Текст книги "Торлон. Зимняя жара. Боец – Красный снег – Ложная правда"

Мысль о каркере снова захлестнула его воспоминаниями о Фелле, её красоте, её игре на лингах и исполненных тайного смысла песнях. Имеет ли он право так быстро забывать о ней и не стремиться снова встретиться? Носит ли она его варежки? Вспоминает ли? Или какой-нибудь Кендр, этот рыночный торговец оружием, увлек её своими разговорами настолько, что она сегодня вечером сама пригласила его к себе или отправилась к нему в гости, оставив дом на глупого брата. Нет, Том был очень даже не глуп, но он явно не стал бы отговаривать сестру, если бы она призналась, куда идет. Для них обоих Валбур сейчас сидел под замком и спасти его не представлялось возможным. Или Ротрам им сказал? Нет, Ротрам, конечно, вряд ли, ему не до этого. О его счастливом избавлении мог им сообщить разве что Биртон, но станет ли он это делать? В Малом Вайла’туне Валбура ни на мгновение не покидало чувство, будто с любой стороны, от любого самого приветливого и улыбчивого собеседника здесь можно ждать подвоха. С какой стати Биртон, который сам мог не быть равнодушен к Фелле, станет рассказывать ей о его спасении? Только если захочет прихвастнуть о своих связях и возможностях. Какой ему смысл лишний раз напоминать ей о не слишком удачливом ухажере? Хотя, кто знает, Валбур вёл себя в гостях достаточно замкнуто, чтобы прослыть таковым: что Биртон, что Кендр, едва ли они сочли его достойным соперником. Интересно, что всё-таки Фелла подумала о нём? Помнит ли? Носит ли варежки? Если носит, то вспоминает. Если только ей кто лучше и краше ни подарил. Ведь не думает же он, будто повидал всех её друзей и поклонников. Мало ли где она пела. Может, и сейчас кого-нибудь развлекает…

Последняя мысль уколола его в самое сердце и заставила перевернуться на правый бок.

Между тем храп прекратился. Отан теперь лежал на спине и смотрел невидящими глазами в потолок. В этот неурочный час он тоже думал о женщинах. Вернее, о женщине.

Они уже третий день не разговаривали. Тина оскорбила его, уязвила в самое сердце. Она не имела на это право, пусть хоть и сто раз права, что он живет здесь исключительно благодаря ей. Можно подумать, что он с утра до ночи не корячится вместе со всеми, тягая бревна и рискуя в любой момент оказаться без носа или без зубов. Ну и что с того, что сегодня Рэй не подошел к нему, как к другим, и не сказал, чтобы он готовился к состязаниям? Не всем же выпадает такая честь. Вон этот новичок… как его, Валбур… тот явно ходит у Ротрама в любимчиках и скоро будет драться на фэлде. Ему же хуже. С оружием он определенно не в ладах. Пусть раньше времени не радуется. Ему, Отану, все это как до небес. Напрасно Тина потащила его с собой. Соскучилась, видите ли! Да и он хорош: размяк на заставе без жениного общества, а когда вернулся незадолго до зимы и узнал о том, что дома творится, позволил уговорить себя не возвращаться в Пограничье. Не знала она разве, что он ничего толком не умеет, кроме как из лука по куропаткам стрелять да костер быстро разводить? Кому он такой тут нужен? Виггеров стало как свиней нерезаных. Застав по всему Пограничью понаставили, народ туда подался, а как сейчас шеважа подналегли да ещё огоньку добавили, так мир меняться начал, опасностей на свою шкуру никто ведь не ищет. Вот и стали заставы не то чтобы бросать, а стараться туда не возвращаться по доброй воле. Из их вон дружины ещё трое, кроме него, дома остались. У одного отец умер, надо хозяйство было поддержать. Другой к брату-пекарю в помощники подался, изголодался поди. Третий, сказывали, умудрился ногу поранить и теперь с палкой ходит. Может, и правда, а может, притворяется. В Пограничье-то нынче лихие времена настали. Незадолго перед возвращением им самим две атаки дикарей отражать пришлось. Дожди помогли: бревна, в которые запальные стрелы попали, не принялись, пожар потух, так и не начавшись, а стрелять с рант2929
  Рант – оборонительная галерея на внутренней стороне стены


