Текст книги "Каждый день декабря"

– О, ей это понравится. Тут все это есть.

– Очаровательно, верно? И так изящно. Думаю, в паре с этой она будет смотреться изумительно.

Я вынимаю другую игрушку, в той же цветовой гамме – сине-зеленой морозной дымки, но с крохотными перышками, точно сам Джек Фрост побывал внутри и выдул эти узоры.

– Вы правы. Она придет в восторг.

Женщина берет четыре штуки каждой – игрушки не дешевые, – и я внутренне ликую. В тот злополучный месяц, когда я работала в «Греггз» и продавала кофе и сосиски в тесте, я не испытывала ничего подобного. Но об этом лучше не распространяться.

А денек-то вышел о-го-го! Я навела порядок в доме терпимости – кто бы мог подумать, что эта фраза украсит мое резюме, – договорилась о первом ангажементе в школе, а теперь продаю рождественские украшения в замечательном магазинчике, и делаю это мастерски. По крайней мере, мне кажется, что мастерски.

Саре, моей приятельнице, которая подогнала билеты на диккенсовский вечер, пришлось срочно улететь в Австралию – с ее мамой случилась какая-то неприятность. Сара подрабатывала в рождественском магазинчике и, зная, что до января точно не вернется, а я осталась без работы, она замолвила за меня словечко перед своими работодателями, а мне сказала обратиться к ним. Что я и сделала. В этот самый понедельник, когда я твердо настроена бороться и не сдаваться.

В ближайшую пару часов станет ясно, способна ли я настолько сильно излучать дух Рождества, чтобы мне доверили две смены в неделю в этом расчудесном магазинчике.

Мне здесь ужасно нравится, а еще он – часть плана под кодовым названием «Как заставить Рори полюбить Рождество». Но тут требуется осторожность – этот аргумент можно пустить в ход, только когда обращение произойдет, и Рори сможет в полной мере насладиться рождественской атмосферой. Когда ерунда насчет мигающих лампочек останется в прошлом, потому что это место – квинтэссенция блеска, мерцания, снега и волшебства. Все помещение – это сплошные ряды украшений, игрушек, елочек, переливающихся радужными цветами, просто повернуться негде!

В магазинчике необыкновенно оживленно, как всегда бывает с началом рождественской ярмарки в Бате. Транспортный поток смещается к окраинам – машины двигаются сложной траекторией, словно червяки на удочках. Люди толпятся в очередях, ярмарка набирает обороты, и у нас нет отбоя от посетителей.

Покупательница вроде бы довольна приобретением, и я помогаю ей донести игрушки до кассы. Они настолько красивые, настолько изящные, что нести их в корзинке кажется святотатством – разбить их в этой толкотне не составит труда. Я ловлю на себе взгляд менеджера – правильно ли я делаю? Или он хочет, чтобы я вернулась в торговый зал? Он недоволен, что я провожаю покупательницу к кассе, мне следовало бросить ее, и пусть ищет дорогу сама? О, черт.

Лучше не ломать себе голову. Я возвращаюсь в толчею, попутно замечая, что кто-то положил красную сосульку в коробку к шарам бледно-золотистого цвета. Дикари. Так не годится, а та синяя вообще со стеллажа в другом конце зала.

Менеджер по-прежнему наблюдает за мной, поэтому я быстро возвращаю игрушки на законные места. Хватит суетиться, нужно срочно вступить в контакт с кем-нибудь.

– Простите…

О, благодарю тебя, фея Рождества!

– Слушаю вас.

Я поворачиваюсь к своей спасительнице с улыбкой, которая означает «я знаю об игрушках все».

– Вы можете что-нибудь предложить в духе Рождества прошлых лет? В этом году я организую традиционное Рождество с историческим колоритом, но здесь все такое красивое, что глаза разбегаются.

