Текст книги "Дневник школьника уездного города N"
Автор книги: Кирилл Чаадаев
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
14 ноября 2019. Четверг
Сегодня случилось чудо! Боги, кем бы они ни были, вняли моим отчаянным молитвам. Видимо, не в силах больше смотреть на мои мучения, проведенные за одной партой с Корниловой, они сжалились – они пересадили меня.
Конечно, на самом деле меня пересадил классный руководитель, и не просто так, а после неприятного инцидента, который случился сегодня днем. Шел урок английского языка – разбирали сраную грамматику – все эти do, did, done, презент перфект и прочая херь – надо было исправить ошибки в тексте. Я, как обычно в таких случаях, бессмысленным тупым взглядом пялился в незнакомый чужой текст. Я размышлял о том, что пока не могу прочесть его, пока зашифрованный за маленькими латинскими буквами смысл скрывается от меня, это все равно, что неразборчивые уличные каракули на стенах домов – просто изображение. То есть не текст, а обыкновенная картинка…
Мои высокоинтеллектуальные размышления прервал произнесший мою фамилию голос учительницы. Она хотела, чтобы я рассказал всему классу, как исправил грамматические ошибки в тексте, а заодно и перевел его. Ее желания и мои возможности, к сожалению, не совпадали. Я почувствовал, как голова налилась свинцом, кожу на лбу стянуло от напряжения, будто я пытался не текст перевести, а выдавить из себя недельный запор. В наступившей тишине – а все как назло заткнулись, повтягивали головы в плечи и про себя молились, чтобы учительница промучила меня как можно дольше – я мычал что-то нечленораздельно. Мычал как умственно отсталый, как Паша Рулевой – есть у нас в городе такой парень: он всегда ходит с рулем от машины, и, если ему сказать, что у него лопнула шина, он задирает одну ногу, хлопает по ботинку и едет на своем невидимом автомобиле дальше…
– Ну переводи, чего же ты, – сказала учительница.
К мычанию добавилось кряхтение, кудахтанье, как в курятнике, и какие-то шипяще-свистящие звуки, будто я внезапно заговорил на парсултанге. Незаметно я толкнул локтем Корнилову. Она никак не отреагировала. Я знал – она все уже сделала: и текст перевела, и ошибки исправила, и ей ничего не стоило подсказать мне – она же видит, как я мучаюсь. Я толкнул еще раз. Она с громким скрипом отодвинулась на стуле. Тогда я попытался заглянуть в ее рабочую тетрадь, чтобы подсмотреть, где в тексте допущены ошибки, и как их исправить. И тут она прикрыла тетрадь ладонью.
Меня чуть не разорвало – такая злость взяла. Казалось, глаза выскочат из орбит – хотелось вскочить и разгромить весь класс к херам собачьим. Больших трудов мне стоило сохранить спокойствие. Ну разве так сложно просто подсказать?! Что ей от этого сделается? Как будто за маленькую помощь мне ее отправят в ад!
Изо всех сил стараясь не сорваться, удержать голос в нормальном диапазоне – не дать петуха и не завизжать, как маленькая девочка – я сказал учительнице, что не могу перевести текст.
– Ничего, я помогу, – добродушно прощебетала она.
Кое-как, кряхтя и рыча на каждом слове, совместными с учительницей силами мы перевели абзац, разобрали грамматические ошибки, и карающий перст учительницы отвернулся от меня в поиске следующей жертвы. Я до конца урока сидел как на углях, как закипающий чайник. В голове крутилась только одна мысль: «Вот же сука!»
Я молчал, но, когда урок закончился, я ей выложил все, что думал. Точнее, я уже ничего не думал – меня прорвало грязным потоком оскорблений, как канализационную трубу в школьном туалете. Из горла лились упреки и ругательства. Корнилова сначала огрызалась в ответ, но меня было не перекричать. Тогда она заперлась в туалете и проплакала там всю перемену. Другие девочки из класса – ее подруги Арина Агабян, Лена Кулик и Ира Ермакова – ходили успокаивать ее. Теперь они все вчетвером смотрят на меня, как на чудовище. Даже Саша написала в Вотсап: «С Аней ты, конечно, зежестил сегодня».
