Текст книги "Год благодати"

Глава 20

В лучах солнца, проникающих в щели между бревнами, пляшут пылинки. Не знай я, что это пыльца сорняков или частицы омертвевшей кожи тех девушек, которые жили здесь до нас, я бы могла сказать, что это зрелище невероятно красиво.

В этих пылинках есть нечто, заставляющее меня затаить дыхание, как будто, вдохнув их, я могу заразиться смертельной болезнью и окончить свои дни – еще одна голая, лишенная матраса кровать в углу, еще одна обвисшая красная лента, прибитая к воротам.

Встав, я надеваю ботинки и на цыпочках, лавируя между беспорядочно расставленными кроватями, иду к двери. Мое тело ноет от тяжелой дороги и от впивавшихся в спину железных пружин, и мне хочется одного – лечь на подстилку из сосновых иголок и проспать весь день.

Выйдя из барака, я глубоко вдыхаю воздух – правда, он не очень-то свеж.

У нас отняли привычные удобства, все, к чему мы привыкли. Здесь нет даже цветов, одни только сорняки. А ведь цветы для нас – это способ общения. Сможем ли мы общаться друг с другом с помощью слов? Мне хочется в это верить, но, видя перед собою древо наказаний, я понимаю – это будет язык насилия.

Ведь именно так нас воспитывали, именно этому учили, и все же мне хочется надеяться, что мы можем стать другими.

Ходя по поляне, я думаю о том, что нам понадобится, чтобы пережить предстоящий год. Самое малое – это навесы для готовки, трапез и стирки… а еще дрова, чтобы было чем топить, когда придет зима.

Я смотрю на опушку леса и вижу пни от срубленных деревьев. Похоже, дальше опушки девушки не заходили. Интересно, думаю я, насколько обширен этот лес и много ли в нем зверей – но что бы ни таилось под его пологом: дикие звери или мстительные духи, нас держат вместе стены, которые выше любых рукотворных оград. Под ветром последние осенние листья дрожат, и, глядя на них, дрожу и я.

Пусть я мало что знаю об этом становье и о том, что происходило в нем с девушками, которым приходилось жить здесь до нас, но я хорошо знаю, какими бывают в наших краях времена года. Этому острову безразлично, что Бог и его избранники-мужчины отправили нас сюда, дабы мы избавились от своего волшебства – скоро на нас все равно обрушится зима. И по уже чувствующемуся в воздухе холодку я могу сказать – она нас не пощадит.

Мое внимание привлекает стук. За древом наказаний у восточной части ограды Кирстен забивает в землю колышки. Я думала, что встала первой, но выходит, первой была она. Должно быть, она уже потратила немало времени, собирая упавшие ветки, делая из них колышки и заостряя их концы. Вероятно, она начинает строить навес для стирки, думаю я, но, когда она вбивает в землю последний колышек, понимаю, что это не так. Колышки – это календарь. По одному на каждое полнолуние. В предстоящем году их будет тринадцать – плохой знак. Мне хочется верить, что календарь нужен только для того, чтобы измерять течение времени, но похоже, что Кирстен вбила колышки поблизости от древа наказаний, это отнюдь не случайно. Дома, в округе Гарнер, в дни полнолуний устраивались казни.

Словно почувствовав, что я тоже нахожусь здесь, Кирстен поворачивается и пялится на меня. От ее взгляда по коже бегут мурашки. До следующего полнолуния двадцать шесть дней. За это время я должна буду изменить мнение, которое сложилось обо мне у остальных, на противоположное. Потому что, если этого не удастся, Кирстен наверняка найдет предлог для того, чтобы жестоко меня наказать.

– А ну, отойди, первыми будут пить невесты! – вопит кто-то из девиц.

Заглянув за кладовку, я вижу, как у колодца протолкнувшиеся вперед Дженна и Джессика отбирают ведро у Бекки.