– Я знаю, как вам помочь. – Спасибо, фея Рождества! – Те, что выставлены здесь, действительно смотрятся изумительно, но более традиционные игрушки представлены вон там. Во времена Тюдоров в дом приносили живые вечнозеленые растения – еловые и сосновые ветки, остролист, плющ, омелу. Первые случаи украшения деревьев в Англии засвидетельствованы в пятнадцатом веке, а традиция приносить живое дерево в дом гораздо моложе – ее мы заимствовали у немцев в девятнадцатом столетии. – Женщина слушает с неподдельным интересом. – До того как рождественская елка стала повсеместной, бытовала традиция вешать в доме «ветку поцелуев», которая имела форму шара с каркасом из проволоки, увитым вечнозелеными растениями и омелой. Думаю, вам стоит сделать акцент на зелени, отказаться от мишуры и не увлекаться игрушками, тогда будет отлично. Возьмите сосновые шишки и эти крохотные елочки, а если будет время и желание, можно сделать гирлянду из попкорна. Я всегда их делаю, это так успокаивает. Рождественский фильм по телевизору, бокал вина и миска попкорна для гирлянды. Хотя, конечно, у нас есть гирлянды из сосновых шишек…

– Да, это будет замечательно. А что вон в той…

Женщина указывает на небольшую подарочную коробочку.

– Шишки – это всегда безошибочное решение, – говорю я, стараясь не бледнеть при взгляде на ценник.

Обычно я собираю их на кладбище, а потом украшаю ленточками от подарков, которые получаю от Луизы на Рождество и день рождения. Как ни хочется мне поделиться с покупательницей своим ноу-хау, но в глубине души я понимаю, что в этом случае работы мне скорее всего не видать. А упустить ее будет жаль. На сегодня обломов хватит, этот шанс я не провороню.

 
Понравилось мне это место; здесь
Я с радостью готова поселиться[20]20
  Шекспир У. Как вам это понравится. Акт II, сцена 4. Пер. П. Вейнберга.


[Закрыть].
 

Девятое декабря

Белл

Кажется, вчера вечером я видел тебя на рождественской ярмарке в Бате. Наверное, у тебя есть двойник. Как дико это ни звучит.

Вчера я так вымоталась, что не слышала, как на телефон пришло сообщение от Рори. Добравшись до дома, я сразу рухнула спать, довольная собой, потому что перед уходом менеджер отвел меня в сторонку со словами, что я – продавец от бога, и работа моя. Ура-а!

Но сейчас я выпрыгиваю из кровати и одеваюсь – на мне по-прежнему семь слоев одежды, но уже не в качестве меры предосторожности. За окном тихо. Это разительный контраст со вчерашним днем, когда ветер был такой ледяной, что у меня чуть уши не отмерзли.

Двойника нет. Дождешься от этого мира, как же… Я начинаю печатать ему в ответ, а потом удаляю последнюю фразу, потому что вдруг он решит, что это я всерьез? Тот факт, что вчера я была Королевой продажи рождественских украшений, не искупает моих многочисленных недостатков. Вторая Белл Уайльд этому миру точно без надобности.

Двойника нет. Если ты имеешь в виду, что видел меня в рождественском магазинчике, то у меня новая работа! На самом деле их две. И школьный ангажемент. Это магия, не иначе, потому что вчера был большой день.

Две работы. Круто. Молодец.

Мгновенный ответ. Почему он не спит в такую рань? Тоже тайком подрабатывает уборщиком?

Телефон снова пищит.

Это же не означает, что ты забьешь на шекспировский проект, нет?

Не-а. Он по-прежнему в приоритете. Не переживай. Одна работа – два часа в день, убираюсь тут прямо за углом, а другая – в магазине, 2–3 смены в неделю, так что уйма свободного времени.

Поздравляю! Вечером пропустим по стаканчику по такому случаю?

А что, пожалуй. В магазин только завтра. И сейчас у меня две работы, так что выпивка бюджет не подорвет. Но, если подумать, то…

Я свободна. Но есть идея получше. В рамках рождественского проекта тебе положено домашнее задание. В понедельник я водила тебя на диккенсовское представление, а сегодня твоя очередь придумать нам рождественское занятие – малозатратное, а лучше бесплатное.

Телефон принимается пищать с такой отчаянностью, точно у него нервный припадок.

О,

Боже

Мой

Мы

Больше

Не

Друзья.

В семь?

Я улыбаюсь во весь рот. Он ставит знаки препинания.

Договорились. Я принесу тебе шапочку.

* * *

Когда без двух минут семь я выглядываю в окно, Рори паркуется у дома. Кто бы сомневался. Пунктуальность у него в крови. Тут мне приходит в голову, что на этой неделе мы с ним то и дело встречаемся, и всякий раз бывает очень мило. Это странно, учитывая, каким занудой он казался мне в универе.

Схватив шапку, шарф и перчатки, я несусь вниз – не стоит ему выходить из машины в такой холод. И к тому моменту, когда он открывает дверь, я уже выскочила из подъезда, как чертик из коробочки, и стою на тротуаре.

