Текст книги "ТрансформRACIO"

 
Листья октябрь сжевал и сплюнул,
Колкая плеть назойливого дождя
Высекла иглами медные руки
Северным ветром свергнутого вождя.
Здесь он стоял ссутулив плечи,
Грома раскатом пел: здесь будет град!
Город рождён. Этот город вечен.
Выдержит город
                    истление и камнепад.
Выстоит город под сталью каленой,
Цветами ковры грядущему выстелит,
Срытый в песок, укрытый волной соленой,
В полдень салютом празднично выстрелит.
Здесь он стоял ссутулив плечи,
Здесь он стоит
В звоне бронзовых глаз.
Здесь, над снежными валами кречет
Городу гимн клекотал не раз.
Голодом здесь умываясь, дети
Соль выбирали из выветренных глазниц.
Временем выли, рассыпавшись в пепел
Книжных историй, исплесневелых страниц.
Город исстроен, фениксом выжил,
Сирином райские серенады высмеял,
Выпалил лета и солнцем рыжим
Кроны, взлелеяв, в парках высеял.
Здесь будет город! – летели птицы,
Звоном железным тенькали поезда…
А где-то за медью озолоченного возницы
Сияла на шпиле Северная звезда.
 

 
К промерзлой пашне сгибался конь,
И омывала его роса.
Судьба Пегаса, на казнь ладьей
И словом. Вонзала в рассвет звезда
 
 
Из холодов, из вакума тьмы,
Из глубины человечьих душ
Свой луч. Никто не дошел. Дары?
Да что там! Никто не донес и луч.
 
 
А он, согревая ребристый круп,
Сметав с травинок крупу росы,
Смешал с землей изнуренный труп.
Минули минуты, затем часы.
 
 
Шел сын. И всюду чернилась ночь,
Так густо, как не мело века.
А сыну навстречу – внезапно! – дочь.
Обоим казалось, что казнь легка.
 
 
Но то ли свет – мимолетный свист,
А может, синь, как гудрон, густа…
И сколько ни пел белошеий прист,
Да только выжила пустота.
 
 
И конь стал легче, чем звон секунд,
Снежинкой хрупокй взметнулся в синь,
Травой взроптал шестидневный труд,
Лишь голос раскатисто моросил:
 
 
«Спи, легковечная, спи звезда.
Всем детям твоим колыбель мелка.»
 
 
Но луч разбивая о ясли сна,
Мела она, как не мела века.
 

 
И каждая секунда дышит смертью,
И день, и год,
Хребты хлеща безжалостною плетью.
Как дождь идёт
Она, тиха, спокойна, равнодушна,
Ей власть дана
Касанием дыхания послушным
Рабом царя
И воина, и робкого младенца
Прижать к себе,
И самое чувствительное сердце,
И жгучий гнев.
По капле, по секунде, по удару
Идет она
Из каждого колодца или крана,
Двора, окна.
Ее владенья – мир и каждой клети
Кумир она
И над богами огненною плетью
Занесена.
Мгновение, продлись не больше века
Или замри
И расстоянье в миллион парсеков
Определи
Душе последнего излитого в трёх лицах,
И в той дали
Вселенная из слова сотворится,
И снова ты
Пойдёшь своей излюбленной тропою,
Зажжется плеть.
Прожить мгновенье, встретиться с тобою
И умереть.
Но смерть меня
от жизни не избавит.
Ее каприз
Мгновеньями, секундами, веками
Восславит жизнь.
 

 
Звенели каждым прутиком в степи
Под дребезжанье пахотных орудий.
Здесь удобряют пепел, и в пыли
Насаждены не боги и не люди.
 
 
Не боги и не люди не поют
И равнодушны к птицам и закатам.
Сердцебиеньем насыщают грунт
Не боги и не люди, но солдаты.
 
 
Не боги, но солдаты, шагом марш!
И, двигаясь, невзрачные колонны
В веках не остывающий шабаш
Собратьями бескрылыми заполнят.
 
 
Бескрылые собратья, на земле
Не всем из серебра вина и хлеба…
Дорога в небо кроется в стволе
И стуке учащенном где-то слева.
 
 
Угодья пуль! А поросль была?
И стонет сердце вечного солдата.
Из-за плеча обрывком от крыла
Выглядывает дуло автомата,
 
 
А впереди болотистая топь.
Дожди и травы согревают брата.
И в человека обращает дробь,
Врезаясь в сердце бывшего солдата.
 