Мне хочется остаться в стороне, но дни, когда это было возможно, уже прошли. И я сама способствовала этому, когда вчера вечером встала на пути Кирстен. Я думала, что буду сама по себе, но, хотя времени еще прошло немного, я чувствую ответственность за Герти и других. Других. Именно так нас учили думать о тех, кто не получил покрывала, – они другие, то есть ненужные, нежеланные – такие, какой должна была стать и я. Но если я начну об этом думать, начну думать о Майкле, я так разозлюсь, что уже не смогу мыслить ясно.

Сделав глубокий вдох, я иду к колодцу.

– Что-то не поделили? – спрашиваю я.

Дженна и Джессика злобно воззряются на меня, потом опускают свои покрывала на лица и направляются к Кирстен. Мы все стоим, гадая, не произошла ли с кем-то из нас перемена, пока мы спали, но, похоже, все остались такими же, какими и были. Такими же испуганными… такими же растерянными. Вчера вечером кипели страсти, был предъявлен ультиматум, но после того, как девушки выспались, все могло измениться. Кирстен определенно точит на меня зуб. А Гертруда… Гертруда – это отдельная история. Я знаю, девушки все еще относятся к ней настороженно, но думаю, она не делала ничего дурного. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем Герти расскажет нам, что произошло на самом деле.

– Неужели всем придется это пить? – спрашивает Молли, нюхая воду в ведре.

– Разве Тирни не говорила что-то о том, чтобы смастерить кадки для дождевой воды? – удивляется Марта.

Герти подталкивает меня вперед.

Я прочищаю горло.

– Думаю, мы могли бы использовать колодезную воду для стирки и мытья, а дождевую – для питья и готовки.

– Ты что, не слышала, что сказала Кирстен? – К колодцу подходит Тамара и, выпростав руку из-под покрывала, зачерпывает оловянной кружкой воду из ведра. – Мы будем пить из колодца.

Как только она отходит достаточно далеко, за пределы слышимости, Марта говорит:

– А как ты думаешь, сколько времени нужно, чтобы сделать такие кадки?

– Пара дней, – отвечаю я. – При условии, что у нас будут нужные инструменты.

– Наверное, их здесь нет, а раз так, то этим планам не суждено осуществиться, – говорит Марта, окунув в ведро свою кружку и выпив из нее. При этом она давится едкой вонючей водой. – Ну, конечно, для девушек только самое лучшее.

Марта вдруг оступается и случайно сбивает ведро, стоящее на каменном краю колодца, вниз. Она хватается за веревку, и падающее ведро едва не увлекает ее в колодец, так что мы вынуждены схватить беднягу за ноги.

– Все в порядке, – кричит она, и тут до меня вдруг доходит.

– Кринолины, – говорю я. – Мы можем использовать кринолины из наших юбок, чтобы изготовить обручи для кадок.

– Но ты же слышала, что сказали другие. – Бекка кусает ноготь.

Марта, снова стоящая на ногах, говорит с озорным блеском в глазах:

– У них будет своя вода, а у нас своя.

Девушки нервно переглядываются, потом кивают.

Будь мы сейчас в округе Гарнер, за попытку распороть юбки и извлечь из них кринолины нас бы подвергли публичной порке, но здесь, на острове, все иначе. И осознание этого придает нам сил.

После скромного завтрака, состоящего из кукурузных лепешек, мы берем топор и пилу и идем на опушку леса, в то время как Кирстен и ее присные стоят на коленях и бубнят молитвы.

Быть может, заключенное в нас волшебство превратит девушек, безумиц, лишь немногим отличающихся от диких зверей, но пока это время не пришло и пока беззаконники не выманили нас из становья, дабы разрезать на куски и поместить в склянки, нам будут нужны дрова.