[Закрыть] из луков да арбалетов виггеры пока не разучились. Однако двоих за два штурма они все-таки потеряли. Одному стрела шеважа угодила прямо в глаз, и он умер не сразу, в диких мучениях и конвульсиях. Отан не мог справиться с дрожью, когда вспоминал, как пытался помочь товарищу, понимая, что безсилен перед длинными лапами Квалу. Искаженное болью и ужасом лицо, залитое слезами и кровью, навсегда отпечаталось у него в памяти, так что когда Тина сообщила, что получила место стряпухи на кухне богатого эделя и хочет, чтобы Отан последовал за ней, он возразил только ради приличия. Пограничье перестало его привлекать, как манило в юности, когда он по молодости считал, будто служба на заставе – вот дело, достойное мужчины, а тем более мужа такой красавицы, как Тина. В то время ещё можно было брать домочадцев с собой. Не успел он жениться, как Гер Однорукий, отец Ракли, последнего законного правителя Вайла’туна, наложил на эту вольницу строжайший запрет, и оказалось, что Отану придется отправляться в Пограничье одному. Надо отдать должное Тине: она исправно его ждала, не поддаваясь дурному влиянию своей безпутной сестры, Тисы. Во всяком случае, так ему казалось, пока он коротал долгие ночи на рантах или в дозоре на заставной башне, откуда открывался вид на зеленый лесной ковер и другие такие же башни – в недосягаемом отдалении. Он дважды уходил и дважды возвращался, однако в последний раз в нём что-то сломалось, и он согласился на доводы жены, которой тоже, вероятно, надоело переживать из-за его врожденной подозрительности и отвечать на сцены ревности покорностью и лаской. Оставшись дома, он первое время сильно и искренне переживал, ощущая себя предателем перед товарищами, пока в замке ни случилось то, что случилось: Ракли обвинили в измене и свергли с трона (хотя доподлинно неизвестно, был ли у него трон, но уж что делать, если так говорится), а службу в Пограничье стали называть не иначе как глупостью и никчемным геройством. Отан даже поразился, как быстро люди склонны менять своё мнение. Раньше заставы были их гордостью, честью и защитой. Теперь же про них старались почти не вспоминать. Почему-то все дружно решили, будто растущая наглость шеважа – вина самих вабонов, которым совершенно не стоило лезть в Пограничье и бередить старые раны, зарубцевавшиеся в лучшую пору правления всё того же Гера Однорукого. Отан этих взглядов не разделял, шумно спорил в «Лихом воробье», куда частенько захаживал приглядеть за женой, но повлиять на мнение запуганных собеседников не мог. А скоро и сам заразился их нежеланием смотреть «дальше собственного плетня», как выражалась его Тина. Быть сторожем при жене ему совершенно не улыбалось, и он с удовольствием принялся бы, например, за охоту, но занятие это не зимнее, так что мысль о добыче мяса на продажу пришлось отбросить. Как-то раз Тина попросила его выручить сестру, которая жила отдельно, в избе покойных родителей, и зарабатывала тем, что принимала у себя дома соседей, которым требовалась помощь с больной спиной, ногой или ещё каким мышечным недугом. Считалось, что у неё хорошие руки, и она умеет лечить массированием слабых мест. Как оказалась, не все соседи приходили к ней скрюченными и не всех интересовали её умелые пальцы. Точное подобие Тины, Тиса привлекала внимание многих мужчин и не чуралась их общества. Некоторым приходило в голову, что за деньги она готова оказать им не только лечебные услуги, и они осаждали её избу с весьма откровенными предложениями. Ошибка Тисы заключалась в том, что кое-кому она пошла навстречу, и об этом скоро стало известно остальным. Всех же принимать она не могла и не хотела. По зову жены Отану пришлось за неё заступиться. Тиса сочла в порядке вещей пококетничать и с ним, он чудом не поддался и зарубил на носу, что Тиса – непростая штучка. Оказалось, Тина всё про неё знает и даже не упрекает. Это обстоятельство покоробило Отана. Он отчитал жену и решил, что на том дело и закончилось, однако Тиса ничего не поняла и при случае снова повела себя с ним совсем не как с мужем родной сестры. Отан не сдался и честно рассказал обо всем жене. Надеялся, что теперь-то она порвет с Тисой, и они заживут в мире и согласии. Каково же было его негодование и возмущение, когда обнаружилось, что Тина по-прежнему благоволит к сестре и нисколько не ревнует мужа. Она даже не оценила его честности. Тогда он решил ей изменить, но у него ничего из этого не вышло. Работавшая вместе с женой в «Лихом воробье» разносчица Нида так и не позарилась на него, хотя однажды ему удалось выманить её на свидание и признаться в обуревавших его плотских желаниях. В ответ ему было сказано, что он не на ту напал (хотя он не напал, а просто обнял её одной рукой за податливую талию), а невинные поцелуи, пусть и в губы, ничего ровным счетом не значат. Ему бы смекнуть, что Нида ждет от него более весомых предложений и никогда не откажется от лишних силфуров, однако он проявил наивность и послушно снял осаду. Нида проговорилась, Тина все узнала, закатила ему нешуточный скандал, а ещё через день заявила, что они запирают дома и переезжают на постой к богатому торговцу оружием и устроителю новых состязаний «кровь героев» по имени Ротрам, которому понадобилась хорошая стряпуха, поскольку, с одной стороны, тот любит поесть, а с другой, вынужден быть избирательным, так как его частенько мучают боли в желудке. Тиса ехала с ними. Будет делать там то, что лучше всего умеет: ублажать грубых воинов, поддерживая в них боевой дух. Тина выразилась, конечно, не так, но Отан вслух перевёл её слова, за что получил звонкую пощечину и восхитился непоследовательностью любимой жены. Если бы они с сестрой были разного возраста или хотя бы не походили друг на дружку как две капли воды, он бы давно смирился и стал таким же спокойным, каким был до свадьбы. А так его постоянно преследовало чувство, будто все здешние обитатели потешаются над ним, потому что, общаясь с открытой для всех и каждого Тисой, они легко могут себе представить, что перед ними вовсе не она, а его Тина, такая же миловидная, стройная и нежная. То, что это именно так, он знал не понаслышке. Однажды сестры подшутили над ним, и он к стыду своему не смог их отличить. Подобное баловство Тина почему-то изменой не сочла.

