Текст книги "Год благодати"

– Ты покойница, – говорит Кирстен и изо всех сил бьет меня локтем в бок, вышибая из легких воздух. Я сгибаюсь, пытаясь восстановить дыхание, а идущие мимо меня девушки шипят:

– Шлюха.

– Предательница.

– Потаскуха.

Майкл воображает, что спас меня от работы в полях, но на самом деле он просто превратил меня в ходячую мишень.

Я вспоминаю, как матушка говорила, чтобы я не верила никому, а в уголках ее рта краснела кровь.

Когда я оглядываюсь на медленно закрывающиеся створ – ки ворот, на сестер, матерей и бабушек, которые глядят нам вслед, меня пронзает ужасная мысль. Что, если они ничего не рассказывают про год благодати из-за нас самих? И как мужчины могут жить с нами, заботиться о наших детях, зная, какие ужасы мы творим друг с другом… когда остаемся одни… в окружении диких лесов… во тьме?

Глава 10

На дороге нет никаких знаков, которые бы говорили о том, что мы входим в предместье, и стражники ничего нам не говорят, они только теснее смыкают круг, в середине которого мы идем.

В лесу среди деревьев с наполовину опавшей желтой и красной листвой там и сям видны домики, крытые соломой, в воздухе пахнет землей, только что выдубленными шкурами, древесным дымом, осенними цветами… а еще я чую кровь.

Я не могу определиться, нравится мне смесь этих запахов или нет, но одно знаю точно – она говорит о том, что здесь кипит жизнь.

Хотя живущих тут женщин не защищают ни ворота, ни церковь, ни совет, похоже, им это нипочем. Правда, я слышала, что, если сюда изгоняют жен, они быстро погибают. Остальные же женщины, если они молоды и кто-то дает им кров, могут обслуживать потребности мужчин из округа за звонкую монету. Их незаконнорожденные сыновья становятся беззаконниками, а дочери идут в проститутки по примеру своих матерей. Когда-то я удивлялась, не понимая, почему бы им просто-напросто не уйти в другие края – ведь их никто не держит… здесь нет ни законов, ни оград. Говоря о себе, я могла бы сослаться на то, что не могу бежать, потому что за это накажут моих младших сестер, но в глубине души я знаю – дело не только в этом. Я никогда не слышала ни о ком, кто бы вернулся из тех далеких краев живым. Мужчины твердят, что округ Гарнер – это рай на земле, и, если даже это ложь, нельзя отрицать, что благодаря нашим обычаям, нашему образу жизни мы выживаем на этой земле уже много лет, за которые сменилось несколько поколений. А если это правда, то я содрогаюсь от одной мысли о том, что лежит за лесами, горами и равнинами. Возможно, именно страх перед неизвестностью и привязывает нас к здешним местам.

Когда из леса выходят женщины предместья и собираются по обеим сторонам дороги, Кирстен задирает подбородок так высоко, как только возможно. Остальные девушки делают то же самое, но я вижу гложущий их страх: на напрягшихся шеях выступают вены – ни дать ни взять гуси пред забоем, вытягивающие на колоде свои длинные шеи в инстинктивном стремлении умереть сразу, без мук.

А вот мне не страшно.

Я хотела увидеть это место всю жизнь.

Да, я говорила, что оставлю свои сны в прошлом, но мне известно, что отец тайком ходит сюда, в предместье, уже много лет. Что, если та девушка живет здесь… что, если она меня ждет? Моя тайная единокровная сестра, которой я буду рада. Быть может, и она видит сны, сны обо мне. От этой мысли у меня голова идет кругом. Только бы увидеть ее… убедиться, что она реальна, что она существует.

Я вглядываюсь в толпу и вижу, что все девочки здесь одеты в платья из сурового полотна, а взрослые женщины – в платья из полотна, выкрашенного свекольным соком. Это напоминает мне о красных лентах в наших волосах. Вероятно, этот бордовый цвет говорит о том, что у них уже были месячные… что они готовы обслуживать мужчин.

Их волосы распущены, в них виднеются лепестки цветов, и они стоят так близко, что я почти чувствую тепло, исходящее от их тел, и вижу, что их груди не стесняют ни корсеты, ни повязки. Они сердито перешептываются, и я понимаю – не только любопытство привело их сюда. Они завидуют нам, и от этой мысли становится не по себе.