– Шустро ты.

– Нам предстоит рождественское приключение.

– Признайся, ты себе навоображала катание на оленьих упряжках, пингвинов и сосульки?

– Да!

Я энергично трясу головой, понимая, что мой ответ скорее напоминает писк, чем членораздельное слово.

– Придется тебе умерить свои ожидания.

– Никогда.

– Я тебя предупредил. Может, сядешь? И, надеюсь, насчет шапочки ты пошутила.

Я открываю дверь с пассажирской стороны. Как круто изменилась моя жизнь всего за несколько дней: я была безработной, по шею в финансовых проблемах и переживаниях о том, что буду делать по вечерам теперь, когда шекспировский проект завершен. А сейчас у меня уйма работы, рождественская миссия и какая-то социальная активность, пусть всего с одним человеком. Жизнь – хорошая штука.

– Симпатичная тачка.

Я удобно устраиваюсь. В такой машине полагается ездить, когда тебе за тридцать. У Реми и Луизы их две, у каждого своя. А у меня выхлопная труба держится на аварийном кабеле, стекла поросли мхом, но в моем случае иначе и быть не может.

– Взял напрокат. Я здесь всего на месяц, но хочу перемещаться между Бристолем и Батом легко и без проблем.

– А зачем ты вернулся?

Не успела я задать этот вопрос, как тут же понимаю, что не стоило этого делать. Ну ты тупица, Белл. Я либо брякаю, не подумав, и все от меня стреляются, либо слишком долго размышляю и вообще рот не открываю. В каком возрасте обретаешь заветную золотую середину, или я так и буду косячить до конца своих дней?

Рори улыбается мне и включает зажигание. Мы движемся в потоке транспорта, минуем Истон, оставляем позади центр и направляемся в сторону Пустошей. Из моего Бристоля в шикарный Бристоль.

Мне неловко из-за своего бестактного вопроса, который Рори оставил без ответа. Мы включаем радио – я принимаюсь подпевать про то, как «малый город Вифлеем спал спокойным сном», и когда рождественский гимн подходит к концу, впереди уже маячит Клифтонский подвесной мост.

Сколько здесь живу, всегда радуюсь, подъезжая к нему. От вида вечернего города захватывает дух – он весь в переливах огней. Я указываю на мост, приглашая Рори разделить мой восторг.

Он кивает, его взгляд лучится при виде этого чуда инженерной мысли. Подвесной мост – достопримечательность Бристоля, предмет всеобщей гордости, символ и образ города.

– Под кислотой мне не раз приходила идея сигануть с него, – нарушаю я благоговейную паузу.

– Само собой. Луиза – святая женщина. Полагаю, это благодаря ей ты завязала.

– Ага. – Я киваю и снова смотрю на него. Нос у него красивый. – Сегодня на мой счет можно не опасаться. Я поумнела. Больше ни в жизнь. В последний раз я удирала от дементоров.

– Радостно слышать. Я не о дементорах, разумеется, это жутко.

Он тормозит у старого узкого-преузкого поребрика с двумя ступеньками, и мое сердце трепещет от радости.

– Знал бы ты, каково мне было! Пришлось выбирать: либо отказаться от чтения, либо от ЛСД… – Я делаю паузу и кошусь на него из-под ресниц. Он кривит губы в улыбке и тотчас снова делает серьезную мину.

– Да, чтение штука такая. От него крыша только так съезжает. Опасная хрень.

– И я о том же.

Мы обмениваемся улыбками, отстегиваем ремни и одновременно выходим из машины.

– Думаю, рождественский сюрприз мне понравится.

Я с неподдельным энтузиазмом смотрю на него поверх крыши машины – его лицо серебрится в отсвете уличного фонаря. Он ловит мой взгляд, и я снова поражаюсь тому, какие у него зеленые глаза. Их цвет не скрадывает даже тьма декабрьского вечера.

– Отлично, – говорит он.

В плане выразительности его манера изъясняться явно уступает глазам.

Он направляется в противоположную от моста сторону.

– Погоди, мы что, не пойдем по мосту? – пищу я.

– После того, что ты только что рассказала, – нет. Ужасно холодно, пойдем в тепло.

– Это – холодно? Ерунда. Вот вчера без пятнадцати шесть утра действительно был дубак. Я думала, у меня соски отмерзнут.

Да что у меня за язык такой? Почему, ну почему я ляпнула при Рори Уолтерсе про соски? Господи, пошли мне ума, избавь от глупости!