– Ты ведь думал, что находишься со мной, – только и сказала она тогда, одарив его хитрой улыбкой.

И вот три дня назад после ужина он снова завел с ней нелицеприятный разговор по поводу себя, её и их любимой во всех отношениях сестры, на что Тина надула губки и велела ему перестать пороть чушь и, если он хочет пользоваться благами её общества, заткнуть ревность себе в одно место. Как раз за тем ужином он заметил, что она слишком долго задерживается у стола напротив этого выскочки, Бокинфала, бывшего писаря, неизвестно за какие подвиги оказавшегося в доме Ротрама. Когда он поставил ей это на вид, она топнула ножкой и заявила, что имеет право разговаривать с кем угодно и когда угодно и что его дурь ей не указ. Насчет дури она переборщила, и Отан не сдержался и наговорил лишнего. Теперь он в этом раскаивался и не мог как следует заснуть, а поздний приход с улицы совсем не желанного соседа окончательно испортил ему настроение.

Что если он ходил к Тине? Она жила в главной избе, а не на женской половине, где баня, но какая разница? Ротрам же не будет следить за своими стряпухами и их друзьями и родственниками. В своем доме он разврата не потерпит, но разве не он придумал, чем занять Тису? Может статься, что и Тине дополнительное дело подыскать решил. Тэвил! Ну почему он не сдержался? Сейчас спал бы с женой и плевать хотел и на её сестру, и на новых соседей.