Наверное, я действительно перегнул палку, но ведь и она не права. Или я чего-то не понимаю? Теперь вот буду сидеть за второй партой на третьем ряду вместе с Димой Родиным.
17 ноября 2019. Воскресенье
Конец недели по обыкновению принес выходные. Ветер нещадно трепал куртки – хотелось поскорее спрятаться в помещении, в непродуваемых четырех стенах. Голые деревья искореженными пальцами-ветками дрожали в холодном воздухе.
Авдей предложил пойти в «Мидас» или в «Смартбет», где мы не бывали с лета. Там после летних подработок мы спускали деньги на собачьих бегах. Работали летом кто где. Авдей ездил к двоюродному брату в Ставрополь и вместе с ним продавал квас. Я ходил по утрам на поля, где в сорокоградусную жару, загнувшись раком и ежесекундно вытирая пот со лба, собирал с кустов красные с кулак помидоры. Одно ведро – пятнадцать рублей в начале сезона, двенадцать – в середине и десять – в конце. Часам к трем пополудни голова от жары кружилась, как от вертолетов после «Отвертки» во время отходняка; во рту плавились пески Сахары; глотка иссыхала, как Аральское море. Бригадир, сжалившись, приносил полуторалитровую бутылку воды, и я, дождавшись своей очереди, когда оставалось уже на дне, хватал ее грязными пальцами с черными от налипшей земли ногтями, как спасительный круг, как последний источник жизни, и жадно большими глотками, давясь и откашливаясь, втягивал в себя ее содержимое, чтобы открыть второе дыхание, чтобы зарядиться силами, и снова идти в поле.
Вечером, уставший и голодный, я возвращался домой, падал на кровать и засыпал глубоким сном без сновидений. Друзья разъезжались, и гулять было не с кем. Игоря уносили куда-то из города сборы, тренировочные лагеря и соревнования. Тарас уезжал на моря в Испанию, Италию, Черногорию – ему не надо было работать, у него и так были деньги. Один Сева сидел дома. Иногда мы вдвоем выползали из тесных душных квартир, чтобы побродить по набережной Кубани, посидеть у озера или пошататься по городу, но чаще я не мог найти в себе силы оторвать лицо от подушки.
Во второй половине августа, ближе к школе, все возвращались. Тогда я бросал работу, собирал все полученные деньги, половину тратил на книги, вторую – пропивал и проигрывал на собачьих бегах. Конец лета всегда было чертовски веселое время.
Вот и на этих выходных вспомнили про «Смартбет» – букмекерскую контору, где на стене висела большая плазма, и по ней каждые пять минут крутили очередной собачий забег. Денег ни у кого, кроме Тараса, конечно, не было. Он упрямился.
– Да че ты ноешь, – сказал ему Авдей.
– Мне еще пару подходов надо, – ответил Тарас.
Тогда мы пошли на брусья за футбольным полем возле старой школы. Тарас мечтал накачаться. По утрам он пил сырые яйца, жрал только куриную грудинку и вообще питался одним белком – он думал, это поможет нарастить мышцы. Причем он отжимался много: на турнике – раз пятнадцать за подход; на брусьях – пятьдесят, но мышцы не росли, и Тарас от этого постоянно бесился. Особенно он выходил из себя, когда мы его дразнили. Стоило сказать что-то типа Тарас Плоскогрудый, как иногда делал Авдей, и Тарас выходил из себя.
Мы втроем зависали на брусьях – ждали Севу. Игорь сказал, что не придет – он выгуливал свою девушку. Нам он ее почему-то не показывал – никто из нас ни разу в живую ее не видел – только на фотографии со страницы ВК, хотя они встречались уже пару лет. Иногда в отсутствие Игоря мы шутили, что никакой девушки на самом деле нет – он просто хорошо проводит время со своей правой рукой. Но на самом деле кого-кого, а Игоря заподозрить во вранье причин не было. Так мог бы сделать Сева, или Тарас, или даже Авдей (хотя вряд ли), но только не Игорь. Видимо, его нежелание знакомить ее с нами было от того, что он четко разделяет друзей и личную жизнь. А может, просто оберегает ее от нас?
