Текст книги "Прошел караван столетий (сборник)"

Совсем еще недавно, несколько дней назад, Якубу казалось, что он будет гордиться и радоваться, как умело он выполнил трудное поручение отца. Он был так счастлив в тот день, когда получил все товары, которые должен был закупить на багдадском базаре, и когда сделал последние записи на своем пергаменте, чтобы потом во всех делах отчитаться перед отцом. Заботы и огорчения помешали ему побывать в Керкере и увидеть «Сокровищницу мудрости». Он не смог увидеть астрономов и посмотреть багдадские астролябии… Куда же теперь везти детей? Где найти это племя кочевников? Ведь дети никого не знают. Если же он возьмет их к себе домой, тогда он должен рассказать отцу о случившемся: о том, как он купил невольницу с детьми на багдадском базаре, о смерти матери этих детей. И тогда Якубу неизбежно надо признаться отцу в том, что он продал свой драгоценный перстень и взял взаймы у Абдуллы изрядную сумму денег, чтобы расплатиться с работорговцем. Может быть, отец бы и дал денег и позволил взять сирот в свой дом, но без разрешения нельзя делать такие вещи! Он не может огорчать больного отца.

Якуб стал угрюмым и неразговорчивым. Он дни и ночи думал о судьбе несчастных сирот, но ничего не придумал. Когда они были уже в трех днях пути от Бухары, он решил поговорить с Абдуллой.

Выслушав Якуба, Абдулла призадумался.

– Вот что, – сказал он. – Если уж ты начал доброе дело, то не следует его бросать на полпути – ведь ты отлично знаешь, что аллах видит все добрые дела на земле. Не отдавай детей неведомым людям кочевого племени. Да и где ты найдешь то племя, к которому они принадлежат? Я думаю, что при желании ты добудешь немного денег, чтобы помочь сиротам. А я отвезу их к твоему знакомому, ткачу Ибрагиму из Ведара, и попрошу его взять детей на свое попечение. Твой отец нередко посылает меня в Ведар за тканями, я буду их навещать. Дети научатся работать на ткацком станке и добудут себе пропитание.

– Твои слова как бальзам! – воскликнул радостно Якуб. – Хорошая мысль пришла тебе в голову, Абдулла! Я мог бы еще целый год думать и не придумал бы этого. В самом деле, можно ли найти человека более достойного, чем ведарийский ткач Ибрагим? Я никогда не забуду, как он спас мне жизнь, когда мне угрожала самаркандская яма. Вези их туда, Абдулла! Это самое разумное. Я дам тебе немного денег, ты передашь Ибрагиму поклон и скажешь ему – пусть назовет их своими племянниками и пусть никогда не говорит о них моему отцу. Настанет час, я сам все расскажу ему.

На том они и расстались. Абдулла, забрав детей и погрузив на верблюда небольшую поклажу, отправился в Ведар, а Якуб вместе с караваном вскоре прибыл в Бухару.

Мухаммад радостно встретил сына. Якуб давно уже не видел отца таким веселым. Отца радовало, что вернулся из дальнего путешествия Якуб и что сам он почувствовал былую силу.

Знакомясь с пергаментом, на котором Якуб старательно записал все свои торговые сделки, ал-Хасияд понял, что его сын ничего не потерял, занимаясь науками. Наоборот, оказалось, что науки помогли Якубу в торговом деле и его знания принесли ему, Мухаммаду, превеликую пользу. Длинный свиток пергамента, исписанный четким почерком Якуба, был лучшей наградой Мухаммаду. Перечитывая уж который раз этот свиток, он думал о том, как будет хвастать этим пергаментом на бухарском базаре и как поразит своих соотечественников, которые вряд ли имеют таких разумных и образованных помощников в своем деле.

Якуб отдал отцу золото и серебро, полученное за проданные товары, вручил ему мешочек с драгоценными камнями. Разложив их на листе бумаги, Якуб долго рассказывал, в чем особенность каждого купленного камня и в чем его ценность. Вот когда Мухаммад получил достойную награду!

