Текст книги "Рождественская карусель"

Глава 8

Господи, какой же он болван!

Вот уж не ожидал от себя такой дурости. Черт его дернул набрасываться на нее с поцелуями! Вел себя словно сексуально озабоченный подросток, только о том и думающий, как бы залезть подружке под юбку.

Да нет, он никогда так не поступал даже в подростковом возрасте. А в последние годы его волновало нечто прямо противоположное: как отвязаться от поклонниц, щедро оделяющих его своим вниманием? Шон давно уже избегал случайных связей, по собственному опыту узнав, что любовь на одну ночь не приносит ничего, кроме скуки и разочарования.

Но эта девушка – совсем иное дело! Стоит ей улыбнуться – и он готов упасть к ее ногам. А когда она поцеловала его, он забыл обо всем на свете, кроме ее нежного тела, мягкой кожи и теплых губ, прикасающихся к его губам.

А ведь она ничем не отличается от остальных. Сама призналась, что помолвлена, но готова изменить жениху при первой возможности. Удивительно, что даже это его не останавливает.

Шон не солгал, когда сказал ей, что для него обручение так же свято, как и брачные узы. После той истории с Марни он дал себе слово, что никогда – никогда больше! – не станет одним из углов в любовном треугольнике. И до сих пор не нарушал этой клятвы.

– Я хотела бы вернуться в постель. Голос Лии ворвался в его мысли. Шон обернулся. Девушка сидела в кресле, сжавшись в комок; она выглядела хрупкой, уязвимой… и чертовски женственной. Мягкая ткань футболки соблазнительно облегала ее тело. От одного взгляда на нее кровь быстрее побежала по жилам.

Но трогательную женственность уравновешивал гордо вздернутый подбородок, холод в голосе и лед в глазах.

– Разумеется. – Усилием воли Шон заставил себя сосредоточиться на сиюминутных делах. – Сможете сами подняться по лестнице?

Девушка поджала губы, и в потемневших глазах ее он прочитал: «Умру, но поднимусь».

Что ж, по крайней мере, в этом они пришли к согласию. Шон не собирался снова брать ее на руки – догадывался, как подействует это на его разгоряченную плоть.

Но едва Лия поднялась на ноги, стало ясно, что одной решимости недостаточно. Она еще не оправилась после болезни. Лицо ее, и без того бледное, совсем побелело.

– Я… не уверена…

Эти слова она выдавила через силу – видно было, как тяжело ей признаваться в своей слабости. Не легче, чем ему – мириться с неизбежным. Шон зажмурился, сражаясь с нахлынувшим потоком смятенных мыслей и образов.

Там, наверху, он едва не потерял самообладание… Хотя нет, какое уж там «едва»! Снова взять ее на руки – значит вновь разжечь огонь, таящийся под тонким слоем пепла. Второй раз ему не потушить пожара.

Он глубоко вздохнул и открыл глаза, старательно избегая смотреть в ее бледное решительное лицо.

– Послушайте, у меня есть другая идея. Что-то сжало ему горло, и голос прозвучал сипло. Шон тяжело сглотнул.

– В гостиной горит камин, там тепло, а в спальне у вас настоящий холодильник. Хотите, я уложу вас на софу в гостиной и принесу из спальни одеяло?

– Хорошо.

– Тогда так и сделаем.

На лице ее отразилось очевидное облегчение – зеркальное отражение его собственного, догадался Шон. Но что это означает? Неужели она чувствует то же самое? Ее тоже пронзают удары, подобные электрическим разрядам, а кровь закипает в жилах?

Опершись на руку Шона, – Лия дошла из кабинета до гостиной и, облегченно вздохнув, повалилась на кушетку.

– Я принесу одеяло.

Радуясь, что нашел предлог уйти, он взбежал по лестнице. Сердце его сжималось от невыносимой обиды. Она боится к нему прикоснуться, смотрит на него с ужасом и отвращением, словно на прокаженного. Шон не понимал, чем заслужил такое отношение, и несправедливость Лии жгла ему душу. Неужели она не понимает, что с ним творится?