Я сидел на перекладине в конце «змейки». Авдей бросал мелкие камешки в стеклянные бутылки в кустах. Тарас отжимался на брусьях. Внезапно я чуть не грохнулся на землю, когда увидел, как мимо нас с пухленькой черноволосой подружкой шла Корнилова. Корнилова собственной персоной! Не знаю, отчего я так удивился. Я просто никак не ожидал увидеть ее там. Казалось немыслимым, чтобы Корнилова ходила по тем же тропинкам, что и я.
Но еще больше меня поразило – я прямо прирос жопой к перекладине – когда Тарас, спрыгнув на землю, начал болтать с ней. Она, мимолетно скользнув по мне взглядом, как по лишнему раздражающему предмету интерьера, ответила Тарасу:
– О, привет!
Они болтали минут пять. Подруга Корниловой застенчиво топталась на месте. Авдей, падкий на девушек, включился в разговор. Сама Корнилова… Черт, она заигрывала с ними, что ли?! Не знаю – я не понял, но ее большие глаза стреляли то на одного, то на другого. Я не мог в это поверить. Казалось, будто меня окунули в абсурдный и бессмысленный сон, в котором все перевернулось с ног на голову.
Потом Корнилова с подругой ушли, а я набросился на Тараса:
– Откуда ты ее знаешь?!
– Она живет недалеко от нашего коттеджа. В детстве вместе ходили в детсад, – невозмутимо ответил Тарас, запрыгивая обратно на брусья. – А ты что так возбудился? Понравилась?
Я только фыркнул в ответ. Мне почему-то вспомнилось, как в девятом классе мы разгромили комнату для уроков труда. Трудовик вышел куда-то на полчаса, а когда вернулся, обнаружил класс в полной разрухе: перевернутые парты валялись в беспорядке по всей аудитории, сорванная доска блокировала вход, пару стульев торчало из форточек. Трудовик постоял некоторое время, молча обозревая поле брани, выгнал нас, запер класс и побежал жаловаться руководству школы. Через пять минут мы впятером уже стояли в кабинете директрисы. Нам сказали искать новые школы. Тарасу угрожали отцом. (Его отец числится среди попечителей). Тот разрыдался как маленькая девочка. Умолял не рассказывать ничего отцу, обещал, что исправится, клялся, что это не он громил класс, что он вообще стоял в сторонке и чуть ли не отговаривал нас. Мне тогда почему-то стало стыдно за него и одновременно противно. Потом эта история разрешилась сама собой – ее спустили на тормозах. Урок труда заменили на русский язык. Вместо того, чтобы клепать деревянные стулья и вытачивать скалки, мы стали «углубленно» изучать пунктуацию в бессоюзных сложных предложениях – я был только за такие перемены.
Потом мы дождались Севу и вернулись в «Смартбет», но денег не было, а Тарас свои тратить отказался, и мы просто глазели, как другие люди делали ставки на собак.
А еще сегодня звонил Костя. Его забирают в армию. Проводы на следующей неделе.
20 ноября 2019. Среда
Вчера состоялись проводы Кости. Печальное зрелище. Я проводил его до самых дверей военкомата, был с ним до семи утра, дрожа от холода, стоял перед воротами и ждал, когда выедет автобус, в окне мелькнет лицо Кости – он махнет на прощание, и мы расстанемся, может быть, навсегда. Он несколько раз говорил мне:
– Да что ты будешь там стоять? Тебе потом в школу. Иди домой. Выспись.
Но я не уходил. Я чувствовал, что должен проводить его – я должен отдать дань уважения нашей некогда тесной дружбе. Год мы с ним не увидимся, а когда он вернётся, я уже закончу школу, и где я буду, кем я буду – не знаю – надеюсь, не здесь, не в этом городе, совсем в другой жизни, а он вернется именно в эту, которую я видел вчера у него на проводах…
Он позвал почти всех парней с района и несколько девушек, среди которых была и его вторая половина. Я пришел к нему в восемь вечера – уже стемнело, и во дворе частного дома на оплетающем беседку винограднике висели зажженные фонари. Он с родителями жил в старом, построенном лет пятьдесят назад доме с деревенским туалетом за сараем. Дом ставил еще дед. Строил для себя, на совесть, на века. Он же посадил виноград, которым мы в детстве объедались так, что зубы сводило от кислоты.
