Текст книги "Хроники последнего лета"

Запись 27

Москва

Улица Остоженка

Четверг, 16 июля

Воскин не особенно удивился поведению советника. Конечно, человек этот выглядит и говорит слишком самоуверенно и экстравагантно… Да и разговор состоялся бессмысленный – цирковое представление, а не деловая встреча. Хотя… надо признать, с психологической устойчивостью у него все в порядке. Прекрасно понимает, кто перед ним, какие силы включаются в игру, и что стоит на кону. А, посмотрите, никаких жестов, мимических реакций и всего того, что позволяет специалисту без труда читать собеседника.

Ничего страшного. Если человек не справляется, на помощь приходят высокие технологии.

Вице-премьер, сидя на кресле, произнес в пространство:

– Изображение на монитор!

На большом экране тут же возникло лицо Доброго-Пролёткина крупным планом. Воскин поднял пульт и прибавил увеличение, оставив только глаза. Голубой цвет зрачка распался на множество пятнышек различных оттенков, проявились безобразно-крупные поры на коже век, толстые, как прутья, ресницы и похожие на червячков сосудики. Камера со сверхвысоким разрешением способна зафиксировать мельчайшие движения, но, как ни удивительно, зрачки оставались неподвижными, словно не принадлежали живому человеку.

– Черт, – пробормотал вице-премьер и вызвал консультанта-психотехника.

Вместе они раз за разом просматривали запись, и психотехник все больше мрачнел.

– Ничего не понимаю. Реакции – полностью аномальны. Я не берусь делать выводы. Хотя… – он приподнялся в кресле, вглядываясь в монитор, – есть! Смотрите! Микроскопическое подергивание левого века!

– И что это значит? – озадаченно спросил вице-премьер.

– На лице пятьдесят семь мышц, все контролировать невозможно, какая-то реакция последует обязательно. Так и произошло, у человека – уникальная подготовка, но и он не всесилен.

– Как это проанализировать?

– Сейчас займусь. Прогоним на компьютере, оценим… Полчаса, и я расскажу о нем все!

– Превосходно. Работайте.

Психотехник вышел, а Воскин устало откинулся на спинку кресла. Честно говоря, он рассчитывал на сотрудничество с Добрым-Пролёткиным и Загорским, но если нет, то ничего страшного, найдутся другие.

Вице-премьер без особого любопытства развязал похожие на шнурки от ботинок завязки и раскрыл подсунутую Добрым-Пролёткиным папку. Внутри находилась стопка необыкновенно тонкой, почти папиросной бумаги, с текстом, напечатанным очень мелким шрифтом. Надо же! Казалось, тут всего несколько листочков, а на деле – целый фолиант! Необычные вытянутые буквы, как в старых книгах…

Впечатление такое, что над текстом поработала безумная машинистка. Никаких абзацев, масса ошибок и полное отсутствие знаков препинания. Бред полнейший. Похоже, Добрый-Пролёткин шутить изволит. Ладно, пусть повеселится… Пока.

Воскин отделил первый листок и поднес к глазам, вчитываясь…

Чтение заняло не более нескольких секунд.

– Черт возьми… – пробормотал вице-премьер, подхватил всю стопку и начал быстро просматривать – лист за листом.

Вот где пригодилось усвоенное в Гарварде скорочтение!

Лицо Андрея Альбертовича залил густой румянец, в горле запершило, и ему вдруг стало жарко так, что пришлось расстегнуть рубашку.

Если говорить образным языком, то в руках у вице-премьера правительства Российской Федерации, члена первейших закрытых клубов, магистра нескольких тайных обществ, миллиардера и одного из самых влиятельных людей в стране, да что там в стране – в мире, находилась настоящая бомба. Бомба, способная разнести его жизнь на атомы.

Сотни листов невероятно тонкой бумаги содержали всю информацию о жизни Андрея Альбертовича Воскина. Как будто стенографистка набирала текст под чью-то диктовку, совершенно не заботясь об удобстве читателей. Стиль – ничто, факты – все.

