Текст книги "Хроники последнего лета"

Запись 24

Москва

Улица Пятницкая

Среда, 15 июля

– Прошу вас, Наташенька, попробуйте вот это!

Виктор Сергеевич пододвинул вазочку с кремовым паштетом, усыпанным тоненькими лепестками белого цвета.

– Странный запах, – осторожно сказала Наташа, стесняясь отказаться.

Загорский рассмеялся:

– Это фуа-гра с трюфелями.

Наташа подцепила кончиком ножа кусочек паштета и положила на булочку.

– Очень необычно, – сказала Наташа, попробовав, – я думала, трюфеля – как грибы. Какой-то химический привкус, да?

– Действительно, есть такое. Понравилось?

– Не особенно. Я лучше по старинке – устриц.

– Как прикажете!

Виктор Сергеевич щелкнул пальцами, и тут же, как из-под земли, вырос похожий на пианиста официант в черном фраке. Загорский пошептался с ним и посмотрел на Наташу.

– Наташенька, какое вино предпочитаете?

– Шабли, – не задумываясь, ответила она.

– Уверены? На самом деле, Шабли – не более чем дань традиции. Я бы посоветовал Бордо.

– Вам виднее.

– Ну и ладно, возьму на свой страх и риск, – сказал Виктор Сергеевич и отослал официанта.

Наташа подумала, что все равно не отличит Шабли от Бордо. К тому же она не любила вина и соглашалась сейчас пить только из-за устриц, которые надо кушать исключительно с белым вином. Последний раз они с Рудаковым пробовали устрицы лет пять назад в Ницце, в какой-то забегаловке у порта, сидя за пластиковым столиком, покрытым дешевой клеенкой. Никакой торжественности и помпы, только стеклянная бутылка с водой, домашнее вино в простом графинчике, крупно нарезанный лимон и огромное блюдо пахнущих морем свежайших раковин…

– О чем задумались, Наташенька?

– Нет, ни о чем… красиво здесь.

– О да, на мой взгляд, это лучший ресторан в Москве. У него нет звезд Мишлена, но шеф – просто волшебник. Напрасно вы отказываетесь кушать.

– Как отказываюсь? А устрицы?

– Это, знаете, не еда. Скажем так, идеальная холодная закуска, не требующая приготовления. Только абсолютная свежесть и правильная сервировка.

– Хорошо сказано.

– А как же, – рассмеялся Виктор Сергеевич, – по-другому нельзя.

Наташа огляделась. Она чувствовала себя неуютно в джинсах и футболке среди изысканных интерьеров в стиле Людовика XVI.

– А вы здесь часто бываете?

– Частенько. Правда, уютненькое местечко?

– Уютненькое? Скорее роскошное. Я как-то привыкла попроще…

Виктор Сергеевич критически посмотрел на огромную люстру, изготовленную из многих тысяч кристаллов горного хрусталя.

– Пожалуй, соглашусь. Но с другой стороны, роскошь – это результат труда искусных мастеров. Если хотите, материальное воплощение таланта. И, наблюдая ее, невольно восторгаешься человеческим гением. Разве нет?

– Правда, – ответила Наташа, – но уюта это не добавляет.

Подлетели официанты, один принес блюдо с устрицами, другой – вино.

На бронзовом чеканном подносе был насыпан дробленый лед, на котором лежали раскрытые раковины. Поднос дышал холодом, свежестью и запахом моря. Официант начал перечислять предложенные сорта устриц. Наташа подумала, что, скорее всего, это француз: по-русски изъяснялся с сильным акцентом, а названия сортов говорил по-французски, сильно грассируя: «Фин де Клер лабель руж», «Белон», «Спесиаль де Клер экай д’Аржан». В это же время другой официант ловко открыл бутылку, подхватил бокал, налил на донышко и передал Виктору Сергеевичу. Тот сосредоточенно пополоскал вино во рту и благожелательно кивнул. Тогда официант, всем видом показывая, что несказанно рад такой высокой оценке, вытянул длинную, как стрела подъемного крана руку, и налил Загорскому и Наташе.

– Наташенька, ваше здоровье! – Виктор Сергеевич, широко улыбаясь, поднял бокал.

Наташа кивнула в ответ и сделала глоток. Вино оказалось действительно вкусным, в голове сразу зашумело, и образовалась приятная легкость.

– Нравится? – спросил Виктор Сергеевич.

– Да.

– Я рад. Это одно из лучших вин Франции.