За накрытым в доме длинным столом к моему приходу уже сидела половина района. Я знал здесь всех: с кем-то учился в первой школе, с кем-то ходил в детский сад, с кем-то проводил лучшие дни своего беззаботного детства, с кем-то – худшие… Меня заставили выпить штрафную – стакан водки за опоздание. Я отбивался как мог, но они насели толпой и, казалось, откажись я выпить, надо мной устроят суд Линча. Путем дипломатических переговоров я скостил себе штраф до одной рюмки.
Когда-то давно, когда нам было по тринадцать-четырнадцать, мы вместе с Костей и Лешей (с Лешей я дружил с детского сада) впервые пробовали спиртное, сигареты, траву и разное другое… Тогда, я помню, мы договаривались, что никогда не будем пить водку. Тогда казалось, стоит на нее согласиться и всё – тебя можно списывать со склада, вне очереди заносить в касту алкашей. Это негласное правило перекачивало со мной в новую компанию с Авдеем, Севой, Игорем и Тарасом, а вот Костя от него отрекся. Нет, алкашом он не стал, но… общаться мы почему-то перестали.
Костя сидел во главе стола. По правую руку – его четырнадцатилетняя девушка. Я долгое время сидел молча, слушал тупые, бессмысленные, состоящие из одних матов разговоры вокруг себя. Потом ко мне подсел Леня Безруких – пусть и не близко, но все же я с ним тоже когда-то общался – он слегка картавым, заплетающимся от выпитого, языком спросил:
– Говорят, ты избегаешь наших пацанов с района?
Что я мог ему ответить? Сказать честно: «Да, не хочу иметь к вам никакого отношения». Так, что ли?
– Нет. Просто в последнее время как-то мало пересекаемся, – сказал я и понял, что надо напиться, иначе я не найду с ними общего языка.
Я пошел искать что-нибудь из алкогольного кроме водки, но это оказалось нелегко. Повсюду над столом торчали синие крышечки бутылок на узких, как девичья талия, горлышках. Где-то я раздобыл пива и, наконец, добрался до виновника мероприятия.
Костя смеялся с остальными, как и все, метал стаканы на стол, не слишком активно опрокидывал рюмки и все жался к своей малолетней избраннице. Я сел рядом на освободившийся стул. Некоторое время мы молчали. Как в фильме невидимая камера будто выхватила нас из толпы, звуки за кадром исчезли, и крупным планом показывали наши угрюмые лица.
– Лешу не звал? – спросил я.
– Не смог дозвониться, – ответил он.
Мы выпили, поговорили ни о чем, подошел пьяный темнолицый цыган Вадим Пятницкий – с ним я знаком плохо – он схватил Костю за шею, повис на нем и, не переставая, повторял одно и то же:
– Костя! Костян в армию уходит. Костя! Костян в армейку идет.
На самом деле он говорил не так. Я слегка подшлифовал его речь, убрал перенасыщенность специфическими словами без смысловой нагрузки. На самом деле он сказал примерно так:
– Костя, блять! Костян, на хуй, в армейку хуярит, сука! Костя, пиздец! Костян, ебаны в рот, в армейку съебывает, блять!
Потом он понизил голос и тихо спросил:
– Есть че?
– Что? – переспросил Костя.
– Почитать че!
Я ушел на другой конец стола. Оттуда я видел, как разочарованный Вадим вышел из дома. Мама Кости хлопотала на кухне, приносила закуски. Отец – бухал вместе со всеми. Потом поочередно стали вываливаться на улицу – покурить. Вышел и я проветриться. В толпе, среди подсвеченных фонарями лиц, мелькнул Илья Горный – крайне неприятный тип. «И он здесь», – подумал я, ощущая подступающий приступ тошноты. Было у меня с ним пару неприятных историй, о которых не очень хочется вспоминать.