 
И пыль мягка и сладок пепел. Вдох —
Последний ключ живой вернется в землю.
Не царь, не раб, не человек, не бог,
Но вечная земля под вечным небом.
 

 
Сегодня нарушают хронологию
Надломленного дольками столетия
Источники издушно-хромоногие
Цветущего коричневым полессия.
 
 
Они бредут, отрапывая полости
И каждою травинкою отравлены.
Искрят изррядренные ветряные травести,
Строча окрылками о кремлекол окравленный.
 
 
Хрустели кукурузе песнь одичную,
О сталь язык кровавили в усердии,
Одежду гарантируя приличную
В излюбленном прокрустовом посмертии.
 
 
Летите, мимолёты воскресения!
Миро слюдой точите буквоядственность!
Оспойте глаз основ высолонения
– Да будет! – Равенство, свобода, государственность!
 

 
А мы ни живы, ни мертвы.
Мы неполживы.
В садах (узоры, змеи, львы!) сажали ивы.
А птицы пели поролон —
ах, жизнь – субботник!
В глазу – лорнет, в мозгу – патрон.
Босой сапожник.
 
 
В саду висело все село —
развеселялось!
Веселье по земле мело —
переселялось.
Закрыто! О, не выходи! За дверью громы!
Мой висельник, навеселе вздохнем у моря.
 
 
Лети, мой маленький Пегас,
лети в гестапо.
Тебя, как таракана масс,
раздавит тапок.
В окно не будет моросить,
не будет стужи.
Здесь не свеча, здесь керосин —
метет не хуже.
 
 
Стоим – ни живы, ни в седло,
в глазу с шерманом,
у нас есть рай – играй, Садко!
Звени, шарманка!
Там ночь, здесь день, между секунд
не врут ни разу:
«Я подзарядный заратустр – расставить вазы!
 
 
Попарно, шагом, на редут – редуктор жизней.
Здесь закаляют сталь, куют ключи отчизны!
Из них прольется молоко – луна в бутыли!
Мольба – любовь, в кроватях – кровь,
а мы – отплыли».
 
 
С ветки на ветку, лист-корабль!
Звериный парус!
Я зубочистки нарезал
из генераллов!
И каждую – мое дитя – опеленаю.
Гори, гори, мое життя, мое не знаю.
 
 
Мое ничто, мое нигде,
мое не с краю.
Откуда столько магдалин и минестрелей!
Откуда марши зверь-людей? Ах, все в лорнетах!
Плывет в стакане мавзолей, как мавр в лампасах.
 
 
А сверху – чуждый элемент —
пэр-то-риканцы,
Они вшивали в гобелен риторик фланцы.
Один из них – в меня вживал —
О, взгляд в живое!
Гусиным жалом грудь пронзал, ища героя.
 
 
Он много писем мне читал и много сказок,
Он только точной рифмовал —
солнечнофразно!
Налево шел – рывок труда, направо – левый.
Так и бродил туда-сюда
без прав и гнева.
 
 
О, как же той зимой мело!
Морозы злили.
Он вскоре умер. Прах его
омовзолили.
А мы – ни меры, ни верх дна.
Так, гул могильный.
Ах, ничего не говори,
Не говори мне.
 

 
Он умер в среду, под закат
И небо в смерти проклиная.
Забытый под огнем солдат,
Без бурь и молний над Синаем.
 
 
Без имени и без родства
(Родня живет на жарком юге)
Он всех опередил, отстав,
И, щеки выложив на блюде,
 
 
Полслова выжать не сумел
Из уксуса упругой губки,
И выжечь в сердце не посмел
Ребра украденного шутки.
 
 
Он умер, столько дней прошло —
Апостолы остыть успели,
И по столам веселье шло,
Вина и радости успенье.
 
 
Его простое ремесло
Истоптано и сыплет струпом,
И крыльев легкое перо
Развеяно с кусками трупа.
 
 
Достатком слов наполнен труд,
трудиться трупу – стерня жилья.
И он вдыхает по перу,
Крестом выклеивая крылья.
 
 
Он вылетит, крыло-к крылу
Перо к перу и, вниз не глядя,
Росу рассыплет поутру
И облаком в полях осядет.
 
 
Всех успокоит и простит,
Солдат всегда святой отчасти,
Какой бы формой ни светить
Звезде пленительного счастья.
 

