику своим помощникам и младшим коллегам, он пользовался репутацией врача скорее мудрого, чем искусного, и к нему весьма охотно обращались за консультацией. Он все еще посещал несколько семейств, связанных с ним узами дружбы, когда им требовались врачебные услуги. Среди них были и Понтелье.

Мистер Понтелье застал доктора за чтением у открытого окна кабинета. Дом почтенного джентльмена находился на порядочном удалении от улицы, в глубине чудесного сада, а потому под окном кабинета царили тишина и покой. Доктор был великим книгочеем. Он недовольно уставился поверх очков на вошедшего, задаваясь вопросом, у кого хватило дерзости побеспокоить его в столь ранний час.

– А, Понтелье! Надеюсь, вы не больны. Проходите и садитесь. С какими новостями вы сегодня утром?

Доктор Манделе был дородным мужчиной с копной седых волос и маленькими голубыми глазками, лишившимися с возрастом былой яркости, но не утратившими проницательности.

– О! Я никогда не болею, доктор. Вы же знаете, что я из двужильной породы – старинного креольского рода Понтелье, которые со временем усыхают и в конце концов их уносит ветром. Я пришел проконсультироваться, вернее, не проконсультироваться, а поговорить с вами об Эдне. Ума не приложу, что с ней такое.

– Мадам Понтелье занедужила? – изумился доктор. – Да ведь я видел ее – по-моему, неделю назад: она шла по Канал-стрит и показалась мне воплощением здоровья.

– Да-да, выглядит она вполне здоровой, – отозвался мистер Понтелье, подаваясь вперед и катая между ладонями свою трость. – Однако ведет себя плохо. Она странная, не похожа сама на себя. Я не могу ее понять, вот и подумал, что, может быть, вы мне поможете.

– И как же она себя ведет?

– Ну, объяснить это нелегко. – Мистер Понтелье снова откинулся на спинку стула. – Она совершенно запустила домашнее хозяйство.

– Ну-ну, не все женщины одинаковы, мой дорогой Понтелье. Мы должны учитывать…

– Мне это известно. Я же сказал, что не могу объяснить. Изменилось ее отношение – ко мне, ко всему и всем. Вы ведь знаете, у меня горячий нрав, но я не желаю браниться или грубить женщине, тем более собственной жене, однако меня довели до этого, и после того, как я выставил себя негодяем, мне дьявольски плохо. Из-за нее мне чертовски неуютно, – возбужденно продолжал он. – Она вбила себе в голову какое-то понятие о непреложных правах женщин, а еще – вы понимаете – мы встречаемся утром за завтраком.

Старый джентльмен поднял косматые брови, выпятил толстую нижнюю губу и постучал по подлокотникам подушечками пальцев.

– Что вы ей сделали, Понтелье?

– Сделал? Parbleu![43]43
  Клянусь Богом! (фр.)


[Закрыть]

– Не общается ли она в последнее время с псевдоинтеллектуалками – сверхдуховными возвышенными существами? – с улыбкой осведомился доктор. – Моя жена рассказывала мне о них…

– В том-то и беда, – перебил его мистер Понтелье, – что Эдна ни с кем не общается. Она отказалась от своих вторников, забыла всех знакомых и бродит сама по себе, странствует в трамваях, возвращаясь с наступлением темноты. Говорю вам, она странная. Мне это не нравится. Я беспокоюсь.

Это заставило доктора взглянуть на дело в новом свете.

– А наследственность? – серьезно осведомился он. – У ее предков никаких странностей не наблюдалось, верно?

– О, разумеется, нет! Эдна происходит из здорового старинного пресвитерианского рода в Кентукки. Старый джентльмен, ее отец, я слышал, искупал свои грехи за неделю воскресными молитвами. Я точно знаю, что его рысаки буквально летали на самых прекрасных фермерских угодьях в Кентукки, которые я когда-либо видел. Маргарет – вы ее знаете – само пресвитерианство в чистом виде. А младшая – нечто вроде мегеры. Кстати, через пару недель она выходит замуж.