Их взгляды сверлят тех девушек, на головы которых накинуты покрывала. А я-то совсем позабыла, что оно есть и у меня. Я торопливо сдергиваю его с головы, пытаюсь засунуть под плащ, но уже поздно – они его видели.

Должно быть, для них покрывала олицетворяют собою все то, чего никогда не будет в их жизни и чего они, как им кажется, хотят.

Законнорожденность. Стабильность. Защиту. Любовь.

Если бы они только знали…

Хотя это и нелегко, я вглядываюсь в лица всех этих женщин, всех до одной. Молодые, старые, те, которые и не молоды, и не стары. На иных из этих лиц я вижу ее черты: вот темные волосы, мыском вдающиеся в лоб, чуть заметная ямочка на подбородке – но ни у одной из них нет красной маленькой родинки под правым глазом.

Я чувствую себя дурой – и что на меня нашло, как мне вообще пришло в голову искать ее здесь? Но тут мой взор падает на крошечный красный цветок в волосах одной из тех, кто стоит у утоптанной дороги. Нет, она не похожа на девочку из моих снов, но этот цветок я узнаю везде. Он должен, должен что-то значить. Меня тянет к этой женщине, я хочу подойти к ней, но тут кто-то толкает меня в спину, и я падаю на колени. Жаркой волной меня обдает гнев. А когда я снова встаю на ноги, женщины с красным цветком в волосах уже не видно. Что, если ее не было вообще?

– Иди осторожно, не спотыкайся. – Кирстен оглядывается на меня с ухмылкой на лице.

Что-то внутри щелкает – быть может, это пробуждается заключенное во мне волшебство, или я просто дошла до ручки, но я решаю задать ей бучу. Однако, когда я устремляюсь к ней, кто-то хватает меня за руку. Я поворачиваюсь, готовясь наорать на стражника за то, что он посмел меня коснуться, но оказывается, что это Гертруда Фентон.

– От этого станет только хуже, – говорит она.

– Пусти. – Я пытаюсь вырвать руку, но Гертруда только сжимает ее еще крепче.

– Тебе не стоит высовываться.

– Да ну? – Я наконец-то высвобождаю руку. Гертруда сильнее, чем я думала. – И что, неужто это как-то помогло тебе самой?

Ее лицо заливает краска, и мне тут же становится стыдно.

– Послушай, – говорю я. – Если я не постою за себя, она начнет обращаться со мной…

– Так же, как со мной, – перебивает меня Гертруда. – Ты думаешь, я слабая.

– Нет, я так не думаю, – шепчу я, но мы с ней знаем, что это ложь.

– Ты всегда считала, что ты лучше нас. Ты думаешь, что умеешь ловко прятаться и хорошо притворяться, но это не так. У тебя все написано на лице – и так было всегда, – говорит она, продолжая идти вперед.

Надо прекратить разговор, уйти в свои мысли, но мне стыдно, что я ни разу не пришла ей на помощь. Мне хотелось это сделать, хотелось много раз, однако я предпочитала не привлекать к себе внимания, и вот теперь ради меня она готова подставить себя под удар. Это отнюдь не говорит о слабости натуры.

Догнав ее, я пристраиваюсь рядом.

– Раньше вы с Кирстен были подругами неразлейвода.

– Все течет, – говорит она, глядя прямо перед собой.

– После твоего… – Я невольно смотрю на костяшки ее пальцев.

– Да, – отвечает она, одернув рукава.

– Мне очень жаль… что с тобой произошло такое.

– А мне как жаль, – говорит она, не отрывая глаз от затылка Кирстен. – Если у тебя достаточно ума, ты перестанешь высовываться. Ты понятия не имеешь, на что она способна.

– Зато знаешь ты, – замечаю я, надеясь услышать ответ на интересующий меня вопрос.

– Та литография даже не была моей, – чуть слышно бормочет Гертруда.

– То есть речь шла о литографии? – спрашиваю я. Все знают, что у отца Кирстен есть коллекция старинных литографий.

Гертруда стискивает зубы и опускает покрывало на глаза, давая понять, что наш разговор окончен.

И мне вспоминается поговорка, которую часто повторял мой отец. Чужая душа – потемки.

