Текст книги "Год благодати"

Глава 17

Открыв дверь второй маленькой постройки, той, которая располагается слева от длинного барака, мы обнаруживаем, что все стены здесь занимают полки.

– Должно быть, это кладовая для припасов, – говорит Равенна.

– Или же здесь хранят трупы, – шепчет Дженна, обращаясь к Кирстен.

– О, нет, бедная горлица, – восклицает Хелен, бросаясь внутрь кладовки, и выходит, осторожно неся в ладонях исхудалую горлицу с темным кольцом на шейке. – По-моему, у нее сломано крыло.

Кирстен берется за ржавый топор, стоявший в углу.

– Я ею займусь, – говорит она.

– Нет… я не дам тебе. – Хелен прижимает птицу к своей пышной груди.

– Что ты сказала? – рявкает Кирстен.

– Я хотела сказать… что позабочусь о ней. – Хелен тут же смягчает тон. – Ты даже не будешь знать, что она тут.

– Мне всегда хотелось иметь ручную птичку или зверька, – вступает в разговор Молли, гладя горлинку по коричневой головке. – Я тебе помогу.

– Я тоже, – подает голос Люси.

Вскоре Хелен окружают девушки, желающие принять участие в заботе о птичке.

– Что ж, ладно, – говорит Кирстен, прислоняя топор к стене. – Все, что угодно, лишь бы вы заткнулись. Но я терпеть не могу птиц.

– Значит, тебе придется к ним привыкнуть, – бормочет кто-то в толпе.

Кирстен резко разворачивается.

– Кто это сказал?

Мы стоим, стараясь подавить смех. Всем известно, что ее будущий муж обожает мучить хищных птиц. Думаю, последнюю реплику подала Марта, но я не могу быть в этом уверена. Возможно, все дело лишь в том, что мы измотаны долгой дорогой, но мне почему-то кажется, что это самая смешная вещь, которую я когда-либо слышала. Однако наша веселость быстро проходит, когда мы переносим припасы в кладовку и, раскладывая их по полкам, вдруг осознаем, что нам дали совсем мало еды.

Пересчитав то, что у нас есть, девушки напрягаются. Нам приходится подсчитывать все вслух, говоря хором, как когда мы учили арифметику в самый первый год в школе. Только теперь мы считаем не четки, а съестные припасы, которыми должны будем питаться весь предстоящий год. Оказывается, что еды в обрез, однако, как с явным удовольствием замечает Кирстен, не все из нас смогут дожить до конца. Казалось бы, осознание беды должно всех сплотить, но вместо этого у меня складывается такое впечатление, словно друг с другом нас связывает только непрочная нить – один неправильный шаг, одно несправедливое обвинение, и она порвется.

Собрав сухие ветви, нападавшие с деревьев, растущих у самой ограды, я пытаюсь научить остальных правильно разводить костер – этому меня научил отец, – однако они почти не проявляют интереса. Лишь некоторые слушают меня со вниманием – в основном это девушки, которым по возвращении придется работать: Хелен, Марта, Люси, – Кирстен же и ее присные, похоже, раздражены тем, что я докучаю им такой рутиной.

Интерес у них пробуждается, только когда Гертруда вызывается готовить еду.

– Она не может готовить еду… из-за нее еда станет грязной, – говорит Тамара.

Все начинают возбужденно перешептываться, обсуждая эту тему, но Гертруда не обращает на них ни малейшего внимания и просто достает из колодца новую порцию воды. Быть может, она уже настолько привыкла к тому, что ее оскорбляют, что даже не беспокоится. Но это раздражает меня.

– Первыми еду будем готовить Гертруда и я. А если кому-то это не нравится, готовьте себе сами, – злюсь я, и они затыкаются.

Что бы она ни сделала, нет никакого смысла наказывать ее и здесь. В этом месте мы все – и те, у кого есть покрывала, и те, у кого их нет, и грешные, и святые – равны перед лицом смерти.