Несмотря на то что Якуб видел отца в таком добром и радостном настроении, он все же не решился рассказать ему историю с бедными сиротами, которых он сейчас должен был опекать. Юноша подумал о том, что легче всего свалить этот груз на плечи отца. Но разве в этом будет благородство его поступка? Уж если так случилось, что аллах привел их под его опеку, то он сам должен сделать все возможное. Якуб решил, что отошлет с Абдуллой часть тех денег, которые отец даст ему на пропитание в Хорезме, а сам он будет довольствоваться малым. Но тут помог счастливый случай. В порыве благодарности Мухаммад пожелал сделать сыну богатую одежду.

– Тебе непристойно, сын мой, носить эту неприметную, будничную одежду, – сказал отец, вручая Якубу мешочек с деньгами. – Вот тебе достаточно денег, чтобы сделать богатое одеяние, достойное человека, который бывает при дворе великого хорезмшаха. Я не стану покупать тебе одежду. Ты сам сделаешь это лучше меня.

– Пусть аллах пошлет тебе много здоровья и удачи! – воскликнул радостно Якуб. – Я охотно сделаю себе такую одежду, и право же, это доставит мне большое удовольствие. Только позволь, отец, сделать это в Гургандже. Раз уж случилось так, что я бываю в знатных домах хорезмийской столицы, то стоит ли мне припасать одежду в Бухаре? Я там на месте куплю то, что нужно.

– Делай, сынок, как знаешь!

Это была большая удача для Якуба. Теперь он имел достаточно денег, чтобы прокормить сирот целых полгода. А потом еще что-нибудь перепадет, думал Якуб. И как хорошо, что не нужно огорчать отца и мать! Кто знает, как они приняли бы просьбу Якуба о том, чтобы поселить в доме неизвестных им детей. Все устраивалось как нельзя лучше. Он был просто счастлив. Правда, он лишился очень приятных и дорогих ему вещей. Он не имеет больше перстня с драгоценным изумрудом, который охранял его от чар любви, от моровой язвы и от бессонницы. Он не будет иметь новой красивой одежды, в которой ему хотелось бы покрасоваться перед Хусейном, всегда богато одетым. Но зато он расплатится с Абдуллой и даст возможность старику сделать подарок своей племяннице.

На этот раз дни, проведенные в Бухаре, промчались в радости. Отец был здоров и доволен. Мать не вспоминала своей обиды. Никто не пытался его поучать, никто ему ничего не указывал. Наоборот, он видел, как все прислушиваются к его словам. Он много и подробно рассказывал отцу о своем путешествии в Багдад, о встречах с купцами. Якубу было грустно покидать родной дом, но мысль о том, как много интересного ждет его в Гургандже, заставила его поторопиться. Он уже собрался в путь, как вдруг отец сообщил ему страшную весть. Купцы, прибывавшие из Гурганджа, говорили, будто султан Махмуд Газневидский подчинил себе Хорезм, убил хорезмшаха Мамуна и завладел богатствами страны.

– Нельзя тебе возвращаться в Хорезм, – говорил Якубу отец. – Все рухнуло! Вряд ли уцелел твой устод. Да и ты подвергаешь себя опасности. Говорят, что воины Махмуда грабят и убивают без разбора. Оставайся, сынок!

– Как же я могу оставить моего устода? О чем ты говоришь отец? Я завтра же еду. Аллах милостив, он поможет нам. Я должен поспешить к благородному Абу-Райхану!

ДВОРЕЦ МАМУНА В ОГНЕ

На этот раз Якуба провожали со слезами и воплями, будто на верблюде сидит уже не он, а его жалкие останки, завернутые в дорожный пыльный плащ. Отец и мать не могли примириться с мыслью, что сын их едет в разоренный Гургандж.

