Текст книги "Голубой Марс"

Она прибыла на следующей неделе.

Мишель, чтобы ее встретить, отправился на новую станцию на машине. Он сильно нервничал. Хотя они прожили вместе почти тридцать лет, в Одессе и Берроузе, сейчас, когда он вез ее в Авиньон, ему казалось, что рядом с ним – незнакомка, пожилая красавица с подведенными глазами и нечитаемым выражением лица, говорящая по-английски быстрыми, четкими предложениями, рассказывая ему обо всем, что происходило в Берне.

Теперь у них был договор с ООН, признавшей независимость марсиан. Они в ответ согласились принимать эмигрантов, но в объеме, не превышающем десяти процентов марсианского населения в год, а также на экспорт полезных ископаемых и консультации по некоторым дипломатическим вопросам.

– Это хорошо, очень хорошо… – Мишель старался сосредоточиться на ее новостях, но это давалось ему нелегко. Она, продолжая говорить, время от времени посматривала на здания, мимо которых они проезжали, но в поднятой ветром пыли и солнечном свете они выглядели довольно безвкусными. И, похоже, не производили на нее впечатления.

Со щемящим чувством Мишель подъехал как можно ближе к папскому дворцу в Авиньоне, припарковался и вывел ее прогуляться вдоль разбухшей реки, мимо моста, уже не достававшего до противоположной стороны, а затем устроил долгий променад к югу от дворца, где в тени старых платанов гнездились придорожные кафе. Там они отобедали, и Мишель вкушал оливковое масло и ликер из черной смородины, с наслаждением раскатывая их по языку и наблюдая за своей спутницей, расслабившейся в металлическом кресле, словно кошка.

– Здесь красиво, – сказала она, и он улыбнулся. Здесь и вправду было красиво, но когда-то давно, а сейчас: прохлада, покой, цивилизация, вкусные блюда и напитки. Теперь вкус ликера будил в нем море воспоминаний, чувств из его «предыдущего воплощения», которые смешивались с чувствами, что он испытывал сейчас, усиливая все – цвета, текстуры, ощущение металлических кресел и ветра. Тогда как для Майи ликер был всего лишь терпким ягодным напитком.

Наблюдая за ней, он понял, что судьба свела его с женщиной даже более привлекательной, чем та француженка, с которой он был здесь в прошлой жизни. С женщиной более выдающейся. Жизнь на Марсе удалась ему лучше. Новая жизнь стала более значимой. Это чувство вступило в борьбу с ностальгией в его сердце, а Майя тем временем набивала рот кассуле, вином, сыром, ликером, кофе, не ведая об интерференционном узоре его жизней, перетекающем внутри него из одной фазы в другую.

Они говорили ни о чем. Майя была расслаблена и просто наслаждалась, довольная своим успехом в Берне. Она больше никуда не спешила. Мишель весь сиял так, словно был накачан омегендорфом. Смотря на нее, он сам медленно становился счастливым, просто счастливым. Прошлое, будущее – ни то, ни другое никогда не было реальным. Только этот обед под авиньонскими платанами.

– Здесь все так пристойно, – сказала Майя. – Я не ощущала такого спокойствия много лет. Теперь я вижу, почему ты так любишь эти места.

Она рассмеялась, глядя на него, а он почувствовал, как глупая ухмылка растягивает его лицо.

– Разве ты не хотела бы снова увидеть Москву? – с интересом спросил он.

– Да нет, не хотела бы.

Она отвергла эту идею, словно та была лишней в эту минуту. Он задумался: что же чувствовала Майя по поводу возращения на Землю? Ведь нельзя было ничего не чувствовать!

Для одних дом был местом, вызывающим комплекс чувств, выходящих далеко за пределы рациональности, некоего рода сетью высокого напряжения или гравитационным полем, в котором сама личность принимала свою геометрическую форму. Однако для других место было просто местом, таким же, как и любое другое, а сам человек не был к нему привязан. Первые жили в эйнштейновском искривленном пространстве дома, вторые – в ньютоновском абсолютном пространстве личной свободы. Мишель относился к первым, Майя – ко вторым. И с этим фактом следовало смириться. Но тем не менее ему хотелось, чтобы ей понравился Прованс. Или чтобы она поняла, почему его так любил он.

И когда они покончили с обедом, он повез ее на юг, через Сен-Реми в Ле-Бо.

