Текст книги "И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 1. Нобелевская эпопея Павлова"

Здесь нашли отражение результаты опытов Рене де Граафа, которому удалось получить у собаки чистый пищеварительный сок и определить его основные физические и химические свойства, наблюдения Рене Антуана де Реомюра по пищеварению у птиц и Лазаро Спалланцани, ставившего опыты на себе. Не забыты и наблюдения Уильяма Бомона над раненым солдатом, у которого произошло срастание краев раны брюшной стенки и стенки желудка с последующим образованием фистулы. Эти многолетние наблюдения с анализом желудочного сока позволили Бомону сделать более 50 заключений, ни одно из которых даже при самой тщательной павловской проверке не было опровергнуто. Не забыты и достижения Клода Бернара в исследовании поджелудочной железы, доказательство ее участия в переваривании жиров.

В разделе физиологии отделений рассматриваются образование и состав мочи, молока, пота. Здесь можно познакомиться с результатами А. Шумлянского, У. Боумена, К. Людвига, секреторной теорией Р. Гейденгайна.

Перу Бакста принадлежат также работы «Памяти Николая Ивановича Пирогова» (1882), «Памяти Моисея Мендельсона», «Памяти Владимира Сергеевича Соловьева», «По вопросу о переутомлении учеников гимназий» (1890) [66].

Для полноты представления о Николае Игнатьевиче как преподавателе, исследователе и общественном деятеле необходимо в нескольких словах коснуться его личности не в общечеловеческом плане, а в индивидуальном смысле слова. Главной чертой его характера, как считали хорошо его знавшие и близкие ему люди, была «правдивость». Это была не вторая его натура, а первая. Не было той материальной или нравственной силы, которая могла бы заставить его отступить от того, что он считал правдой. Именно вследствие этой правдивости он признавал ошибки, если ему их доказывали.

Второй чертой его характера была глубина убеждений. Он не знал компромиссов, но он не знал также и колебаний. В его мировосприятии все было прочно определено, отношение к тем или другим явлениям жизни слагались не сразу, а медленно, после долгих размышлений, но раз определившись, оно становились частью его сущности и менял он это отношение только после внутренней борьбы.

При относительно суровой внешности Николай Игнатьевич обладал в высшей степени мягким и отзывчивым сердцем. Это касалось его домашнего окружения, ближних и дальних знакомых. Редко кто из обращавшихся уходил от него без совета или помощи. Это третья кардинальная черта его характера. Четвертой же чертой была искренняя религиозность, которая как-то мирно уживалась в его душе с критической направленностью физиологической науки, составлявшей его специальность [66].

В конце 70-х годов, помимо университета, Бакст стал работать еще в газете «Голос», а позже – в «Московских Ведомостях», где поместил ряд статей по жгучему в то время университетскому вопросу. В них он заявлял себя сторонником классического образования. Эти статьи побудили министерство народного просвещения пригласить его в 1886 году к участию в ученом комитете министерства (позже он был назначен членом комитета, занимая эту должность вплоть до самой смерти) и в образованной тогда университетской комиссии.

В 1879 году петербургской еврейской интеллигенцией были учреждены две еженедельные газеты – «Русский еврей» и «Рассвет». Бакст примкнул к кружку «Рассвета» и поместил там биографию известного физиолога Тра-убе. Погромы, разразившиеся в 1881 году на юге России, глубоко потрясли Бакста, хотя он и остался в стороне от зарождавшегося в ту пору национального движения в русском еврейском обществе, так как не считал национализм двигателем прогрессивного культурного развития.

Благодаря своим глубоким и обширным познаниям, независимости суждений, стойкости в отстаивании своих взглядов и необычайной энергии, Бакст занял исключительное положение в среде петербургских общественных деятелей. Вследствие его резкой прямоты с ним трудно было сходиться, тем не менее, его безупречная честность и другие высокие качества, а также имя ученого заставляли считаться с его мнением. Когда после погромов в Петербурге происходили совещания о подготовке и вручению царю адреса с указанием пожеланий, Бакст настаивал на том, чтобы в адресе ясно и категорично было сказано, что одно лишь полное уравнивание евреев в правах с прочим населением может улучшить их тяжелое материальное и нравственное состояние [76].