Он сдернул с кровати одеяло и вернулся в гостиную. Лия лежала на софе, поджав ноги, устремив задумчивый взгляд на огонь.

На секунду Шон остановился в дверях, вбирая взглядом ее хрупкую красоту – волны растрепанных волос, матовую бледность щек, огромные глаза, опушенные длинными ресницами. Взгляд его скользнул ниже – к округлости грудей, к белоснежным бедрам, едва прикрытым футболкой. При виде ее длинных стройных ног пламя вспыхнуло в нем сильнее.

Лия обернулась, и глаза их встретились; на несколько секунд в гостиной воцарилось напряженное молчание. Шон не сомневался, что все его мысли – точнее, чувственные картины и желания – написаны у него на лице. Но, к его удивлению, Лия вдруг улыбнулась.

– Когда я была маленькой, то обожала огонь. Мне казалось, если долго смотреть в пламя, можно увидеть там волшебные картины. Но камин в нашей квартире был электрический, и настоящий огонь я видела всего несколько раз в жизни.

– А мне Пит советует поставить газовое отопление. – С этими словами он укрыл ее одеялом. Хотел подоткнуть, но сообразил, что этого лучше не делать, и сел в кресло по другую сторону от камина. Теперь, когда ее ноги не видны, дышать ему стало легче. – Но я не соглашаюсь, – продолжал он с легкой улыбкой. – Я консерватор по натуре, люблю старинные, прочные вещи. Пит не таков – его девиз: «Быстро, удобно и без хлопот». Он предпочитает легкость и простоту.

– Особенно когда дело касается личной жизни, – сухо заметила Лия.

Шон скривил рот в иронической улыбке.

– Здесь вы правы. Личная жизнь у него всегда была удивительно запутанная.

– А теперь он впутал в свои проблемы и вас!

– Мне не за что винить Пита, – искренне ответил Шон, снова вспомнив о Марни. – Свою жизнь я запутал сам.

Лия сгорала от любопытства – об этом он догадался по ее лицу. Но Шон не собирался с ней откровенничать, поэтому перешел на другую тему.

– У вас очень симпатичная мать. Разговаривала со мной, словно со старым другом.

Лия улыбнулась, и от этой радостной, доброй улыбки у Шона что-то сжалось внутри.

– Да, мама такая. Она любит людей, для нее все вокруг – друзья. – И вдруг на лицо ее набежала тень, аметистовые глаза затуманились. – Она не слишком переживала из-за меня?

– По-моему, нет. – Шон нахмурился, подметив в ее тоне беспокойство. – Лия, вы говорили, что особенно нужны матери, именно сейчас. А почему? Что случилось?

На лице ее отразилось откровенное изумление. Значит, он не только слушал, но и запомнил ее слова! Шон невольно поморщился: неужели она видит в нем бесчувственного негодяя, которому наплевать на ее переживания?

– Они с папой…

Лия запнулась, опустив глаза.

– Ваш отец болен? – не вытерпел Шон. – Или… еще хуже?

Черт побери, если у нее умер отец и Лия спешила, чтобы утешить мать в горе, а он преградил ей дорогу… такое непростительно!

– Нет, нет, что вы! – поспешила уверить его Лия, и словно гора свалилась у него с плеч. – Просто… они разошлись. Полгода назад. Папа сказал, ему не хватает свободы. И ушел.

– Классический случай, – усмехнулся Шон. – Держу пари, э же самое говорил и мой старик. Да я и сам раз или два прибегал к этой отговорке.

Лия молча вскинула на него потемневшие глаза.

– Дорогая моя, такое случается.

– Но чтобы с моими родителями… Я никогда не думала… Они всю жизнь прожили вместе. Никогда не ссорились. Два года назад отпраздновали серебряную свадьбу.

– Значит, вам повезло.

Ощутив внезапную неловкость, он поднялся и начал ворошить кочергой угли в камине. Пламя вспыхнуло с новой силой.

– У вас, по крайней мере, были и мама, и папа. Не всем выпадает такое счастье.

– Знаю, вас бросил отец; но это же не значит, что у всех…

– Дорогая, ничто не длится вечно!