Он прислушался. Сосед ворочался. Видать, вспоминает, как ему недавно было хорошо. Тэвил! Тэвил! Сам Отан в баню старался не ходить, умывался как следует по утрам. Правда, он недавно прослышал, что Тиса теперь хозяйничает там не одна, что у неё появилась новая товарка да к тому же рыжая, из дикарок. Вот это правильно! Пусть дикарские выродки этим промышляют. Они лучшей участи не достойны. Должны знать свое место. Мужики, правда, отзывались об этой Шори с восторгом. С Тисой в его присутствии не сравнивали, но он прекрасно знал, о чем они думают. Ну и пусть! Во всяком случае, кроме него, ни у кого тут жены нету. И он совсем не худший из бойцов. Завтра он всем им это докажет. Особенно Бокинфалу. Красавчик решил, будто он главный. Эх, жаль, что луками здесь нельзя пользоваться! Точности Отану не занимать. Надо бы Ротраму при случае подсказать. Состязания на точность могут быть ничуть не скучнее рукопашных поединков и боев на мечах. Уж он бы это доказал! Не зря же именно ему доверяли самые сложные караулы на башне, когда требовалось все вокруг видеть и в случае чего – стрелять наверняка.

Утомленный подобными мыслями, он заснул, и ему приснился ужасный сон. Будто с той стороны Бехемы на них надвигается громадное чудище. Такое огромное, что спокойно ступает в бурные воды длиннющими ножищами и нисколько не проваливается. А ножищ у него не то шесть, не то ещё больше. Тельце высоко под облаками. Одним словом, паук. Задел он ненароком замок лапой, стены так и осыпались. А он не замечает, что-то пищит громовым писком и дальше прётся. Отан же сидит на башне где-то посреди Пограничья и наблюдает. Потому что стрелять и кричать безполезно. Паучищу все видят, а сделать ничего не могут…

– Вставай, приятель!

Это был улыбающийся сосед по коморке, Валбур.

– Ща, – буркнул Отан, укрываясь с носом одеялом.

Валбур не собирался дважды его упрашивать. С него хватило храпа этого увальня, который не давал ему всю ночь как следует выспаться. Он даже слышал, как храп прервался стоном и затих до утра, наступившего слишком быстро.

Рэй стоял при входе в залу и встречал каждого сильным рукопожатием. Он заглянул в глаза Валбуру и кивнул, вероятно, увидев в них то, что ожидал. Сам же Валбур ощущал, что услуга, оказанная ему давеча на женской половине, не прошла даром. Обычно, когда навозишься да натаскаешься за день, утром спину ломит и ноги заплетаются. А тут в ногах упругость, в голове ясность, в плечах и спине – приятная крепость. Он тепло поздоровался с Бокинфалом и поделился своими новыми ощущениями.

– Я вот тоже считаю, что иногда женщины могут нам пригодиться, – усмехнулся тот. – Хотя и здесь главное – не переборщить. Идём-ка разомнемся.

Поскольку Рэй не стал утруждаться лишними речами и призывами, они выбрали себе место подальше у стены, Бокинфал поднял толстое и короткое бревно, обитое по концам железом, гладкое, без ухватов, пристроил на сгибах локтей, встал напротив Валбура, присел, крякнул и бросил. Валбуру пришлось отступить на шаг, однако бревно он поймал, тоже принял на предплечья, выдохнул и откинул обратно. Через какое-то время, после десятка таких бросков у обоих гудели ноги, ломило спину и не разгибались руки.

– Ну что, пошли к твоей Тисе? – Валбур поставил бревно на основание и прищурился, слизывая с верхней губы пот.

Бокинфал показал жестом, чтобы тот помалкивал. Едва ли их, конечно, кто услышал: все занимались примерно тем же, громко кряхтели, стонали и подбадривали друг друга.

Несколько раз за утро Валбур поглядывал на палку Рэя, воткнутую в пол и показывающую своей тенью, сколько ещё времени осталось до конца разминки. Казалось, тень никуда не движется, решив над всеми поиздеваться.