– Пойми, сынок, – говорил Мухаммад, – давно уже нет в живых твоего благородного устода. Он не мог уцелеть в этой смуте. Султан Махмуд рыщет по всей земле в поисках еретиков, чтобы убить их и очистить землю от неверных. Но ты ведь сам говорил, что Абу-Райхана считают еретиком. Как же он мог уцелеть? Увы! Боюсь, что прах его уже развеян по ветру и только в памяти нашей остался благородный устод…

– Этого не может быть, отец. Абу-Райхан жив! Но если его убили злодеи, посланные Махмудом, он останется для людей в своих книгах. Его душа – в его прекрасных мыслях. Я видел, как он писал. Я читал его книги – они драгоценны и вечны… Но зачем мы хороним того, кто живет и творит? Я не верю в такое злодейство. Тебе сказали, что дворец Мамуна в огне. Но почему же должен был погибнуть Абу-Райхан? Я обязан поспешить туда и все увидеть своими глазами. Здесь мне не будет покоя!.. Я еду!

Тронулся караван, и последним в длинной веренице груженных товарами верблюдов был верблюд Якуба.

«Старик говорил, что дверь бедствий широка, а день радости краток, – вспомнил Якуб. – Как верно все это! Промчались счастливые дни под кровлей благородного устода. И вот нет кровли – пепел и слезы вокруг. А что стало с Мамуном? Значит, прав был Хусейн, когда говорил все страшное о султане Махмуде Газневидском? Люди призывали милость аллаха и верили, что он поможет. А всемогущий отступился, его не тронули кровь и слезы невинных жертв…»

В тяжких размышлениях прошел путь до Гурганджа. Иной раз Якубу хотелось броситься на землю и излить свое отчаяние в горьких слезах.

В полдень караван пришел в Гургандж, и то, что представилось Якубу, намного превосходило картину, нарисованную его воображением. Повсюду зияли руины. Пышный дворец Мамуна, превращенный в груду камней и пепла, красноречиво говорил о трагедии хорезмийского царства.

«К чему же могущество и богатство, если все это можно низвергнуть в бездну в один день, в один час?..»

Здесь же, на улицах Гурганджа, Якуб узнал, что Мамун убит.

Где же Абу-Райхан ал-Бируни? Скорее к нему! Может быть, он жив и, невзирая на бесчинства врагов, продолжает свои наблюдения за звездами?.. Как раз перед отъездом его, Якуба, в Бухару устод начал большую работу и так сожалел, что не будет иметь помощника! Успел ли он что-нибудь сделать?..

Вот его дом. Он цел. Слава аллаху, дом устода не поджигали, должно быть, он жив…

Якуб вошел в калитку, увидел прикрытую дверь, и сердце его замерло от дурного предчувствия. От отворил дверь и столкнулся с незнакомым ему человеком. Это был новый хозяин дома, почтенный хаджиб из дивана переписки. Он сказал Якубу, что благородный ученый покинул Гургандж и отбыл в Газну, куда его призвал султан Махмуд.

– Он жив! – обрадовался Якуб. – Какое счастье! Я поспешу в Газну. Мой устод жив! Я так и думал!..

Якуб покинул дом устода в радостном возбуждении и даже не догадался спросить почтенного хаджиба о судьбе Хусейна. Ну ничего, он его найдет!

Якуб и в самом деле нашел Хусейна. Молодой человек по-прежнему служил в диване переписки.

Якуб со слезами бросился к Хусейну. Он обнимал и целовал его, как самого близкого и дорогого друга, чудом уцелевшего.

– Как же случилось столь ужасное? Это непостижимо, Хусейн!

Якуб с волнением стал расспрашивать друга о случившемся. Он засыпал его вопросами о том, куда девались ученые, как уезжал Абу-Райхан, где теперь ибн Сина и как случилось, что убит Мамун, а дворец его разорен.

– Хорезмшах Мамун не думал, что дни его сочтены, – ответил Хусейн. – Он не знал, что его пышный дворец со всеми богатствами превратится в груду пепла. Он думал, что воздвигнутые им крепости послужат ему укрытием от злых сил. Но ведь Мамуна убили его собственные воины. Они же подожгли дворец и уничтожили всех царедворцев. Султан Махмуд пришел уже потом, когда все было сделано. Он назначил правителем Хорезма коварного и жестокого человека из своих же тюрков. Он был главным хаджибом и угодливостью своей сумел внушить доверие султану. Это Алтунташ. Он достиг высшей власти.