– Отправьте жену на свадьбу, – предложил доктор, провидя удачное решение. – Пусть какое-то время побудет среди своих: это пойдет ей на пользу.

– Именно этого я и хочу. Но Эдна не поедет на свадьбу. Она говорит, что свадьба – одно из самых прискорбных зрелищ на свете. Хорошенькие вещи говорит жена своему мужу! – воскликнул мистер Понтелье, снова раздражаясь при этом воспоминании.

– Понтелье, – произнес доктор после минутного раздумья, – оставьте-ка жену на некоторое время в покое. Не дергайте ее и не позволяйте ей дергать вас. У женщины, мой дорогой друг, весьма своеобразный и тонкий организм, а у чувствительной и высокоорганизованной женщины, каковой, насколько мне известно, является миссис Понтелье, особенно своеобразный. Чтобы успешно ладить с женщинами, необходим вдохновенный психолог. А когда с их причудами пытаются совладать обычные люди вроде вас и меня, ничего путного не выходит. Большинство женщин переменчивы и капризны. У вашей жены появилась мимолетная блажь, вызванная некой причиной или причинами, которые нам с вами не нужно пытаться постигнуть. Но это благополучно пройдет, особенно если вы оставите ее в покое. А пока отправьте ее ко мне.

– О! Я не смогу этого сделать: для этого нет причин, – возразил мистер Понтелье.

– Тогда я сам навещу вас и взгляну на нее, – предложил доктор. – Как-нибудь вечерком приду к ужину en bon ami[44]44
  Как добрый друг (фр.).


[Закрыть].

– Сделайте одолжение! Когда вас ждать? Скажем, в четверг. Придете в четверг? – спросил мистер Понтелье, вставая и собираясь откланяться.

– Прекрасно, в четверг. Возможно, у жены имеется какое-нибудь приглашение на четверг. В таком случае я дам вам знать. Если же нет, можете меня ожидать.

Перед тем как уйти, мистер Понтелье обернулся:

– Я вскоре уезжаю по делам в Нью-Йорк. У меня разработан большой план, и мне надо быть там, чтобы нажимать на тайные пружины и держать в руках все нити. Если пожелаете, вас мы тоже привлечем, доктор, – рассмеялся он.

– Нет, благодарю вас, дорогой сэр, – улыбнулся доктор. – Я оставляю подобные предприятия вам, людям помоложе, у кого кровь еще бурлит в жилах.

– Что я хочу сказать, – продолжал мистер Понтелье, берясь за ручку двери. – Возможно, мне придется отсутствовать довольно долго. Вы посоветуете взять Эдну с собой?

– Конечно, если она захочет поехать. Если же нет, оставьте ее тут. Не противоречьте ей. Ее блажь пройдет, уверяю вас. Возможно, для этого понадобятся месяц, два, три, возможно, и больше, но она пройдет. Наберитесь терпения.

– Что ж, до свиданья, а́ jeudi[45]45
  До четверга (фр.).


[Закрыть], – сказал мистер Понтелье, удаляясь.

Доктору на протяжении всего разговора хотелось спросить, не замешан ли тут какой-нибудь мужчина, но он слишком хорошо знал креола, чтобы допускать такие промахи.

Доктор Манделе не сразу вернулся к своей книге, а некоторое время сидел, задумчиво созерцая сад.

XXIII

Отец Эдны наведался в город и провел у Понтелье несколько дней. Эдна была не слишком горячо или глубоко к нему привязана, но у них имелись общие вкусы, и в компании друг друга они не скучали. Приезд отца вызвал у молодой женщины нечто вроде приятного волнения. Казалось, он придал ее эмоциям новое направление.

Отец приехал, чтобы купить свадебный подарок для другой своей дочери, Дженет, и костюм для себя, в котором он мог бы достойно выглядеть на ее свадьбе. Подарок выбрал мистер Понтелье, поскольку все близкие в подобных вопросах всегда полагались на его вкус. Также он дал тестю бесценные рекомендации по выбору костюма (каковой зачастую превращается в проблему). Однако последние несколько дней пожилой джентльмен находился в распоряжении Эдны, и в его обществе она познакомилась с новыми ощущениями.