Она проспала всю дорогу, о чем он не пожалел: между Авиньоном и Ле-Бо были в основном уродливые промышленные здания, рассевшиеся по пыльной равнине. Проснулась она как раз вовремя, когда он выруливал по узкому серпантину, ведущему по Альпию к старой деревне на вершине горы. Оставив машину на парковке, они прогулялись до городка: это место было создано специально для туристов, но на единственной извилистой улице этого небольшого поселения сейчас было так тихо, будто оно оказалось заброшено. Но как же здесь было живописно! Деревню уже закрыли на вечер, все погрузилось в сон. На последнем повороте перед вершиной можно было пересечь небольшую площадь, неправильной формы и лежащую под уклоном, и оказаться у холмиков, выдолбленных какими-то древними отшельниками, скрывшимися от сарацин и остальных опасностей средневекового мира. На юге, словно золотая тарелка, поблескивало Средиземное море. Камни отдавали желтизной, а западное небо скрывало, точно тонкой вуалью, бронзовое облако, и свет струился повсюду янтарем с металлическим блеском. Все это создавало ощущение, словно они бродили в желе веков.

Они карабкались от одного крошечного помещения к другому, поражаясь их малым размерам.

– Похоже на норы луговых собачек, – заметила Майя, всматриваясь в прямоугольную пещерку. – Или на наш трейлерный парк в Андерхилле.

Вернувшись на наклонную площадь, присыпанную обломками известняка, они остановились, чтобы взглянуть на сияющее море. Мишель показал на более светлый участок, где находился Камарг.

– Раньше отсюда было видно совсем чуть-чуть воды.

Свет сменился темно-абрикосовым, и гора показалась крепостью над всем этим просторным миром, над самим временем. Майя обхватила рукой его талию и с легким трепетом прижала к себе.

– Тут красиво. Но я не смогла бы жить на такой большой высоте, здесь чувствуется какая-то незащищенность.

Они вернулись в Арль. Был субботний вечер, и центр города превратился в подобие цыганского или североафриканского фестиваля, где улицы полнились палатками с едой и напитками, многие из которых располагались в арках Римской арены, куда был открыт свободный вход и где теперь играли музыканты. Майя и Мишель гуляли, взявшись за руки и купаясь в запахах жареной еды и арабских специй. Люди вокруг говорили на двух или трех разных языках.

– Мне это напоминает Одессу, – сказала она, идя по арене. – Только люди здесь такие маленькие. Приятно, когда не чувствуешь себя карликом среди всех.

Они танцевали посреди арены, пили за столиком под тусклыми звездами. Одна из них, красноватая, вызвала у Мишеля некоторые подозрения, но озвучивать их он не стал. Они вернулись в его гостиничный номер и занялись любовью на узкой кровати. В какой-то момент Мишелю показалось, что в нем заключалось несколько человек, и все они испытывали оргазм одновременно; в восторге от этого ощущения он закричал… Когда Майя уснула, он еще лежал рядом без сна, погрузившись в tristesse, разливающуюся где-то вне времени, упиваясь знакомым запахом ее волос, прислушиваясь к медленно стихающей какофонии ночного города. Снова дома.

В последующие дни он представил ее своему племяннику и остальным родственникам, которых Френсис собрал вместе. Вся эта компания окружила ее и, несмотря на необходимость пользоваться переводческими искинами, засыпала ее вопросами. Кроме того, они пытались рассказать ей о себе. Как часто такое случалось, подумал Мишель: люди жаждали схватить какого-нибудь знаменитого незнакомца, чью историю знали (или думали, что знают), и рассказать им свою, чтобы уравновесить отношения. Это напоминало дачу свидетельских показаний или исповедь в церкви. Взаимная дележка историями. Вообще же людей совершенно естественно тянуло к Майе. Она слушала их, смеялась, задавала вопросы – была поглощена тем, что они говорили. Раз за разом ей пересказывали, как сюда пришло наводнение, как затопило их дома, как им пришлось уехать к друзьям и семьям, с которыми они не виделись годами, зажить по-новому, в другом окружении, бросить прежние жизни, оставив их воле мистраля. Мишель видел, что все это сделало их сильнее, что они гордились собой, тем, как встретили трудности, – а еще сильно возмущались грубости и бездушию, пятнавшими их геройства:

– Вы можете в это поверить? Мало того, что не помогли, так еще и вышвырнули ночью на улицу, а сами забрали все деньги!

– И это нас расшевелило, понимаете, да? До этого мы как будто спали целую вечность!

Они говорили это Мишелю по-французски, смотрели, как тот кивает, а потом смотрели на реакции Майи после того, как искин переводил их слова на английский. И она тоже кивала, так же, как когда-то молодым марсианам в районе бассейна Эллады, следившим за ее выражением лица, за тем, к чему она проявляет интерес в их историях. О, они с Ниргалом были одного поля ягодами, оба обладали харизмой – благодаря тому, как умели уделять внимание другим, как придавали уверенности чужим рассказам. Наверное, в этом и заключалась суть харизмы: в чем-то она работала как зеркало.