А любопытный читатель мог бы найти здесь много интересного. Например, что внук героического полковника Советской Армии до шестнадцати лет писался в кровать. Или что первые большие деньги он получил, забравшись в сейф отца – некогда известного питерского ювелира. Скандал был невообразимый. Тогда задержали и отправили по этапу… как его… молодого парнишку, бестолкового, он у отца после техникума стажировался… Или вот еще – чтобы попасть из Московского университета на практику в Гарвард, надо было получить подпись заведующего кафедрой. Успехи в учебе у Андрюши Воскина были не ахти, зато профессор питал слабость к очкастым субтильным мальчикам… Словом, кто-то невероятно информированный извлек из небытия все то, о чем сам Андрей Альбертович давно забыл или не желал вспоминать.

Неизвестный автор педантично описал все проведенные вице-премьером переговоры за последний год и аккуратно, по линеечке, разрисовал схемы взаимоотношений с кураторами… По сравнению с этим, полная информация по личным и корпоративным счетам казалась доброй шуткой.

Вице-премьер перевернул стопку и прочитал на оборотной стороне последнего листа сделанную от руки надпись, с издевательской вежливостью сообщающую, что по желанию читателя аналогичный труд может быть проделан и в отношении всех коллег господина Воскина.

Взять себя в руки удалось быстро. Скорее всего, за ним наблюдают. Будем надеяться, что страницы не попали в кадр…

Воскин захлопнул папку и равнодушно отложил в сторону, словно не нашел в бумагах ничего интересного.

Открылась дверь, и в комнату заглянул консультант.

– Разрешите?

– Заходите.

Консультант выглядел явно озабоченным.

– Я даже не знаю, как сказать…

– Говорите как есть.

– Попробую…

Консультант взял пульт и максимально увеличил изображения глаз Доброго-Пролёткина, так что остался виден маленький участок кожи под глазом.

– Смотрите, вроде бы непроизвольное подрагивание мышцы. Едва заметное, но выраженное. Видите?

– Я это уже видел. Честно говоря, не думаю, что из этого можно извлечь полезную информацию. Скорее всего, простой нервный тик. Нет?

– Нет. Все дело в программе…

– Какой программе?!

– Программе-анализаторе. Она автоматически определяет колебания объекта и выдает частотные характеристики.

– Частотные характеристики нервного тика? Мудро, – издевательски прокомментировал Воскин.

– Это просто автоматическая функция. Мне сразу показалось подозрительным отсутствие четкого ритма и наличие двух выраженных типов сокращения мышцы: короткого и длинного.

– Давайте, к делу.

– Конечно. Понимаете… я отправил полученный спектр в «Вавилон».

Воскин с изумлением посмотрел на консультанта. «Вавилон», между прочим – это самая совершенная в мире программа-дешифратор. ФСБэшные кудесники выпустили ее всего пару месяцев назад.

– А может сразу в НАСА? Они давно ищут сигналы внеземных цивилизаций.

Консультант выглядел потерянным.

– Понимаю – похоже на бред. Но вы только взгляните на это…

Он нажал кнопку на пульте, и на экране появился короткий текст.

Воскин всмотрелся и прочитал:

– Бессамо, Бессамо мучо… и что это?

Консультант откашлялся, прикрывая рот рукой, и тихо сказал:

– Это расшифровка спектра. Собственно, шифра нет – простая азбука Морзе.

Вице-премьер воспринял информацию на удивление спокойно.

– То есть вы утверждаете, что наш гость при помощи лицевых мышц передавал азбукой Морзе сообщение с текстом песни? Я правильно понимаю?

– Да, – твердо сказал консультант, – именно так.

Воскин задумался. Он непроизвольно барабанил пальцами по подлокотнику, и негромко напевал «Бессамо Мучо». Получалось необыкновенно фальшиво.

– Хорошо, – сказал он, наконец, – вы свободны.

Консультант вышел, а Воскин, дождавшись, когда он закроет дверь, вскочил с кресла и почти бегом направился к столу, где стоял изящный портфель крокодиловой кожи с замочками из белого золота. Как там говорил Добрый-Пролёткин: «двадцать седьмая страница, третья строка сверху»?