Сейчас, когда Валбур уже знал большинство присутствующих, он отметил, что все они отличаются отменной силой. Тот же Бокинфал, потный и блестящий, с налитыми мышцами, совсем не производил впечатления бывшего писаря, скорее кузнеца, причем далеко не средней руки. Трое или четверо собрались в центре залы и устроили состязания, кто больше раз поднимет себе на плечи здоровенное бревно и присядет с ним. В итоге победил не кто-нибудь, а его сосед Отан, причем среди спорщиков был сам Гаррон. Похоже, тут один другого стоил.

Умывание и обед ничем от вчерашних не отличались. Только Тиса, вернее, Тина почему-то явно избегала мужа, а тот настойчиво делал вид, будто занят разговором с Логеном. Бокинфал демонстративно отсел подальше и стал слушать, что ему говорит вечно словоохотливый Дэки, а Валбуру в собеседники достался Авит.

Юноша, похоже, почувствовав родственную душу, снова излил на Валбура теперь уже во всех подробностях горестную историю расставания со своей возлюбленной, которая поддалась мерзким чарам зачастившего к ним фра’нимана. Валбур слушал вполуха и встрепенулся лишь тогда, когда Авит назвал её по имени – Эша.

– Полненькая такая? Глазастая? – переспросил он, вспоминая жену Буллона, с которой познакомился в гостях у Феллы.

– Глазастая – да, пожалуй, так можно сказать, – удивился Авит. – Но не полная. Скорее, худая.

– У неё ещё коса тугая, вокруг головы уложенная.

– Случалось…

– А давно это было? Ну, размолвка ваша?

– Ничего себе размолвка! Она меня бросила, будто ничего между нами не было. На денежки позарилась. Так ты что, видел её?

– Её, не её, не знаю, а вот одна Эша мне точно знакома. Только она полноватая и замужем вовсе не за фра’ниманом, а за свером.

– Никогда не думал, что имя Эша пользуется успехом, – заметил Авит. – Неужели это все-таки она? Когда ты её видел?

– Да дня два назад. В тот самый день, когда меня в каркер заграбастали.

– Может, это она и была, только… – Авит невесело задумался. – Полная? Может, она ребенка ждет… Но почему свер?

Валбур видел, что разговор режет собеседника по живому, и пытался сменить тему, однако тот лишь вздыхал и продолжал бередить свои душевные раны. Валбуру вспомнилось, как Авит сам ему рассказывал, что произошло это прошлой зимой, и он невольно обратился мыслями к своей единственной по-настоящему возлюбленной, которую схоронил уж зим десять как, но так не мог позабыть до сих пор.

Её звали красивым именем Лана. Они были близки недолго, она была слишком молода, неопытна, но быстро изучила язык любви и всем своим естеством обещала ещё много зим полных радости и счастья, когда случилось то, что случилось: на празднике, куда они специально приехали из туна, чтобы развлечься, один охотник вывел к народу настоящего живого медведя, которого, как он рассказывал, ему удалось похитить из берлоги ещё крохотным медвежонком. Медвежонок вырос, научился выделывать всякие потешные проказы, а заодно набрался сил и наглости. В тот день, вероятно, охотник то ли забыл его как следует покормить, то ли решил наверстать упущенное потом, в качестве награды за выступление перед толпой. Только медведь посреди представления угрожающе зарычал, дернулся в сторону, легко вырвал из рук хозяина веревку, за которую тот его придерживал, и бросился в самую гущу не успевших ничего понять людей. Кончилось это досадное происшествие большой бедой: Валбур оглушил медведя ударом попавшей под руку оглобли, почти раскроив ему череп надвое, но зверь успел ранить его в плечо, оставив на совсем не добрую память глубокие следы трех когтей, а Лана с перекушенной шеей упала замертво, чтобы больше никогда уже не встать и не приласкать своего спасителя. Медведя вскорости закололи, охотника тоже покалечили на славу, но Лану было уже не вернуть. Теперь она покоилась под раскидистой березой на опушке Пограничья неподалеку от их туна, а он, Валбур, как ни в чем не бывало сидел сейчас среди мало знакомых ему драчунов и думал о другой девушке, Фелле.

– Слышишь, чего я говорю? – ткнул его как раз в раненое плечо Авит.

– А?

– Заснул что ли? Я говорю, пошли, наши уже уходят, дела делать пора.