Я поднимаю глаза к небу – вдруг он внемлет и готов меня отоварить прямо сейчас.

– Ты ходила с открытой грудью в такую погоду? – Похоже, Рори сконфужен гораздо меньше меня. Это хорошо. – А как ты вообще додумалась… Нет, не говори. – Он поднимает руки. – Я не хочу это знать.

Не осуждает, но очерчивает границы. Еще, наверное, дает мастер-классы.

– Итак, куда же мы направляемся?

Сменить тему – верная стратегия. Это я, вероятно, от него нахваталась.

– У меня на работе сегодня корпоратив. И я подумал, мы тоже могли бы себе устроить. Рождественский сезон как-никак, а раз я один, то ты сделаешь мне одолжение, если составишь компанию. Я плачу, так что все бесплатно. Ни в чем себе не отказывай, это рождественский ужин.

У меня от изумления глаза ползут на лоб. А координация движений – это моя вечная проблема.

– У тебя на работе сегодня корпоратив?

– Ага. Но будет неплохо, если ты умеришь жалость в голосе.

– Извини. Как-то случайно вышло.

– И вошло в привычку, как сказала актриса епископу.

– О, господи, ты шутишь, как мой папа.

– Постараюсь больше так не делать.

– Давай держаться подальше от бородатых шуток и поближе к 2020-м годам.

– Пока они не очень-то радуют.

С этим не поспоришь.

– Но сегодня все будет замечательно. Пойдем накормим тебя до отвала.

– Я люблю поесть.

* * *

Еда вкусная, вид на мост умопомрачительный, но атмосфера несколько скованная. Меня так и подмывает вспрыгнуть на стол и, воспользовавшись льняными салфетками, исполнить танец семи покрывал. Но я сдерживаю порыв, и мы продолжаем перемывать косточки моему папаше – для меня эта тема неисчерпаемая.

– Я никогда не обсуждал своего клиента подобным образом. С моей стороны это так непрофессионально, особенно учитывая, что он – твой отец, но он меня достал. Он не слушает вообще… – Я энергично киваю. Это чистая правда. – Он платит мне за советы, но следовать им не желает. Я бы охотно плюнул и греб деньги лопатой, но это ударит по моей профессиональной репутации. Он твитит бухим…

– Меня это не удивляет. Пьянство – это у нас семейное. Это весело, а занудство, включая Шекспира, они презирают. Их кидает из крайности в крайность – то называют меня безответственной, а в следующую минуту, когда я отказываюсь присоединиться к их компании, обзывают занудой. Я давно на все забила. Но когда они подшофе, лучше держаться подальше.

– Ага, я уже кое-что начал понимать. Твой отец развязал онлайн-войну с репортером, пообещав при случае надрать тому «чистоплюйскую задницу». И да, ты видела его статью в сегодняшнем номере «Дейли экспресс»? Я написал для него заявление, в котором он признает, что вел себя неправильно, и говорит, как будет исправляться, а утром я открываю газету и – бабах! Все перевернуто с ног на голову. Он винит во всем современное общество. Ни толики личной ответственности… Извини. Я злословлю о твоем отце.

Рори умеряет тон.

– Филиппики в папашин адрес – наименьшая из моих проблем, уж поверь мне. И потом, все сказанное – правда. Мне жаль, что ты с ним связался, а с другой стороны, не жаль, потому что теперь мы друзья.

Я тараторю без остановки, не давая ему шанса оспорить последний пункт. Я воспринимаю его как друга – у меня никогда не было широкого круга общения, и если он захочет меня поправить, скажет или намекнет, что мы просто знакомые, вряд ли мне это понравится.

– Сегодняшнюю статью я не видела. После информационной бомбы, взорвавшейся в прошлом месяце, я фильтрую новостной поток, чтобы не наткнуться на упоминания о папе. Мне вскрывшегося позора хватило за глаза.

– Даже не представляю, каково это, когда твои семейные дела становятся темой новостной рассылки.

– Знаешь, а многие считают, что мне повезло с семьей, и я не жалуюсь. Но у папы немало минусов.

– Это верно.

Он накрывает мою руку своей – это жест участия, он старается меня подбодрить. Это искренне, это по-доброму. Не потому, что так положено, или что мне в ответ на участие полагается скинуть панталоны. Возможно, у меня действительно появился настоящий друг.