Отец когда-то был полковником армии конфедератов и вместе со званием еще сохранял непременную военную выправку. У него были белоснежные шелковистые волосы и усы, подчеркивавшие бронзовый оттенок обветренного лица. Высокий и худощавый, он носил костюмы на толстой подкладке, благодаря чему его плечи и грудь казались шире и мощнее. Миссис Понтелье и ее родитель вместе смотрелись весьма эффектно и во время прогулок привлекали большое внимание.

По приезде отца Эдна сразу же повела его в свое ателье и набросала его портрет. Он отнесся к этому весьма серьезно. Его не удивило бы, даже если бы ее талант был вдесятеро больше имеющегося, ибо он был убежден, что передал всем своим дочерям зачатки способностей и лишь от них зависело, направят ли они свои усилия на успешное развитие оных.

Позируя Эдне, отец замирал на месте, прямой и неподвижный, как в былые дни перед жерлами пушек. Его рассердило вторжение детей, которые изумленно уставились на деда, точно окаменевшего в светлом ателье матери. Когда мальчики приблизились, он отослал их прочь выразительным движением ступни, чтобы не нарушать очертания своего лица, рук и напряженных плеч.

Эдна, желая занять отца, пригласила мадемуазель Райс познакомиться с ним, чтобы развлечь его фортепианной игрой, однако мадемуазель отклонила приглашение. Поэтому дочь с отцом посетили soirée musicale у Ратиньолей. Месье и мадам Ратиньоль уделили полковнику большое внимание, объявили его почетным гостем и тотчас пригласили отобедать у них в следующее воскресенье или любой другой день по его выбору. Мадам кокетничала с ним самым очаровательным и наивным манером, при помощи взглядов, жестов и неумеренной лести, пока старое лицо полковника над надставленными плечами не помолодело лет на тридцать. Эдна лишь поражалась и недоумевала. Сама она была почти напрочь лишена кокетства.

На soirée musicale Эдна приметила одного-двух мужчин, но ей бы и в голову не пришло прикидываться лукавой кошечкой, чтобы привлечь их внимание, и прибегать к каким бы то ни было кошачьим или женским ухищрениям, чтобы показать себя перед ними. Ее чем-то привлекли личности этих мужчин. Их выбрала ее фантазия, и Эдна была рада, когда перерыв в музыке дал им возможность подойти и побеседовать с нею. Нередко бывало, что в памяти Эдны задерживался, а иногда и тревожил ее случайный взгляд уличного незнакомца.

Мистер Понтелье эти soirées musicales не посещал. Он считал их bourgeois[46]46
  Буржуазными (фр.).


[Закрыть] и находил куда больше развлечений в клубе. Мадам Ратиньоль он говорил, что музыка, звучавшая на ее soirées, слишком трудна, слишком непонятна для его неподготовленного уха. Адели льстило, что он оправдывается перед нею. Однако к клубу мистера Понтелье она относилась неодобрительно и откровенно говорила об этом Эдне: «Жаль, что мистер Понтелье больше не остается дома по вечерам. По-моему, в противном случае вы с ним были бы (уж простите, что я об этом говорю) более близки». – «О нет, милочка! – отвечала Эдна с отсутствующим взглядом. – Что бы я делала, если бы он остался дома? Нам было бы нечего сказать друг другу».

Собственно, ей, в общем, нечего было сказать и отцу, но отец не вызывал у нее неприязни. Эдна обнаружила, что он интересует ее, хотя и понимала, что это ненадолго. Впервые в жизни она почувствовала, что как следует узнала его. Благодаря отцу она всегда была занята, угождала ему и потакала его желаниям. Это развлекало ее. Она не позволяла прислуге или детям делать для него то, что могла сделать сама. Естественно, супруг заметил это и принял за выражение глубокой дочерней привязанности, о которой раньше не подозревал.

В течение дня полковник выпивал не один стакан пунша, не теряя, однако, выдержанности. Он был специалистом по приготовлению крепких напитков. И даже изобрел несколько коктейлей. Он дал им причудливые названия, и для них ему требовались разнообразные ингредиенты, обязанность добывать которые была возложена на Эдну.