В политических условиях того времени требование Бакста явилось крайне радикальным и потому не могло быть принято собранием. Эту же идею он решительно защищал и в «Высшей комиссии по пересмотру действующих о евреях в Империи законов», в которой среди немногих других видных деятелей Бакст участвовал в качестве эксперта. Весьма возможно, что благоприятное отношение большинства членов комиссии к разрешению вопроса было вызвано влиянием Бакста. В интересах скорейшей эмансипации евреев Бакст считал весьма важным распространение в русском обществе правильных сведений о жизни и морали. С этой целью он поместил в 80-годах в «Голосе» и в «Московских ведомостях», а в начале 90-х годов – в «Петербургских новостях» много статей на разные темы, выпустил переводы книги Делича о Талмуде и А. Миллера «Употребляют ли евреи христианскую кровь» [76].

Под псевдонимами Н. Борисова и Ф. Нежданова Николай Игнатьевич в 189Поду издал объемную (336 стр.) своеобразную книгу «Русские люди о евреях», для которой были собраны мнения, высказанные разными видными русскими людьми. Книга была уничтожена цензурой, остались лишь ее единичные экземпляры. Бакст несколько лет работал в комитете «Общества распространения просвещения между евреями в России», которому завещал свою библиотеку, но особенно много он потрудился в созданном по его же инициативе «Временном комитете ремесленного и земледельческого фонда» (впоследствии – «Общества ремесленного и земледельческого труда среди евреев в России»). В последние годы жизни Бакст особенно интересовался вопросами педагогики.

Николай Игнатьевич Бакст скончался в Петербурге 4 декабря 1904 года, он похоронен на Еврейском Преображенском кладбище. Некрологи по поводу его смерти были опубликованы во многих изданиях, в частности, в «Биржевых ведомостях» и в «Одесских новостях».

В заключение необходимо сказать, что блестящий преподаватель Николай Игнатьевич Бакст вместе с Овсянниковым и Ционом сыграл исключительную роль в формировании Ивана Петровича Павлова как профессионала и в значительной мере физиолога-мыслителя. Именно они – преподаватели, в университетских аудиториях третьего этажа двенадцати петровских коллегий, где и по сию пору помещается кафедра общей физиологии, приобщили юного Павлова к последним достижениям сильнейшей тогда европейской физиологии.

Каждый из них – и Овсянников, и Бакст не только бывали в ведущих лабораториях Бернара, Людвига, Гельмгольца и многие другие, но вели здесь свои исследования, выполняли диссертации, изучали механизмы, формировали научную идеологию [24, 29, 45, 73, 78, 93, 101]. И все это в том или ином виде непременно было передано студентам кафедры, выводя их на передовые рубежи физиологической науки того времени. Конечно, вклад Николая Игнатьевича ни в коей мере не может быть сравним с тем влиянием, какое оказал на молодого Павлова Илья Фаддеевич Цион, кстати, блестяще прошедший тот же путь европейской подготовки к профессиональной деятельности [20, 56, 58, 59]. Таким образом, в Петербургском университете формировался фундамент отечественной физиологии.

Описываемую ситуацию лучше всего иллюстрирует статья Сеченова «Беглый очерк научной деятельности русских университетов по естествознанию за последнее двадцатилетие» [74]. Он пишет, что до 50-х годов русские университеты мало что дали мировой и даже отечественной науке. Условия у них были для науки неподходящие, и русские стремились в Германию… «откуда заимствована наша ученость» [74, с. 424]. Основной причиной отсталости явилось полное отсутствие лабораторий и лабораторной практики студентов. «…Огромную услугу русскому естествознанию оказала реформа наших университетов в 60-х годах, учредив при естественных и медицинских факультетах лаборатории, снабдив их материальными средствами и усилив соответствующим образом преподавательский персонал. Другой благодатной мерой было облегчение выезда частным лицам за границу и усиленная посылка туда молодежи с образовательной целью и на казенный счет… Самостоятельная жизнь наших научных лабораторий начинает проявляться несомненными признаками гораздо позднее времени их возникновения, но она уже проявляется почти во всех лабораториях нашего отечества… В прежние времена русскому развиваться в самостоятельного работника без обучения на Западе было почти невозможно, а теперь они развиваются на месте». Затем Сеченов указывает: «До 1863 года мне неизвестно ни одного специального труда с чисто русским мнением, которое принадлежало бы университетскому ученому В период же с 1863 по 1882 год включительно, т. е. за 20 лет, обнародовано в иностранных журналах по этим специальностям больше 650 работ с чисто русским мнением» [74, с. 425–429].