– Да, пошли…

Однако сегодня у него все выходило ещё хуже, чем накануне: несколько раз противники как следует съездили ему кожаными кулаками по физиономии, Логен очень ощутимо долбанул ребром щита по левому бедру, Эгимон чуть не выколол глаз мечом, а Рэй, решивший встряхнуть обленившегося, как ему показалось, бойца, безжалостно намял бока увесистой дубиной. Правда, Валбур после этой взбучки пришел в себя и обрушил-таки всю свою накопившуюся злобу на учителя, которому в итоге пришлось останавливать бой и превращать свое очевидное отступление в шутку. Так что вечером, сидя на кровати, Валбур даже принимал поздравления зашедшего к нему по-соседски Бокинфала, хотя предпочел бы, не раздеваясь, вытянуться под одеялом и попытаться заснуть.

Появившийся на пороге Отан, завидев гостя, нахмурился, развернулся и ушел.

– Думает, я его женушку тискаю, – пожал плечами Бокинфал без тени сожаления. – Кстати, не отказался бы. Давно хочу сравнить её с сестричкой.

– Не говори ерунды…

– А что такого?

– У нас бы за такие словеса тебе мигом твое достоинство укоротили.

– Как хорошо, что я никогда не жил в туне!

Разговор не клеился. Бокинфал делал вид, что этого не замечает, и продолжал давать своему задумчивому собеседнику советы:

– Тебя почему сегодня Логен достал? Потому что ты ногу слишком сильно выставляешь. Нельзя этого делать. Рэй что говорит? Что когда ты с оружием и противник с оружием, бить надо не в тело ему и не в голову, а по тому, что он сам тебе подставляет, то есть по рукам и ногам. Это закон, если хочешь. Ты, судя по всему, на кулаках привык тягаться, а там да, самое простое – дотянуться до морды и вдарить как следует. Тут все тоньше. Похитрее надо быть. Не то на фэлде совсем тяжко придется. Руби сразу по рукам. Ушел от атаки – и сразу по рукам!

Бокинфал встал в стойку и показал с невидимым мечом, что имеет в виду. Валбур не сдержал улыбку.

– Но при этом и о себе нельзя забывать. Обрати внимание, особенно когда щит держишь. Все, что выступает дальше твоего щита, обрубается только так. Поэтому за ногами следи внимательно. И за его, и за своими. По его бей, а свои не подставляй. Когда ты с оружием, тем более с мечом, шаг должен быть короткий. Вот смотри!

Он прошелся по комнате, забавно, но определенно со знанием дела, быстро подволакивая заднюю ногу к передней.

– Ну-ка теперь ты попробуй.

– А чего тут пробовать…

– Давай, давай, походи!

Валбур неохотно поднялся и изобразил так, как понял. Получилось по-дурацки, однако Бокинфал остался доволен.

– Вот это запомни и больше не делать глупостей. Руки и ноги. Вперед, назад. Так, уже лучше! Хорошо. А если я на тебя мечом сверху? Что ты делаешь? Посмотри, что ты делаешь! Ты голову и плечи убираешь, а зад отклячил. И что получится? Его тебе одним махом обрубят. Бедра убирай в сторону, бедра! Если уберешь с пути меча бедра, плечи и голова сами уйдут.

Бокинфал говорил дело, причем на ошибки он указывал простейшие, а потому Валбур только и мог что удивляться, как он сам до этого не додумался. И почему Рэй обходил эти важные мелочи вниманием.

– Вперед чем нужно идти? Ну-ка атакуй меня! Опа! Сейчас я тебе только что руку отрубил. Ещё давай! А тут я тебя снизу ловлю. Считай, подбородка у тебя уже нет.

Они сражались на невидимых мечах, производя со стороны весьма странное впечатление. К счастью, за ними никто не наблюдал.

– Почему я всякий раз успеваю до тебя дотянуться, а ты до меня – нет?

– Это ещё доказать надо…

– Если я тебе завтра утром это докажу, до «крови героев» ты не доживешь. Так почему? Думай?