– Лучших? Дорогое, наверное?

– Не знаю, – развел руками Виктор Сергеевич.

– Хорошо вам, – позавидовала Наташа, – так легко относится к расходам.

Загорский улыбнулся несколько самодовольно, это не укрылось он Наташи, и она почувствовала легкий укол раздражения.

– А вы всех так встречаете?

– Я лично?

– Допустим, вы, в администрации. Специальный бюджет выделяете на встречу, да?

Этот вопрос Загорского не смутил. Он поставил бокал на стол, подхватил устрицу, зачерпнул миниатюрной ложечкой соус, вылил в раковину и ловко отправил в рот.

– Ах, хороша… Наташа, скажите честно, вы осуждаете меня за все это? – он повел головой, показывая на интерьеры ресторана.

– Да, – секунду подумав, ответила Наташа.

– И это очень обидно, – вздохнул Виктор Сергеевич, – вы, видимо, рисуете мой портрет исходя из информации, укоренившейся в массовом сознании. Коррупционер, хапуга, жулик, верно?

– Нет, что вы…

– Не отпирайтесь, это так. Я знаю. И скажу, что это нормально.

– Как так?

– Я имею в виду, нормально, что вы так считаете. Информационная среда – штука предельно недружественная и агрессивная, и она почти всегда создает неправильные образы. Если скажу, что не имею счетов в банках, яхт, замков и прочей дребедени, вы поверите?

– Да, – неуверенно сказала Наташа.

– Лучше бы уж сказали «нет», правдивее получится, – засмеялся Загорский, – а тем не менее, это – чистая правда. У меня почти ничего нет. Что-то есть у родственников, но это, поверьте, сущие мелочи по сравнению с тем, что мне приписывают.

– Вы бессребреник, да?

– Конечно, нет. Скажем так: у меня другая мотивация.

– И какая же? – спросила Наташа.

Она сделала глоток вина и машинально поправила волосы. Увидела, что Загорский заметил этот жест и почему-то смутилась.

– Наташенька, – рассмеялся Виктор Сергеевич, – кушайте устрицы. Это – чистый белок. Идеально подходит для создания романтического настроения. Что же касается мотивации, то вы, наверное, не поверите. Кроме меркантильных интересов существуют такие понятия как любовь к родине, долг, честь. Наверное, громко сказано, но именно они вдохновляют меня.

– Действительно, громко сказано. Приятно исполнять свой долг в такой атмосфере, – сказала Наташа неожиданно резко.

Загорский ничуть не обиделся.

– Действительно, приятно. Но, согласитесь, нельзя проводить деловые встречи в рабочей столовой. Впрочем, признаюсь: в моем распоряжении действительно есть значительные фонды. Это правда. Но я не использую их в личных целях. То, что вы считаете роскошью – на самом деле производственная необходимость.

– Красиво звучит. Попробуйте объяснить это бабушкам, которые живут от пенсии до пенсии.

– А зачем? Не все следует объяснять, неведение часто бывает благом.

– Вы серьезно? – возмутилась Наташа. – А как же демократия?

Сказала и почувствовала, как лицо заливает румянцем. Вроде бы правильные слова, но звучат они как-то неуместно и даже глупо. Громко сказано! Прямо-таки Свобода на баррикадах. К тому же сильного раздражения против Загорского у нее не было, просто его утверждения звучали как-то слишком вызывающе. Чтобы скрыть неуверенность и смущение Наташа быстро налила полбокала вина и залпом выпила.

– Ого! – удивился Виктор Сергеевич. – Я же говорил, что Бордо – превосходный выбор. А касательно демократии… Готов обсудить. Наташа, вы уверены, что она вообще существует?

– А как же! Разве нет?

– Конечно, нет! Давайте разберемся, что именно вы понимаете под этим словом?

– Ну, – Наташа задумалась, – выборы, свобода, правильные законы. Мне сложно сказать точно, я думаю, вы и сами знаете.

Виктор Сергеевич откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу и, артистично держа бокал двумя пальцами, сказал:

– Понимаю. И поэтому заявляю, что демократия – недостижимая утопия.

– И можете это доказать?

– Конечно, Наташенька. Вы говорите про выборы. Допустим, выбирают президента. Обратите внимание, лично его знают единицы, а голосуют десятки миллионов. Таким образом, среднестатистический человек, рядовой, так сказать избиратель, голосует не за кандидата, а за его образ, созданный средствами массовой информации, и, в первую очередь, телевидением. Ну и еще интернетом… Вы с этим согласны?