Стало быть, благодаря таким преподавателям и исследователям, как Николай Игнатьевич Бакст, физиология в России в конце XIX столетия развивалась исключительно быстрыми темпами, и отечественные ученые за короткое время приобрели международный авторитет, что превосходно прослеживается на примере физиологической карьеры И. П. Павлова.

1.3. Илья Фаддеевич Цион (1842–1912)

Илья Фаддеевич Цион

Илья Фаддеевич Цион проработал в университете недолго – с 1868 по 1872 год, но масштаб его личности и степень влияния на судьбу физиологии таковы, что даже этот столь короткий период вошел в ее историю, как время становления экспериментального направления этой дисциплины. Цион оставил значительный след не только в физиологии, он получил широкую известность в публицистике, политической и служебной деятельности, как чиновник для особых поручений русского Министерства финансов. Вместе с тем, литература о научном творчестве и жизни Циона исключительно бедна, и только в последние годы завеса над его личностью начинает слегка приподниматься. Надо сказать, что многолетнее молчание имеет свои причины.

Цион испытал не только головокружительные взлеты, но столь же тяжелые неудачи, не позволившие ему реализовать редчайшие способности, которыми так щедро наградила его природа. Результатом взлетов и падений явилась явно выраженная деформация личности, подавление положительных черт характера и, напротив, гипертрофирование отрицательных. Эволюция коснулась также его взглядов и убеждений. Они менялись от демократических до махровых монархистских. Обладая сильным неуравновешенным взрывным характером и отличаясь, к тому же, исключительной впечатлительностью, он был самолюбивым, грубым, неуживчивым человеком. Все это, разумеется, несмотря на неоспоримые достоинства личности, отталкивало его коллег. Эту сторону метко охарактеризовал [см. 2, 42] близко знавший его И. И. Мечников: «Многие, знавшие его – и я в том числе – его очень не любили за его злобный характер и неспособность стать на сколько-нибудь нравственно возвышенную точку зрения».

Один из исследователей биографии Циона профессор H. М. Артемов [2] указывал, что до революции Циона критиковали главным образом с точки зрения этики, в годы советской власти критика велась уже с политических и идеологических позиций. Все отрицательные отзывы о нем консолидировались и превращались во всеобщее резко отрицательное мнение, которое заслоняло результаты его замечательных научных исследований. Положительные отзывы И. П. Павлова, А. А. Ухтомского, Л. А. Орбели тонули в волнах всеобщего осуждения.

По поводу места и времени рождения Циона существует почти столько же версий, сколько и легенд о происхождении Христофора Колумба: в 1843 году в Самаре; в 1842 году в местечке Телыпи Россиенского уезда Ковенской губернии в Литве или в городе Паневежисе. И. С. Тургенев, крепко не любивший И. Ф. Циона, вообще называл его уроженцем Одессы. Все авторы сходятся на том, что родился он в еврейской семье и был на 6–7 лет старше Павлова. Достоверных данных о степени религиозности окружения молодого Циона пока нет, но если учесть общую обстановку того времени, фамилию, которую выбрали его предки, и то, каким прилежным христианином стал Илья Фаддеевич в зрелом возрасте (после крещения), то можно предположить, что семья была вполне традиционной, то есть истово верующей. Помимо семейной обстановки на формирование мировоззрения молодого Циона, несомненно, оказали влияние бурные политические события, происходившие вокруг него.