Ясно одно – Гертруде Фентон есть что скрывать.

Так что, может статься, мы с ней не такие уж разные.

* * *

Стражники ведут нас на восток и останавливаются только тогда, когда после захода солнца проходит немалое время и мы оказываемся на месте, где, по всей видимости, не раз разбивался привал. На сгнившем стволе дерева висит грязная тряпка с пятнами крови. Должно быть, минувшую ночь возвращавшиеся домой девушки провели именно здесь.

– Ставлю две монеты на дочку Спенсеров, – говорит один из стражников, метко плюнув между спицами колеса повозки.

– Можешь сразу сказать этим деньжатам «прощай», – расстилая свою скатку, ответствует другой стражник, тот, у которого темные усы. – Первой скопытится дочка Диллонов – это как пить дать.

– Та дылда?

– Ага, она. – Он криво усмехается, и в голосе его звучат уверенность и печаль. – Думаю, она не протянет и двух недель.

Пока они оценивают нас, я разглядываю их.

Эти стражники не такие, как Ханс. Сопровождение девушек к становью считается самой неуважаемой из тех работ, которые выполняет стража, стало быть, они слишком стары или слишком молоды, слишком глупы или слишком ленивы, чтобы делать что-то иное. Держатся они так, словно мы, девушки, их не интересуем, однако я вижу, что это не вполне правда. Во взглядах, которые они тайком бросают на нас, читаются такая тоска, такое отчаяние – и в то же время они ненавидят нас из-за того, что округ Гарнер отнял у них их мужское естество. Интересно, считают ли они по-прежнему, что служба в страже стоит того, чтобы согласиться на кастрацию?

Я стою у корявой сосны, растущей на одинаковом расстоянии от остальных девушек и от охраняющей их стражи. Здесь слышно и то, что говорят первые, и то, о чем толкуют вторые, и отсюда хорошо виден окружающий нас лес. Но я понимаю, как это может выглядеть со стороны. Наверное, Гертруда права, и я действительно считала себя лучше других. Раньше я воображала, что могу оставаться незаметной и что мне все нипочем, однако теперь это определенно не так. Майкл предал меня, даровав покрывало невесты, в предместье не оказалось девушки из моих снов, и, ко всему прочему, теперь я ходячая мишень. Но еще не все потеряно. Есть Гертруда Фентон, и, быть может, она станет мне верной подругой, хотя прежде я полагала, что подруги никому не нужны.

Я смотрю на нее из темноты – она сидит среди прочих отверженниц, играя с концами красной ленты. Но даже остальные отверженницы стараются держаться от нее подальше. Если дело в литографии и Кирстен свалила свою вину на Герти, это значит, что она способна на все.

Хотя мне и хочется защитить Гертруду, я вспоминаю то, что сказала моя мать. Не верь никому. Даже самой себе.

По лагерю проносится легкий ветерок, и я плотнее запахиваюсь в плащ. Мне до смерти хочется погреться у костра, но я еще не готова присоединиться к остальным.

Сняв обувь, я растираю пальцы ног. Мне хватило ума начать разнашивать ботинки, как только я их получила, и теперь они достаточно удобны, но, похоже, другим девушкам в этом плане повезло меньше.

Без напольных часов, стоящих у меня дома, и церковного колокола я не могу сказать, который сейчас час. Но, наверное, это уже не важно. До того времени, когда это снова станет важно, остается целых тринадцать лун. Но не надо забегать вперед. Отец всегда говорил, что проблемы следует решать не скопом, а поочередно, одну за другой, и сейчас моя главная проблема – это Кирстен. Надо держаться от нее подальше, пока мы не доберемся до становья. Кто знает, быть может, у нас всех будут уютные маленькие хижины, и мне не придется иметь с ней никаких дел.

А пока что я займусь тем, что умею.

Буду слушать.

И наблюдать.

Ветер гуляет по обступающему нас бору, и сосны гнутся и скрипят.

– Как вы думаете, за нами сейчас наблюдают беззакониики? – спрашивает Бекка, вглядываясь в густой темный лес.

– Я слыхала, что они идут за девушками по пятам всю дорогу, до самого становья, – шепчет Пэтрис.

– Давайте посмотрим. – Кирстен встает. – Вам нужно вот это?! – вопит она, подняв юбки и показывая свои ноги лесу.