"И твоя верность в том числе!» – мысленно добавил Шон, напомнив себе, как легко Лия забыла о своем обете. Нет, его не проведешь невинным личиком: ему-то хорошо известно, какова эта особа на самом деле!

Он подбросил в камин угля.

– Такова жизнь. Любой брачный союз рано или поздно распадается.

– Но ведь так не должно быть!

– Вы думаете? Тогда выходите замуж за лебедя или за морского конька. Эти существа всю жизнь спариваются с одним и тем же партнером. От людей такой верности не дождетесь.

– То, что вы изящно именуете «спариванием», – с отвращением скривив губы, возразила Лия, – большинство людей называет любовью!

– А я не i-ерю людям – ни всем вместе, ни каждому в отдельности.

"Особенно тебе, и особенно в том, что касается любви!» – мысленно подытожил он. Во рту стало сухо и горько от мыслей о ее двуличности.

Наступило тягостное молчание.

– Вам что-нибудь принести? Может быть, чаю?

– Перестаньте, Шон! – огрызнулась Лия, по-видимому, все еще под впечатлением от употребленного им слова «спариваться». – Почему бы не признаться честно: вы не знаете, куда от меня деваться, и не чаете, когда же я наконец уберусь с глаз долой?

– С чего вы взяли? Напротив, роль сиделки пришлась мне по душе. После двух с половиной месяцев трудного выздоровления приятно почувствовать себя, так сказать, в противоположной роли.

– Могу поспорить, пациент из вас был кошмарный! – с лукавой искоркой в глазах заметила Лия.

Шон невольно улыбнулся в ответ.

– Хуже не бывает! Не знаю ничего тяжелее вынужденного безделья. По сравнению с этим ухаживать за больными – одно удовольствие.

Как ни странно, Шон говорил вполне искренне. Последние два дня пошли ему на пользу: улеглось тоскливое беспокойство, терзавшее его уже три месяца, рассеялось уныние, исчезли ночные кошмары, из-за которых он боялся засыпать. Да у него просто не было времени на нытье и жалость к себе! Лия ведь нуждалась в постоянном уходе, и забота о ней не оставляла ни одной свободной минуты.

Объяснение вполне логичное, но Шону почему-то казалось, что дело не только в этом.

– Расскажите мне о вашей семье, – попросила Лия, с благодарной улыбкой приняв у него из рук чашку чая. – Я еще ничего не знаю о вашей матери. Она, наверно, тяжело пережила уход мужа?

– Сказать, что она была в отчаянии, – значит ничего не сказать, – ответил Шон, садясь на свое место. – Весь ее мир пошел прахом. Она осталась совершенно одна – беременная, с ребенком на руках, без всякой надежды на помощь. Она была убита горем, и мне пришлось взять на себя заботу о ней и о Пите, когда он появился на свет.

– Значит, в девять лет вы стали взрослым. Шон молчал, опустив взор на судорожно сцепленные руки. Ему было не по себе. Три дня назад он лишь мельком упомянул о своем детстве, уверенный, что Лия тут же это забудет, а она, оказывается, запомнила каждое слово.

– Я Козерог, – сказал он наконец, решив обратить тяжелый разговор в шутку. – День рождения у меня двенадцатого января. Кто-то мне говорил, что козероги рождаются стариками.

– Я тоже об этом слышала. Но с возрастом, говорят, они молодеют душой. Лет через двадцать вы станете веселым и беззаботным, как мой шестнадцатилетний кузен Джеймс. Тогда уже я буду для вас слишком старой, если, конечно, вы не увлекаетесь старушками.

Нет, Шон в жизни не увлекался старушками. Его беспокоило другое: как это случилось, что он, рассудительный и здравомыслящий Шон Галлахер, с младых ногтей усвоивший, что «вечность» – пустое слово, а любовь до гроба встречается только в сказках, всерьез раздумывает о том, каково было бы прожить с этой женщиной двадцать лет.

– Даже через двадцать лет ни один нормальный мужчина не сможет пройти мимо вас равнодушно.

Она вскинула изумленные глаза.