Окончив гимназию в 1858 году в Чернигове, он решил получить медицинское образование, но ему это далось не просто. В Варшаве, где он в 1858 году поступил в недавно открытую Медико-хирургическую академию, постепенно нарастало политическое напряжение, пятью годами позже приведшее к восстанию. Поэтому уже в 1859 году Цион переехал в Киев, но качество обучения на медицинском факультете университета его не удовлетворило, и он, как и многие российские ученые до и после него, отправился в Германию и там, наконец, нашел то, что искал – обстановку кропотливого труда и отсутствие общественных потрясений. Сравнение с Российской империей, вступившей в эпоху бурных перемен – знаменитые «шестидесятые годы», в глазах искавшего только знаний Циона, было не в пользу России и политической нестабильности. Он не разделял взглядов большинства русских демократов той поры, их материалистических убеждений и моральных принципов. Это все больше и больше оттесняло его на правый фланг общественного движения. Позднее это выльется в форму подчеркнутого поклонения традиционным ценностям Веры, Царя и Отечества. Трудно сказать, насколько эта вера поддерживала Илью Фаддеевича в его чрезвычайно богатой событиями жизни, но то, что открытое ее проявление впоследствии доставило ему множество неприятностей, вплоть до фактического изгнания из Отечества, очевидно.

Эмиль Дюбуа-Реймон

В Берлинском университете, считавшемся одним из наиболее авторитетных учебных заведений, в то время преподавали поистине выдающиеся исследователи и педагоги, среди которых были создатель электрофизиологии Эмиль Дюбуа-Реймон (1818–1896) и основоположник «целлюлярной патологии» Рудольф Вирхов (1821–1902). Молодой Цион с присущей ему целеустремленностью и энергией быстро выполнил полную учебную программу факультета и решил завершить свое медицинское образование защитой докторской диссертации. Профессор невропатологии Р. Ремак (1815–1865), к которому Цион обратился с просьбой определить ему тему диссертации, выбрал нарушение нервно-мышечного аппарата при хорее, а также исследование связи хореи с ревматизмом и ревматическими поражениями суставов (полиартриты) и сердца (эндокардит, миокардит).

Рудольф Вирхов

Взявшись за дело с большим энтузиазмом, Илья Фаддеевич в 1864 году представил написанную на латинском языке диссертацию, которую посвятил Р. Вирхову, и в конце года успешно ее защитил. Это была первая из трех его докторских диссертаций. Нам, осваивавшим «языки» с трудом и не до совершенства, трудно понять дух тех времен, когда защита одним человеком диссертаций на разных языках в разных странах не казалась чем-то исключительным. Материалы диссертации были высоко оценены профессионалами. Извлечения из нее были переведены на немецкий язык и изданы в массовом медицинском журнале. И хотя работа эта была сугубо клинической, но в становлении Циона как физиолога-экспериментатора она сыграла исключительно важную роль. Именно в ней просматриваются некоторые направления его будущих научных интересов и даже конкретных тем его физиологических экспериментов. Следовательно, путь его дальнейшего движения в науке определился уже тогда.

Через год (1865) Цион вернулся в Россию. Для продолжения своей деятельности выбрал столицу – Санкт-Петербург и в нем Медико-хирургическую академию.

Престиж академической научной школы в то время был необычайно высок. Реформы, проведенные в ней хирургом Петром Александровичем Дубовицким (1815–1868), терапевтом Иваном Тимофеевичем Глебовым (1806–1884) и химиком Николаем Николаевичем Зининым (1810–1880), сделали академию самым передовым учебно-научным естественным центром России. Именно отсюда совсем недавно раздался голос Ивана Михайловича Сеченова: «…я решаюсь пустить в общество несколько мыслей относительно психической деятельности головного мозга, мыслей, которые еще никогда не были высказаны в физиологической литературе по этому предмету» [72].

Молодого и в высшей степени энергичного человека приняли хорошо: после повторной защиты диссертации его утвердили в степени доктора медицины, определили на кафедру нервных болезней Медико-хирургической академии и сейчас же вновь направили за границу на два года для подготовки к преподаванию душевных и нервных болезней с обязательством прослужить по ведомству Министерства народного просвещения из расчета двух лет за каждый год пребывания за границей.

П. А. Дубовицкий

И. Т. Глебов

H. Н. Зинин

Пытливый ум и желание добраться до основ патологии быстро превратили начинающего невропатолога и психиатра в физиолога-экспериментатора. Отпущенное ему время и плюс еще один год Цион провел в лучших физиологических лабораториях Европы: у одного из основоположников физико-химического направления в физиологии К. Людвига [93] в Лейпцигском университете, в Берлине у Э. Дюбуа-Реймона, который был не только физиологом, мыслителем, философом, но и физиком, создателем новой прецизионной методики исследований и, наконец, у К. Бернара [24] в Коллеж де Франс в Париже. Последний изучал механизмы осуществления физиологических функций и регуляцию этих функций посредством нервной системы. Именно этих всемирно известных исследователей нужно считать истинными учителями молодого Циона на в избранной им специальности – физиологии. В дальнейшем, когда Цион будет изгнан из Медико-хирургической академии, а фактически и из России, Бернар предложит своему ученику вернуться в Коллеж де Франс.