Вице-премьер бережно достал небольшую книжицу в коричневом кожаном переплете. Томик бесподобного Сунь Цзы был его талисманом и нескончаемым источником мудрости. «Искусство войны»… А что, скажите, наша жизнь, как не война всех против всех? Простые слова древнего китайского полководца указывали верный путь и помогали поддерживать душевное равновесие.

Воскин быстро пролистал страницы. Вот она, двадцать седьмая… Третья строчка. Восьмая глава – «Девять изменений».

«Бывают дороги, по которым не идут; бывают армии, на которые не нападают; бывают крепости, из-за которых не борются; бывают местности, из-за которых не сражаются; бывают повеления государя, которые не выполняют».

Вице-премьер поспешно захлопнул книжку.

Запись 28

Москва,

Старая Площадь,

Пятница, 17 июля

Советники Гофман и Добрый-Пролёткин встретились в буфете администрации президента. Если кто-то считает, что там предлагают исключительно черную икру с ананасами и фуа-гра, то глубоко заблуждается. Гофман, например, взял полстакана сметаны и сдобную булочку, а Иван Степанович ограничился пустым чаем.

Гофман кушал сметану и одновременно говорил, и поэтому речь его перемежалась причмокиваниями.

– Иван Степанович, уважаемый! Ну, некрасиво как-то получается. Зачем же вы так неаккуратно с господином Воскиным-то?

– А что такого? – отвечал Иван Степанович, прихлебывая чай, – вроде ничего недостойного я не совершал, договоренностей не нарушал. Разве нет?

– С формальной точки зрения – все правильно. Но ведь у любого закона есть не только буква, но и дух. Как там у Монтескье?

– Причем тут Монтескье? А вы лукавите, Карл Иммануилович, лукавите. Признайтесь уже, что сами имеете виды на нашего вице-премьера!

– А я этого не скрываю.

– Так и забирайте его!

– Э-э-э, нет! Он, конечно, субъект интересный, но… Сначала основное блюдо, десерт – напоследок.

– Мудрено изъясняетесь. Значит, от писателя нашего отказаться не желаете?

– Как можно! Поборемся еще!

– Ну-ну, – сказал Иван Степанович, поставил стакан и поднялся, – к сожалению, вынужден вас оставить. Дела.

– Всего хорошего, – флегматично произнес Гофман.

– Я надеюсь, – Добрый-Пролёткин наклонился к самому его уху и тихо сказал, – что мы оба не будем делать глупостей. Ведь так?

– Разумеется! Я исключительно за мудрый подход. У вас есть сомнения?

– Каюсь, грешен. Но вы их развеяли.

Добрый-Пролёткин вышел из буфета, а Гофман принялся подбирать кусочком булочки оставшуюся на дне стакана сметану.

Глава VII. О странной любви к литературе

Запись 29

Москва

Профсоюзная улица – Медведково —

улица Кузнецкий Мост – улица Дмитрия Ульянова

Пятница, 17 июля

Пока советники ходили на встречи и распивали чаи в буфете, а заместитель главы президентской администрации страдал от неразделенной любви, Наташе, которая, собственно и была предметом этой самой любви, приходилось заниматься вопросами насущными. Оказалось, что даже привилегированное положение в больнице не освобождает от необходимости денежных выплат. У Рудакова нашли какую-то проблему с мозгами и прописали дорогущее немецкое лекарство. Наташа, правда, считала, что проблема с мозгами существовала у Рудакова с момента рождения и вряд ли поддавалась медикаментозному лечению, но чего не сделаешь для любимого мужа!

В этой связи возникла насущная необходимость срочного поиска дополнительных финансовых поступлений. Вопрос дружеского займа отпал сам собой: из знакомых кредитоспособными выглядели только Ванька Кухмийстеров и Дискин. Ванька, возможно, и рад был бы помочь, но оказалось, что семейным бюджетом ведает его супруга – дама суровая и расчетливая, выдававшая мужу на обед и проезд. Стали понятны его нежелание платить по счетам в кабаках и любовь к посиделкам в гостях. Дискин же, услышав о финансовых неурядицах в семье Рудакова, сделал скорбное лицо и очень образно описал исключительную непорядочность партнеров по бизнесу и все свои денежные потери. После этого просить в долг было просто неприлично.