МАТЕМАТИКА

 
Сумма зимней вишни и хромой лошади
равна напряжению в электрической розетке.
Сумма нуля и фазы равна воинственности площади
и страде вожделения лета в апреле.
Заснеженный март приносит плоды,
на засеянных плацах: иконы, свечи,
плюш зверей.
 
 
Все отзовутся именем Я на каждую искру,
Логос возвысит и самый последний пиит.
Будет – на льва рык, на орла клекот – география!
Оба оседлы, оба сидят на месте.
Оба – кровавую пищу, мы
лапу, но разница есть:
Мы идем.
 
 
Бравные, браво! Летят самолеты – салют мертвецу!
Гордому, смелому! Кончилась жизнь, не начавшись.
Кончилась жизнь и зачем бедолагам свеча на экранах?
Орден ему, мертвецу, пусть век не забудут!
Этому скорбь-солдаты жмут руку. Тому
режут марш-гимн и в небо салют-гром.
Но
     га
         от
             пле
                   ча!
 
 
А тихая площадь ночами – озеро – полнится плачем,
и гулом ревет галоп мчащихся лошадей,
но вишня расскажет каждому сердцу любовную притчу,
розетка взискрит наслажденьем зимовья зверей.
А так, тишина близнецов и марины,
мелодий и ритмов бит – биология.
Учение – свет.
 
 
А после будет потом… А будет ли после потопа?
А было ли раньше? Все также и с зеркалом пью.
Все так же в цепях паутины стрекозы печальные плачут,
Все тех же в цепях вкушают стрекоз пауки.
И радуга будет заветом века,
Любые заветы века – наукой
В челе человека.
 
 
Сюда бы сады, соловьев… Да какие сады с соловьями!
Сюда паруса на тряпье – мыть асфальты садов,
Глушить голоса соловьев картавых ворон орденами,
да денно и нощно тревожить пустоты гробов.
 
 
Родная, ты спишь? Ну спи, мы тебя заболтали,
а утром весна. И апрель.
Представляешь, родная, апрель!
 
 
Пора. Брезжит утро. И грезь за окном.
День дня – это логика.
Смерть снова споткнулась об обязательность снов.
 

 
Человек уходит,
                           когда устал
от смены сезонов
                           или когда пора.
В остатке
               лишь мраморный пьедестал,
Цифро-история,
                           код и фото овал.
Человек не увидит
                               лиц и печали слез,
и ему не важен возврат
                                       когда-то пропавших ложек.
В предрассветном тумане
                                          все та же лошадь
жует овёс.
                 И все так же с вареньем
спешит к медвежонку ёжик.
Человек уходит,
                          когда нет сил
сделать вдох огнивом,
                                     а выдох словом.
Он уйдет,
               проси его, не проси,
он уйдет больным,
он уйдет здоровым.
Слезы с воем
                      оденутся в тишь,
                                                 и вскоре
заискрится солнечный
                                     зайчик в ленивой луже.
Дети выйдут
                     в люди,
но кто-нибудь выйдет
                                    в море —
человеку ни здесь, ни там
проводник не нужен.
Человек уходит,
                          когда нет снов.
Человек уходит,
                           когда остыл.
Человек уходит
                          и от костров,
побросав в огонь
                            оперенье с крыл.
Человек уходит
                         одетым
                                     в чужую соль,
Не успев простить и, увы,
не успев проститься.
До свиданья.
Свободно место,
свободна роль.
Оперенье,
истлев,
обернется
из мифа
птицей.
 

 
Не накуриться. Курят иконы дым,
Блекнет сусаль крестов под сурьмою смога.
По горизонту птиц перелетных клин
К дому плывет, разливая по небу волны.
 
 
Вот уже слышен малиновый шум, и с крыш
Капли последнего снега асфальт омыли.
Смотрит, застыв, на певчих весны малыш,
Изредка трет глаза от колючей пыли.
 
 
Вышел из недр неба искрящий хор,
Зелень вот-вот расплещет цвет изумрудный.
Слепит глаза то ли пыль, то ли ливня звон,
И надышаться весенним приливом трудно.
 