Остальные снова обсуждают тему волшебства – то, как оно, по их мнению, будет проявляться у них, – а мы с Герти готовим ужин. Он скуден: только бобы с чуточкой бекона, чтобы придать им приятный вкус, но когда мы начинаем есть, более всего ощущаем не бекон, а колодезную воду, имеющую едкий земляной привкус, который еще долго остается во рту. Я оглядываюсь по сторонам, и мне приходит в голову, что нам повезло, что здесь вообще соизволили выкопать колодец.

Мы ужинаем молча – болтовня прекратилась, и мы прислушиваемся к шумам, которые доносятся из-за ограды. К звукам наших ложек, скребущих оловянные миски, и треску огня примешиваются шелест листьев и плеск лижущей бе – per озерной воды. Но нас будоражит не это, а отсутствие звуков, которые издают перекликающиеся беззаконники. Здесь ли они? А может быть, они как раз и хотят уверить нас в том, что рядом их нет? Может быть, именно так они и выманивают нас за ограду?

Мои мысли то и дело возвращаются к беззаконнику, с которым я столкнулась по дороге сюда. У него был такой взгляд – как вспомню, так и сейчас по телу бегут мурашки. Он мог бы преспокойно убить меня тогда, но почему-то не убил. Не понимаю, что его остановило. Правда, с другой стороны, я не до конца уверена, что он и впрямь был реален. Ведь здесь, среди этих лесов, завеса, отделяющая наш мир от неведомого, так невероятно тонка.

По становью проносится ветер, раздувая пламя костра.

– Интересно, они там? – говорит Нанетт, уставясь на лес.

– Кто? – спрашивает Дина.

– Призраки, – отвечает Дженна.

Кэти плотнее запахивается в плащ.

– Я слыхала, что это души девушек, которые погибли в здешних местах.

– Кэти знает, что говорит, – шепчет мне Хелен, держа на коленях воркующую горлинку. – Трех ее сестер убили беззаконники.

– И не все они добрые духи, – добавляет Дженна.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает Мег.

– Те, кто не обрел жениха, а потом исчез, даже после смерти не теряют своего волшебства.

Хотя дома, в округе, нам и запрещалось говорить о годе благодати, похоже, каждая из нас что-то слышала о нем. Быть может, это правда, быть может, ложь, а возможно, смесь правды и лжи. Мне кажется, что если мы сложим все это воедино, то получим связную картину, но слишком уж все эти сведения туманны. Все равно что пытаться ухватиться за дым.

– Когда здесь находилась моя сестра, среди девушек была одна, которой досталось покрывало и которая потом пропала, – говорит Нанетт. – Тогда ее год благодати уже близился к концу. Бедняжку преследовал призрак, он мучил ее на каждом шагу. То, проснувшись поутру, она обнаруживала, что кто-то расплел ее косу, то конец ленты оказывался привязан к ноге. То она слышала во тьме шепот. В конце концов она отправилась в лес, чтобы встретиться со своей мучительницей лицом к лицу – и не вернулась. Ее тело так и не нашли.

– Ты говоришь об Ольге Ветроне? – шепчет Джессика.

Нанетт кивает.

Меня знобит. Это была та самая девушка, ради которой Ханс вступил в стражу. Никогда не забуду, какое у него было лицо, когда он пришел в тот день на площадь, а потом смотрел, как маленькую сестренку его возлюбленной изгоняют в предместье.

Со стороны ворот доносится глухой стук. Несколько девушек взвизгивают, у других спирает дыхание, и все до единой вскакивают, напрягшись. Рядом с нами что-то есть.

Дженна дрожащей рукой поднимает фонарь, и мы видим, что на земле перед воротами лежит что-то большое.

– Что это? – шепчет кто-то. – Труп?

– А может, это беззаконник?

Тесно сгрудившись, мы медленно, с опаской подходим ближе.

Дженна подходит к загадочному предмету и пинает его носком ботинка.

– Это всего лишь вещевой мешок из тех, которые нам выдал округ. – Она смеется.

– О, это, кажется, знак семьи Тирни? – Молли показывает на три стилизованных меча, вышитых на мешковине.

– Это сделала ты, Тирни? – интересуется Хелен. – Ты пустила в ход волшебство, чтобы вернуть себе вещмешок?