Когда доктор Манделе ужинал у Понтелье в четверг, он не сумел обнаружить у миссис Понтелье никаких признаков того болезненного состояния, о котором ему сообщил ее супруг. Эдна была до известной степени взбудоражена. Они с отцом посетили ипподром, и мысли их, когда они садились за стол, все еще были заняты предшествующими событиями, а разговор по-прежнему крутился вокруг бегов. Доктор за ипподромными делами не следил. У него в памяти сохранились кое-какие подробности о бегах той эпохи, которую он именовал «старыми добрыми временами», когда на вершине были леконтовские конюшни, и он пользовался этой копилкой воспоминаний, чтобы не оставаться в стороне и не выглядеть устаревшим. Впрочем, обмануть полковника ему бы не удалось, и он даже не пытался произвести на него впечатление при помощи этих высосанных из пальца сведений давно минувших дней.

Эдна заключила с отцом пари на его последнюю ставку, и результаты оказались весьма удовлетворительными для обоих. Кроме того, по мнению полковника, он познакомился с несколькими совершенно очаровательными людьми. К ним присоединились миссис Мортимер Мерримен и миссис Джеймс Хайкемп, которых сопровождал Алсе Аробен, и сделали пребывание на ипподроме весьма приятным и запоминающимся.

Сам мистер Понтелье не питал особой склонности к бегам и даже был склонен порицать подобное времяпрепровождение, особенно когда задумывался об участи мятликовой фермы в Кентукки. Он попытался в двух словах выразить некоторое неодобрение, но в итоге лишь вызвал гнев и возражения тестя. Разгорелся спор, в котором Эдна горячо поддержала отца, доктор же сохранял нейтралитет.

Внимательно наблюдая за хозяйкой дома из-под косматых бровей, он отметил неуловимую перемену, превратившую Эдну из апатичной женщины, которую доктор знал раньше, в существо, которое, как показалось ему на мгновение, переполняют жизненные силы. Речь ее стала пламенной и темпераментной. Ни в ее взгляде, ни в жестах не ощущалось никакой подавленности. Она напомнила доктору красивое, холеное животное, пробуждающееся на солнце.

Ужин был превосходным, кларет теплым, шампанское холодным, и под их благотворным воздействием опасное недоразумение растаяло и улетучилось вместе с винными парами. Мистер Понтелье размяк и пустился в воспоминания. Он рассказал несколько забавных случаев, происшедших на плантации, заговорил о старом Ибервиле и своей юности, когда он охотился на опоссумов в компании какого-то черномазого дружка, рубил пекановые деревья, стрелял желтоголовых квакв и в бесшабашной праздности бродил по лесам и полям.

Полковник почти без юмора и понимания сути вещей поведал мрачный эпизод из той мрачной и жестокой поры, в которую он играл заметную роль и неизменно являлся центральной фигурой. Не лучший выбор совершил и доктор, припомнив старую, но вечно новую и занимательную историю о мятущейся женской любви, которая ищет причудливые новые пути лишь для того, чтобы спустя несколько дней неистового смятения вновь припасть к законному источнику. То было одно из множества маленьких свидетельств человеческой натуры, которые раскрылись перед ним за время его долгой врачебной карьеры.

Эта история как будто не произвела на Эдну особого впечатления. У нее имелась в запасе своя повесть – о женщине, однажды ночью уплывшей со своим возлюбленным на пироге и так и не вернувшейся назад. Они затерялись среди островов Баратарии, и больше никто никогда не слышал о них и по сей день не нашел их следов. Повесть эта была чистейшей воды выдумкой, Эдна заявила, что слышала ее от мадам Антуан. Это тоже было выдумкой. Возможно, история эта ей приснилась. Но каждое пламенное слово казалось слушателям правдой. Они как въяве ощущали знойное дыхание южной ночи, слышали, как шелестит скользящая по сверкающей, залитой лунным светом водной глади пирога, как хлопают крылья птиц, испуганно взлетающих из тростников в соленых заводях, видели бледные лица влюбленных, прильнувших друг к другу, отдавшихся во власть беспамятства, плывущих в неизвестность. Шампанское было холодным, и его неощутимые пары в тот вечер играли с памятью Эдны причудливые шутки.