За три года пребывания за границей Илья Фаддеевич публикует 30 работ на трех языках (немецком, французском, русском). По тем временам результат фантастический. Все работы выполнены в названных выше лабораториях.

Исследования эти посвящены, во-первых, влиянию дорзальных корешков спинного мозга на возбудимость вентральных, что в последующем оказалось совершенно необходимым для понимания механизма рефлекторного мышечного тонуса и установления источников его нарушения. К этим вопросам Цион неоднократно возвращался позже, уже работая в Петербурге.

Во-вторых, изучение нервной регуляции сердца приводит его к открытию так называемого нерва-депрессора (на современном языке – чувствительной веточки блуждающего нерва, передающей в мозг информацию от барорецепторов – чувствительных нервных окончаний, расположенных в стенке аорты – основы механизма, поддерживающего постоянный уровень кровяного давления). Цион считал депрессорный нерв регулятором давления крови в сердце, его предохранительным клапаном и главным чувствительным проводником всех приятных и неприятных ощущений, идущих от сердца к сознанию. Тончайшие морфофункциональные исследования позволили с уверенностью считать, что депрессорный нерв способен рефлекторным путем оказывать тормозящее влияние на сосудистую стенку. Нерв этот авторы рассматривали как один из элементов механизма саморегуляции, посредством которого органы кровообращения взаимно влияют друг на друга, регулируя и преодолевая сопротивление сосудов.

Работы по физиологии сердца и его иннервации не были типичными для лаборатории Людвига. Ни до, ни после Циона Людвиг к ним не обращался. А это означает, что в выборе темы, методики и техники проведения опытов экспериментатор проявил столь характерную для него полную независимость и самостоятельность. Учитывая, что первая публикация этих результатов вышла под фамилиями двух авторов – Циона и Людвига – возникает вопрос, кто же был инициатором работы? Абсолютное большинство тех, кто рассматривал этот вопрос, однозначно склоняется к мнению, что таковым является именно Цион. Забегая вперед, будет уместным заметить, что помимо исключительного значения для понимания механизмов регуляции деятельности внутренних органов, результаты этой работы, строго говоря, и явились началом большого направления – современной кибернетики. Это было в 1866 году!

Открытие получило быстрое признание: уже в следующем году Парижская академия наук удостоила 25-летнего Циона и Людвига престижной по тем временам Монтионовской премии (prix Monthion de l’Academie Française). Это был настоящий триумф, не намного уступающий получению современной Нобелевской премии.

Заметим, что изучение нервных влияний, роли самой иннервации сердца еще долго продолжалось Ционом после отъезда из Лейпцига в разных лабораториях Западной Европы и Петербурга [42].

В-третьих, не меньшим успехом Циона было обнаружение активирующего влияния симпатических нервов на деятельность сердца. Вопрос этот был в то время одним из самых острых в экспериментальной физиологии, существовавшие мнения были не только противоречивыми, но порой и взаимоисключающими. И здесь, конечно, нужна была ясность в понимании. Переместившись в Берлин к Дюбуа-Реймону и позже, продолжив работу в Париже у Бернара, Цион (вместе с братом Моисеем) открыл активирующее действие симпатических влияний на деятельность сердца: импульсы, приходящие по симпатическим волокнам, учащают сердечные сокращения, то есть обладают ярко выраженным положительным хронотропным эффектом. Таким образом, была внесена ясность в понимание механизмов и этого, далеко не простого, вопроса. Помимо этого, в Сорбонне Цион провел ряд исследований по влиянию на деятельность сердца внешних факторов, таких, как кислород и углекислота, исследовав их содержание в крови подопытных животных. Помимо того, он изучал также образование в печени мочевины и механизмы ее выделения в кровь.