– Значит, с хутбы и началось? Теперь я понимаю, – сказал Якуб. – В недобрый час задумал Мамун читать молитву в честь Газневидов во дворцовой мечети. Хорезмийская знать не хотела простить правителю такого унижения.

– Полководцы хорезмшаха Мамуна хотели видеть свой Хорезм независимым. И весной, вскоре после твоего отъезда в Бухару, войско хорезмшаха, стоявшее в Хазараспе, пошло на столицу. Воины убили вазира и многих чиновников дивана. А спустя несколько дней подожгли дворец, в котором заперся хорезмшах Мамун. В горящем дворце его нетрудно было убить. И вот нет более хорезмшаха Мамуна. Перед тобой – обугленные развалины дворца, а Хорезмом правит коварный Алтунташ.

– А что же ты знаешь о судьбе ученых? – спросил Якуб.

– Иным удалось бежать. Где-то скрывается ибн Сина. Говорят, что бежавший вместе с ним старый философ Абу-Сахль Масихи погиб в пути. Абу-Райхану не удалось бежать. Султан Махмуд велел доставить его в Газну.

– Ты думаешь, он жив? Его не убили? Скажи, Хусейн!

– Зачем же убивать такого прославленного ученого? Наоборот, Махмуд будет его охранять, как он хранит в своих сундуках награбленные драгоценности.

– Тогда я должен отправиться в Газну.

– Сделай это осторожно, Якуб. Время тревожное. Никто не знает, что нас ждет завтра.

– А каково тебе сейчас в диване переписки? Должно быть, пришли новые люди, покорные Алтунташу? Тебе трудно, Хусейн?

– Могу только сказать в ответ стихами благородного ибн Сины:

 
С ослами будь ослом – не обнажай свой лик!
Ослейшего спроси – он скажет: «Я велик!»
А если у кого ослиных нет ушей,
Тот для ословства – явный еретик![59]59
  Перевод И. Сельвинского.


[Закрыть]
 

С горькой усмешкой Хусейн читал строки философа, поэта и врачевателя ибн Сины, который оставил по себе добрую память. Он покинул Хорезм навсегда.

Друзья расстались в печали. Прощаясь, Якуб сказал другу:

– Когда в Хорезм пришли вести о победоносных походах султана Махмуда в северную Индию, мой благородный устод Абу-Райхан ал-Бируни сказал: «Махмуд полностью разрушил процветание страны и совершил столь удивительные подвиги, что индусы превратились в атомы праха, разлетевшиеся по всем направлениям». Боюсь, – добавил Якуб, что эти слова говорят не только об Индии, но также и о Хорезме.

Размышляя о случившемся, Якуб неизменно возвращался к мысли, как ничтожно могущество шахов. Он думал об их уверенности в своей силе, которая оказалась столь ничтожной, что не стоила уверенности простого ремесленника, вращающего гончарный круг. Якуб думал о своем устоде, который оказался во власти ненавистного султана. Абу-Райхан не раз говорил Якубу о том, что ему ценно благородство Мамуна, понимающего науку. А султан Махмуд Газневидский не слыл покровителем наук. Наоборот, о нем говорили, что он настолько невежествен, что даже не способен понять, чем занимается тот или другой ученый. Должно быть, он стремился завладеть учеными лишь потому, что знал им цену и считал, что правители других стран захотят ими завладеть так же, как они жаждут золота, драгоценных камней и рабов. Может быть, и сейчас, когда султану удалось увести к себе ученого-хорезмийца, он посчитал это такой же удачей, какая сопутствовала ему в походе на Индию. Известно, что он увел тогда сотни слонов, груженных сокровищами чужой страны.