На западной опушке, в рощице дубов и ясеней, стоит сухое дерево, которое я и намереваюсь срубить. Поскольку оно высохло, его древесина уже вполне пригодна для того, чтобы пустить ее на дрова, и мы сможем жечь ее в костре, пока не просохнет следующая порция топлива.

Похоже, я здесь единственная, кто знает, как нужно рубить деревья, – все остальные совершенно не представляют, как браться за дело, так что мне приходится их учить, начав с азов.

– Главное – это правильно его подрубить. Вот так, – говорю я и делаю первый взмах топором. Затем передаю топор Молли. Она берет его у меня так робко и осторожно, словно это цветок, который ей дарит жених, однако, когда наносит удар и видит, как топор вгрызается в древесину, улыбается и сжимает его крепче. Рубанув ствол второй раз, потом третий, четвертый, пятый, и еще, и еще, пока у нее не устают руки, она передает топор Люси.

Люси пробует замахнуться, но я останавливаю ее, схватившись за топорище.

– Погоди, погоди. Рубя дерево, нужно хотя бы не закрывать глаза, – говорю я.

Некоторые девушки смеются.

– Ничего, научишься. Ты же никогда не делала этого прежде. Ты не поверишь, сколько раз я видела у людей раны от топоров, которые в лазарете лечил мой отец.

Услышав это, девушки прекращают смех.

– Вот, смотри… Ноги расставлены, держи топор крепко и глубоко вдохни через нос. – Я отдаю ей топор и отхожу назад. – А выдохнув через рот, прицелься, размахнись и бей.

Люси делает все, как я показала, и, когда топор врезается в ствол, раздается треск, дерево кренится, и мы на всякий случай отбегаем, смеясь, улюлюкая и вопя.

Мы распиливаем его на поленья. Это тяжелый труд, но именно такой нам и нужен. Девушки по очереди ходят к колодцу, чтобы попить или утащить из кладовой сушеных яблок, и мы болтаем и смеемся, словно занимались заготовкой дров уже много лет. Быть может, дело лишь в том, что теперь мы далеко от округа Гарнер и можем заниматься полезным физическим трудом, но мне кажется, рассказав ночью про свои сны, я как бы дала им разрешение на то, чтобы последовать моему примеру – быть собой.

Глядя на них, я не могу представить себе, что вскоре мы начнем нападать друг на друга, отрубать пальцы, отрезать уши, но что, если так и будет? Упаси нас Бог!

Другие девушки выпарывают из своих юбок кринолины, я начинаю работать над кадками для дождевой воды, изготавливая из могучего дуба диски, которые потом разделю на клиновидные дощечки. Мне всего несколько раз доводилось видеть, как мужчины, работающие в полях, изготавливают бочки и кадки, но я никому об этом не скажу. «Главное, демонстрируй уверенность в себе», – всегда говорил мне отец. Ходя к больным, даже если ему было неясно, как лечить того или иного пациента, он никогда не показывал, что чего-то не знает. Ибо боялся, что стоит ему выказать малейшее колебание – и все скатятся в дремучие времена: начнут пить кровь животных, пытаться лечиться с помощью молитв или хуже того – обратятся к черному рынку. Отцу было нужно, чтобы люди ему доверяли, верили, что он может их исцелить, – даже в самых безнадежных случаях.

Когда я начинаю изготавливать клепки для краев кадок, Элли спрашивает:

– А почему твой отец учил тебя всему этому?

Меня вдруг охватывает волнение.

– Наверное, он делал это потому, что из всех его дочерей я более всего походила на сына. – Но, говоря это, я гадаю, действительно ли дело только в этом. Мне хочется верить, что он учил меня этим вещам, потому что хотел, чтобы я могла позаботиться о себе, когда настанет мой год благодати, – но, если так оно и есть, это значит, что он знает, отлично знает, каково это – жить в здешнем становье, но все равно не уберег меня. Накануне дня, когда нас отправили сюда, он сказал мне, что его учение было ошибкой… выходило, что ошибкой была и я.