Манометр Циона для изолированного сердца лягушки [92]

Серия блестящих работ и открытий сразу выдвинула Циона, несмотря на его молодость, в число ведущих физиологов Европы, зрелых и энергичных, результативных исследователей. Вполне понятно, что после таких успехов в физиологии возвращение на кафедру душевных и нервных болезней Медикохирургической академии не имело смысла. Приехав в 1868 году в Россию, Цион, по представлению академика Овсянникова, был избран советом Санкт-Петербургского университета на должность лаборанта физиологического кабинета, а затем в ноябре того же года допущен к чтению лекций по физиологии в качестве приват-доцента кафедры.

Возможно, административные правила той эпохи были не слишком суровы, и все же достойна восхищения терпимость медико-хирургического академического начальства, которое не только не спросило с Циона со всей строгостью за деньги, которые он в эти годы тратил «не по назначению» но и сохранило высокое мнение о нем. Настолько высокое, что двумя годами позднее согласилось на выдвижение его кандидатуры на кафедру физиологии Медико-хирургической академии.

А пока молодой приват-доцент, получив от Овсянникова большую свободу действий, читает самостоятельный курс лекций и руководит работами студентов в физиологической лаборатории университета. Его лекции производили на слушателей столь сильное впечатление, что некоторые из студентов именно поэтому решают специализироваться в области физиологии. Среди них – сын священника из Рязани Иван Павлов. Вот что писал позже по этому поводу Иван Петрович: «Огромное впечатление на всех нас производил профессор Илья Фаддеевич Цион. Мы были прямо поражены его мастерски простым изложением самых сложных физиологических вопросов и его поистине артистическою способностью ставить опыты. Такой учитель не забывается всю жизнь. Под его руководством я сделал мою первую физиологическую работу». [58, 67]. Здесь, как нам кажется, наиболее уместным будет сказать, что именно от Циона и его непосредственного руководства Павлов усвоил блестящую, филигранную, почти бескровную, с минимальным травмированием животных технику вивисекции, Техникой этой он пользовался все последующие годы, создав, строго говоря, отдельную главу физиологии – физиологическую хирургию [68, 69, 71].

Так к уже намеченным сюжетным линиям – Цион, Медико-хирургическая академия и университет – добавляется последняя недостающая – Павлов.

Уже в самом начале обучения Павлова в университете состоялись встречи с его будущим наставником. Цион вместе с Овсянниковым, как уже указывалось, преподавал на первом курсе анатомию. Это были только начальные шаги, и юный Павлов с нетерпением ждал предстоящей встречи с физиологией. Именно физиологию, как средство преобразования жизни, особенно усердно пропагандировали тогда многочисленные сторонники естественных наук. Нетерпенье подогревалось и тем, что еще в Рязани семинарист Павлов неоднократно перечитывал только что освободившуюся из-под цензурного ареста знаменитую книгу Сеченова «Рефлексы головного мозга» [72], в которой впервые и со всей силой убедительности провозглашалась возможность сведения психологических процессов к физиологическим. Развивая этот революционный по тем временам взгляд, Д. И. Писарев уже утверждал, что не только психология, но и социология «покрываются» физиологией.

Характерным моментом этого периода становления университетской кафедры явилось и то, что приглашение в ее штат Циона послужило естественным и необходимым дополнением к гистофизиологическому направлению исследований Овсянникова еще и физико-химического ционовского направления, подчеркивая тем самым все возрастающие связи физиологии с химией и физикой. Действие это оказалось исключительно полезным. Получив основательную экспериментальную подготовку в зарубежных лабораториях, Цион очень быстро поставил на кафедре использование новейших методик: посредством им самим сконструированного прибора он измерял скорость проведения возбуждения в спинном мозге, используя фистулы на подопытных животных, изучал функции пищеварительных соков. Он также экспериментально доказал автоматизм работы дыхательного центра, установив при этом, что основным регулятором его работы служит уровень кислорода крови.

Число и подбор демонстраций, сопровождавших лекции Овсянникова, были весьма ограниченными, однако это с лихвой компенсировалось вечерней работой физиологического кабинета кафедры, в котором студенты имели возможность овладеть техникой практически всех классических экспериментов, на которых в течение почти двух с половиной веков создавался фундамент физиологической науки. Опыты, разумеется, проводил Цион. Уже с первых дней Павлов стал самым активным участником этих вечерних работ [42].