– Нет. – Я качаю головой. – Клянусь, это сделала не я.

– Как это может быть? – недоумевает Мег. – Мы же все видели, что случилось… когда Кире…

– Я не лишена милосердия, – с улыбкой говорит Кирстен, и все замолкают.

Глава 18

Прежде чем догорают последние угли костра, мы зажигаем еще несколько фонарей и гуськом заходим в унылую бревенчатую постройку. Никто не говорит этого вслух, но вряд ли кому-то из нас нравится мысль о том, что придется спать здесь вместе со всеми остальными. Нас не пересчитывают и не запирают, как делают это, когда сгоняют в церковь в День невест, но тут куда опаснее, чем в церкви. Ведь во сне мы так беззащитны. С любой из нас может случиться все, что угодно, и никто не расскажет, как она умерла.

Только на двух десятках железных кроватей есть матрасы, остальные же кровати свалены в углу. Причем для половины кроватей матрасов нет вообще. Мне не хочется думать о том, что с ними случилось.

Кирстен ложится на одну из хороших кроватей и вытягивает свои длинные ноги.

Дженна садится через одну кровать от нее.

– Поверить не могу, что нам придется тут спать. – Она морщит нос, глядя на запачканный матрас. – По-моему, на этом матрасе кто-то обмочился.

– Мы здесь только затем, чтобы избавиться от заключенного в нас волшебства. Вот и все. – Кирстен вздыхает. – К тому же, как только умрет кто-то из тех, у кого хороший матрас, ты сможешь взять его себе.

Я пристально смотрю на нее. Как же легко эти слова слетели с ее языка. Как будто смерть – это пустяк и единственное, что имеет значение, – это не как умрет еще одна из нас, а когда.

Оглядываясь по сторонам, я думаю о том, нельзя ли что-то изменить. Быть может, Гертруда права – если я стану делать полезные дела, они начнут мне доверять… и прислушиваться к моим советам.

– Я заметила на краю поляны лавандовый куст, – говорю я, делая вид, что рассматриваю сложенные в углу кровати. – Если смешать лаванду с пищевой содой, мы сможем привести матрасы в божеский вид. Утром устроим здесь помывочную. А еще мы можем сделать кадки для сбора дождевой воды, а также…

– Ничего из этого нам не нужно, – обрывает меня Кирстен.

Дженна устремляет на нее умоляющий взгляд.

– Но ведь у колодезной воды такой странный вкус.

– Мы будем пить воду из колодца, как все девушки до нас, – говорит Кирстен.

– Может, в этом и заключается ее волшебство? – шепчет одна из нас. – Эти ее знания… о растениях и других вещах.

– Никакое это не волшебство, – рявкает Кирстен. – Просто ее отец относился к ней не как к дочери, а как к сыну. – И она, встав с кровати, медленно идет ко мне. – А нет ли у тебя там члена? Может, ты вообще не девушка, а парень? – И Кирстен сует руку мне между ног. Стоит огромного труда сдержаться и стоять неподвижно. – Или тебе нравятся девушки? В этом и заключается твой секрет? – Она шепчет мне в ухо: – Поэтому ты и боялась находиться среди нас?

– Пожалуйста, перестань, – говорит Гертруда.

– А тебе-то что? – волком смотрит на нее Кирстен.

Я содрогаюсь. В округе за такое нахальство вешают. А здесь, где верховодит Кирстен, могут сделать и что-нибудь похуже, намного, намного хуже.

– Хотела бы я знать, в чем твое волшебство, – окрысивается на нее Кирстен. – Наверняка что-нибудь непотребное. – И уставляется на ее покрытые рубцами пальцы. – Что-нибудь такое, на что способна только нечестивица.

Я соглашалась с Гертрудой, что надо вести себя тихо и не перечить Кирстен, но я не согласна стоять и смотреть, как та звереет.

– Оставь ее в покое, – говорю я.

– Ну, вот. Мне было интересно, когда ты наконец подашь голос, Грозная Тирни.

– Да, я такая. Похоже, ты только и умеешь, что давать людям клички.