Бедный Абу-Райхан! Каково ему во власти тирана? А что теперь будет с Гурганджем? Кто будет главным мирабом Хорезма? Ведь при всех правителях Земля Солнца должна цвести. И как обидно, что так быстро ушел правитель, который способствовал процветанию Хорезма! А может быть, правду писал поэт Санаи? Якуб вспомнил строки, посвященные султану Махмуду. Они не делали чести этому завоевателю. Санаи рассказывал о том, как Махмуд, выехав однажды со своим вазиром на очередную охоту, увидел в пути развалины, а на них сидели две совы и о чем-то беседовали. Вазир, прислушавшись к разговору сов, начал горько плакать. Это привлекло внимание господина. Махмуд потребовал от вазира объяснения причины его печали. Вазир не сразу ответил. Он вначале заручился обещанием султана сохранить ему жизнь, а потом уже рассказал Махмуду следующее:

«Эти совы хотят породниться. Одна из них требует в приданое за свою дочь десять тысяч превращенных в развалины домов. А другая отвечает: „Не торопись, если султан Махмуд Газневидский еще год будет здравствовать и царствовать, то я дам тебе не одну и не десять, а сто тысяч развалин“. Сказав это, вазир спросил: „Правду ли говорили совы, султан?“»

«Однако надо торопиться к устоду, – думал Якуб. – Но как попасть в Газну? Нельзя же отправиться ко дворцу грозного правителя, как на прогулку!» Сидя в маленькой комнате, которую Якуб снимал все эти годы и в которой он прочел так много прекрасных книг, Якуб с грустью думал, что никогда уже не вернутся дни, проведенные здесь, в Гургандже. Якубу казалось, что, с тех пор как он впервые увидел Абу-Райхана, прошли десятилетия. А прошло всего семь лет. И едва только приоткрылась завеса над тем загадочным, что влекло его к науке. В сущности, жизнь только начинается, потому что настоящая жизнь – когда глаза открыты и видят весь прекрасный мир. А у него совсем недавно открылись глаза. Невежество и незнание – это черная пелена, которая заслоняет свет солнца и мешает человеку видеть прекрасное. Но, прежде чем отправиться в Газну, нужно побывать в доме ал-Хасана и узнать, что ему известно о судьбе устода, при каких обстоятельствах Абу-Райхан покинул Гургандж.

Ранним утром следующего дня Якуб был снова на улицах Гурганджа. Повсюду он видел людей в трауре, в слезах. В домах царедворцев, среди воинов и ремесленников – повсюду оплакивали погибших и призывали проклятия на голову правителя Газны.

Якуб медленно и нерешительно подходил к знакомому дому, боясь увидеть пожарище и разрушения. О счастье, дом цел! Якуб вошел в калитку. Сад был прежним, и розы у бассейна… Но не видно ни Рейхан, ни слуг ал-Хасана, которых Якуб хорошо знал в лицо. А когда он подошел к дому, к нему вышел толстый лысый тюрк. Он спросил Якуба, что ему нужно, и, услышав имя ал-Хасана, брезгливо поморщился.

– Я ничего не знаю об этом человеке, – сказал он. – Многие о нем спрашивают.

«Что же случилось с семьей ал-Хасана? Может быть, все погибли в эти страшные дни? А может быть, они покинули Гургандж, как это сделали иные непокорные, не желающие попасть под власть газневидского султана?»

Проходя мимо бассейна, Якуб мысленно простился с благоуханным садом и с удивительной девушкой Рейхан, таинственной и загадочной, не пожелавшей выдать свои нежные чувства великому Абу-Райхану. Где она?

Якуб метался по улицам печальной столицы и не знал, где же можно спросить о семье ал-Хасана. Вот сейчас, когда никого уже здесь не было, он понял, что был очень привязан к этой семье. Он не покинет столицу, пока не разыщет Хусейна и не спросит его о судьбе ал-Хасана. И как он мог так беспечно отнестись ко всему происшедшему? Как он мог думать, что снова застанет в саду красавицу Рейхан! До поздней ночи Якуб тщетно искал Хусейна. Он долго стоял у дивана переписки, потом пошел на базар. Но там не было продавца книг и не было Хусейна. Он прошелся по улицам, заглянул в полуразграбленные лавчонки – все тщетно.

Мысли о случившемся тревожили Якуба всю ночь. Он решил, что, прежде чем отправиться в Газну, должен послать отцу письмо и просить его прислать к нему в Гургандж Абдуллу с несколькими верблюдами и товарами, которые можно сбыть в Газне. Если отец согласится, то он, Якуб, прибудет в Газну, как и всякий другой купец, а это будет куда вернее!