Наташа подумала и согласилась.

– Прекрасно, – продолжал Загорский, – отсюда вывод: выберут того, кого красивее нарисует телеящик. И следствие: выборы контролирует тот, кто управляет телевидением. Поэтому демократия – всего лишь красивая упаковка циничной игры. К сожалению, это реальность. Ее можно пытаться приукрашивать, но суть от этого не изменится.

– А как же в других странах? В Америке, Европе?

– Вы серьезно считаете, что там система работает по-другому? То же самое, но более тонко, и я бы сказал искусно. А что вы хотите, у ребят опыт – сотни лет, а мы только учимся. Учимся работать, так сказать, с аудиторией. Например, можно попросту сказать: иди, дорогой, голосуй за Васю. А можно красиво и изящно, полунамеками и подсказками сделать так, что он сам побежит голосовать за Васю, уверенный, что дошел до этого своим умом. Настоящие мастера в Европе и Америке работают по второму варианту. А нам еще учиться и учиться.

Наташа поймала себя на том, что слушает Загорского с удовольствием. Ей импонировали манера речи и смелые мысли.

– Интересно… а как же тогда определять достойных?

– Точно не выборами. Я уже показал, что это невозможно. Хотите еще парадокс?

– Конечно.

– Как вы думаете, кому легче прийти во власть – порядочному человеку, или беспринципному мерзавцу?

– Конечно, мерзавцу.

– Правильно! – воскликнул Загорский. – Он может использовать приемы, недоступные для порядочного человека. Значит, на вершине власти находятся законченные негодяи. Причем это правило справедливо для любой страны и любого времени, за исключением, впрочем, эпохи монархий. Тогда случалось, что власть по праву рождения получали вполне порядочные люди. А сейчас… увы.

Наташа улыбнулась и сказала немного кокетливо:

– А как же вы?

– Я? Я, Наташенька, – счастливое исключение, подтверждающее общее правило.

Наташа доверительно наклонилась и тихо попросила:

– Вы же поможете нам?

– Конечно, это мой долг.

Наташа посмотрела Загорскому в глаза и сказала серьезно:

– Спасибо.

Она поднялась с кресла так быстро, что Виктор Сергеевич от неожиданности едва не расплескал вино.

– Мне пора!

– Наташа, постойте! А как же десерт?

– Нет, спасибо!

– Ну, хотя бы попробуйте! Так же нельзя! – Загорский говорил, а сам не понимал, откуда берутся эти слова. – Подождите минутку.

Виктор Сергеевич обернулся и подозвал официанта. Тот, подбежал, получил заказ, поклонился, убежал и тут же вернулся с зеленым яблоком на серебряном подносе.

– Яблоко! – рассмеялась Наташа.

– Я обязательно хотел предложить вам попробовать! Это лучший в мире сорт с запада Ирана. Еще позавчера оно висело в саду, который, по слухам, старше пирамид!

Наташа улыбнулась, села, взяла с подноса яблоко и откусила.

Загорский напряженно смотрел на нее, а про себя думал, с чего это вдруг он вспомнил про яблоко?

– Ну как?

Наташа положила надкушенное яблоко на стол.

– Кисленькое. Антоновка, хрустящее. В деревне такие были… но для наших еще рано – июль… спасибо. Я пойду?

– Я вас подвезу!

– Не стоит. Спасибо вам за все. Правда, спасибо.

– Ну, тогда, прошу вас… непременно звоните.

Загорский протянул Наташе визитную карточку. Она секунду колебалась, но карточку взяла и положила в сумку.

Прощаясь, Виктор Сергеевич поцеловал ручку так легко и непринужденно, что это архаичное действие показалось естественным. Наташа поняла, что снова краснеет, убрала руку, повернулась и пошла к выходу.

Она чувствовала взгляд сильного мужчины, поэтому старалась держать спину прямо и идти как можно грациознее.

Надо сказать, это было приятно.