– Не надо. – Марта дергает меня за рукав. – Ты же видела, что случилось с Лорой… что она может сделать.

– Лора всю дорогу собирала камни и клала их в карманы. Она сама хотела умереть.

Спина Кирстен выпрямляется и деревенеет, словно в нее воткнули железный прут.

– Ты называешь меня лгуньей? После того, как я сжалилась над тобой и вернула сюда твои вещи? Ты что же, утверждаешь, будто мое волшебство – это ложь?

– Нет. – Я сглатываю. – Я этого не говорю. Просто я считаю, что нам нужно притормозить. Все изучить… все подвергнуть сомнению… чем бы это ни казалось на первый взгляд.

– Ты говоришь, какузурпаторша, – замечает Кирстен. – Будь мы сейчас у себя в округе, тебя бы привязали к железному древу и сожгли живьем.

– Но мы не в округе, а здесь, – отвечаю я, заставляя себя смотреть ей в глаза. – И, если мы будем помогать друг другу и вести себя осторожно, возможно, больше никому из нас не придется умереть.

Кирстен смеется, но никто не присоединяется к этому смеху, и тогда она придвигается ко мне так близко, что я чувствую на своем лице ее дыхание.

– Можешь отрицать это сколько угодно, но в глубине души ты все понимаешь. Ты знаешь, что должно произойти. И что я могу с тобой сделать.

В помещении повисает мертвая тишина – такая же, какая воцаряется перед повешением.

Кирстен впивается в меня взглядом. Я стараюсь сохранять спокойствие, держаться так, словно не боюсь, но мое сердце так бухает, что она наверняка его слышит.

– Так я и думала. – Она расплетает свою косу, вынимает из нее красную ленту, и ее волосы цвета меда рассыпаются по плечам. Девушки разом втягивают в себя воздух – этот жест одновременно и очаровывает, и пугает их. До сего дня мы могли видеть распущенные волосы только у наших сестер.

Свою косу начинает расплетать и Равенна, но Кирстен с силой стискивает ее запястье.

– Распускать волосы могут только те девушки, что проявили свое волшебство.

Она медленно шествует к противоположной стене помещения, и остальные с завистью смотрят ей вслед.

– Те, у которых есть покрывала, будут спать на этой стороне, – объявляет она, усевшись на матрас в середине противоположного ряда кроватей, чтобы иметь возможность обозревать все свое королевство.

Девушки – невесты начинают торопливо занимать самые лучшие матрасы, борясь между собой за место рядом с Кирстен. Мы с Гертрудой остаемся среди остальных. Кирстен явно предъявляет нам ультиматум, хочет посмотреть, как мы себя поведем. Если мы попытаемся присоединиться к остальным девушкам, имеющим покрывала, она, скорее всего, просто посмеется и выгонит нас к тем, у кого их нет. А если мы не сделаем такой попытки, она воспримет это как нападение.

Я пытаюсь решить, как себя повести, что в данном случае будет лучше, когда мизинец Гертруды крепко обвивает мой. Это прикосновение застает меня врасплох.

– Пойдем, Тирни, – говорит она. Я потрясена ее решимостью, но рада ей.

Со стороны Кирстен и остальных невест нехорошо кичиться своими покрывалами – ведь для большинства тех, у кого их нет, это трагедия. И это не только жестоко, но и глупо. Ведь девушек без покрывал больше, чем девушек с ними.

Разобрав железные кровати, сложенные в углу, девушки из нашей группы тащат их к другой стене. Металлические ножки царапают дубовый пол, и от этих звуков меня бросает в дрожь. Я невольно думаю о тех, кто спал на этих кроватях до нас. Было ли им так же страшно, как и нам? Что с ними произошло?

Проходит несколько минут, и я вижу, как Дженна что-то шепчет Кирстен.

– Ну, хорошо, – с тяжелым вздохом говорит та. – Все, кроме Тирни и Герти, могут перебраться на нашу сторону, только не слишком близко.