– Он свинья и вряд ли способен измениться. И наверняка искренне считает, что не сделал ничего плохого. Он нарцисс до мозга костей, убежден, что все должны разделять его точку зрения и воспринимать его как идеал. Думаю, поэтому он срывается на мне, потому что я осмеливаюсь утверждать, что идеалов не бывает. Я сочувствую маме. Мы с Роуз вне игры. Раньше мне хотелось, чтобы она тоже ушла. И однажды, когда мы были маленькими, она уходила, но быстро вернулась. И сейчас уже вряд ли уйдет, хотя пару раз изменяла ему в открытую. Если честно, они друг друга стоят и созависимы в своем уродливом браке. Они нуждаются друг в друге и на извращенный манер друг друга любят.

– Она вас бросала?

– Да.

Он не меняется в лице, но, похоже, задается вопросом, какой нужно быть матерью, чтобы бросить детей. Честно говоря, в детстве я тоже об этом думала, но теперь понимаю, что все обстоит сложнее. Женщины – не гомогенная масса обожающих мамочек, они все разные. Одних дети связывают по рукам и ногам – от этого они не становятся меньше женщинами, равно как и те, кто предпочитает вообще не иметь детей. Я считаю, общество поступает несправедливо, клеймя их за то, что они считают детей бременем и не хотят зацикливаться на материнстве.

– Понимаю, – говорю я. – У них странные отношения – то токсичные, то нежные. Вероятно, она решила, что не сможет быть хорошей матерью до тех пор, пока не станет сильнее, пока у нее не наступит прояснение в мозгах вдали от него. И лишь научившись любить себя, она сможет любить детей так, как ей хотелось бы. Меня беспокоит, – задумчиво говорю я, – что она уже не та пылкая женщина, которую я помнила в детстве. Сейчас она точно замороженная и, сдается мне, вряд ли отыщет в себе огонь, чтобы снова дать ему отпор.

Забавно анализировать причины и теоретизировать, раскладывая все по полочкам, – становится ясно, почему они такие. Начинаешь понимать, как сильно они страдают сами, и не желаешь им этого, но твоя собственная боль не становится от этого меньше. Порой на меня так накатывает. Я-взрослая могу рассуждать сколько влезет, но есть я-маленькая, которой хочется вопить во весь голос от несправедливости. Я знаю, дело в том, как родители относились ко мне изначально. Все осложнилось, когда родилась Роуз – она идеально вписалась в их ожидания и стала мне конкуренткой, а не товарищем по команде. Это сформировало мое представление о себе, ослабило – нет, отбило – желание строить отношения и веру в то, что я могу быть привлекательной для тех, кто интересен мне. Я не могу избавиться от ощущения, что недотягиваю, постоянно разочаровываю и, будучи взрослой, не знаю, как это изменить. Я не знаю, насколько глубоко нужно покопаться в себе и признать, что со мной все в порядке, что я не столь плоха. Что у меня есть положительные качества. Я нередко задаюсь вопросом, случится ли это вообще.

– Ты все грамотно изложила.

Рори чуть улыбается и быстро меняет тему, точно догадывается, что жалость мне не нужна, что она мне не подконтрольна, как мамин уход, что тогда я почувствую себя маленькой и по определению – несмотря на добрые намерения – жалкой.

– И когда же у тебя появилась эта всепоглощающая любовь к Рождеству?

Слава тебе господи.

– Ну, тут все просто…

Я начинаю рассказывать, что прониклась его волшебством в подростковом возрасте, когда попала в закрытую школу и подружилась с Луизой. Однажды она пригласила меня на Рождество в Германию – там было, как в рекламе: весело, радостно, красочно и сердечно. Такого Рождества у меня никогда в жизни не было.

Официант приносит горячее. Я подтруниваю над Рори, де, заказать сибас в Рождество – это погубить саму идею праздничного застолья, и тут понимаю, что ни один парень, с которым я встречалась, не приглашал меня на ужин в такое место. С Сэмом мы регулярно ходили в «Кингз кебаб» – там было довольно вкусно, но путь к еде преграждала толпа воинствующих неандертальцев, а льняные салфетки, крамберы и умопомрачительный вид из окна вообще в программе не значились. И дело не в деньгах, а в самом факте, что в понимании Рори я – как друг – достойна такого места. И когда я смотрю в эти зеленые глаза, вижу, как он смеется над моими рождественскими историями, я понимаю, что Рори Уолтерс гораздо интереснее того человека, который мне запомнился.