На улице, где не было отблесков очага и мягкого света лампы, царила холодная, мрачная ночь. Шагая во тьме домой, доктор плотнее запахнул на груди свой старомодный плащ. Он знал своих ближних лучше, чем большинство людей; ведал ту внутреннюю жизнь, которая столь редко открывается постороннему взгляду. Он сожалел, что принял приглашение Понтелье. Доктор дряхлел и нуждался в отдыхе и душевном спокойствии. Он не желал, чтобы ему навязывали чужие тайны.

– Надеюсь, это не Аробен, – на ходу бормотал старик себе под нос. – Заклинаю небеса: только не Алсе Аробен.

XXIV

У Эдны с отцом произошел жаркий, почти ожесточенный спор по поводу ее отказа присутствовать на свадьбе сестры. Мистер Понтелье не пожелал вмешиваться и использовать свои влияние и авторитет. Он последовал совету доктора Манделе и позволил жене делать все, что ей заблагорассудится. Полковник упрекал Эдну в недостатке дочерней доброты и почтения, отсутствии сестринской привязанности и женской участливости. Доводы его были натянутыми и неубедительными. Пожилой джентльмен считал маловероятным, что Дженет примет какие бы то ни было оправдания, забыв, что Эдна ни единого и не предложила. Он сомневался, что Дженет когда-нибудь заговорит с Эдной, и был уверен, что и Маргарет последует ее примеру.

И когда полковник со своим свадебным костюмом и подарками, своими надставленными плечами, чтением Библии, пуншами и скучными проклятиями наконец отбыл восвояси, Эдна была рада избавиться от отца.

Мистер Понтелье вскоре последовал за ним. Он намеревался посетить свадьбу по пути в Нью-Йорк и попытаться любыми средствами хоть как-то искупить необъяснимый поступок Эдны.

– Вы слишком снисходительны, Леонс, слишком снисходительны, – заявил полковник. – Авторитет и принуждение – вот что вам необходимо. Проявите твердость и строгость. Это единственный способ совладать с женой. Поверьте мне на слово.

Полковник, вероятно, и не догадывался, что сам свел свою жену в могилу. У мистера Понтелье имелось смутное подозрение на сей счет, о котором он счел излишним упоминать в тот день.

Отлучке мужа Эдна радовалась не так сильно, как отъезду отца. С приближением дня, когда тот должен был сравнительно надолго ее покинуть, она становилась все мягче и ласковее, перебирала в памяти многочисленные свидетельства его внимания к ней и неоднократные проявления им пылкой привязанности. Беспокоилась о его здоровье и благополучии. Деловито хлопотала, занималась его гардеробом, волновалась о плотном нижнем белье, совсем как мадам Ратиньоль в подобных обстоятельствах. Расплакалась, когда он уезжал, называя его милым добрым другом, и была совершенно уверена, что очень скоро затоскует и отправится к нему в Нью-Йорк.

Однако когда она очутилась в полном одиночестве, на нее снизошло лучезарное спокойствие. Ее покинули даже дети. Приехала старая мадам Понтелье и увезла их вместе с квартеронкой в Ибервиль. Почтенная дама не рискнула заявить, что опасается, как бы во время отсутствия Леонса мальчики не оказались совсем заброшенными, она едва осмеливалась так думать. Бабушка, даже слегка свирепая в своей привязанности к внукам, страшно соскучилась по ним. Прося отправить к ней мальчиков, она сказала, что не желает, чтобы они «росли на тротуарах». Ей хотелось, чтобы ребята изучили этот край с его ручьями, полями, лесами и такой притягательной для юных душ свободой. Чтобы они вкусили той жизни, которую знал и любил их отец, когда был маленьким.