Марта и остальные девушки, не получившие покрывал, переглядываются. Я ожидаю, что все ухватятся за это предложение и начнут перетаскивать свои кровати, однако вместо этого они не сдвигаются с мест и раскладывают одеяла и подушки из своих вещмешков там, где стоят.

Меня обдает уже знакомый мне жар, но на сей раз это не гнев. В этом простом молчаливом бунте девушек есть нечто, дающее мне хоть какую-то надежду.

Матраса у меня нет, и, достав из вещмешка одеяло и подушку, я кладу их на голые пружины. Я нахожу кожаную плетенку – такими стражники в конюшне украшают рукоятки хлыстов, которыми погоняют коней.

– Ханс, – шепчу я, проводя пальцами по искусно сделанной плетенке. Я знаю – ее сплел он. Возможно, что он положил эту штуку в мой вещмешок, когда стражники подвезли нагруженные тачки к воротам, но что, если он сделал это перед тем, как перебросить вещмешок через ворота? И волшебство Кирстен тут ни при чем?

Глава 19

Девушка с красным цветком на сердце опять ведет меня по лесу, но на сей раз он выглядит не так, как прежде.

Деревья сделались выше, птицы поют по-другому, и даже шум воды стал иным – это не журчание реки, а плеск. Я помню этот звук – так волны накатывали на галечный бе – per здешнего озера, когда мы прибыли на остров.

– Где мы? – спрашиваю я, споткнувшись о скользкий камень. – Будет ли собрание?

Она не отвечает, а просто продолжает быстро идти вперед, пока не доходит до ограды, сделанной из кедровых бревен.

Вытянув руки вперед, она упирается в бревна руками, и ограда начинает рушиться.

Я не вижу, что находится на другой ее стороне, зато слышу – оттуда доносится тяжелое дыхание.

– Не надо, – говорю я и тяну незнакомку назад. – Там беззаконники. Они поджидают нас.

Она оглядывается через плечо, и меня пронзает взгляд ее серых глаз.

– Я знаю, – шепчет она.

* * *

Я просыпаюсь, чувствуя, что у меня перехватило дыхание. Проходит не меньше минуты, прежде чем я наконец понимаю, где нахожусь.

Повернувшись на бок, я вижу перед собой Гертруду – она смотрит прямо мне в глаза. Что значит это выражение на ее лице? Я не знаю. Прежде я никогда к ней не приглядывалась. Она казалась мне невзрачной, этаким перепуганным кроликом в логове волков, но на поверку Гертруда отнюдь не так проста.

– Тебе снился сон, – шепчет она.

– Да нет же, нет. Я просто разговаривала сама с собой.

– Полно. В снах нет ничего плохого.

– Но ведь… – Я оглядываюсь по сторонам, чтобы проверить, не слышал ли нас кто-то еще.

– Ты же знаешь, что бы ни случилось во время года благодати, это останется здесь, в становье, и никуда не уйдет.

Она говорит это таким тоном, что я начинаю гадать: не женщины ли придумали это правило? Не для того ли, чтобы мужчины не могли их осудить?

– А ты видишь сны? – спрашиваю я, с трудом выдавив из себя это слово.

– Кажется, когда-то я видела, – вместо Гертруды отвечает Хелен, лежащая на кровати, которая стоит с другой стороны от меня.

Я поворачиваюсь к ней и вижу, что она сидит, подтянув колени к груди – точь-в-точь как моя младшая сестренка Пенни во время грозы.

– Но моя мать положила им конец, – добавляет Хелен и, откинув одеяло, проводит кончиками пальцев по шрамам на стопах.

Я вспоминаю свою собственную мать. Она знала, что мне снятся сны, но никогда меня за них не наказывала. Прежде я об этом как-то не думала.

– А что тебе снится? – спрашивает Гертруда.

Я думаю: может, сказать им, что мне снятся лошадки и красивый муж? Но не могу заставить себя выговорить такую чушь. Наверное, до этой минуты я сама не осознавала, как мне хочется открыть свой секрет… ощутить духовную связь с кем-то, принадлежащим к тому же полу, что и я… иметь подруг. Возможно, они мне поверят. А возможно, и нет. Но я должна рискнуть.