– Тирни, что с тобой? – спрашивает Элли.

Я смотрю вниз и вижу, что у меня трясутся руки. Не знаю, сколько времени я простояла вот так, уставясь в никуда, но, видимо, долго, поскольку все девушки рядом смотрят на меня с беспокойством и участием. Такого со мной еще не бывало.

– Вот, попробуй, – говорю я, отдавая топор Элли. Я готова на все, лишь бы они перевели свое внимание на кого-то другого.

Замахнувшись топором, Элли теряет равновесие и начинает кружиться, кружиться, пока наконец не валится на землю, едва не рубанув при этом по собственной ступне.

Мы грудимся вокруг нее, но Марта говорит:

– Отойдите. Дайте ей воздуха.

Нанетт приносит кружку воды и подносит ее к губам Элли.

– Не знаю, как это получилось, – шепчет она, ее щеки красны, зрение, похоже, затуманилось. – Было такое ощущение, будто моя голова куда-то плывет.

– Это твое волшебство? – предполагает Хелен. – Вдруг ты сможешь парить над землей… среди звезд.

– А может быть, мы просто переутомлены, – говорю я и, взяв топор, всаживаю его в пень. – Ведь дорога сюда была долгой.

Они переглядываются – видно, что мне не удалось убедить их в том, что речь идет не о волшебстве.

– Тирни права, – замечает Марта, плюхаясь на траву. – Пока что-то не произойдет… пока мы не будем уверены… нужно не терять головы.

Одна за другой мы укладываемся на засохшую траву, усталые и готовые говорить, не притворяясь и не таясь.

– Не знаю, чего ожидала я… – произносит Люси, с прищуром глядя на ограду. – Но точно не этого. – Вокруг нее вьется маленький мотылек и садится на тыльную сторону ее ладони. – Я думала, что мы будем отбиваться от беззаконников.

– Или от призраков и бешеных зверей, – добавляет Пэтрис.

– А я думала, что, как только мы войдем в ворота, в нас пробудится волшебство, – грустит Марта, сорвав кустик ивы и подув на ее семена. – Но ничего не произошло.

– Я рада, что мы не дома, а здесь, – говорит Нанетт. – Если бы мне пришлось смотреть на разочарованные лица ро – дителей еще хоть одну секунду, я бы просто взорвалась.

– А мы с моими родителями знали, что мне не видать покрывала, – включается в разговор Бекка, глядя на темно-голубое небо. – Первые месячные пришли только в мае этого года, а девушки, созревающие так поздно, никому не нужны…

– Лучше поздно, чем никогда, – замечает Молли. – У меня вообще не было ни шанса на замужество, ни даже на то, чтобы получить работу на мельнице или в сыроварне. Мне придется работать на полях.

– А мне все равно, что я не обрела покрывало, – говорит Марта.

Все остальные потрясенно воззряются на нее.

– Да что тут такого? – Она небрежно пожимает плечами. – По крайней мере теперь я могу не бояться, что умру во время родов.

У всех делается шокированный вид, но никто с нею не спорит. Что тут скажешь? Это чистая правда.

– А я думала, что меня выберут, – признается Люси.

– Кто? – Пэтрис приподнимается на локте, желая услышать любопытные подробности.

– Рассел Питерсон, – шепчет Люси с таким видом, словно ей больно даже просто произносить его имя.

– А почему ты считала, что он дарует тебе покрывало? – спрашивает Хелен, давая кусочек сушеного яблока своей горлице, которую она назвала Голубушкой. – Ведь все знают, что он давно сох по Дженне.

– Потому что он сам мне так сказал, – шепчет Люси.

– Ну да, как же. – Пэтрис картинно закатывает глаза, показывая, что не верит ей.

– Она говорит правду, – подтверждаю я. – Я видела их вместе на лугу.

Люси переводит взгляд на меня, в глазах ее стоят слезы.