Совсем не к месту вспомнилась последняя встреча с Загорским. Вот для кого финансовых вопросов не существует. Яркая иллюстрация классического утверждения: «деньги нужны для того, чтобы о них не думать».

Мысли обратиться к Виктору Сергеевичу за вспомоществованием даже не возникала, хотя Наташа прекрасно понимала, что в этом случае отказа не будет. Она, слава Богу, давно не маленькая девочка и отдавала себе отчет в природе интереса, проявленного Загорским. Как же, забота о попавшем в беду российском гражданине!

Но делать нечего, оставался последний шанс – звонок маме. Понятно, что Светлана Тихоновна на дух не переносила Рудакова и считала, что он сломал жизнь ее маленькой дочурке, но в этом случае можно было надеяться на помощь. Все-таки, больной человек и все такое…

Предчувствие оказалось верным. После двухчасового телефонного разговора, состоящего из упреков и высказываний вроде «я же предупреждала» и «вечно ты меня не слушаешь», мама согласилась спонсировать лечение нелюбимого зятя. Правда, Наташа была уверена, что основным побудительным мотивом стала возможность после всего по нескольку раз в день напоминать Рудакову, кому он обязан жизнью.

Пришлось ехать сначала к маме в Медведково, потом в аптеку на Кузнецком Мосту, единственную, где было нужное лекарство, затем – бегом – в больницу, так, чтобы подгадать к обходу. Успела все, даже купить по пути мандарины.

В больнице Наташа пообщалась с врачом, отдала упаковку с ампулами, сунула по пятисотенной двум санитаркам и после всего, усталая, но довольная, прошла в палату к мужу.

Рудаков, опершись спиной на подушки, сидел на кровати и бойко стучал по клавиатуре ноутбука. С одной стороны это хорошо, поскольку главврач говорил, что могут из-за травмы быть проблемы с мелкой моторикой пальцев, а ничего такого не наблюдалось…

– Это что? – сурово спросила Наташа.

– Здорово, Натаха, – ответил Рудаков, не отрываясь от экрана.

Вот, значит, как… Наташа подошла и захлопнула ноутбук так, что Рудаков едва успел отдернуть руки.

– Ната-а-аш!

– Все, сеанс окончен! Врач что сказал?

– Мало ли кто кому чего сказал? А ты все слушаешь!

– Не кто-то, а врач! И не что-то, а простую и понятную вещь – три недели не читать и не смотреть телевизор.

– Так я и не читаю! Я пишу, а это, заметь совсем другое дело!

– Разговорчики! – Наташа взяла компьютер и отложила на тумбочку. – Мы договаривались посмотреть новости – и все. Было такое?

– Ну, было, – вздохнул Рудаков.

– Так вот, прошу соблюдать договоренности, иначе орудие преступления будет конфисковано. Понятно?

– Куда уж понятнее…

Наташа присела на краешек кровати и взяла Рудакова за руку. Теплые мягкие пальцы сразу же сжали ее ладонь.

– Натусь! А может…

Рудаков опустился на подушках, подвинулся и похлопал по кровати рядом с собой.

– Ага, прямо сейчас! Только в душ схожу.

– Вот, значит как… – разочарованно протянул Рудаков.

– Именно так. Придется потерпеть. Тебе много чего нельзя!

– Погоди, погоди! Что у меня не пострадало, так это как раз…

– Я сказала: потерпеть, – отрезала Наташа, – я, между прочим, тоже терплю. Так что страдаем вместе.

– Хоть это радует…

– Ладно, радуйся… О чем хоть писал? – спросила Наташа, чтобы переменить тему.

– Да так… есть время – почему бы не заняться нетленкой?

– Ну! Решил наследить в истории?

– Ага.

– Одобряю!

Наташа рассмеялась и взъерошила мужу волосы.

– Умничка! Дашь почитать?

– Конечно, – Рудаков кивнул в сторону компьютера, – посмотри. И заодно проверь, у меня после удара плохо с грамматикой.

Наташа достала из сумочки розовую флешку и, держа ноутбук на коленях, скопировала файл.