– Иди ты…

– Потому что ты атакуешь не мечом, а либо ногой, либо рукой, либо, того хуже, головой. Они у тебя вперед идут, а должно что идти? Меч! Остриё!

– Мне замах нужен…

– Пока ты будешь свой замах делать, я тебя в лицо уколю или кисть отсеку. Ну пусть не отсеку, так хоть порежу. И тогда тебе уже не до замаху будет. Поэтому меч – твой друг. И он должен идти впереди тебя. Всегда. Куда он, туда и ты. А не наоборот.

– Понятно.

– Надеюсь.

– Зачем ты мне всё это рассказываешь?

Бокинфал опустил воображаемое оружие и выпрямился.

– Не хочу, чтобы тебя волокли с фэлда за ноги.

Валбур сел обратно на кровать.

– Так ведь там, вроде, не убивают…

– Вроде – правильное слово. Это правило такое есть. Ротрам его придумал. Только кто про него будет помнить, когда на тебя меч со всей дури летит? Тут уж, братец, не до правил. На фэлд мы выходим, чтобы выживать. Так и знай. И не заблуждайся. Я уже кишками чувствую, что к этому все идет. Пока там народ разве что изувечить могут. Но ведь «кровь героев» – это только нам кажется, что для нас придумана. А на самом деле, если хочешь знать, для толпы. Отвлекает и развлекает. Поди плохо. Да ещё с очень хорошей выгодой для тех, кто за всем этим стоит. Так что помяни мое слово: она будет очень быстро перерождаться в то, что угодно толпе. А толпе угодно зрелище. Настоящее зрелище. И смерть – вот самое интересное, что мы любим. Разве не так?

– Не думал как-то…

– Ты побледнел?

– Тэвил! Да пошел ты!

Бокинфал только рассмеялся.

– Лихие времена наступают в Вайла’туне. И мы должны быть к ним готовы во всеоружие. Так что, может, оно даже и хорошо, что мы тут все встретились. Авось вместе будет проще выкручиваться.

– Это ты о чем?

– Да так, мысли разные одолевают, – неопределенно пожал широкими плечами бывший писарь. Его раскосые серые глаза ещё больше сузились. Откинув длинные пряди со лба, он смотрел на Валбура спокойно и выжидательно, словно готовился отразить новый вопрос.

Однако Валбур молчал. Ему вспомнился сон, который приснился под утро. Будто отправились они все дружно в Пограничье, плутали зачем-то, плутали, а потом наткнулись на странного человека в странном жилище. Не то гнездо на высоких жердях, не то башня посреди леса, только добраться до него было непросто, хотя он и не сопротивлялся как будто. А когда они, наконец, проникли к нему, Валбур обнаружил, что это он сам и есть, то есть он и есть тот отшельник…

– Ладно, пошел я, – вывел его из задумчивости голос Бокинфала. – Тиса сегодня занята, так что отдохнуть как подобает не получится. Значит, будем тупо отсыпаться. Давай, брат. Готовься. Завтра я тебя под орех разделаю.

Они обменялись крепким рукопожатием, и Валбур остался ненадолго один. Лег, как хотел, не раздеваясь, и закрыл глаза.

Через некоторое время вернулся Отан. Пробурчал что-то невразумительное себе под нос и скоро уже привычно храпел.