Я пытаюсь выкинуть из головы эту картину – она лежит под дубом, обратив очи к Богу, а Рассел пыхтит над ней и шепчет пустые обещания, которые вовсе не собирается выполнять.

– А что там делала ты? – спрашивает Пэтрис, явно желая порыться в чужом грязном белье.

– Я была с Майклом, – отвечаю я. – Мы все время встречались именно там.

– Именно так, как и говорила Кирстен, – шепчет одна из девушек.

– Нет… никогда. – Я поднимаю голову, чтобы посмотреть, кто это сказал. – Совсем не так. Мы были просто друзьями, вот и все. Так что, получив покрывало, я удивилась не меньше вашего. И до самого последнего момента была уверена, что это либо Томми Пирсон, либо мистер Фэллоу.

– Против Томми я бы не возражала, ведь у него по крайней мере все зубы на месте, но Хрыч Фэллоу… – Элли морщит нос.

Нанетт тыкает ее локтем, кивком указывая на Гертруду, но сама Герти делает вид, что не слышит. Грустно, что ей пришлось научиться так хорошо притворяться.

Следует неловкое молчание. Я пытаюсь придумать что-нибудь, чтобы отвлечь их внимание, но тут Гертруда говорит:

– Мои родители назвали это чудом. Ведь не каждый день девушка, которую обвиняли в непотребстве, получает покрывало. – Ее прямота явно обезоруживает всех. Мы смотрим на шрамы на ее пальцах, и мне хочется сказать, что никакое это не чудо, что она достойна лучшего, но она права. За всю историю округа никто никогда не даровал девушке, обвиненной в каком-то преступлении, тем более в таком серьезном, как непотребство, покрывало.

– Смешно, – говорит Гертруда, но на лице ее нет ни тени улыбки. – Хрыч Фэллоу выбрал меня по той же самой причине, по которой этого не сделал никто из парней.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает Хелен.

Герти делает глубокий вдох.

– Приподняв мое покрывало и целуя меня в щеку… Фэллоу больно ущипнул меня между ног и прошептал: «Непотребство – это самое оно».

Я чувствую, как к лицу моему приливает кровь.

Наверное, то же самое чувствуют и остальные, потому-то и воцаряется гробовое молчание.

Что бы ни было изображено на той литографии… я знаю: подобного наказания Гертруда Фентон не заслужила… и наверняка во всем виновата Кирстен.

Глава 21

Перенеся в становье такое количество дров, что хватит на месяц, мы начинаем складывать их в поленницу под навесом кладовой, и тут с восточной части поляны до нас доносятся крики. Побросав поленья, мы бежим на помощь, но то, что предстает нашим глазам, вызывает у меня одновременно и недоумение, и страх.

Девушки, имеющие покрывала, выстроились в ряд позади Равенны, держась за руки, словно для того, чтобы создать какой-то барьер. Равенна стоит, воздев руки к небу, мышцы ее напряжены, вены на шее вздулись, по лицу течет пот – впечатление такое, словно она держит невидимый мяч и дрожит под его весом.

– Продолжай, – говорит Кирстен.

– Что она делает… что тут происходит? – шепчет Марта.

– Заткнись, дура, – шипит одна из девушек-невест из-под окутывающего ее лицо покрывала. – Она заставляет солнце зайти.

Пэтрис передает ее слова – как будто мы все не слышали их сами.

– Она думает, будто заставляет солнце садиться.

– Может, так оно и есть, – шепчет Хелен, уставясь на эту картину в благоговейном страхе.

– Сегодня солнце и впрямь садится раньше, чем вчера, – добавляет Люси.

Они смотрят, как Равенна пыхтит, напрягается и потеет, и по их глазам я вижу – именно этого они и ждали. Таким они и представляли себе год благодати.

Я хочу объяснить им, что солнце каждый день будет садиться раньше до самого зимнего солнцестояния, но даже мне становится не по себе.