Неожиданно словно отовсюду разом поднялся гомон.
– Уебу сука! – заорал кто-то.
– Давай! Хули ты ждешь?! – прокричали в ответ.
Расплывчатые силуэты замельтешили в тусклых лучах света. Подошвы ботинок заскрежетали об асфальт. Послышался треск разрываемой ткани. Блеснуло острое. Кто-то вскрикнул.
– Уебок!
– Пиздите его – чего встали?
Тишина вернулась также внезапно, как исчезла мгновением ранее. Через пять минут все снова сидели за столом в доме. На пыльном асфальте осталось несколько черных капель крови. Леня размахивал перебинтованной рукой. Вадим поправлял разорванную на спине рубаху. В двенадцать я написал маме в Востап: «Все ок», – ушел в другую комнату и, несмотря на дикий ор и пьяный гогот, завалился спать на жестком неудобном кресле.
Провожать Костю до военкомата поехали я, его девушка, лучший друг, имя которого я не знал, но слышал, как все завали его Пушкиным за роскошную кудрявую шевелюру, и Костина мама. Утро выдалось холодным. Кожу скребли острые коготки позднеосеннего мороза. Костина девушка дрожала – Пушкин обнимал ее за плечи. Костина мама плакала. Когда из ворот выехал полный призывников автобус, и в окне мелькнуло бледное от страха лицо Кости, она, вытянув перед собой руки, сделала несколько нетвердых шагов вслед удаляющемуся автобусу, но тот мгновенно скрылся за поворотом.
– Не переживайте, теть Люд, – сказал Пушкин. – Это всего лишь армия. Не тюрьма ведь.
Потом я отправился в школу, и там было тяжко. Смертельно хотелось спать. На усталость накладывалось ощущение, будто я неделю купался в помоях, и теперь месяц нужно отмываться.
После уроков я как-то машинально прицепился к Диме с Бегуном – они шли домой, и нам было по пути. Они не возражали. Мы вместе дошли до остановки, где я залез в маршрутку, а они двинулись дальше. Дома я около часа стоял под душем.
Вместе с водой по канализационным трубам в далекий океан уносилась невидимая грязь.
22 ноября 2019. Пятница
Костины проводы, а вместе с ними и моя прошлая жизнь, не отпускают меня вот уже третий день. Вчера я ехал в школу вместе с Леней. Сегодня наткнулся на Илью Горного. Леня предлагал пересечься на выходных. Я неопределенно кивал, отвечая типа «да, надо как-нибудь собраться, пообщаться, вспомнить былое» и все в этом же духе.
– У меня есть хорошая пятка, – подмигнул он.
– Да-да, – покивал я. – Надо будет попробовать как-нибудь выбраться…
Сам я думал, что он забудет о нашем разговоре, как только выйдет из автобуса, поэтому можно не париться. Кроме как необходимости отговориться, встреча с Леней не несла никаких неприятностей, в отличие от Ильи Горного…
Уроки в школе на этой неделе текли обыденным ритмом. Сидеть за одной партой с Димой куда как приятней, чем с Корниловой. Приятней не в эстетическом смысле – Корнилова все же девочка, и к тому же, скрепя сердце признаю, довольно симпатичная, но с отвратительным характером, как у бегемотихи во время течки. Приятней в смысле комфорта. Дима не выпендривается на английском. На переменах (да и на уроках) с ним можно перекинуться парой слов. И еще он не ведет себя как сука – не закрывает тетрадь, когда я списываю.
Дима живет в паре кварталов от школы недалеко от Авдея и в одном доме с Виталиком Судаковым. Как-то само собой сложилось, что после школы, не сговариваясь, мы с Димой и Виталиком дожидаемся друг друга и, вяло беседуя, идем к автобусной остановке через дворы за школой мимо заплеванного грязного подъезда на углу улицы. Его еще называют «пьяный угол» – мы с Авдеем, Севой и Тарасом сами нередко выпивали там на лавочках, а менты, зная, что это излюбленное место подростков, частенько наведываются туда, чтобы кого-нибудь загрести.