– Перестань. – Девочки тянут ее обратно на землю, хихикая, как будто все это какая-то игра.

– Моя старшая сестра говорила, что беззаконники одеты в саваны, закрывающие все их тело, – шепчет Джессика.

– Как призраки? – спрашивает Хелен.

– Призраки не носят саванов, глупая, – смеется Дженна. – Разве что в маскарадных процессиях, на Рождество.

– Ая слыхала, что беззаконники облачаются в саваны из-за своих уродств, – мрачно говорит Тамара. – А еще у них огромные рты, а зубы острые, как бритвы.

– Полно, я готова поспорить, что их тут вообще нет, – уверяет Марта. – Ведь за всю дорогу мы ни разу их не заметили. Вероятно, нам рассказывают о них просто для того, чтобы напугать.

– Но зачем? – спрашивает Равенна, теребя покрывало, и колючий жесткий газ скрипит между ее пальцев.

Я подвигаюсь ближе к остальным. Береженого Бог бережет.

– Чтобы мы не сбегали из становья, – отвечает Кирстен. – Они не хотят, чтобы мы буйствовали, пуская в ход наше волшебство… нашу силу. – Она подается вперед и понижает голос. – Я чувствую, что оно уже здесь, во мне. Чувствую какое-то трепыхание вот тут. – И она, распахнув плащ, кладет ладонь с растопыренными пальцами пониже пупка.

По кучке сгрудившихся вокруг костра девушек проносится трепет предвкушения – то же самое чувствуется в толпе перед началом казни.

– Мне не терпится узнать, в чем выразится мое волшебство, – говорит Джессика, выпрямляясь.

– Я слыхала, что в моей семье от матерей к дочерям передается дар говорения на языке животных. – Сказав это, Дина смотрит на Кирстен, ища поддержки.

– А я, возможно, смогу повелевать ветрами, – говорит еще одна девушка, широко раскинув руки.

– А я – быть невосприимчивой к огню. – Мег подносит палец к пламени костра.

– Полно, полно, – останавливает их Кирстен. – Мы не должны торопить события. Еще не время.

– А какой волшебный дар надеешься обрести ты? – Дженна осторожно толкает Кирстен коленом. – Пожалуйста, расскажи.

– Да, расскажи… – раздаются голоса остальных.

– Я хочу… – Она делает эффектную паузу, дабы заставить их внимать каждому ее слову. – Я хочу силой мысли управлять людьми. Наставлять на путь праведный… избавлять от грехов, дабы все мы смогли растратить свое волшебство и вернуться домой, очистившись.

Гертруда издает какой-то звук – то ли это вздох, то ли зевок, то ли фырканье. Кирстен злобно смотрит на нее, сидя по другую сторону костра.

– Может, даже ты сможешь снова стать чистой, Герти, – говорит она.

На челюсти Гертруды вздуваются желваки, но больше она ничем не выдает, что услышала эти слова.

– А как насчет тебя, Бетси? – Кирстен переводит внимание на девушку, сидящую рядом с Гертрудой. Еще одна мишень.

– Меня? – Она оглядывается по сторонам.

– Разве здесь есть другая Бетси Диллон? – спрашивает Кирстен. – На что надеешься ты?

– Перестать быть такой дылдой и безобразной? – Одна из девиц прыскает со смеху.

Кирстен шлепает ее по ноге.

Даже в тусклом свете костра я вижу, как щеки Бетси заливаются краской – она то ли смущена, то ли польщена вниманием Кирстен.

– Я… я хочу летать, как птица, – говорит она, глядя на верхушки деревьев.

– Еще чего, – бормочет кто-то. Кирстен цыкает на нее.

– А зачем ты хочешь летать? – сладко спрашивает Кирстен. Слишком уж сладко.

– Чтобы улететь далеко-далеко, – мечтательно отвечает Бетси.

– Поверь мне, – прищурясь, говорит Кирстен, – мы тут все хотим, чтобы ты улетела далеко-далеко.

Остальные девицы перестают сдерживаться и разражаются смехом.

Видя, что по лицу Бетси текут слезы, Кирстен поворачивается к ней спиной и продолжает беседовать с остальными.

Гертруда тянется к Бетси, пытаясь утешить ее, но та отдергивает руку, вскакивает с земли и бежит в лес.