– Но мне будет уже сорок пять!

– С вашей красотой не стареют. Телосложение, черты лица, глаза – все это не меняется с годами.

– Перестаньте, Шон! – Глаза ее заблестели, щеки залились очаровательным румянцем. – Вы мне безбожно льстите!

– Нет, не льщу, – твердо ответил Шон. – Не вижу смысла. Чтобы убедиться в правильности моих слов, вам достаточно взглянуть в зеркало. Такие лица, как ваше, не стареют – время лишь наделяет их иной, более глубокой красотой.

Шон говорил искренне, об этом свидетельствовали его глаза. Но, едва вымолвив последнее слово, он почувствовал, что преступил неписаные заповеди, на которых строились их отношения. Незримая нить, натянутая между ними, вздрогнула и зазвенела, готовая лопнуть.

Несколько мгновений – несколько ударов сердца! – две пары глаз отражались друг в друге. Слова были им не нужны, да и нельзя было высказать словами то, что молчаливо говорили друг другу эти двое. Но вот Лия моргнула и опустила глаза. На скулах ее запылали алые пятна.

– О… очень вкусный чай, благодарю вас.

– Трусиха! – мягко упрекнул ее Шон. Он не знал, радоваться или огорчаться тому, что она решила сменить тему.

Лия немедленно вздернула голову, готовая ответить на вызов.

– Это не трусость, а здравый смысл! – резко ответила она. – Оба мы прекрасно знаем, что это ничего не значит. Мы заперты в доме, нам никуда не деться друг от друга, – естественно, между нами возникает притяжение. Обычный психологический эффект. Но растает снег – вместе с ним растает и это.

"И я вернусь к жениху». Лия не произнесла этих слов, Шон прочел их во вздернутом подбородке, в том, как она старалась не встречаться с ним взглядом.

– Возражение принято, – сухо ответил он. – Еще чаю?

– С удовольствием, – ответила она каким-то сдавленным голосом. – Очень хочется пить.

– И не удивительно! – заметил Шон, сам удивляясь своему спокойному, даже беззаботному голосу. – Вы ведь три дня ничего не ели и не пили, если не считать нескольких глотков воды, и ту пришлось вливать в вас силой.

Лия подняла голову и смущенно взглянула на него.

– Шон, я очень благодарна за вашу заботу. Вы были так добры ко мне!

– Говорю вам, за вами ухаживать – одно удовольствие! Со мной медсестрам приходилось гораздо тяжелее.

Он хотел развеселить ее, но Лия нахмурилась.

– Вам было так плохо?

Пожатием плеч Шон отмел прошлое.

– Больницу я почти не помню. По крайней мере, первые дни совершенно вылетели из памяти.

Он взял у Лии пустую чашку и понес на кухню. Девушка молча проводила его глазами; этот взгляд не укрылся от Шона.

Вернувшись, он сел не на свое прежнее место, а на диван, в ногах у Лии. Сам не знал, почему, – так показалось удобнее, естественнее. Лия не возражала, просто развернулась к нему лицом и продолжила беседу:

– Значит, тяжелее всего стало потом, после выписки? Но ведь с вами был брат.

Шон кивнул, помрачнев; ему вспомнились те черные дни.

– Да, он прожил здесь несколько недель. Пока я сам не велел ему убираться. Дайте-ка я вам подушки поправлю, они совсем сбились.

Если он надеялся отвлечь ее от тяжелого разговора, то не преуспел в этом. Лия подождала, пока Шон поправит диванные подушки, и преспокойно продолжила расспросы.

– Спасибо, так действительно удобнее. А он рассказывал вам об Энни?

Шон кивнул, откинувшись на спинку дивана.

– Сперва этот дуралей молчал как рыба. Но однажды его прорвало – и понеслось: Энни то, Энни это… Остановиться он уже не мог. Наконец я понял, что сойду с ума, если еще хоть раз услышу это имя…

Шон рассеянно потер ладонью шрам.

– В то время я надеялся и верил, что Пит будет с ней счастлив.