Потом мы идем мимо ларьков, где продают алкоголь без паспорта, мимо неработающих светофоров по пешеходному переходу, мимо больницы и роддома, где работает мама, мимо ДК им. Горького, мимо череды общежитий на автобусную остановку у магазина «Подсолнух».
Дима сегодня свалил куда-то заранее, еще на предпоследнем уроке. Мы с Виталиком шли вдвоем, подходили к «пьяному углу». Виталик по обыкновению смотрел под ноги, я – по сторонам. Илью я заметил заранее, издалека. Он курил у подъезда. Я решил не здороваться – вообще не обращать на него внимания, но не прокатило. Он поднялся с лавочки и направился наперерез к нам. Будет отбирать деньги, понял я и крепко сжал мелочь в карманах, чтобы не зазвенела. Виталик поднял голову и встал на месте как вкопанный.
– Ты чего? – спросил я.
Он не ответил. Его будто парализовало. Илья остановился у нас на пути. Наши взгляды пересеклись. Его холодные безжизненно серые глаза будто заволокла мутная целлофановая пленка, не пропускающая ни тепла, ни света.
– Деньги есть? – спросил он хриплым прокуренным голосом.
– Нет, – ответил я.
Он пробежался по мне взглядом, остановился на карманах, где я в кулаках сжимал мелочь. Там было не больше пятнадцати рублей, но дело не в количестве – стоит мне хоть раз отдать ему деньги, и он будет доить меня всю жизнь.
– А у тебя? – обратился он к Виталику.
Того била крупная дрожь. Его длинные ноги, казалось, сейчас подогнутся, и он рухнет на пол. Лицо тряслось, а в расширенных зрачках стоял ужас. Я смотрел на Виталика и не верил глазам. Он на полторы головы выше Ильи, шире в плечах и крепче телосложением, но боялся так, словно вместо Давида вышел к Голиафу. И я понимал, почему…
Илья Горный – главная мразь на районе, а может, и во всем городе: у него нет ни страха, ни жалости, ни мозгов. Меня угораздило познакомиться с ним в детстве, когда мы все еще были «чисты и наивны» – все, кроме Ильи. Мы с Лешей играли в пожарников на озере недалеко от дома дедушки с бабушкой. Нам было восемь, и мы резвились на летних каникулах, как сорвавшиеся с привязи барашки. Мы поджигали камыши у самого берега, а потом тушили – выигрывал тот, кто дольше дотерпит, чтобы не начать тушить. Потом появился Илья – чумазый, нестриженный, в оборванных лохмотьях – он попросился играть с нами, и мы его приняли, но игра ему не понравилась.
– Вы играете не по-настоящему, – заявил он.
– А как надо? – спросил я.
Я тогда еще не знал, как сильно потом буду жалеть о своем вопросе. Илья сбегал домой и вернулся с бутылкой керосина. Неподалеку на привязи пасся теленок. Илья плеснул керосин ему на бок. Привыкший к детям теленок, ни о чем не подозревая, продолжал размеренно жевать траву.
– Дай спички, – попросил Илья.
– Не дам, – ответил я.
– Тогда ты дай, – сказал он Леше.
– У меня нету.
Леша пятился назад, готовый броситься бежать. Илья попытался отобрать у меня спички. Я сопротивлялся.
– Я все равно его подожгу, – сказал он и убежал.
Пока его не было, я пытался отпустить теленка. Завязанный намертво узел не поддавался. Позвать кого-нибудь из взрослых мне не пришло в голову. Илья вернулся с зажигалкой. Я просил его оставить теленка в покое. Он не послушал. Щелкнуло колесико. Кремний высек искру. Голубой язык пламени лизнул теленка за бок. Тот отчаянно заревел. С выпученными глазами бросился в озеро. Илья засмеялся.
Несколько дней подряд мне снился этот голубой язык, а Илью я еще долго боялся больше смерти. У него вообще была нездоровая тяга к огню. Через несколько лет он поджег наш с Костей шалаш. Только благодаря тонким стенкам мы смогли выбраться до того, как огонь охватил все сооружение. А месяцев девять назад мы с ним сцепились в драке.