– Мне снится одна девушка. – Я смотрю на Гертруду, потом на Хелен, пытаясь понять, что означают выражения их лиц.

– О, – говорит Хелен, заливаясь смущенным румянцем.

– Нет, речь не об этом. – Внезапно становится неловко за себя.

– Продолжай, – шепчет Гертруда.

– У нее такие же глаза, как у меня, но волосы темные и подстрижены совсем коротко. Под правым глазом у нее красноватая родинка. Поначалу я думала, что она, вероятно, моя единоутробная сестра, живущая в предместье…

– Так вот почему ты остановилась, чтобы посмотреть на тех женщин, – говорит Гертруда.

– Да, – шепчу я, удивляясь ее наблюдательности. – Но ее там не оказалось.

– А что эта девушка делает в твоих снах? – спрашивает Хелен, прижимая к шее горлинку.

– Обычно она ведет меня по лесу на собрание.

– Какое собрание? – спрашивает Марта, приподнявшись на локте.

Мне хочется остановиться, закрыть рот на замок, но я гляжу на ее нетерпеливое лицо и думаю: «Да что мне терять?»

– Собрание жен, служанок, работниц и даже женщин из предместья – они все собрались вместе, приколов к груди, над самым сердцем, красный цветок…

– Какой цветок? – громким шепотом спрашивает Молли, лежащая через две кровати от меня.

Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что девушки, не имеющие покрывал, смотрят на меня отовсюду, прислушиваясь к каждому произносимому мною слову.

– Это цветок без названия. У него пять крошечных лепестков и ярко-красная сердцевинка. В нем есть что-то знакомое, хотя я не могу сказать, где видела его прежде. Но мне кажется, что, когда вешали миссис Фэллоу, он был у нее в руке. И, по-моему, я видела его в волосах одной женщины в предместье. И еще один такой цветок рос на тропе, что вела от берега к здешним воротам. Кто-нибудь из вас его видел? – спрашиваю я, и мое сердце трепещет, надеясь услышать «да».

Они переглядываются и качают головами.

Словно почувствовав мое разочарование, Гертруда говорит:

– Но ведь мы его и не искали.

Я смотрю на дверь.

– Но сегодня мой сон изменился. Я была уже не дома, не в округе Гарнер… кажется, я была тут… в здешнем лесу.

– А тебе было страшно? – спрашивает Люси.

Я киваю. Не понимаю, почему, но мои глаза мокры от слез.

– А не в этом ли заключается твое волшебство? – задумчиво вопрошает Нанетт. – Эти твои сны… девушка… красный цветок. Вероятно ты можешь видеть будущее.

Раньше я хотела, чтобы так оно и было, хотела больше всего на свете, но в последнем моем сне уже не слышались ни обнадеживающие слова, ни воодушевленный рев толпы женщин. Там были только я и она в темном лесу. Я пытаюсь не давать волю воображению, но не могу не гадать – та девушка хотела мне что-то сказать? Может быть, она хотела показать мне, как я буду умирать?

Прижав ладонь к животу, я растопыриваю пальцы, точь-в-точь как Кирстен в первую ночь пути.

– Это не похоже на волшебство, во всяком случае, я ничего такого не чувствую. А вы что-нибудь чувствуете?

– Пока нет, – говорит Хелен. – Но Кирстен…

– А помните, как несколько лет назад у Ши Ларсен появились зудящие волдыри, в них попала какая-то зараза и она чуть не умерла? И как потом то же самое началось у всех ее ровесниц? – спрашиваю я.

Они переглядываются и кивают.

– Тогда мужчины сказали, что это проклятие – у одной из девушек слишком рано проявилось волшебство, но она скрыла его и заразила остальных. Так вот, мой отец лечил этих девушек, и он говорил мне, что сверстницы Ши расчесали себе кожу до крови, но у них не было никаких волдырей.

– Ты хочешь сказать, что они притворялись? – спрашивает Марта.

– Нет. Думаю, они действительно верили, что на них пало проклятие, – говорю я, глядя в сторону кровати Кирстен. – И это страшнее всего.