– Вечерком гляну.

Она встала, наклонилась к мужу и поцеловала в губы.

– Пора. Надо еще забежать на работу. Завтра приду пораньше.

Наташа помахала ручкой и выпорхнула из палаты.

Запись 30

Москва

Профсоюзная улица

Пятница, 17 июля

Домой Наташа пришла около семи. В большой комнате занавески не задергивались до конца, и через широкую щель пробивалась полоса пронзительного солнечного света. Это было неуютно.

Наташа раздвинула занавески и настежь распахнула окно. Но пришедший с улицы воздух оказался горячим, и к тому же с привкусом выхлопных газов. Идти куда-либо не было сил, так что оставалось одно: прохладный душ.

И пусть живительная прохлада имеет запах хлорки, пусть ванна с плохо работающим стоком – вовсе не лагуна на коралловом острове, зато наслаждение от соприкосновения тела с водой – полное и абсолютное. Полное и абсолютное! Наташа замурлыкала от удовольствия, когда летящие из душа струйки смывали липкий пот и усталость.

Когда она вернулась в тюрбане из полотенца на голове, солнце любезно скрылось за приползшей с востока черной тучей. Стало свежее, и Наташа с удовольствием упала на кровать. Полежала пару минут, не вставая, дотянулась до лежащей на полу сумочки, и вытащила планшет. Комфортное состояние разума позволяло почитать рудаковскую нетленку. Наташа перевернулась на спину, подложила под голову подушку и принялась читать. С самого начала…

Запись 31

Москва

Профсоюзная улица

Пятница, 17 июля

Прочитав несколько страниц, Наташа отложила планшет. И это написал Рудаков? Судя по всему, по голове он получил хорошо. Писать детективы? Да он их не читал вообще, разве только в детстве Конан-Дойля. Все больше science fiction, да и то высоколобую. А здесь… Только начало – а уже два трупа. А персонажи? Он что, в больнице начал смотреть детективные сериалы? Полюбуйтесь: главные герои – наивная девица в очках с гипертрофированной интуицией, ее друг – не очень умный, но сильный бывший спецназовец, ее подруга, глупая и стервозная… Стоп!

Ах, он мерзавец! По первым же фразам Наташа поняла, что стала прообразом именно стервы-подруги! Ну, ничего, завтра устроим такую литературную дискуссию, что мало не покажется!

Между прочим, сам по себе текст очень даже неплох. Что странно – ошибок не видно вообще. Поскольку грамотность для Рудакова была недостижимым идеалом, то Наташа заподозрила появление постороннего корректора. Это кто же там вычитывает рудаковские опусы?

Наташа вспомнила лица медсестер и санитарок и уверенно исключила их кандидатуры. Врачи? Ага, сейчас! Может, кто-то из больных? Ну да, к его палате близко не подпускают. Оставалось принять предположение, что травма инициировала некие мозговые центры, ответственные за синтаксис и пунктуацию.

Попытки прочитать рудаковское творение имели необычное следствие: Наташа очень захотела есть. Разум подсказывал, что заглядывать в холодильник бесполезно – еще вчера он был пуст. Но все же она встала, как была, без одежды и босиком, прошла на кухню и заглянула в морозилку – вдруг что-то завалялось в дальнем уголочке, и, ничего не найдя, тяжело вздохнула. Придется идти в магазин.

Ближайший магазин, который Рудаков пренебрежительно называл «сельпо», работал круглосуточно, но покупать там что-либо съедобное Наташа не решалась. Ей казалось, что все продукты там какие-то липкие, а толстые продавщицы никогда не мыли руки. А вот универсам у метро закрывается в одиннадцать, так что надо поспешить.

Наташа быстро оделась, вышла из квартиры и, не дожидаясь лифта, сбежала по лестнице вниз на улицу. И здесь же, у входа, оступилась и уронила сумочку, из которой, как назло, на асфальт посыпалось все содержимое. Она села на корточки и принялась складывать назад свое имущество, порадовавшись, что дорогущий мобильник не пострадал. Обидно только, что два великовозрастных балбеса сидят с пивом на скамеечке, пялятся на нее, зубоскалят, говоря при этом явно что-то скабрезное. Уже стемнело, но она так неудачно расположилась под фонарем – любуйся-не хочу!