Павлов встретился с Ционом в период наиболее энергичной деятельности наставника на физиологическом поприще. Оглядываясь в прошлое, сейчас можно с полной уверенностью утверждать, что именно Цион явился активным посредником между проповедовавшим нервизм Бернаром и Павловым, который позже разовьет учение о нервизме и дополнит его венцом нейрофизиологии – учением о высшей нервной деятельности [54].

Студент И. П. Павлов на операции в университетской лаборатории профессора И. Ф. Циона. Художник А. Ф. Шпир (1949)

Занятия в кабинете продолжались порой за полночь, азарт Циона возбуждал молодежь, тем более, что сам он был ненамного старше своих учеников. Небольшого роста, черноволосый, чрезвычайно подвижный с близоруко прищуренными глазами на живом выразительном лице, порой источавшем иронию или даже ехидство, он производил потрясающеевпечатление. Необязательные занятия вскоре стали пользоваться у студентов невероятным успехом. Помимо потрясающего экспериментального мастерства, студентов покоряла еще четкость научной мысли, строгость и уверенность в суждениях, критичность и даже порой пренебрежительность высказываний о положении тогдашней науки и ее авторитетах. В дополнение ко всему Илья Фадеевич был наделен редким талантом популяризатора, способного понятно излагать «сухую науку», ни в коей мере не поступаясь строгостью ее мысли [2].

В 1870 году И. Ф. Цион был награжден золотой медалью Парижской академии наук, на этот раз. как победитель конкурса на лучшее сочинение о применении электричества в медицине и, как сказано в дипломе, «за ученые труды и важные результаты, полученные им в видах применения электричества в медицине». В состав конкурсной комиссии входили Клод Бернар и Антуан Анри Беккерель (будущий Нобелевский лауреат по физике 1904 года). Это была уже вторая научная награда, полученная Ционом во Франции. В 1873 году он издал рукопись на французском языке под названием «Основы электротерапии», позже книга была переведена на русский язык и выпущена в Петербурге.

Разумеется, усердие преподавателя, имеющего докторскую степень, не могло пройти незамеченным, и вскоре совет университета «для расширения преподавания на практических занятиях» избрал его экстраординарным профессором [2, 42, 100].

По приходе на кафедру Илья Фаддеевич, не откладывая, продолжил начатые за границей экспериментальные исследования иннервации сердца и кровеносной системы [33, 42]. К этой работе он привлек и пришедших на кафедру студентов Павлова и его однокурсника Великого, также ставшего позднее известным физиологом, профессором Томского университета. Оба они работали тогда по иннервации сердца у теплокровных, однако результаты экспериментов в силу неполной их завершенности опубликованы не были, и известны они лишь по краткому реферату доклада в трудах Общества естествоиспытателей.

Помимо Павлова и Великого, Циона окружала еще значительная группа студентов, среди которых особенно выделялся Сергей Иванович Чирьев.

Чирьев родился в 1850 году в городе Витебске. Первоначальное образование получил в витебской классической гимназии, одновременно с этим, в бывших при ней землемерно-таксаторских классах, за что и был награжден, помимо аттестата гимназии, званием частного землемера-таксатора. В 1868 году перешел в Санкт-Петербургский университет, по физико-математическому факультету, в котором окончил курс в 1871 году и оставлен для приготовления к профессорскому званию. В 1872 году поступил в число студентов Медико-хирургической академии, где был в то же время ассистентом при кафедре физиологии. В 1875 году окончил курс академии и зачислен на военно-медицинскую службу; по защите диссертации «Зависимость сердечного ритма от колебаний внутрисосудистого давления» («Военно-медицинский журнал», 1876) удостоен степени доктора медицины. Затем с 1876 по 1879 год находился в заграничной командировке, работая в лучших физиологических лабораториях и посещая клиники нервных болезней Германии, Франции, Англии и Австрии. По возвращении. Чирьев в 1880 году был назначен клиническим профессором при Николаевском военном госпитале в Санкт-Петербурге; в следующем году получил звание приват-доцента по кафедре физиологии животных. В 1884 году Чирьев назначен профессором кафедры физиологии здорового человека Университета святого Владимира в Киеве.