 
Музыка
Дышит
На кончиках
Пальцев
Только когда
Они
Прикасаются
К струнам ли,
Клавишам,
Долго ли,
Коротко,
Цепким объятием,
Трением, волоком…
 
 
Музыка слышит,
Как утренний колокол
Звенья мелодии
Воздухом вытолкал,
То ли расплакался,
Может быть, высмеял
Беженцев рая,
Отставших навеки
Пасмурным вечером…
Ангелом, нечистью
Ляжет на веки. И
 
 
Легкою поступью
Где-то украденной
Солнечной девочкой
Встанет у деревца
Зашелестит ветвями и листьями,
Вновь то ли выплачет,
Может и высмеет,
Узников рая. И…
 
 
Теплым дождем,
Раззадоренным мальчиком,
Легким шмелём
Прожужжит над полянами,
Ветром поднимет
Росу над посадками,
То ли с горчинкою,
Может и сладкую.
Морем пройдет
И, остыв в океане,
Гомоном стай
Приземлится на площади,
И прогарцуют
Печальные лошади
Клацаньем цокота,
Режущим ржанием.
Полуживая
Эхом и радугой
Встанет, окинет… Откинет пустое —
Звонко, ли, глухо ли… Все, что пристало!
Спрыгнет с вершины
Под рев магистралей
И возвратится к истоку свечения —
К узникам, беженцам,
В муках, сомнениях,
К кончикам пальцев,
К прикосновениям.
 
 
К тем,
Кто её
Вызывали
Дыханием.
 

 
Нет, весь я не умру.
Умру, не весь.
Каленым привкусом во рту
Останусь. Здесь,
В полете трепетных стрекоз,
В огне свечи,
В каштане ласковых волос,
Ручьем в ночи.
 
 
Нет, весь я не умру.
Умру не весь.
Мелодий голоса вплету
В паучью сеть.
Морозным утром на окне
Совью узор
И устремлю с луны к земле
Совиный взор.
 
 
Нет, весь я не умру.
Умру не весь!
Росой осыплюсь поутру,
Взойду, как лес!
Над тесной кроной из цветов
Споют орлы!
И легкий звон моих шагов
Услышишь ты.
 

 
А звери зверели и пели рык,
Учили ученье, а толку – кварк.
Здесь нет площадей, не до рынка рук
И бьется зверье за поход под танк.
 
 
За равную боль, за свободный труд,
Картавя, ревел да косил леса.
Леса поднялись за металлом в грудь,
И каждая веточка, что коса,
 
 
И каждый листочек – на корм зверью,
И каждая почка – зерно за жизнь.
Не жаль, что нет места зверью в раю,
Его на торговлю неси – барыш!
 
 
Что, барышня, башня не Вавилон,
На общие беды длинна коса?
На каждую свору – сухой закон,
На каждый листочек своя слеза.
 
 
Есть время – есть песни. Есть лозунг войн.
От века да века шакалий визг.
От века до века звериный вой,
A между веками кочует жизнь.
 
 
И не ошибиться, не плавя свай,
Не встать тому, кто лежачей всех.
И жизнь – лишение права на рай.
И смерть – лишение права на грех.
 

 
Август. И новости загнанны,
С благами, стройками смешаны.
Главные новости с главными
Слиты бетонными брешами.
Думали, плыли и сплавились
Сквозь рукава в подмосковие.
Пели, играли и славились,
К травле стучали подковами
Морзе с Эзопом без пафоса
(энтузиасты от общества).
К битве рапсодов с Танатосом.
К битве высоких с Высочеством.
Тенью в папахе на бреющем —
Цапля за злато карманное —
Цап! И упрятало в лежбище
Странника среброглавого.
В крик осаждатели лежбища:
Странники, сиднем сидящие,
ждут медный грош с черным хлебушком,
Дышащие, настоящие!
Дышащие, сребролюбые,
Златом за лацкан оттроганны:
Уx! Не дадим русолобого
На истерзанье поганому!
Долго ли коротко ль… Нечего
Распространяться безумию.
Все бесконечное к вечеру
Съестся голодными курами.
Сиднем сидящие в лежбище,
Лыжью лежажие в карцере.
Сгинула правда в убежище
За развлекательным панцырем.
 

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

 
Огнь воскресе! Cвятый, святый!
Бегите, люди, прочь – под землю.
Да будет ночью необъятной
Все, что доселе было светом.
 
 
Да будет ночь отныне алой,
Да будут звезды лить на землю
Густым и липким покрывалом.
Да будут тверди жалить змеем.
 