– Здравствуйте, Наталья Владимировна! Вам подсобить?

Наташа вздрогнула от неожиданности и чуть снова не уронила сумочку.

Перед ней стоял высокий худой человек в темном костюме-тройке, застегнутом на все пуговицы. На голове его была легкомысленная бейсболка с надписью «Я люблю Москву», а на ногах – совсем уж неуместные белые кроссовки.

– Не пугайтесь, Наталья Владимировна, – незнакомец снял за козырек бейсболку и прижал к груди, – мы с вами заочно знакомы. Меня зовут Карл Иммануилович Гофман.

Наташа не сразу вспомнила, что уже говорила с этим человеком по телефону. Кажется, какой-то чин в администрации президента.

– Да-да, здравствуйте…

– И все-таки, я вам помогу.

Гофман опустился на корточки рядом с Наташей и удивительно ловко собрал в сумку все до единой упавшей вещицы.

– Спасибо, – сказала Наташа и встала, прижимая к груди сумочку.

Карл Иммануилович тоже поднялся.

– Что вы! Помогать ближнему – это приятно. Тем более, что я обещал вам всяческое содействие, помните?

– Да, да, конечно… Простите, а что вы здесь…

– Что я здесь делаю? Я намеревался поговорить с вами и подходил к дому, а тут такой случай. Надеюсь, вы извините мой вид, – Гофман показал на кроссовки, – я в машине переобулся, возраст знаете, тяжело целый день в туфлях.

Наташа пожала плечами, показывая, что ей абсолютно все равно, как выглядит собеседник, а Гофман продолжил:

– Я так понимаю, вы в магазин? Позвольте составить компанию? Не возражаете?

– Ну… хорошо, давайте пройдемся… Только здесь неблизко.

– Ничего, ничего, я с удовольствием прогуляюсь.

Карл Иммануилович с кроткой улыбкой поклонился и пошел рядом с Наташей. А она заметила, что два молодых зубоскала поскучнели, перестали таращить на нее глаза и даже отставили пиво.

Они шли вдоль парка по дорожке, освещенной ущербной луной и редкими фонарями. Улица была пустынна, хотя обычно в это время здесь не протолкнуться от гуляющих. Все одновременно решили разойтись по домам? Или ФСОшники расчистили парк перед визитом советника?

– Скажите, Наташа, не беспокоит ли вас что-нибудь? – участливо спросил Гофман. – Не нужно ли какой помощи?

– Вас Загорский прислал? – ответила вопросом на вопрос Наташа, вспомнив, каким взглядом провожал ее Виктор Сергеевич.

– Что вы! Он представления не имеет, что я с вами разговариваю. Нет, я вовсе не скрываю факт нашей встречи! Просто этот вопрос – не уровня Виктора Сергеевича. Когда все закончится, я ему непременно доложу.

Наташу слегка покоробило такое заявление. Надо же – «не уровня»! Тоже, скажите, ваше благородие какое!

– Я хотел бы поговорить с вами о другом, – сказал Гофман, понизив голос и слегка наклонившись к ее плечу, – нас очень волнуют творческие искания вашего мужа.

Наташа даже остановилась от неожиданности. Творческие искания Рудакова? Как же должно быть благополучно наше государство, если администрация президента вдруг озаботилась опусами Тёмы. И даже не опусами, а несколькими статьями – хорошими статьями, написанными едко и смешно – и парой незаконченных романов. Не считая, конечно, стихов. Но если наверху зачитались рудаковскими виршами, то стоит задуматься, куда вообще катится страна.

– Карл… Иммануилович… правильно? – осторожно начала Наташа.

– Вы совершенно правы!

– Карл Иммануилович, давайте говорить напрямую.

– Именно этого я и хочу!

– Прекрасно. Скажите, пожалуйста, если под творческими исканиями вы имеете в виду последнюю статью, то…

– Ни в коем случае! – решительно перебил Гофман. – Нас не интересует его публицистика. Речь идет исключительно о будущих произведениях. Разве вы сами не чувствуете его исключительный талант?