Глава VI. Большая политика с точки зрения рядового исполнителя

Запись 25

Москва

Старая Площадь

Четверг, 16 июля

Иван Степанович Добрый-Пролёткин не любил темноты. Возможно, это связано с особенностями зрения или с засевшими в подкорке детскими страхами. Следствием такой особенности стало отсутствие занавесок на окнах и страсть к коллекционированию разнообразных светильников. Все полки рабочего кабинета на Старой Площади были заставлены удивительными приспособлениями, пришедшими из Бог знает каких времен. Светодиодные панели соседствовали с обыкновенными электрическими лампами накаливания, а керосиновые фонари времен первой мировой войны – с непонятными механическими устройствами, в которых время от времени что-то щелкало и скрипело. Особой любовью советника пользовались старые добрые свечи, правда, только восковые. Он любил зажигать их по вечерам, что создавало вид романтический и даже таинственный.

Во всем прочем кабинет не отличался от таких же рабочих помещений других сотрудников администрации: казенного вида мебель, невзрачные обои на стенах, старенький компьютер с гудящим ламповым монитором и портрет улыбающегося президента на стене.

Кабинеты Доброго-Пролёткина и Гофмана находились по соседству и имели крохотную общую приемную, где размещался столик секретарши Клары Матвеевны Бессеребряниковой. Современные продвинутые офисные работники предпочитают использовать бесполое слово «секретарь», но любой человек, хотя бы раз взглянув на Клару Матвеевну, непременно воскликнет: настоящая секретарша! И причем секретарша, служащая в очень солидном государственном учреждении! Любая черточка в ее облике подчеркивала принадлежность к этой уважаемой профессии: высокая, как башня, прическа, строгий взгляд, блузка в цветочек, серая юбка и ярко накрашенные губы. Именно на эти бардовые губы обращал внимание входящий в приемную посетитель, а вся прочая составляющая Клару Матвеевну материя воспринималась как придаток к ним.

Привычки Доброго-Пролёткина доставляли Кларе Матвеевне немало проблем. Дело в том, что советник категорически отказывался пользоваться мобильным телефоном, и потому приходилось работать в качестве телефонистки, отвечая на звонки и соединяя его с желающими пообщаться. А таковых набиралось изрядное количество – Иван Степанович был человеком чрезвычайно востребованным.

Пришло обеденное время, и советник, верный многолетней привычке принимать пищу точно по часам, решил перекусить. Его убежденность в пользе домашнего питания выражалась в том, что он приносил в портфеле несколько баночек и термосов с провизией. Преимущество термоса, пусть даже кустарного китайского производства, перед разогреванием в микроволновке заключается в отсутствии навязчивого запаха, с головой выдающего трапезничающего сотрудника. Сегодняшний обед состоял из рассольника со сметаной, телячьих котлеток с картофельным пюре и густого ароматного вишневого киселя. Иван Степанович закрыл дверь на замок, расстелил на столе газетку – по старинной привычке «Комсомолку» – и принялся раскладывать приборы. Еда – это, знаете ли, сакральный процесс, и проводиться он должен в точном соответствии с традициями и правилами этикета.

Примерно в час пополудни, в приемной раздался телефонный звонок. Клара Матвеевна взяла трубку, сказала «минуточку» и соединила с Добрым-Пролёткиным, который как раз закончил рассольник и собирался переходить ко второму.

По телефону советник говорил очень недолго – буквально несколько слов: «здравствуйте», «да, конечно» и «как обычно». Положив трубку, он прибрал стол, скомкал и выкинул газету, затем достал из ящика тонкую папочку и засунул ее в портфель. Перед тем как выйти из кабинета, Добрый-Пролёткин очень внимательно оглядел себя в зеркало, поправил пиджак, пригладил шевелюру и, присмотревшись поближе, выдернул волосок с кончика носа. Уже в приемной на ходу Иван Степанович попросил секретаршу срочно вызвать машину.

Запись 26

Москва

Улица Остоженка

Четверг, 16 июля

Когда Добрый-Пролёткин спустился на улицу, у входа уже ждал служебный «Форд Фокус». Ехать пришлось недолго: от Старой площади по набережной до Садового кольца к симпатичному старинному особнячку с табличкой очень уважаемой финансовой корпорации.

Серьезные охранники в черных костюмах, были, по всей видимости, предупреждены о визите, поэтому без разговоров распахнули тяжелую дверь и поручили советника заботам миловидной девушки. Она строго осмотрела Ивана Степановича, нацепила ему на лацкан карточку-пропуск и проводила на второй этаж в кабинет с кожаными креслами и дубовой мебелью.

– Здравствуйте, господин Пролёткин!

Андрей Альбертович Воскин вышел к советнику с самым радушным видом, как будто встретил старого друга.

Иван Степанович с достоинством поклонился и пожал вице-премьеру руку.