 
И было слово, стало дело.
Наветы лгали, став заветом.
И до исподнего задело
Советом вычурного света.
 
 
Четверка мчала. Твердь молчала.
За делом новым стало слово.
Не ново все, что жизнь алкала,
Не ново, заново не ново.
 
 
Огнь воскресе! – трубный голос —
Огнь воскресе! – Тьмы рожденье! —
И струпьями ссыпался колосс,
Мешая запах ржи и тленья.
 
 
И ветр, вихри порождая,
Кренил колосья к покрывалу,
А кони рвали, бились, ржали,
Колосья хлебные сжигая.
 
 
Да будет тьма. Вернись к началу,
Под теплый свет большого взрыва.
Спит бытие под одеялом,
Пока не чиркнуло огниво.
 
 
День первый. Снова было слово,
А после слова дни прекрасны,
Все, до шестого, дни – основы.
Седьмой – Шабат, воскресный – Ясный.
 

 
В. Сосноре
 
 
Цели шире, пришелец!
Я тебе – неподмога.
Я тебе – недорога.
Я тебе – неумелец.
 
 
Цели даль, мне, не целясь,
Не попасть, не увидеть,
Пропасть возненавидеть
Человеком осмелюсь.
 
 
Песню спой мне, пришелец!
Прокричи, проскрыпи хоть,
Прошепчи, промычи хоть.
Песен нет, дай пословиц.
 
 
Нет пословиц, плавь слово,
Только голосом хрупким,
Воздух вытолкни хрупом,
И плыви в одеяло.
 
 
По морям-океянам
Парус скальпелем слепит,
Синь бескрайнюю слепит
По законам Бертрана,
 
 
Мчи, наполни дыханьем
Паруса огневые,
Словозвуки сырые
Обессмертят порханьем.
 
 
Что ж, пора мне в дорогу —
Цели даль под прицелом.
Не достанусь ворогу,
Не приклеюсь, пришелец.
 

 
Вечерняя Москва. Беглец метро.
Лениво остановится вагон,
Вспорхнёт с платформы птичее перо,
Заденет люстру – затрепещет звон.
 
 
Не вечер и не день, но звучен грохот,
Ленивый зев погасит серебро:
Обрушится хрустально-звучный рокот,
Забьется в полночь птичее перо.
 
 
Останемся! Вагоны по крыльцам,
И перья разлетятся в ночь по норам:
Еще неоперившимся птенцам
Здесь заново придется строить город.
 

 
Я сплю без снов и говорю без смысла,
Пою без слов и в музыке нет нот.
Молчу, когда читают «Ныне присно…»
И страшно отказаться от забот.
 
 
Мне весело, хотя вокруг всем грустно,
Не скучно, хотя здесь от скуки мрут.
Я счастлив, когда вдруг взыграют чувства
И больно, если эти чувства врут.
 
 
Смотрю, не видя грани горизонта
И слушаю, не слыша сердца стук.
Я на войне, с невидимого фронта
Из пустоты стреляю в пустоту.
 

 
Моя минута тишины
Утонет в гуле войн,
Затихнет в шуме маяты,
Сольется с кровью бойнь.
Щелчки моих пустых секунд —
Мой стройный хор сапог,
И кузнецам венцы скуют
Для пары рук и ног.
Молчи, ударом за удар,
За взрывом грянет взрыв.
Летит подстрелянный Икар,
Бессмертен и бескрыл.
Ты гол и светел, значит чист,
Но выдох твой тяжел.
Полет твой и незрим, и быстр,
И дух не поражен.
Молчание под хор ура,
Под ужас алых стен.
Танцуют дети по гробам
В защиту перемен.
Над школьником синела синь,
Теперь же воет высь.
Тяжел свободный вдох рабынь,
Убийства детский визг.
Молчание мое, молчи,
Молю тебя, молчи!
Стекали слезы со свечи
И плавились в печи.
И каждая слеза – Икар,
В крыле его пером
Лети! Я смог! Я сосчитал —
В секунде миллион.
 

 
Мир ближе – руку протяни и
Витрина лжи да ртуть в стекле правд.
Нам – время карт, в ладонях мир цифр,
Плакат наук и вход-пароль прав.
 
 
Плывет луной из песни слов вор.
Из лести кож и зла орды пел
И плыл, внезапно вор упал – мертв.
Вне мер, вне сект и космос – вдох вер.
 