«Ты был прав, отец, – писал Якуб Мухаммаду. – Великие несчастья обрушились на Хорезм. Кто бы мог подумать, что к моему возвращению уже не станет великого покровителя наук Мамуна, а мой благородный устод Абу-Райхан окажется во власти жестокого тирана в Газне! Я стал свидетелем чудовищного злодейства. Я видел сожженные дворцы и стертые с лица земли селения ремесленников. Но люди говорят, что султан не убил ремесленников, а угнал их в свою столицу. Там они будут работать на пышный двор завоевателя и довольствоваться долей рабов. От моего друга Хусейна я узнал горькую истину о гибели правителя и его приближенных. И снова я понял, отец, что роскошь и богатство не вечны, власть преходяща и обманчива и если есть сокровища, то это знания, которые нужны живущим на земле. Я хочу найти Абу-Райхана. Помоги мне, отец! Это в твоей власти. Пусть наш верный Абдулла прибудет в Гургандж с небольшим караваном. Пошли для Газны бухарские ткани, вышивки, немного кож и стекла. Поверь, отец, я старательно продам все это в Газне и верну тебе деньги. Но при этом я в безопасности прибуду в столицу Махмуда и разыщу там своего благородного устода».

Якубу удалось найти купца, который шел с караваном в Бухару. Он просил передать Мухаммаду письмо и с нетерпением ждал ответа. Прошло много тягостных дней, прежде чем Якуб увидел у порога своей каморки запыленного, обожженного солнцем Абдуллу. С ним было несколько верблюдов с поклажей. Благословенный час! Теперь можно было собираться в путь. Но хотелось все же увидеть Хусейна. Все эти дни, пока Якуб дожидался Абдуллу, ему так и не удалось найти своего друга. Это его тревожило. Дурные мысли приходили в голову. На этот раз Якуб снова заглянул на базар и был очень рад, когда увидел знакомого книготорговца. Но тот ничего не смог сказать о Хусейне. Молодой человек давно уже его не посещал.

– А ты спроси у кого-либо в диване переписки, – посоветовал книготорговец.

Якуб прошел в диван переписки и спросил о Хусейне у первого же встречного, кто вышел из дверей дивана.

– А зачем тебе нужен Хусейн? Он брошен в яму. Он провинился.

– Когда это случилось? За что могли бросить в яму Хусейна? Этого не может быть! Ты что-то перепутал.

– Ступай! От того, что ты не веришь, ничего не изменится. – Служитель дивана повернулся и пошел к себе.

Якуб догнал его и стал умолять рассказать ему правду, что послужило причиной гибели Хусейна.

– Он был умен и образован. Он был нужным человеком в диване переписки, – сказал Якуб.

– Все это так, – ответил служитель дивана, – но он был чрезмерно болтлив и самонадеян. Он позволил себе высказать слова уважения погибшему хорезмшаху Мамуну. – Служитель дивана переписки, понизив голос, продолжал: – При чиновнике дивана, имеющем длинные уши и злобный нрав, Хусейн говорил о достоинствах убитого хорезмшаха, о его образованности и щедрости… Я не стану повторять то, что он говорил, позабыв осторожность. Одно только скажу: чиновник дивана, страдающий безмерной завистью к молодому удачливому Хусейну, решил, что выгадает, если донесет Алтунташу. И он выгадал. Он донес, Хусейн исчез, а его место было предложено доносчику. Алтунташ жесток и мстителен. Он будет корчевать все, что связано с именем Мамуна, и потому мы не могли вступиться за Хусейна. Я не знаю тебя, но в глазах твоих печаль и скорбь, и это послужило причиной моего правдивого слова. Иначе я бы не стал говорить – ведь со мной может случиться то же, что и с твоим другом… Только не вздумай идти к яме. Ты не поможешь, а себе причинишь вред, – посоветовал на прощание чиновник дивана.