– С вашего разрешения: Добрый-Пролёткин. Приветствую вас! – ответил он, подчеркивая слово «Добрый».

Воскин изобразил на лице искреннее огорчение от досадной ошибки и пригласил Ивана Степановича садиться. Советник опустился в кресло и аккуратно поставил портфель у ног.

– Я рад, господин Добрый-Пролёткин, – вице-премьер сделал паузу, показывая, что на этот раз он исправился, – что вы согласились встретиться в неофициальной обстановке.

– А я весьма польщен приглашением, – немедленно ответил Иван Степанович.

– Ну, что вы, это я… польщен… Но я хотел бы сразу перейти к делу. Не возражаете?

– Разумеется. Как говорят ваши коллеги: время – деньги!

– Надеюсь, вы с этим согласны?

– Отчасти. Если рассматривать в самом примитивном понимании. А, в общем, невозможно сравнивать сложное понятие времени с простым средством платежа.

Воскин перестал улыбаться, словно услышал что-то неприятное, и осуждающе покачал головой.

– У вас неординарный подход к экономическим вопросам. Могли бы подискутировать… Но не сейчас! Чай, кофе, виски, сигара?

– Нет, спасибо, я предпочитаю не отвлекаться во время серьезной беседы.

– А я вот отвлекусь…

Вице-премьер отошел к барной стойке, открыл исполнивший механическую мелодию прозрачный шкафчик и налил в бокал минеральной воды.

– Сердце пошаливает, – сказал он с сожалением, – я отказался от возбуждающих и горячительных напитков. Пора думать о вечном.

– О вечном думать следует всегда, – с едва уловимой усмешкой ответил Иван Степанович.

– Да, да… – Воскин сел напротив Доброго-Пролёткина и сразу принял вид серьезный и сосредоточенный, – итак, начнем?

– Думать о вечном?

– К сожалению, нет. О самом актуальном.

– О насущном, значит… с удовольствием.

Воскин глотнул минералки и откашлялся, словно готовясь к долгому выступлению.

– Я думаю, вы знаете цель моей миссии. Нас крайне интересует группа, которую представляет господин Загорский. Мы понимаем и ценим его возможности и хотим наладить сотрудничество. Предварительные переговоры проведены, соглашение подготовлено, но, к сожалению, нам не удалось пока окончательно согласовать его с господином Загорским. Мне показалось, что на нашей последней встрече он был не слишком настроен на диалог.

– Не вижу никаких проблем! Проще всего это выяснить у самого господина Загорского. Уверен, он будет рад побеседовать с вами. Если я правильно понимаю, вы хотите все завершить до шестнадцатого августа?

– Да. Хотя мы не акцентируемся на числах, но в данном случае меня уполномочили завершить данный этап именно к этой дате. Именно поэтому я хотел бы согласовать позиции.

– Со мной?

– Да, да, с вами.

– Отчего так?

– Мы прекрасно знаем степень вашего влияния и хотим до конца понять ваши мотивы. Согласитесь, самое главное для достижения договоренности – это точно определить взаимные интересы. Вы согласны?

Добрый-Пролёткин понимающе кивнул:

– Ну что же, давайте попробуем!

Воскин отставил бокал и взял телевизионный пульт.

Включился огромный, в полстены монитор. На экране появились столбцы фамилий и напротив них – длинные цепочки цифр. И какие это были фамилии! Люди не просто известные, а можно сказать первейшие в государстве!

– Понимаете, – сказал вице-премьер, – я всегда привык готовить для переговоров сильную позицию. Перед вами – список лиц, держащих средства в банках Швейцарии, Кипра, Лихтенштейна и Сингапура. Все это – скажем так, люди, так или иначе связанные с уважаемым Виктором Сергеевичем. Номера счетов приведены. Общая сумма – около ста миллиардов долларов. Неплохо, правда?

– Восхитительно! – воскликнул советник. – Прекрасная работа, примите мои поздравления! И что вы хотите с этим делать?

– Объясню, – снисходительно ответил Воскин, – нами принято решение в случае отказа от наших условий, конфисковать эти средства. Полностью и очень быстро!

– Мне импонирует ваша манера ведения переговоров, – уважительно сказал Иван Степанович, – сразу обозначаете позицию силы. С порога, так сказать, в зубы!

– У нас есть к этому основания. Наши специалисты составили психопрофили всех потенциальных переговорщиков. По их мнению, вы – самый восприимчивый к логике, эмоционально устойчивый и, в то же время влиятельный. Вы уважаете силу и готовы ей подчиняться.