Когда Эдна наконец осталась одна, у нее вырвался громкий, неподдельный вздох облегчения. Ее охватило чувство, дотоле ей незнакомое, но совершенно восхитительное. Она прошлась по всему дому, переходя из одной комнаты в другую, как будто впервые его осматривала. Испытала разные стулья и кушетки, точно никогда раньше не сидела и не лежала на них. Обошла здание снаружи, проверяя, надежно ли заперты окна и ставни, в порядке ли они. Дорожки в саду были мокрые, и Эдна позвала горничную, чтобы та принесла ей галоши. И долго оставалась в саду, склонялась над клумбами, окучивала и подрезала растения, собирала мертвые сухие листья. Из дому выбежал маленький песик, принадлежавший детям, и стал мешать ей, путаясь у нее под ногами. Она бранила его, смеялась, играла с ним. Сад изумительно благоухал и выглядел в лучах послеполуденного солнца таким прекрасным. Эдна сорвала все яркие цветы, какие смогла найти, и пошла с ними в дом, а следом за нею потрусил и песик.

Даже кухня внезапно приобрела занимательность, какой Эдна никогда раньше в ней не замечала. Она явилась сюда, чтобы дать указания кухарке: велеть, чтобы мясник отныне приносил гораздо меньше мяса, и что хлеба, молока и остального продовольствия теперь нужно вдвое меньше обычного. Женщина сообщила кухарке, что сама она во время отсутствия мистера Понтелье будет очень занята, и попросила ту принять все попечение о съестных припасах на свои плечи.

В тот вечер Эдна ужинала одна. Канделябр с несколькими свечами в центре стола давал столько света, сколько ей требовалось. За пределами круга света, в котором она находилась, просторная столовая выглядела мрачной и темной. Кухарка, в которой пробудилось рвение, приготовила изумительный ужин – сочную вырезку а́ point[47]47
  Средней прожарки (фр.).


[Закрыть]. Вино было вкусное, marron glacé[48]48
  Глазированные каштаны (фр.).


[Закрыть] прямо-таки бесподобные. К тому же было весьма приятно ужинать в удобном пеньюаре.

Эдна с некоторой сентиментальностью размышляла о Леонсе, детях и гадала, чем они теперь занимаются. Скормив песику один-два лакомых кусочка, она задушевно побеседовала с ним об Этьене и Рауле. Тот был безмерно изумлен и восхищен этими дружескими авансами и выразил свою признательность визгливым тявканьем и лихорадочным возбуждением.

После ужина Эдна сидела в библиотеке и читала Эмерсона, пока ее не стало клонить в сон. Она поняла, что совсем забросила книги, и теперь, когда она полностью принадлежала себе и могла распоряжаться временем по собственному усмотрению, решила заново заняться своим умственным развитием.

Приняв освежающую ванну, Эдна отправилась спать. И когда она свернулась клубочком под пуховым одеялом, ее охватило ощущение такого покоя, какого она раньше никогда не испытывала.

XXV

Когда погода была мрачная и пасмурная, рисовать Эдна не могла. Чтобы созреть и довести свое настроение до необходимого состояния, ей требовалось солнце. Она достигла того этапа, когда, кажется, уже не имела нужды нащупывать дорогу, и, если бывала в ударе, работала уверенно и легко. А будучи лишенной честолюбия и не стремясь к успеху, получала удовлетворение от самой работы.

В дождливые или унылые дни Эдна выходила на улицу в поисках общества друзей, которых завела на Гранд-Айле. Или же оставалась дома и лелеяла настроение, которое становилось все более привычным для ее спокойствия и душевного равновесия. Его нельзя было назвать отчаянием, но Эдне казалось, что жизнь проходит мимо, нарушая или не выполняя все свои обещания. Однако бывали и другие дни, когда она прислушивалась к новым обещаниям, которые давала ей молодость, соблазнялась и обманывалась ими.