– Может быть, еще и будет! – заметила Лия. – Как знать, возможно, у Энни просто сдали нервы перед свадьбой и вся эта буря в стакане воды через неделю уляжется. Может быть, и уже улеглась, а мы сидим тут и ничего не знаем!.. А вам случалось переживать предательство возлюбленной? – спросила она вдруг.

Шон поднял глаза, но Лия смотрела на него без тени насмешки или недоброжелательства.

– Случалось, – медленно ответил он. – Помню свои чувства: сперва – не горе, не гнев, а какое-то безмерное изумление. Ходишь и никак не можешь понять: как же это? Почему вдруг? За что? А потом… потом мечтаешь об одном – все забыть.

Выразительное лицо Лии подернулось состраданием. Шон поспешно выпрямился, протянул к ней руку.

– Да не берите в голову! Было и прошло. Я все забыл и исцелился, честное слово!

Что за сверкающие бриллианты повисли у нее на ресницах – неужели слезы?

– Шон, простите меня!

– За что? – недоуменно нахмурился он.

– За все, что я вам наговорила. Как я могу судить, если не знаю, что с вами произошло?

– А хотите узнать?

Этим вопросом Шон удивил в равной мере ее и себя. Он сам не понимал, почему так жаждет поделиться с ней своей невеселой историей. Чтобы развеять ее иллюзии? Или просто для него настало время исповеди – неважно, перед кем?

– У меня была подруга, хоть это слово к ней совсем не подходит. С такими женщинами не дружат – их страстно любят или страстно ненавидят. Такой была Марни. Мы встречались полгода, и я сделал ей предложение. – Шон остановился, морщась от горечи воспоминаний. – Я не сомневался, что мы необыкновенная пара и чувство, связывающее нас, вечно, как сама любовь. Этот самообман продолжался еще пару месяцев, пока я не узнал, что все это время у нее был другой. Она спала с ним, даже не снимая обручального кольца! – Он потряс головой, словно до сих пор не мог в это поверить. – Я в это время часто уезжал из города на съемки. Поэтому Марни чувствовала себя в безопасности. Тот бедолага искренне верил, что она выйдет замуж за него!.. Короче, была бурная сцена, она швырнула кольцо мне в лицо и выбежала вон, я полагал, что к нему. Вскоре я появился в обществе с другой женщиной. На следующее же утро Марни позвонила мне в дверь.

Лия судорожно, до боли, сжала его руку.

– И что же? – выдохнула она.

– Не менее бурное примирение! – язвительно усмехнулся Шон. – Поначалу она вела себя идеально. Клялась, что раскаивается, умоляла ее простить…

– А вы? – поторопила его Лия. Шон скривил губы в усмешке.

– А я был таким дураком, что поверил. И честно пытался простить, хоть в глубине души и понимал, что это бессмысленно. Какая уж там любовь! Я смотрел на нее и не мог взять в толк, что привлекло меня в этой лживой раскрашенной кукле. Несколько раз я пытался объяснить ей, что все кончено. Но она словно умом тронулась – рыдала, закатывала скандалы, кричала, что убьет меня или себя. И однажды я сделал глупость – начал выяснять с ней отношения в машине…

– Нет! – ахнула Лия, догадавшись, чем кончится этот рассказ.

– Увы, да, – угрюмо кивнул он. – Мы ехали по проселку, других машин поблизости не было. Марни схватилась за руль. Она была в истерике, не соображала, что делает. Последнее, что я помню, – ее дикий крик: «Не мне, так никому!» Потом я узнал, что мы врезались в дерево.

Он поднял голову и горько усмехнулся.

– Я провел две недели в больнице, а она отделалась вывихнутой рукой.

– О Боже!

– Шесть недель спустя Марни вышла замуж, не за меня и даже не за моего соперника, а за кого-то третьего. Недавно я слышал, что она и ему изменяет.

Шон взглянул в ее бледное, потрясенное лицо. Затем, вспомнив, что все еще сжимает ей руку, медленно разжал пальцы.

– Вы же сами просили рассказать, – пробормотал он.