Когда солнце наконец исчезает из виду, Равенна в изнеможении падает, мокрая от пота. Девушки тут же окружают ее, помогают подняться с земли, похлопывают по спине, поздравляют.

– Я знала, что ты сможешь это сделать. – Кирстен расплетает косу Равенны и вынимает из ее волос красную шелковую ленту. И я определенно чувствую облегчение. Как же здорово, наверное, чувствовать, как вечерний воздух проходит через твои волосы, думаю я, но дело не только в этом – я вижу, что девушек связывают непоколебимая решимость и общая цель.

Равенна опускается на колени, чтобы помолиться, и девушки-невесты делают то же самое.

– Избави нас от зла. Да выгорит во мне это волшебство без остатка, дабы я смогла вернуться домой, очистившись и став достойной твоей милости и твоей любви.

– Аминь, – шепчут невесты из-под своих покрывал.

Они стоят на коленях, босые, обратив очи к Богу, и, омытые золотым светом заката, кажутся чем-то неземным. Как будто они более не девушки, а женщины, стоящие на пороге обретения особой силы. Своего волшебства.

Я пообещала, что не поддамся суеверию, не позволю себе поверить в выдумку, но тогда почему же я дрожу?

Глава 22

Ужин у костра проходит в напряженном молчании. Каждая из двух групп держится за свои секреты. Мне хочется, чтобы все мы открыто высказали друг другу претензии и потом работали сообща, но этого явно не произойдет, пока здесь верховодит Кирстен.

– Чего уставилась? – спрашивает Кирстен.

Я быстро отвожу взгляд.

Кирстен что-то шепчет Дженне, Дженна Джессике, Джессика Тамаре, и я уверена – они говорят обо мне. Не знаю, что за ложь она пытается им внушить, какую обидную кличку придумала для меня, но они определенно задумали какую-то пакость.

Из леса доносится стон, от которого у всех перехватывает дыхание.

– Это призрак, – шепчет Дженна. – Я слышала, что, если подойти к ним слишком близко, они могут завладеть твоим телом. И заставить тебя делать что-то, чего ты не хочешь.

– Не это ли случилось с Меланией Рашик? – вопрошает Хелен. – Я слышала, что они залезли ей в голову, шептали что-то, выманивали в лес, посулив покрывало, а когда она наконец послушалась их, они выплюнули ее тело из леса в становье, разорвав его на двенадцать кусков.

Стон повторяется, и все начинают перешептываться: кого же призраки сделают первой жертвой.

– Это лось, – говорю я.

– А тебе-то откуда знать? – рявкает Тамара.

– Я ходила в северные леса вместе с отцом как раз в эту пору – он отправлялся туда, чтобы проведать трапперов, которые не пришли в город, дабы продать меха. У лосей сейчас гон, самцы ищут себе пару.

– Что бы это ни было, звучит жутко, – говорит Хелен, гладя Голубушку.

– Ты думаешь, будто все знаешь, но это не так, – ворчит Джессика, злобно глядя на меня.

– Я знаю, что мы заготовили столько дров, что хватит на целый месяц, стряпали, мастерили кадки для воды… а что сделали вы?

– Все это просто пустая трата времени, – с безмятежной улыбкой говорит Кирстен. – Если ты не пользовалась своим волшебством, значит, день прошел зря.

– Пора ложиться спать, – замечаю я, сделав вид, будто зеваю. – Завтра у нас будет много дел… нужно возвести навес, оборудовать место для стирки, смастерить ванну… то есть сделать то, что поможет нам выжить.

– Наверное, ты воображаешь, что помогаешь своим подружкам, но это не так, – говорит Кирстен. – Ты им только мешаешь.

Я делаю вид, будто не слышу ее, но мне никогда не удавалось убедительно притворяться.

– Надеюсь, эта твоя ванна будет предназначена и для Грязной Герти, – кричит нам вслед одна из невест. – Уж ей-то она пригодится.