Она снова и снова посещала бега. Однажды ясным днем за нею в экипаже Аробена заехали сам Алсе Аробен и миссис Хайкемп. Последняя, светская дама, однако при этом женщина непосредственная и умная, была высокой стройной блондинкой лет сорока с невозмутимыми манерами и голубыми навыкате глазами. У нее была дочь, служившая ей предлогом для того, чтобы вращаться в обществе светских молодых людей. Одним из них являлся Алсе Аробен, завсегдатай ипподрома, оперы и модных клубов. Его глаза светились постоянной улыбкой, которая редко не пробуждала у тех, кто смотрел в них и слушал его жизнерадостный голос, ответной веселости. Его отличали спокойные, иногда чуть развязные манеры. У него была хорошая фигура и привлекательное лицо, не обремененное глубиной мысли и чувства; одевался он как обычный светский мужчина.

Встретив Эдну с отцом на бегах, Аробен стал неумеренно восхищаться Эдной. Он был знаком с нею и раньше, но до того дня она казалась ему неприступной. Именно по его наущению миссис Хайкемп заехала к миссис Понтелье и позвала ее вместе с ними в Жокей-клуб, чтобы присутствовать на главном состязании сезона.

Возможно, иные посетители ипподрома и знали рысаков не хуже Эдны, но в этом обществе таковых определенно не имелось. Миссис Понтелье села между своими спутниками как самый авторитетный знаток. Она смеялась над претензиями Аробена и сетовала на невежество миссис Хайкемп. Беговая лошадь с детства была ее близким другом и товарищем. В памяти миссис Понтелье возродились и ожили атмосфера конюшен и запах поросшего мятликом паддока[49]49
  Огороженная площадка для выгула лошадей на открытом воздухе.


[Закрыть]. Когда перед ними иноходью бежали холеные мерины, Эдна, совсем как ее отец, не сознавала, что́ говорит. Она делала чрезвычайно высокие ставки, и фортуна была к ней благосклонна. На ее щеках и в глазах полыхало пламя азарта, проникая, точно дурманящее зелье, в кровь и мозг. Окружающие поворачивали головы, чтобы посмотреть на нее, и немало людей чутко прислушивались к ее восклицаниям, надеясь таким образом получить уклончивую, но столь желанную подсказку. Аробен заразился этим волнением, которое притягивало его к Эдне как магнит. Миссис Хайкемп с ее безразличным взглядом и приподнятыми бровями, как обычно, хранила невозмутимость.

Эдну уговорили остаться на ужин у миссис Хайкемп. Аробен тоже остался и отослал свой экипаж. Ужин прошел тихо и скучно, если не считать энергичных стараний Аробена оживить обстановку. Миссис Хайкемп выразила сожаление по поводу отсутствия на бегах своей дочери и попыталась объяснить ей, что́ она пропустила, отправившись вместо ипподрома на «дантовские чтения». Девушка поднесла к носу листик герани и ничего не ответила, но вид у нее был всезнающий и уклончивый. Мистер Хайкемп, невзрачный лысый мужчина, говорил, только если не мог отмалчиваться. Он был необщителен. Миссис Хайкемп по отношению к мужу была преисполнена утонченной любезности и предупредительности. Бо́льшую часть своих реплик за столом она адресовала ему. После ужина супруги отправились в библиотеку и при свете лампы вместе читали вечерние газеты. Молодежь же, устроившись в соседней гостиной, болтала. Мисс Хайкемп исполнила на фортепиано несколько отрывков из Грига. Казалось, она уловила лишь холодность композитора, но не его поэтичность. Слушая ее, Эдна не могла отделаться от мысли, не утратила ли она вкус к музыке.

Когда пришло время уходить, мистер Хайкемп неохотно предложил миссис Понтелье проводить ее, с бестактным недовольством разглядывая свои тапочки. Домой ее отвез Аробен. Долго ехали на трамвае, и когда добрались до Эспланад-стрит, было уже поздно. Аробен попросил позволения ненадолго зайти, чтобы зажечь сигарету: его спичечница оказалась пуста. Он наполнил спичечницу, но закурил, лишь когда вышел от Эдны после того, как она выразила готовность вновь пойти с ним на ипподром.