Несколько родственников Мишеля взяли их на лодочную прогулку, и Майя пришла в изумление от бушующей Роны, когда они шли вниз по ее течению, от засоренной лагуны Камарга, от усилий людей, старающихся вдохнуть в эти места новую жизнь. Затем они оказались среди бурых вод Средиземного моря и поплыли дальше – к голубой воде, в ее изнеженную солнцем голубизну. Там их лодка качалась на пенистых гребнях волн, подгоняемых мистралем, пока они не уплыли так далеко, что земля скрылась из виду, – и это было поразительно. Мишель разделся и прыгнул за борт, в холодную соленую воду. Немного воды попало ему в рот, напомнив вкус его старых морских прогулок.

Вернувшись на твердую землю, они снова сели в машину. Вскоре они увидели Пон-дю-Гар – он остался таким же, каким был всегда, величайшим творением римлян, каменным трехъярусным акведуком с массивными нижними арками, стоящими в реке и выдержавшими две тысячи лет ее течения, арками поменьше над ними и, наконец, самыми маленькими в самом верху. Формы обеспечивали его функцию самым прекрасным образом: камень использовался для того, чтобы нести воду над водой. Теперь камень покрылся ямками и стал светло-медовым, став во всех отношениях «очень марсианским». Стоя среди зелени и известняковой теснины реки Гар, акведук походил на Надину аркаду и казался Мишелю скорее присущим Марсу, чем Франции.

Майя оценила изящество акведука.

– Смотри, какой он человечный, Мишель. Вот чего не хватает нашим строениям на Марсе: они слишком велики. Но… он построен людскими руками, при помощи инструментов, которые любой мог создать и применить. Грузоподъемные блоки и расчеты, ну и, может, еще лошади. Но никаких машин с дистанционным управлением, ни тех странных материалов, которые не только никому не понятны, а иногда даже не видны.

– Да.

– Интересно, могли бы мы построить все это вручную? На это стоило бы посмотреть Наде, ей бы понравилось.

– Мне тоже так кажется.

Мишель был счастлив. Они устроили себе пикник у акведука. Побывали у фонтанов в Экс-ан-Провансе. Вышли на обзорную площадку над Большим каньоном реки Гар. Объездили уличные доки Марселя. Побывали в римских местах Оранжа и Нима. Проехали мимо затопленных курортов Лазурного Берега. А однажды вечером прогулялись к разрушенному mas Мишеля и побродили по старой оливковой роще.

И каждую ночь, наступавшую вслед за этими восхитительными днями, они возвращались в Арль, ужинали в ресторане отеля или, если день выдавался теплый, под платанами в летних кафе, а потом поднимались в номер и занимались любовью; и, просыпаясь на рассвете, вновь занимались любовью или сразу спускались за свежими круассанами и кофе.

– Здесь прекрасно, – сказала Майя, стоя однажды вечером в башне арены и глядя на черепичные крыши. Она имела в виду все это, весь Прованс. И Мишель был счастлив.

Но на наручную консоль позвонили. Ниргал был болен, и тяжело. Сакса трясло, он уже увез его с Земли и поместил в стерильное помещение с марсианской g на корабле, двигавшемся по земной орбите.

– Боюсь, его иммунная система не справляется и g не поможет. У него инфекция, отек легких, его сильно лихорадит.

– Аллергия на Землю, – мрачно проговорила Майя. Она завершила беседу, дав Саксу краткое указание сохранять спокойствие, а потом подошла к своему шкафчику и принялась выкладывать свои вещи на кровать.

– Ну же, давай! – крикнула она Мишелю, молча стоявшему рядом. – Нам нужно ехать!

– Разве?

Майя не ответила. Она уже занималась своей консолью, связываясь с местной командой «Праксиса», чтобы та договорилась о космическом транспорте. Там им предстояло рандеву с Саксом и Ниргалом. Голос ее был холодным, напряженным, деловым. О Провансе она уже забыла.

Увидев, что Мишель стоял не двигаясь, она взорвалась:

– Да ладно тебе, не устраивай сцен! То, что мы должны уехать, еще не значит, что мы никогда не вернемся! Мы проживем тысячу лет, и ты можешь приехать сюда в любой момент, хоть сто раз, Господи! И вообще, разве это место так уж лучше Марса? Мне оно напоминает Одессу, и там ты тоже был счастлив, разве не так?