Наташа была обескуражена. Представьте ситуацию: поздно вечером вас у подъезда встречает высокопоставленный сотрудник администрации президента в черном костюме с галстуком, белых кроссовках и бейсболке и на полном серьезе заводит разговор о творческих планах мужа, который, между прочим, лежит в больнице в состоянии средней тяжести.

Разговор был прерван самым беспардонным образом: в десяти шагах от них на дорожку из темноты парка вывалилась личность с банкой пива в сопровождении двух громадных псов угрожающего вида. Личность имела имя – Семен, и была хорошо знакома всем жителям микрорайона своей страстью к бойцовым собакам.

Года два назад Семен стал местной знаменитостью после одного происшествия, о котором стоит рассказать отдельно.

Во дворе Наташиного дома еще с советских времен располагалось неказистое одноэтажное здание столовой. По какой-то причине оно не эволюционировало в кафе или, скажем, ресторан, а так и осталось со старой вывеской «Столовая» и раритетным плакатом, напоминающим, что «рабочая копейка рубль бережет».

Заведение пользовалось необыкновенной популярностью среди жителей Подмосковья в качестве места проведения свадеб. По всей видимости, это было связано с возможностью на вопрос «где справляли?» солидно ответить: «как обычно, в Москве, в ресторане». Следствием такого специфического состава посетителей стали бурные выяснения отношений, нередко перерастающие в полномасштабные сражения. Перед жителями панельной многоэтажки разворачивались драматические картины, подтверждающие древний принцип «что за свадьба без драки».

Однажды в пятницу, в жаркий летний день особо ожесточенный бой развернулся прямо под балконами. Три десятка гостей, разогретых обязательными тостами, дрались с пьяным остервенением, тем более отчаянным, что выяснение отношений имело какую-то ничтожную причину.

Жители прильнули к окнам, с интересом наблюдая происходящее. Самые ответственные и общественно активные требовали прекратить безобразие и грозили вызвать полицию, но дальше угроз и призывов к миру дело не пошло. Появились первые потери – несколько бойцов уже лежали без движения, а здоровый дядька в разорванной майке где-то раздобыл глушитель от автомобиля и размахивал им как дубиной. И тут появился Семен. На поводке он держал грозного стаффордширского терьера – собаку породы, известной свирепостью и бесстрашием. «Всем стоять! – рявкнул Семен. – Спущу собаку!». А голос, надо сказать, полностью соответствовал его внешности – то есть был дурной и могучий.

Но разгоряченные бойцы не обратили внимания на угрозу. Да и вряд ли их уже можно было вразумить словами, пусть даже громкими. Семен еще два раза предупредил дерущихся и, наконец, отпустил поводок. Зрители замерли в предвкушении кровавой расправы, а пес рванулся с места…

Наташа где-то слышала, что настоящие чистопородные стаффордширские терьеры органически не могут испытывать агрессию по отношению к человеку. К своим четвероногим собратьям – сколько угодно, а к человеку – нет. Если эта теория правдива, то семенов пес оказался самым что ни на есть чистопородным. Он влетел в толпу и, прыгая, как мячик, завилял хвостиком и радостно затявкал. Очевидно, пес решил, что представление было затеяно исключительно для того, чтобы с ним поиграть.

Все закончилось неожиданно мирно. Зрители смеялись до слез и аплодировали. Драчуны, никак не ожидавшие такой реакции, остановились в полном недоумении, а пунцовый хозяин утащил оконфузившуюся собаку.

На следующий день стаффордшир исчез, зато у Семена появились сразу два пса – огромные, мускулистые и очень-очень злобные.

Наташа не то, чтобы не любила собак, скорее относилась с опаской с тех пор, как в детстве ее покусала рыжая дворняга. А эти чудовища попросту приводили в ужас…

И вот псы, раскрыв пасти и высунув языки, неслись к ним. Наташа ухватила Гофмана за руку и испуганно вскрикнула, но Карл Иммануилович не обратил на собак ни малейшего внимания. Он, как ни в чем не бывало, продолжал петь дифирамбы нераскрывшемуся до сих пор таланту Рудакова и его ошеломительным перспективам.