– Ну, что я тебе говорил, – замечает темноусый стражник, глядя ей вслед. – Первой будет дочка Диллонов.

– Надо же, ты угадываешь каждый год… – отвечает второй стражник, достав из кармана две монеты и отдав их темноусому. – Не понимаю, как тебе это удается.

Я уже собираюсь броситься за ней, сказать, чтобы она не обращала на других внимания, но тут до меня доносится пронзительный вой. Затем еще и еще – и все это слышится из разных мест. Словно одни начинают, а другие вторят. Сначала я думаю, что это стая волков, но затем вой раздается ближе, и за ним следует мерзкий хохот. И я сразу понимаю – это воют беззаконники. Так они загоняют Бетси.

Я смотрю на стражников, ожидая, что они что-то предпримут, но те продолжают спокойно устраиваться на ночлег.

– Вы должны пойти за ней в лес, – говорю я.

Тот стражник, который повыше, равнодушно отмахивается.

– Коли вы сбегаете, это не наша забота. Мы тут не при…

– Но она же не пытается сбежать… она просто хотела поплакать… чтобы никто не видел.

– Нельзя отходить от тропы – таковы прави…

– Но нам же никто не говорил… не предупреждал…

– Разве такие вещи вы не должны просто-напросто знать? – замечает он, оглядывая меня с головы до ног и качая головой.

Я делаю несколько шагов в сторону леса, но тут его оглашают истошные крики, от которых у всех стынет кровь. Такое чувство, будто эти душераздирающие вопли проникают прямо в тело и застревают в наших костях.

– Ты видела, что я заставила сделать бедную Бетси? – шепчет Кирстен Дженне. Дженна шепотом передает ее слова Джессике, та кому-то еще, и новость о волшебном даре Кирстен распространяется, словно раздуваемый ветром пожар.

Я смотрю на девушек – их лица освещены пламенем ко – стра, в глазницах лежат тени, и все они взирают на Кирстен со смесью почтения и страха.

Уголки прелестных, похожих на розовый бутон губ Кирстен приподнимаются в чуть заметной улыбке.

Мне знакома эта улыбка.

Глава 11

Я лежу на сырой земле, зная, что нынче мне ни за что не заснуть. Не понимаю, как тут можно спать. Только не под эти крики. Я слышала, что беззаконники стараются сдирать с нас кожу как можно медленнее, потому что боль пробуждает в девушках особое волшебство, но сейчас даже стражникам, похоже, немного не по себе. Впечатление такое, будто беззаконники хотят, чтобы мы все слышали, чтобы мы знали, что нас ждет.

Однако, когда над восточным хребтом встает разбухшее солнце, цветом похожее на яичный желток, крики стихают, превратившись в поскуливание, а затем прекращаются совсем. Я никогда еще не испытывала такого ужаса и такого облегчения. Наконец-то ее страданиям пришел конец.

Мы молча обуваемся и встаем, чтобы пройти вторую половину пути до становья. Мешок с вещами, предназначавшимися для Бетси, достают из повозки и оставляют на земле, как будто он не имеет никакой ценности. Как будто она не имела никакой ценности.

Хлопанье птичьих крыльев отвлекает меня от моих путаных, невеселых мыслей. Я поднимаю глаза и вижу сидящего на ветке крапивника. Коричневый и упитанный, он гордо выпячивает грудку.

– Улетай – улетай далеко-далеко, – шепчу я.

После того как нас строят в ряд и пересчитывают, мы идем дальше. Я ощущаю окружающий нас лес остро, как никогда. Прежде я не думала, что такое возможно. Минувшая ночь доказала, что за нами наблюдают. Нас преследуют. И из охотничьего опыта я помню, что беззаконники, вероятно, ищут среди нас слабое звено.

По примеру Гертруды я прячу лицо под покрывалом. Я знаю – это обезличивает меня – точно так же глаза свиней закрывают мешком перед тем, как забить, – но я не хочу, чтобы беззаконники запомнили мое лицо. Чтобы они видели меня в своих снах. Чтобы заметили мой страх. Нет, такого удовольствия я им не доставлю.

Девушка, идущая передо мной, подбирает с земли тяжелый камень и кладет его в карман своего плаща. Это Лора Клейтон, она тиха и тщедушна, и, вероятно, по возвращении ее отправят работать на мельницу.