Якуб молча кивнул и, глотая слезы, удалился. Все услышанное показалось ему страшным сном. Перед глазами его стоял веселый и всегда приветливый Хусейн. Ему казалось, что он слышит его голос, и не верилось, что этот стройный, красивый юноша с золотым поясом, отличавшим его среди других молодых людей, не столь богатых, быть может, уже погиб или сидит в глубокой вонючей яме на костях умерших. Нет, он не успокоится, пока не побывает у ямы смертников и не сделает что-либо для бедного Хусейна. Только надо это сделать разумно. Хорошо, что здесь Абдулла! Он поможет.

Возвращаясь домой, Якуб все думал о судьбе Хусейна, о судьбе ал-Хасана и Рейхан, о погибшем философе Масихи, душа которого отлетела в райские кущи во время бегства из Хорезма, когда он, обессиленный, тяжело больной, остался лежать на раскаленном песке, а великий ибн Сина, сумевший спасти тысячи жизней, не смог вернуть дыхание своему благородному другу и стал свидетелем его кончины. Ужас и смятение охватили Якуба при мысли о том, как много хороших людей погибло вместе с Мамуном. И все из-за этой хутбы? Конечно, дело не в хутбе! Такова воля жестокого и коварного правителя Газны, таково желание султана Махмуда. Может быть, он это сделал оттого, что к нему не пожелали поехать знаменитые ученые? Кто скажет истину?

– Абдулла, Хусейн погиб! – крикнул Якуб, войдя в свою каморку. – Но, может быть, он еще жив, мы должны ему помочь!

– О чем ты говоришь, Якуб? Я не знаю Хусейна. Кто он?

И Якуб рассказал Абдулле о молодом человеке, об их знакомстве и недолгой дружбе. Он рассказал о самом страшном, что узнал у служителя дивана переписки. Нахмурившись, опустив голову, Абдулла долго молчал.

– Одно скажу тебе, сынок: тебе нельзя пойти к яме смертников в своей одежде, имея вид богатого и независимого человека. Ты обратишь на себя внимание, и… я не стану рассказывать тебе о том, что может получиться от такой неосторожности. Однако мы не должны покинуть Хорезм, не попытавшись сделать что-либо для твоего бедного друга. Знаешь, Якуб, мне пришло в голову… Для доброго дела не постыдись… Если хочешь, я дам тебе рваную, запыленную одежду пустыни, в которой я вожу караваны. Надень все это, оберни голову грязной чалмой, возьми посох пастуха и суму странника, а я сделаю то же самое…

– Я все понял, мой добрый Абдулла! Откуда у тебя такие хорошие мысли!.. Скорей давай свою одежду погонщика. Даже больше того – мы можем взять одного верблюда. Ты будешь на верблюде, а я рядом с тобой, босой, словно мы вернулись из Мекки, после хаджжа, и тогда нам пристало искать несчастных и отдавать им последнее, что мы имеем. Скорее набивай суму лепешками и сушеной бараниной. Ты привез мне мед и изюм, любовно присланный моей матерью. Все клади в суму, Абдулла! Если бы я мог, я бы положил туда еще кусочек своего сердца. Ведь Хусейн был очень добрым и хорошим человеком. И, когда он сказал справедливое слово о погибшем хорезмшахе, он был прав. И я бы сказал такое слово. Как жесток и коварен этот тюрк, если он казнит за справедливое слово, не причинившее ему никакого зла! Я молю аллаха об одном, – признался Якуб, натягивая на себя дырявую, запыленную одежду Абдуллы, – я хочу лишь узнать, что Хусейн жив; тогда я спрошу, где его родители. Может быть, они живы и не знают о постигшем их несчастье.

Якуб мигом преобразился. Надев грязную, потрепанную чалму Абдуллы, он в самом деле стал похож на бедного странника, пересекшего знойную пустыню, чтобы посетить святые места. Его только выдавали белые ноги, не привыкшие к знойным пескам. Это тотчас же заметил Абдулла. Он взял ком глины, приготовил месиво и густо замазал ноги Якуба грязью. Как только они подсохли и появились трещины, Абдулла сказал, что в таком виде уже можно отправиться в путь. Старик сел на верблюда, а Якуб с посохом в руках и сумой на плече шел рядом, понурив голову. Глядя на них, прохожие могли думать, что это бедные странники. Простодушные даже могли бросить к ногам Якуба мелкую монетку, выпросив себе таким образом молитву и благословение. Так и сделала знатная госпожа, одетая в траурную одежду. Видимо, она хотела просить молитву за упокой погибшего мужа или сына. Якуб все понял и, нагнувшись, поднял мелкую монетку, утонувшую в густой мягкой пыли.