А вот Валбуру спать расхотелось. Последние слова бывшего писаря не давали покоя. Про тяжелые времена кто только ни говорил. Сколько он себя помнил, всегда кто-нибудь понуро восклицал, что раньше, мол, было лучше, а будет ещё хуже. Это уже стало обычной присказкой. Причем каркающему всегда хотелось верить, хотя, если разобраться, ничего уж такого страшного не происходило. А то, что происходило, всегда и всеми воспринималось как обычный ход вещей. У них в туне вообще на все смотрели отдаленно, а запрягали, как говорил Фирчар, не спеша. Ну сгорела в Пограничье застава. Беда, конечно, но ведь такое всегда могло случиться. Глупо думать, будто можно сесть голым задом на муравейник и тебя никто не укусит. Ну поплатился не весть за что Ракли, потеряв и трон и, быть может, голову. Так кто его просил так высоко забираться? Сам полез дрова ломать. За что и получил причитающееся. Ну сбежал его сын-наследник сотоварищи. С кем не бывает. Как его бишь, Локлан, кажется? Говорят, у него девица-молодуха появилась из пленных шеважа. Грех не умыкнуть. Тем более что папаша явно против таких шашней был. Правда, говорят, что он не просто сбежал, а на ту сторону Бехемы подался, но так этого доподлинно никто не знает и не узнает, скорее всего. Да и невелика разница: что в Пограничье пытаться схорониться, что на дно пойти. И там, и там жизни нет. Нельзя из Вайла’туна просто так взять да сбежать. Никогда ничего хорошего из этого не получается. Да и мало кто пробовал. О некоторых вон даже легенды слагали, вроде древнего героя Адана, жившего зим за сто до Дули и погибшего при переходе через Бехему. Хотя ничего героического в такой дурацкой смерти по собственной глупости, в общем-то, нет. Так что как бы то ни было и что бы ни происходило, у них в туне обычно лишь хмыкали да кривились, не отвлекаясь от дел куда как более насущных. Вероятно, только он, Валбур, иногда на полном серьезе подумывал о том, что творится за всеми этими пограничьями да бехемами. В туне было хорошо и уютно, но как-то все же тесновато. Хотелось больше простора, воздуха, новых лиц, новых ощущений. Сейчас, по прошествии нескольких дней вдали от дома, он имел возможность сравнить то, к чему невольно стремился, с тем, что выпало на его долю пережить. Стоило ли оно того? Стоило ли оказываться здесь, в чужом ему мире, наполненном странными людьми, сумбурными мыслями и упоительными соблазнами или было бы лучше и надежнее вернуться в срок домой и зажить дальше прежними заботами, как ни в чём не бывало?

Он перевернулся на другой бок.

И всё-таки, что сделано, то сделано. В туне, если разобраться, его ничего не держало. Заветная береза на опушке? Не каждый же день ему туда ходить. И никто её без него там не срубит. Как стояла неизвестно сколько, так и будет стоять. Лана первая бы его простила. И не просто простила, а наверняка отправилась бы следом. Она любила все новое и неизведанное. Она бы точно его поддержала. Конечно, тогда не могло бы быть и речи, чтобы рисковать, как теперь выясняется, жизнью в кровавых боях с себе подобными и тем более навещать по ночам прелестных созданий. Но лучше уж тун вдалеке, чем погибель в реке, как говорили старики и как теперь начинал он понимать, имея в виду, скорее всего, погибель в стремнине жизни.

Он снова перевернулся, лег на спину и уставился в потолок, на котором играли отбрасываемые невидимыми факелами тени.

Наверное, если подумать, то всё выходило так, как и должно было. Обед в «Лихом воробье», драка на глазах у Ротрама, встреча с мальчишкой-попрошайкой, ещё одна драка, встреча с Феллой, заточение, освобождение, вынужденное согласие приехать сюда. Все это складывалось в связную цепь неожиданных событий, цепь настолько связную, что невольно хотелось не рвать её и бежать без оглядки, а проследить, куда именно она тянется. Или откуда.

Он снова уперся мыслью в красивое лицо Феллы и почувствовал, что тяжело задышал. Какой бы близкой и доступной ни была Тиса, а Фелла всё же казалась ему во сто крат милее и желаннее. Не потому ли, то она по-прежнему оставалась для него недосягаема? Или, быть может, потому, что сейчас она была не просто далеко, а неизвестно где? И неизвестно с кем. Молодая женщина, которая каким-то образом живет вдвоем с младшим братом, пусть даже вынуждено, однако очевидно ни от кого не зависит, самостоятельна в своих решениях – это вызывало у Валбура невольное восхищение перед ней, сопряженное с волнением и грустью. Грустью – потому что она показывала всем своим видом, что может обходиться без посторонней помощи, а значит – ни в ком не нуждается. С волнением – потому что её самостоятельность давала право на надежду и одновременно лишала её, пресекая те нехитрые способы, которыми обычно мужчина имел возможность повлиять на выбор женщины.