Эдна не ощущала ни усталости, ни сонливости. Она опять проголодалась, поскольку ужин у Хайкемпов, хотя и превосходный по качеству, был скуден. Обследовав кладовую, женщина нашла ломтик грюйера и несколько крекеров. Открыла бутылку пива, обнаруженную в ле́днике. Эдна была необычайно оживлена и взбудоражена. Помешивая угли в очаге и жуя крекер, она рассеянно мурлыкала какой-то причудливый мотив.

Ей хотелось, чтобы что-нибудь произошло – все что угодно: она не знала, что именно. Она пожалела, что не оставила Аробена на полчасика у себя, чтобы поболтать с ним о лошадях. Потом пересчитала выигранные деньги. Но делать было больше нечего, поэтому Эдна легла в постель и несколько часов металась в каком-то утомительном возбуждении.

Посреди ночи женщина вспомнила, что забыла написать очередное письмо мужу, и решила сделать это назавтра, рассказав ему про день, проведенный ею в Жокей-клубе. Она лежала без сна, сочиняя письмо, которое совсем не походило на то, которое было написано ею на следующий день. Когда утром горничная разбудила ее, Эдне снился мистер Хайкемп, который играл на фортепиано у входа в музыкальный магазин на Канал-стрит, в то время как его жена говорила Алсе Аробену, садясь с ним в трамвай на Эспланад-стрит: «Какой талант пропал зря! Однако мне пора».

Когда через несколько дней Алсе Аробен снова заехал за Эдной в своем экипаже, миссис Хайкемп с ним не было. Молодой человек сказал, что они захватят ее по пути. Но поскольку сия дама не была заранее извещена о его намерении, дома ее не оказалось. Как раз выходившая на улицу мисс Хайкемп, которая торопилась на собрание местного отделения Фольклорного общества, выразила сожаление, что не сможет их сопровождать. Аробен как будто смутился и спросил у миссис Понтелье, не желает ли она пригласить кого-то еще.

Эдна не сочла нужным отправляться на поиски каких-либо светских знакомых, от которых успела отдалиться. Она подумала о мадам Ратиньоль, но ей было известно, что ее подруга-домоседка не выходит на улицу, разве что для того, чтобы по наступлении темноты неспешно прогуляться по кварталу с мужем. Мадемуазель Райс лишь посмеялась бы над подобным приглашением. Мадам Лебрен, возможно, не стала бы возражать против поездки, но Эдна по какой-то причине не пожелала ее звать. Итак, они поехали одни – она и Аробен.

День этот оказался чрезвычайно увлекательным. Эдной вновь, точно перемежающаяся лихорадка, овладело возбуждение. Ее рассуждения делались все более раскованными и откровенными. Сблизиться с Аробеном не составило для нее никакого труда. Его манеры располагали к непринужденной доверительности. Когда дело касалось красивой и обаятельной женщины, он всегда стремился пропустить первый этап знакомства.

Ужинал Аробен у Эдны. Задержавшись после ужина, он устроился у очага. Молодые люди смеялись и болтали; и, прежде чем настало время уходить, Алсе рассказал ей, насколько иной могла бы оказаться жизнь, если бы они познакомились много лет назад. С бесхитростной прямотой он поведал, каким непослушным шалопаем был раньше, и, под влиянием момента закатав манжету, показал Эдне шрам от сабельного удара на запястье, который получил в девятнадцатилетнем возрасте на дуэли под Парижем. Она коснулась его руки, разглядывая красный рубец на внутренней стороне белого запястья. Внезапный судорожный порыв заставил ее крепко стиснуть пальцами его руку. Аробен почувствовал, как ее острые ногти впились ему в ладонь.

Эдна тут же встала и отошла к каминной полке.

– Вид раны или шрама всегда будоражит и потрясает меня, – призналась она. – Не надо было мне на него смотреть.

– Умоляю, простите меня, – промолвил молодой человек, подходя к ней. – Мне не приходило в голову, что шрам может выглядеть отталкивающе.

Он стал совсем близко, и бесстыдство в его взгляде отвращало прежнее, исчезающее «я» Эдны, в то же время привлекая всю ее пробуждающуюся чувственность. Аробен прочел на ее лице достаточно, чтобы дерзнуть взять ее руку и держать в своей руке, неторопливо прощаясь с нею.