То ли поразительное спокойствие Гофмана, то ли что-то в его облике, а может и вовсе необычно яркая луна на безоблачном небе были тому причиной, но собаки внезапно остановились, затормозив всеми четырьмя лапами, как это бывает в мультфильмах, и с визгом бросились прочь в кусты!

Наташа с невозмутимым Гофманом проследовали мимо замершего с раскрытым ртом Семена.

– Знаете, Наташенька, вы просто обязаны поддержать вашего мужа. Просто обязаны. Такой талант рождается не каждый год. И даже не каждый век.

Наташа, немного оправившаяся от происшествия с собаками, уловила, наконец, смысл сказанного.

– Вы утверждаете, что Рудаков – исключительный талант?!

– Вот именно! Просто исключительный! Вы, Наташенька, нашли правильное слово – «исключительный».

– Секундочку, – Наташа остановила восклицания Гофмана, – объясните мне, как вы это определили. Допустим, я-то знаю Рудакова, хорошо знаю. А вы? Он и написал-то всего ничего! И по этим отрывкам вы определили талант?

Гофман ничуть не смутился.

– Ах, Наташа, вы даже представить не можете, как много говорит даже крохотный отрывок! А мы внимательно следили, очень внимательно, поверьте.

– Вы следите за всеми, кто пишет? – недоверчиво спросила Наташа.

– А как же! И если находим талант, то непременно наводим справки. Послушайте.

Карл Иммануилович остановился и с чувством продекламировал:

 
Забывая реальность, мы рисуем узоры,
Нам о страсти расскажет звездопад-Водолей,
Закричит, заиграет земля, на которой
Расцветут переливы земляничных полей.
 

Наташа очень удивилась. Это стихотворение Рудаков написал года три назад и совершенно точно никому не показывал. Каким же образом оно дошло аж до администрации президента? Словно услышав ее мысли, Гофман сказал:

– Мы очень внимательно изучаем все работы интересующих нас личностей. А возможности по сбору информации у нас, как вы понимаете, есть.

– А то, что случилось с Тёмой, это как-то… – забеспокоилась Наташа.

– Нет! – отрезал Гофман. – Ни в коем случае, это – трагическое стечение обстоятельств!

Наташа не знала, что сказать. Как-то все это напоминает глупый розыгрыш. В один момент оказаться женой непризнанного гения, это, знаете ли…

– А он стал писать странные вещи, – неожиданно заявила Наташа.

– Простите?

– Я говорю, Тёма начал писать странные вещи. Он смешной. Не знаю, что на него нашло, но он изобразил детектив. Такой, знаете, с махровыми штампами. Может, это и красиво, но не его, чужое.

– Отчего же не его! Очень даже его. Вам читать было интересно?

– Пожалуй, что да.

– Тогда в чем проблема?

– Как бы вам объяснить… Мне показалось, это как-то… слабо для него. Книга, которую будут читать в метро, а потом выбрасывать на выходе.

– Не стоит недооценивать детективный жанр. Именно в популярной литературе требуются талантливые писатели, способные простыми словами доносить правильные мысли. Это же прекрасно!

– Вы так думаете? – с сомнением покачала головой Наташа.

– Уверен! Я ни секунды не сомневаюсь, что у Артемия – великое будущее, и очень многое зависит от вас. Будьте рядом, помогайте, и, главное, подарите ему покой! И тогда родится чудо! Поверьте мне!

Разговаривая таким образом, они подошли к супермаркету.

– Спасибо, что проводили, – Наташа протянула Гофману руку.

Карл Иммануилович вместо рукопожатия подхватил ее ладонь и, наклонившись, поцеловал.

– Спасибо вам, Наташенька. Вас проводить?

– Нет, что вы, – она замотала головой, – спасибо!

– Тогда всего хорошего.

Гофман еще раз поцеловал руку, поклонился, сняв бейсболку, повернулся и направился стоявшему у обочины синему Форду «Фокусу». То ли машина ждала его здесь, то ли все время следовала за ним… Бог ее знает, администрацию эту! Если уж там рудаковские стихи где-то раздобыли и наизусть заучивают…