 
А космос спал, что звездам твой век —
Подросток сна, ему в седьмой день
Непросто спать, уму в трудах – миг.
Проспорил ум, теперь дела дел.
 
 
Ходил вдоль рек, ступал стопой в гладь,
Ловил рыбак и отпускал в жизнь.
Кому цена, кому лоскут в пядь,
В гробу весна, над ним легенд нимб.
 
 
Сказали раз – лететь копью в грудь,
Сковали щит, но грудь копья ждет,
Взревев, толпа одела крест в медь,
Презрел его и жертва в дым, в гнет.
 
 
Что дым в дали, есть по-страшней гнев:
Вонзай копье – услышишь звон-хор,
Басы вверху споют фальцет вер,
А свет на свет искрит из лжи гром.
 
 
И все на всех подразделил трон,
На веслах всплыл и в жерле стал пить.
Он слово в воды, нам кругов горн —
Так в роды племени плывет жизнь.
 

 
Остановись, мгновение, на миг
И отстранись от белого огня,
Но вот твой шепот перешел на крик,
И гимн взлетел, как знамени змея.
 
 
Остановись, мгновение, кто здесь
Зловоние духами насыщал —
Тот не молчал, не верил, не прощал.
Тот в каждый рот распихивал ту взвесь.
 
 
Мгновение, нет правды не земле,
Нет правды ниже – там чужие стопы,
А истина ступает по золе,
Гарантами свободы по окопам.
 
 
Остановись, мгновение, кричи!
Кричи как никогда, зови на смерть!
Не смердам молчаливым куличи,
Но пасынкам отравленное есть.
 
 
Мгновение, замри, как век назад,
Тебе ли в эти тридцать три версты
Кидать по сторонам свои персты
И возвращаться в колокольный ад?
 
 
Руби канаты, цепи, вашу твердь!
Мгновение на сморщенных коленях,
В санях, в грязи, по сантовым ступеням —
И смех, и грех. И давит грудь смотреть.
 
 
Остановись, мгновение. Пусть Он
Ни разу не поспорит о душе.
Но и Иов тогда был убежден
Любовью, обличенной в неглиже.
 
 
Попасть на остров тихих мудрецов,
Где щит не пробивается копьем,
Где по утрам сто тысяч соловьев
Поют молитвы за чужих отцов.
 
 
Остановись, мгновение. Он жив!
Метафора – удел другого бога.
А нам удел – печальная дорога,
Огнем от стана душу отженив.
 

 
Чудовищ разума кормить
Нет сил и протрезвев согреться.
И ты торопишься простить
В ненасытимой мести сердца.
 
 
Все тюрьмы теорем изрыть.
В одной – другой захороненье.
И ты стремишься полюбить
В кровавой сочности явлений.
 
 
Да будет абажур светить,
И взрежут строки буквы-плети!
И ты смертельно хочешь жить
В неутолимой жажде смерти.
 

 
Старый негр не знает самум, пассат и муссон,
Он не помнит горячую мягкость песчаных дюн.
И в любую погоду в пальто на старый фасон,
В шляпе фетровой под старой аркой поет «Ноктюрн».
 
 
Старый негр не любит солнце, ветер и дождь,
Хрип и кашель пугает прохожих, собак и птиц.
Под пальто пятьсот самогона, буханка и нож,
Да печальный ноктюрн отражением двух столиц.
 
 
Нет, не снится ему первобытных страстей аллюр,
Упаси его Бог проснуться лощеным франтом!
Он хрипит во все горло жизни своей ноктюрн
И попутно погоду ругает отборным матом.
 

 
Замерло все вокруг, ничего не слышно.
Капли тумана бьют по замерзшим листьям.
Солнце, как ни старались, пока не вышло,
Время добавив тонким серебрянным кистям.
 
 
Режет туман и глаза забывают радость.
Кутает землю густая морозная влага.
Что до рассвета? Всего полчаса осталось.
Там где нет света, ничто не приносит блага.
 
 
Небо как будто светлей и украдкой смотрит
Из-за угла, осторожно, боится словно.
Белый туман, как хозяин, по кругу ходит
Шагом и лед под стопой обращает в волны.
 
 
Ночь на исходе, но тишь. Не найдется птицы,
Той, что веселую трель по утрам заводит.
Небу с землею никак невозможно слиться
И на востоке, солнце украдкой всходит.