– Извини, – бормочет она и спешит вперед, избегая смотреть мне в глаза. Наверное, она взяла камень, чтобы было чем защищаться. Судя по ее походке, это не первый тяжелый предмет, который она положила в карман. Я тоже ищу глазами увесистый камень, когда идущая впереди Гертруда замедляет шаг, чтобы пойти рядом со мной.

– Видишь? – говорит она, глядя прямо перед собой.

Я поднимаю глаза и обнаруживаю, как Кирстен что-то шепчет кучке девушек, затем оглядывается, смотрит на меня и переходит к следующей группе слушательниц.

– Что я должна увидеть?

– Она, так сказать, готовит почву.

– Я ее не боюсь.

– А зря. Ты же видела, на что она способна… видела ее волшебство…

– Я не видела ничего, кроме обиженной девушки, убежавшей в лес, чтобы поплакать.

Гертруда пристально смотрит на меня, и в ее глазах я замечаю сомнение.

– Даже если это не волшебство… чтобы нагадить, у нее есть и другие пути.

Я помню, что Кирстен сделала с Гертрудой в прошлом году. Это ее стараниями гадкое прозвище Грязная Герти распространилось, как чума. Но это было сделано дома, где за нами присматривали мужчины, не давая нам слишком уж разойтись. Что же она может сделать здесь, в диких, необжитых местах?

А может, я просто получу по заслугам? Ведь там, в городе, я не реагировала, когда Кирстен травила других. Тогда я еще могла бы ее остановить, но теперь… теперь ей дозволено все.

– Я хочу спросить… – говорю я, бросив нервный взгляд на Кирстен и ее подруг. – Ты взяла на себя вину… за ту литографию? Стало быть, вот что с тобой произошло?

Гертруда смотрит на меня, но глаза ее остекленели… и у нее такой затравленный вид…

– Вы говорите о Бетси? – С нами равняется еще одна девушка, Хелен Берроуз, и мы обе вздрагиваем.

Смутившись, Гертруда опускает голову и, ускорив шаг, спешит вперед.

– Гертруда, подожди, – кричу я ей вслед, но она уже убежала.

– Я знаю, мне не досталось покрывало, – говорит Хелен, – но ты всегда казалась хорошей девушкой… из хорошей семьи. Как-то раз твой отец оказал моей матери огромную услугу…

– Да. Он замечательный человек, – без всякого выражения бубню я, гадая, куда она клонит.

– Ходят всякие слухи, – шепчет она, глядя в сторону Кирстен. – Тебе лучше обходить Герти стороной. Ты же не хочешь, чтобы девочки стали считать грязной и тебя.

– Вообще-то мне все равно, что они считают, – с глубоким вздохом отвечаю я. – И тебе тоже не стоит их слушать.

Она глядит на меня, и ее щеки заливает густой румянец.

– Я вовсе не хотела тебя обидеть.

– Знаешь, то, что ты не получила покрывала, не делает тебя хуже остальных. Мы здесь все одинаковы.

Ее глаза наполняются слезами, нижняя губа выпячивается.

– Что с тобой? Что случилось?

– Я боюсь. Боюсь того, что произойдет, когда мы… – Хелен вдруг спотыкается и отклоняется в сторону от тропы.

Я хватаю ее за плащ и резко тяну назад, когда совсем рядом пролетает нож с узким клинком и вонзается в ближайшую сосну.

– Ты это видела? – задыхаясь, выговаривает она, и из-за слез ее глаза начинают казаться еще больше.

Мы медленно оборачиваемся, смотрим назад, но там никого нет. Только лес. И все же я готова поклясться, что они там… я чувствую их взгляды.

– На меня что, смотрит она? Кирстен? – в ужасе шепчет Хелен, не отрывая глаз от земли. – Это она заставила меня споткнуться?

Я не хочу этому верить, но, посмотрев вперед, вижу, что Кирстен смотрит на нас и на лице ее играет знакомая мне улыбка.

По коже бегут мурашки.

– Не говори глупостей. – Я тащу Хелен за собой. – Ты просто споткнулась о корень, только и всего. – Но я не вполне уверена в том, что говорю.

Кирстен – это ядовитый цветок белладонны, распускающийся у меня на глазах.