Добрый-Пролёткин слушал и понимающе кивал, словно соглашаясь. А сам сказал, между тем, нечто совершенно противоположное:

– Исключительно интересно! Вы даже не представляете, как приятна мне наша беседа. Узнать о себе столько нового! Единственно, не могу понять, какое отношение я имею к проблемам указанных личностей? Сам счетов, знаете ли, не имею… Виктор Сергеевич, насколько мне известно, тоже. Вероятно, у вас есть веские основания идти на такой шаг, да и я, признаться, не симпатизирую этим господам. Так что выпороть их было бы не вредно. Финансовыми, так сказать, розгами. А мы всегда поддержим справедливое наказание!

Воскин несколько секунд молчал, осознавая услышанное, затем рассмеялся.

– Вы шутите?! Это действительно смешно!

– Я? – удивился Иван Степанович. – Я никогда не шучу.

Вице-премьер резко оборвал смех.

– Вы понимаете, к чему приведет ваш отказ? Он ничего не изменит, мы просто выберем другого партнера по переговорам, и, поверьте, вас съедят свои же. Кто захочет терять такие деньги?

– Отказ? Вовсе нет! Понимаете, Андрей Альбертович, я занимаюсь своей работой. То, что вы говорите – политика, а я, как ни странно это звучит, не занимаюсь политикой! Я всего лишь отстаиваю интересы моего… работодателя. И ситуация сложилась таким образом, что Виктор Сергеевич Загорский в ближайшие три-четыре недели… а, может, несколько дольше, будет занят чрезвычайно важными вопросами и не сможет уделить вам должного внимания.

– Более важные вопросы? Простите, я не очень понимаю, разве может быть что-то важнее судьбы страны?

– Ах, оставьте! Поверьте, стране, в географическом и философском понимании, безразлично, куда уйдет очередные сто миллиардов. И по большому счету – не все ли равно, кто будет находиться у власти? Суета это…

Воскин был явно поражен.

– Вы… вы серьезно?

– Разумеется! Разумеется, серьезно! Но, действительно, это все общие рассуждения, а реальность состоит в том, что Виктор Сергеевич в ближайшие четыре недели не сможет отвлекаться на мелочи. Ждать будете?

– Ждать?! Вы с ума сошли! Через месяц Президент встречается с… моими поручителями!

– Отложить нельзя?

– Нельзя, – резко сказал Воскин, – мне кажется, вы не понимаете всю серьезность ситуации. Нам все равно с кем сотрудничать, а у вас немедленно начнутся осложнения со своими же коллегами.

Иван Степанович сокрушенно покачал головой.

– Вы правы в одном: не все поддержат мое решение. Но, что тут поделаешь – как говорит народная мудрость – нет худа без добра, – сказал он, искусно выделяя в речи слова «мое решение».

И это явно не осталось незамеченным. В голосе вице-премьера появились нотки раздражения.

– Это ваш окончательный выбор?

– Да, – уверенно сказал Иван Степанович.

Воскин поднялся с кресла.

– Тогда не буду вас больше задерживать. Я мог бы более подробно рассказать, кого именно я представляю, и раскрыть наши истинные возможности, но… думаю, вы и так все прекрасно сознаете. Мне искренне жаль вас и господина Загорского.

Иван Степанович также поднялся.

– Как бы я не хотел продолжить разговор, однако, к сожалению, мне, действительно пора. Всего хорошего!

Он взял портфель, повернулся и направился к выходу, но у самых дверей остановился, и хлопнул себя по лбу, как будто вспомнил нечто важное.

– Ах да! Совсем забыл! Проклятый склероз! Хотел ведь вам бумажечку передать, да забыл!

Иван Степанович расстегнул портфель, залез в него чуть не по локоть, долго копался, затем выудил папочку и протянул вице-премьеру.

– Почитайте на досуге.

Воскин подошел и нехотя взял бумаги.

– Что это?

– Так, сущая ерунда… почитайте, почитайте. И, кстати, у вас всегда с собой есть книжечка… ну, такая, в кожаном переплете, которую вы всегда берете в путешествия. Верно?

В глазах вице-премьера мелькнуло удивление.

– Вы о чем?

– Я же говорю, ерунда! Гляньте на двадцать седьмой странице, начиная с третьей строки сверху. До свидания.

Добрый-Пролёткин подхватил портфель и выскользнул за дверь.