Мы с Костей, Леней и Ильей сидели на лавочке возле общежития, где когда-то жил тот самый больной мальчик, которого мы нещадно дразнили. Меня тогда только выпустили из-под «домашнего ареста», и я пытался обратно влиться в старую тусовку – не понимал, что дважды в одну реку не войти (и хорошо, что не войти). Илья держал в руках бутылку с бензином – периодически он подносил ее ко рту и делал из нее несколько вдохов. Потом он, видимо, заскучал. Я упустил момент, когда он скрылся из виду – только почувствовал, как майка на спине становится мокрой – эта мразь стояла за мной и потихоньку по капле выливала бутылку бензина мне за шиворот.
Не раздумывая я вскочил на ноги. Здание общаги неожиданно пошатнулось. В ушах зазвенело. На секунду у меня будто выключили свет. Я обернулся к Илье и с удивлением отметил, что он сжимает кулаки, а бутылка бензина валяется под ногами. Он врезал мне в челюсть, понял я. Боли не ощущалось – только легкое почти мгновенно прошедшее головокружение. Я хотел ударить его в ответ, но из окна второго этажа какая-то старуха закричала:
– Эй, драчуны! Идите на пустырь. Нечего здесь кулаками махать. Тут дети.
И мы пошли на пустырь. В голове у меня гудел ветер. Под ногами я искал пару овальных камешков – по одному в каждый кулак. Дойдя до пустыря, мы встали друг против друга на расстоянии нескольких шагов. Костя куда-то исчез. Леня курил сигарету. В ушах завывал ураган. Адреналин хлестал через край. Волоски на коже слегка покалывало, как от электрического напряжения. Тело бил легкий озноб.
Я понял, что удар кулаком у него не поставлен, иначе у общаги я бы так легко не отделался. И еще я понимал: ни в коем случае нельзя падать – ногами, камнями, кулаками – всем чем сможет, он забьет меня до смерти.
Словно в птичьем танце двух дерущихся за самку попугаев, мы пару минут кружились по длинной дуге. Неуклюже он попытался достать меня ногой. Я просто отошел в сторону. Он попытался ударить второй раз. Я увернулся снова. И запал как-то сразу угас. Он опустил руки. Я – тоже. Мы разошлись.
До сегодняшнего дня Илья ко мне больше не подходил.
– Деньги есть? – спросил Илья у Виталика.
Тот дрожащей рукой вытащил из кармана смятую сторублевую купюру.
– Еще есть?
– Н-нет, – ответил Виталик, поджав губы.
– А если найду?
Виталик принялся выворачивать карманы. Илья немного подождал, убедился, что карманы пусты и прошипел:
– Пошел отсюда.
Виталик подобно загипнотизированному кролику перед удавом замер, не в силах двинуться с места.
– Бегом! – прикрикнул Илья.
Виталик, глядя в никуда, нетвердыми шагами пошел вперед.
– Бегом, я сказал! – закричал Илья.
Виталик побежал. Портфель, раскачиваясь, бил по спине, будто наездник, подгоняющий лошадь. Я смотрел ему вслед и думал, что не зря дал ему прозвище Бегун – от этой мысли мне стало одновременно и смешно, и стыдно.
– Ты домой? – спросил Илья.
– Да.
Нам оказалось по пути, и мы вместе двинулись к остановке. Возле ларьков мы остановились. Я подождал Илью снаружи – он купил сигареты. На светофоре метрах в пятидесяти ждал зеленого цвета Виталик. Илья вышел из ларька, как раз когда Виталик перешел дорогу и светофор снова показывал красный. Мы подошли к пешеходному переходу. Остановились.
– Этот долбаеб на меня заяву накатал, – пожаловался Илья.
– За что?
– Я ему уебал пару раз. Всего-то. Прикинь? Заяву, блять!
Я ничего не ответил. В автобусе ехали молча. На своей остановке я вылез. Он поехал дальше. Только тогда я облегченно выдохнул и разжал в кармане кулак с монетками.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