Что-то пошло не так. Он хотел ее шокировать, и, несомненно, преуспел. Но вместо мстительной радости ощущал лишь горечь и чувство вины. Теперь он жалел, что вообще заговорил об этом.

Лия была права, последние месяцы он только и делал, что прятался – от людей и от самого себя.

Снова и снова он прокручивал в памяти цепь событий, приведших к катастрофе. Запоздалое сожаление, отчаяние, бессильная злоба изо дня в день отравляли его душу. Сегодня он наконец решился изгнать мучающих его демонов и поверенной своих тайн почему-то выбрал Лию. Почему?

Шон погрузился в мрачные размышления. Несколько раз Лия пыталась завязать с ним разговор, но он отвечал угрюмо и односложно. Наконец она взяла книгу и читала до позднего вечера. Была уже почти полночь, когда она потянулась и зевнула, прикрыв рот ладошкой.

– Вам пора в постель, – сказал Шон, поднимаясь с места. – Вы еще не совсем здоровы, не стоит переутомляться.

– Я целую вечность провела в постели! Не уверена, что смогу заснуть.

– Тогда вам поможет вот это. Он открыл пузырек, стоящий на тумбочке, и вытряс оттуда себе на ладонь две таблетки.

– Очень легкое снотворное, – заверил он, перехватив ее подозрительный взгляд. – Доктор сказал, что его можно давать вам, если из-за температуры вам будет трудно заснуть.

– Температура у меня нормальная, а снотворное терпеть не могу! Я от него тупею.

– Какая разница, если вы будете спать? Таблетки обеспечат вам полноценный отдых. А мне не улыбается вставать среди ночи, если выяснится, что без таблеток вы уснуть не можете. Я, в отличие от вас, хочу нормально выспаться…

– Ну хорошо, хорошо, уговорили! Схватив таблетки, она бросила их себе в рот и запила водой.

– Вот! Довольны? Беру назад свои слова о «прекрасной сиделке». Вы просто грубиян и зануда!

– Потому что не надо меня доводить. Помочь вам подняться наверх или вы и это сочтете грубостью и занудством?

Он ожидал гневных протестов и был немало изумлен, когда в ответ Лия сверкнула ослепительной улыбкой.

– Вы очень добры, – вежливо ответила она. – Огромное спасибо.

С большим облегчением Шон отнес ее на постель, с еще большим – накрыл одеялом и поспешил вниз.

Но не успел он дойти до кухни, как наверху раздался страшный грохот.

– Что за черт?! Лия!

В следующий миг ноги уже сами несли его вверх по лестнице.

В голове роились десятки предположений – одно другого страшнее. Она упала? Потеряла сознание? Зачем она вообще встала с кровати? Что, если ударилась головой? Что, если…

Он остановился в дверях. Лия сидела на корточках в изножье кровати.

– Лия!!

Она подняла голову. Шон облегченно перевел дух, сообразив, что она цела и невредима. Сердце билось как сумасшедшее: только сейчас он по-настоящему понял, насколько испугался за нее.

– Какого черта вы тут вытворяете? – воскликнул он хриплым от пережитого волнения голосом.

– Простите. Я уронила книги. – Она указала на груду книг на полу. Видимо, Лия скинула их на пол, когда попыталась опереться на стол.

– Вы… Так, для начала: что вас дернуло встать с постели?

– Мне… мне нужно было в ванную.

– А почему меня не позвали? Она сердито сверкнула глазами.

– Послушайте, я имею право хоть в туалет сходить сама? Если бы эти книги не подвернулись под руку…

– Боже, дай мне терпения!

Подойдя к ней, Шон собрал с пола книги и положил их обратно на стол. Он сердился на ее упрямство и на себя – за то, что испугался из-за пустяка, но сильнее раздражения была в нем пьянящая радость оттого, что Лия цела.

– Я, кажется, назвал вас идеальной пациенткой? Беру свои слова назад! Вы способны хоть что-нибудь сделать без споров и препирательств?

– Разумеется! – оскорбленно парировала она. – Да будет вам известно, на работе у меня репутация одной из самых разумных и сговорчивых…

– Ни в жизнь не поверю! – саркастически отозвался Шон.