Мишель оставил ее слова без внимания. Он проплелся мимо ее чемоданов к окну. Там тянулась обычная арльская улица, в час сумерек погрузившаяся в синие тона. Оштукатуренные стены пастельных цветов, мощенная булыжником дорога. Кипарисы. Битая черепица на крыше дома по ту сторону улицы. Цвет Марса. Сердитые голоса где-то внизу, бранящиеся по-французски.

– Ну? – окликнула его Майя. – Ты едешь?

– Да.

Часть шестая
Энн вдали от цивилизации

– Слушай, отказываться от антивозрастной терапии – это самоубийство.

– Ну и что?

– И все. Склонность к самоубийству, как правило, считается признаком психологического расстройства.

– Как правило.

– Думаю, это чаще оказывается правдой. А ты по меньшей мере несчастлива.

– По меньшей мере.

– Но почему? Чего тебе не хватает?

– Планеты.

– Ты и сейчас каждый день выходишь встречать рассвет.

– Привычка.

– Ты утверждаешь, что источник твоей депрессии кроется в уничтожении первозданного облика Марса. Мне же кажется, что философские причины, которые приводят люди, страдающие депрессией, на самом деле маски, защищающие их от более серьезных, более личных ран.

– Все может быть реальным.

– Ты имеешь в виду все причины?

– Да.

– В чем ты обвинила Сакса? В монокаузотаксофилии?

– Твоя правда.

– Но обычно среди всех этих реальных причин есть одна, с которой все начинается. И часто приходится вернуться оттуда в начало, чтобы пойти другим путем.

– Время и пространство – разные вещи. Пространство заключается в том, что действительно может произойти во времени. Вернуться в нем назад невозможно.

– Нет-нет. Вернуться можно, в образном смысле. В мысленном путешествии можно опять оказаться в прошлом, заново пройти по своим следам, понять, где ты свернул не туда и почему, а потом пойти дальше в другом направлении, потому что ты уже будешь обладать новыми знаниями. Расширенные знания расширяют значения. Когда ты продолжаешь утверждать, что сильнее всего тебя волнует судьба Марса, мне кажется, что в тебе произошло такое большое смещение, что ты совсем запуталась. Это тоже образ. Может быть, даже реальный. Но нужно различать способы их выражения.

– Я вижу то, что вижу.

– Но сейчас ты ничего не видишь! Красный Марс еще есть. Нужно только выйти и посмотреть на него! Вот выйди наружу, очисти свой разум и посмотри, что там. Опустись пониже и прогуляйся налегке, в одной пылевой маске. Тебе это будет во благо, причем на психологическом уровне. А кроме того, ты увидишь пользу терраформирования. Почувствуешь, какую свободу оно нам дает, как связывает с этим миром – позволяя ходить по поверхности без защиты и оставаться в живых. Это же поразительно! Благодаря ему мы стали частью экологии планеты. Этот процесс заслуживает переосмысления. Тебе стоит выйти и подумать о нем, изучить его так же, как ареоформирование.

– Это просто слово. Мы просто взяли эту планету и перепахали ее. Теперь она тает у нас под ногами.

– Тает, образуя свою естественную воду. Не завезенную с Сатурна или откуда-нибудь еще, а ту, что была здесь с самого начала, была частью первичной аккреции, верно? Первая глыба породы, из которой вышли газы, как раз и была Марсом. Теперь это часть наших тел. Мы сами – узоры на марсианской воде. Без микроэлементов мы были бы прозрачными. Мы – это марсианская вода. А вода уже когда-то была на поверхности Марса, правильно? А потом прорвалась под водоносный горизонт. Там же такие широкие каналы!

– Период вечной мерзлоты длился два миллиарда лет.

– А мы помогли воде вернуться на поверхность. Во всем величии тех наводнений. Мы были там, видели все своими глазами. Мы там чуть не погибли…

– Да, да…

– Ты же сидела за рулем, когда нас чуть не смыло…

– Да! Но тогда вместо нас погиб Фрэнк.

– Да.

– Вода смыла всю планету. И оставила нас на пляже.

– Планета по-прежнему здесь. Выходи и сама увидишь.

– Не хочу я смотреть. Я уже ее видела!

– Не ты. То была прежняя ты. А сейчас ты – та, что живет сейчас.

– Ну да, ну да.

– Мне кажется, ты боишься. Боишься попыток что-то изменить, превратить планету во что-то новое. Там повсюду стоят перегонные аппараты, они вокруг тебя. И горит огонь. Ты растаешь, переродишься – и тогда кто знает, какой ты станешь потом?

– Я не хочу меняться.

– Ты не хочешь разлюбить Марс.

– Да, не хочу.