Они хохочут. Мне хочется вернуться и наподдать им всем, но Герти качает головой. И смотрит на меня точно так же, как смотрела моя мать, когда отец принес мне в церковь свадебное покрывало.

– Не надо, – шепчет она.

Пока девушки по одной заходят в барак, я кладу ладонь на руку Герти, чтобы задержать ее.

– Я знаю – это была литография Кирстен. Ты должна рассказать об этом остальным.

– Это мое дело, – твердо говорит она. – Пообещай мне, что не станешь вмешиваться.

– Обещаю, – отвечаю я, испытывая чувство вины за то, что пыталась на нее давить. – Но скажи мне хотя бы, почему ты взяла вину на себя?

– Мне казалось, что так будет проще, – признается Герти, глядя прямо перед собой, и я слышу, как дрожит ее голос. – Я думала, что, если возьму вину на себя, она…

– Ну, вы идете или как? – вопрошает Марта, придерживая дверь.

И Гертруда спешит внутрь, явно радуясь тому, что нашему разговору пришел конец.

При свете фонарей мы укладываемся в кровати, глядя на свисающие с потолочных балок сетки паутин и стараясь не думать о том, что происходит у костра.

– А что, если это правда? – нарушает молчание Бекка. – Что, если мы и впрямь зря теряем время? Ты же знаешь, что сделают с нами, если мы вернемся, не избавившись от нашего волшебства.

– Мы только что прибыли сюда, – отвечаю я, пытаясь улечься так, чтобы пружины не слишком впивались в спину. – Так что времени у нас полно. Они просто пытаются нас напугать.

– И у них получается, – говорит Люси, натянув одеяло до самого носа.

– Лично мне не хочется спятить, – замечает Марта.

– А у меня поздно начались месячные, – вступает в разговор Бекка, и в голосе ее слышится панический страх. – Что, если то же самое случится и с моим волшебством? Что, если и оно придет ко мне поздно, и я не успею избавиться от него, пока мы еще находимся здесь, в становье?

– Это не то же самое, – замечает Пэтрис.

– А тебе-то откуда знать?

Из леса снова доносится какой-то звук, и мы перестаем дышать.

– Что, опять лось? – спрашивает Нанетт.

Я киваю, хотя и не уверена, что на вопрос и впрямь можно ответить «да».

– А вы видели, как Кирстен смотрела на меня сегодня вечером? – спрашивает Люси, укрывшись с головой. – Она всегда терпеть меня не могла. А у меня есть три младших сестры… и, если она своим волшебством заставит сделать что-то такое… если я уйду в лес и мое тело не найдут…

– Вы поддаетесь страху, – объясняю им я. – А ей только это и нужно. Нам необходимо просто держаться вместе. И не терять головы.

– Но ты же видела, что может сделать Равенна, – говорит Элли.

– Мы видели только одно – как девушка пытается дер – жать мяч, которого не существует, – настаиваю я.

– Но я это чувствовала. – Молли прижимает ладони к низу живота. – Был момент, когда я видела в ее руках солнце. Они были единым целым.

– А мне показалось, что оно вот-вот вытечет между ее пальцев, точно желток, – шепчет Элли.

Мне хочется что-то сказать, дать этому разумное объяснение, но, по правде говоря, я чувствовала то же самое.

– Кстати, а где Хелен? – спрашиваю я, заметив, что ее кровать пуста.

– Она осталась у костра, – отвечает Нанетт, глядя на дверь.

И готова поклясться, я слышу в ее голосе печаль, как будто она жалеет, что сама находится здесь, а не там.

Может статься, они все жалеют, что не остались у костра.

Как мне ни хочется выкинуть эту мысль из головы, я не могу не гадать: а что, если Кирстен права… и я в самом деле мешаю им проявить свое волшебство?

А вдруг что-то не так и со мной?