– Ну хорошо, – вздохнула она. – Согласна, я еще не совсем здорова. Не поможете ли вы мне дойти до ванной комнаты?

– Вот об этом надо было попросить с самого начала!

Обняв Лию за талию, он довел ее до ванной и, прикрыв дверь, тактично удалился к себе в спальню.

Что с ним происходит, черт побери? Как ухитрилась незнакомая девушка за несколько дней стать для него роднее и дороже всех на свете?

От таких мыслей его отвлек внезапный шум воды в ванной.

Она включила душ! Это еще зачем?

Распахнув дверь, он увидел, что Лия пробует пальцем воду – достаточно ли горяча.

– Что вы еще затеяли?

– Мне нужно помыться.

– Вы что, шутите?

– Да вы посмотрите на меня! Эти отвратительные сальные волосы… – И она с гримасой отвращения дернула свою спутанную прядь.

– Лия, вы больны. Вам надо лечь.

– Не раньше, чем приму душ! Я же три дня не мылась! Вся грязная, потная – фу! Нет, в таком виде я в постель не лягу. Сперва вымоюсь.

– О Боже мой! Вам нельзя…

– Шон, прошу вас! – Сменив тактику, она умоляюще подняла на него огромные глаза и положила руку ему на плечо. – Всего минуту! – Мгновение – и она уже обнимает его обеими руками, касается щекой его щеки. – Пожалуйста!

Шон тяжело сглотнул. До сих пор он считал себя сильным, но, чтобы отказать ей, нужно обладать поистине несгибаемой волей! Знает ли она, понимает ли, что с ним делает? Неужели…

Но, взглянув в ее странно расширенные глаза, Шон осознал, что происходит.

Нет, она не играет с ним, не пробует на нем свои чары. Просто снотворное не лучшим образом подействовало на ее ослабленный болезнью организм. Лия предупреждала, что «тупеет» от таблеток, – так и есть! Похоже, лекарство ослабило ее самоконтроль; она попросту не понимает, что делает.

Надо привести ее в чувство. И Шон видел лишь один способ…

Одной рукой поддерживая Лию, другой он потянулся к крану. Сбросил ботинки, попробовал воду, убедился, что она достигла нужной температуры.

– Пожалуйте мыться!

Прежде чем Лия успела понять, что он задумал, Шон стащил с нее футболку.

– Ч-что вы делаете? – воскликнула она. У нее явно заплетался язык.

– Вы, кажется, хотели принять душ? Так вперед!

И, подхватив Лию на руки, Шон встал вместе с ней под горячие струи. Лия ахнула и прижалась к нему, крепко вцепившись ему в плечи. Шон зажмурился, стараясь справиться с нахлынувшими чувствами.

– Шон! – вскричала она. – Ваша одежда!

– Ничего, высохнет! – рявкнул он в ответ. Раздеваться Шон не собирался. Пусть он не может подавить своих желаний, своей естественной реакции на ее соблазнительную наготу, одежда поможет скрыть слабость.

– А теперь мы вас вымоем!

Свирепо отбросив с лица мокрые волосы, он потянулся за гелем для душа.

– Представьте, что я – ваш доктор или медсестра. Я ведь переодевал и обмывал вас эти три дня. Держитесь за меня, я постараюсь по возможности быстро разделаться со своей задачей. Идет?

Она неуверенно качнула головой с прилипшей к скуле прядью волос. Тонкие руки обвились вкруг его пояса.

– Да, Шон, – покорно пробормотала она. И эта покорность, столь несвойственная ей, зародила в нем подозрения.

– Лия!

Он приподнял ее голову за подбородок. Глаза ее были полузакрыты, по лицу блуждала слабая мечтательная улыбка.

– Все, что скажешь, Шон.

"Боже, помоги! – мысленно взмолился Шон. Снова зажмурившись, он боролся с терзающим тело желанием. – Тоже мне, доктор нашелся! Будь я врачом, меня давно лишили бы лицензии за неэтичное отношение к пациентке!».