– Ты никогда его не разлюбишь. После всех изменений камни будут по-прежнему здесь. Они же обычно тверже материнской породы, да? Ты всегда будешь любить Марс. Твоя задача будет увидеть Марс, который способен вынести все что угодно – жар и холод, потоп и засуху. Все это эфемерно, и Марс их выдержит. Ведь такие наводнения случались и раньше, разве нет?

– Да.

– Это вода Марса. Все эти летучие вещества – его собственные.

– Кроме азота с Титана.

– Ну да. Ты говоришь прямо как Сакс.

– Да ладно тебе.

– Вы двое похожи сильнее, чем тебе кажется. И мы все тоже, как и эти вещества, принадлежим Марсу.

– Но поверхность разрушена. Ее испортили. Все изменилось.

– Это ареология. Или ареофания.

– Это разрушение. Нам стоило попытаться жить на таком Марсе, каким он был.

– Но мы не стали этого делать. И сейчас быть Красным – это значит стремиться сохранить первичные условия среды, насколько это возможно, в рамках ареофании – то есть проекта создания биосферы, которая даст людям свободу пребывания на поверхности – ниже определенного уровня. Вот что теперь значит быть Красным. И таких Красных много. Думаю, ты тревожишься оттого, что думаешь: если ты хоть чуточку изменишься, это станет концом для всего Красного движения. Но это движение сильнее тебя. Ты основала его и задала направление, но никогда к нему не принадлежала. Если бы ты была одной из них, никто бы не стал тебя слушать.

– Они и не слушали!

– Кое-кто все же слушал. И многие слушали. Красные будут существовать независимо от того, что сделаешь ты. Можешь уйти на покой, стать кем-нибудь совершенно другим, стать лимонно-зеленой – но Красные останутся. Они даже могут стать более Красными, чем ты когда-либо себе представишь.

– Я представляла их себе Красными, насколько это возможно.

– Это все альтернативные варианты. Мы проживем один из них и останемся жить дальше. Процесс нашей с этой планетой соадаптации продлится тысячи лет. Но мы здесь. И в каждый момент тебе стоит задавать вопрос: а чего не хватает сейчас? И работать над принятием текущей реальности. Это нормально, это жизнь. Тебе нужно представить свою жизнь тут.

– Не могу. Я пыталась, но не получается.

– Тебе правда стоит выйти и посмотреть. Устроить прогулку. Увидеть все вблизи. Хорошенько посмотреть на ледяные моря. Но не только. Тогда естественно в тебе начнется противоборство. Но это не всегда плохо, ты только взгляни для начала, а? Осознай. А потом подумай насчет того, чтобы подняться в горы. На Фарсиду, Элизий. Подъем в горы – это как путешествие в прошлое. Твоя задача – познать тот Марс, который выживает, несмотря ни на что. Это настоящее чудо. Перед большинством людей не ставится таких чудесных задач, как эта. Тебе просто повезло.

– А тебе?

– Что мне?

– У тебя какая задача?

– У меня какая задача?

– Да. Твоя задача.

– …Ну, не знаю. Говорю же, я завидую твоей. Мои задачи… запутаны. Помогать Майе и самому себе. И всем остальным. Все улаживать… Еще я хотел бы найти Хироко…

– Ты долгое время был нашим мозгоправом.

– Да.

– Больше сотни лет.

– Да.

– И так и не дал каких-либо результатов.

– Ну, мне все же нравится думать, что я немного помог.

– Но это твой надуманный вывод.

– Пожалуй.

– Ты действительно считаешь, что люди начинают проявлять интерес к психологии, потому что у них самих проблемы с психикой?

– Таково общепринятое мнение.

– Но тебе никто никогда не вправлял мозги.

– О, у меня были свои психотерапевты.

– И помогли?

– Да! Весьма. Действительно помогли. Я имею в виду… сделали все, что было в их силах.

– Но ты не знаешь своей задачи.

– Нет. Хотя я… я хочу домой.

– Куда это – домой?

– В том-то и проблема. Тяжело, когда не знаешь, где твой дом, да?

– Да. Я уж думала, ты останешься в Провансе.

– Нет-нет. То есть Прованс – мой дом, но…

– Но сейчас ты летишь обратно на Марс.

– Да.

– Ты решил вернуться.

– Да…

– Сам не знаешь, что делаешь?

– Не знаю. Зато ты знаешь. У тебя есть дом, и это бесценно! Тебе следует об этом помнить, не отказываться от этого дара и не считать его обузой! Глупо так считать! Это дар, черт возьми, бесценный, бесценный дар, понимаешь меня?

– Я подумаю над этим.