Неужели он и в самом деле полагал, что ее нежное, теплое, нагое тело оставит его равнодушным? Или надеялся справиться с чувствами, возникающими от прикосновения мыльных рук к изящным изгибам?

Лия прижималась к нему с затуманенными от желания глазами, обнимала его и шептала:

– О, Шон, как хорошо! – И мурлыкала, словно довольная кошка:

– Как хорошо! Как хорошо!

– Ну все, хватит! – прохрипел он, усилием воли захлопывая мысленную дверь перед толпой осаждающих мозг эротических образов.

Не обращая внимания ни на бешеное биение пульса, ни на боль неудовлетворенного желания, он резким движением выключил душ.

Не слушая возмущенных воплей, он вытащил ее из-под душа и завернул в огромное зеленое полотенце.

Сразу стало легче дышать, и сердце постепенно вернулось к обычному ритму. Хотя руки, надо сказать, еще тряслись.

Поддерживая ее за талию одной рукой, другой он вытер ей лицо маленьким полотенцем, а затем закрепил его у Лии на голове вроде тюрбана. В этот миг ресницы ее дрогнули; она медленно открыла глаза. Сердце его пропустило такт, когда он заметил, что зрачки ее по-прежнему расширены.

– Пойдем-ка в постель, пока ты еще держишься на ногах, – проворчал он.

– А ты со мной ляжешь?

Этот провокационный вопрос Лия сопроводила улыбкой, едва не лишившей Шона остатков самообладания. «Она не понимает, что говорит!"

– поспешно напомнил он себе.

– Не глупи. Тебе нужно спать.

– Спать? – прошептала она, ткнувшись губами ему в щеку. – Я хочу спать с тобой!

– Лия, прекрати!

Он сильно встряхнул ее, желая хоть немного привести в чувство. Сонная улыбка Лии погасла, глаза удивленно раскрылись, и что-то сжало ему сердце.

– Прости, – пробормотала она. – Я… я, кажется, что-то не то говорю…

– Наденешь ночную рубашку, она уже высохла, – с намеренной сухостью произнес Шон. Он достал из гардероба рубашку и, не оборачиваясь, бросил ей.

Если и не наденет – не беда. Он ей помогать не собирается. И так держится из последних сил, а о том, чтобы выпутывать ее из полотенца и помогать ей облачиться в соблазнительную кружевную вещицу, в нынешнем его состоянии и думать не стоит.

– Я переоденусь в сухое и вернусь. Что ему было по-настоящему необходимо, – это еще раз принять душ. Ледяной. Холодная вода снаружи и изрядная порция виски внутрь. Но он опасался, что Лия услышит шум воды и снова отправится в ванную.

Поэтому Шон просто сбросил мокрую одежду, натянул кремовый шерстяной свитер и коричневые брюки. Одевался он не спеша, чтобы дать Лии время переодеться, и вновь появился в спальне минут через десять.

К большому его облегчению, Лия не только переоделась, но и легла. Она лежала под одеялом с закрытыми глазами, глубоко и ровно дыша.

– Лия! – позвал Шон тихонько, чтобы не разбудить ее, если она заснула.

Ответа не было. Шон перевел дух: наконец-то лекарство подействовало так, как ему и положено!

Она спала, свернувшись клубочком, словно маленькая девочка. Влажные волосы разметались по подушке. Не в силах сопротивляться нахлынувшему желанию, Шон приблизился и осторожно погладил ее по голове.

Ему вспомнилась прошлая ночь, когда в доме погас свет. Лия промерзла до костей, а согреть ее было нечем. Тогда Шон сбросил одежду и лег рядом. Она прижалась к нему невинно и доверчиво; так ребенок прижимается к отцу. Всю ночь он лежал без сна, прислушиваясь к ее дыханию…

Даже сейчас при этом воспоминании у него пересохло во рту.

Перед тем как уйти, он наклонился и запечатлел на мягкой, теплой щеке нежнейший из поцелуев.

– Спокойной ночи, любовь моя, прекрасных снов, – прошептал он. А затем вышел из спальни и бросился вниз по лестнице с такой скоростью, словно свора адских псов преследовала его по пятам.