Наконец они очутились у крепости. А рядом с ней были ямы смертников, откуда слышались вопли и стоны несчастных. Одни были осуждены на гибель от голода и жажды, других должны были посадить на кол. Это было страшное место; все знали, что люди, попавшие сюда, никогда не возвращаются.

Остановив верблюда, Абдулла спешился и стал поправлять поклажу. А Якуб, воспользовавшись тем, что поблизости не было охранника, подошел к яме и крикнул: «Хусейн ибн Хаким!..» Оттуда протянулось множество пергаментных, изможденных рук. Он видел какие-то головы, но не смог различить лицо своего друга – там были люди почтенные, бородатые. Якуб бросил им несколько лепешек и поспешно отошел. Он не мог смотреть, как они кинулись к этим лепешкам, словно голодные псы, которым брошена кость. Поблизости была другая яма. Громко читая молитву, Якуб подошел к ней и снова крикнул: «Хусейн ибн Хаким!..» – и услышал:

– Кто же это, кто вспомнил обо мне, несчастном?..

В это время показался охранник, и Якуб стал громко читать молитвы, как это делают одержимые, посетившие святые места. Когда охранник удалился, Якуб поспешно бросил суму и крикнул:

– Хусейн, лови!..

Сума скрылась в глубокой темной яме, и вскоре Якуб услышал сквозь рыдания слабый голос Хусейна:

– Аллах милостив. Пусть он пошлет тебе счастье!

Снова показался охранник, и снова Якуб стал читать молитвы. А когда охранник скрылся за выступом стены, Якуб спросил Хусейна, где его отец…

– Родители уехали в гости к деду! – крикнул Хусейн. – Он живет в Кяте… Найди их, помоги мне…

Больше Якуб ничего не услышал, рыдания душили Хусейна, мешали ему говорить.

Медленно брел верблюд по залитым солнцем улицам Гурганджа. Рядом с ним, опираясь на посох и низко опустив голову, в глубокой задумчивости шел Якуб. Небо было ясное, синее, прекрасное небо Хорезма, но Якубу оно казалось пасмурным, свинцовым. Якуб шел молча и долго не отвечал на вопрос Абдуллы: «Нашел?..»

Наконец он ответил:

– Хусейн жив, я еду в Кят – надо его спасать!..

* * *

Абдулла не хотел оставить в трудную минуту своего любимца. Он последовал за Якубом в Кят и помог ему найти дом старого виноградаря, где гостили родители Хусейна. Через час после прибытия в Кят все уже были на тропе, ведущей в Гургандж.

«Только бы поспеть!» – тревожился Якуб.

Отец Хусейна гнал своего верблюда так, что никто не мог поспеть за ним. Это давало хоть небольшую надежду.

В Гургандже, расставаясь с Якубом, Абу-Хаким сказал, что выкупит сына во что бы то ни стало, был бы он только жив.

Якуб с Абдуллой отправились в Газну. Они покидали столицу Хорезма в скорбном молчании. Якубу казалось, что сердце его разрывается от горя. Ему не верилось, что так быстро и неожиданно произошли в стране такие большие перемены. Он думал сейчас не только о судьбе Хусейна – его тревожила судьба многих людей, с которыми он столкнулся за годы, проведенные в этой стране. Живя рядом с благородным ал-Бируни, Якуб привык думать о том, что рано или поздно справедливость восторжествует. Может быть, он думал так потому, что не раз был свидетелем того, как учитель защищал справедливость?..

«Хорошо, что здесь нет Абу-Райхана. Неизвестно, каково ему в золотой клетке султана Махмуда, но вряд ли он смог бы перенести всю жестокость и несправедливость, которая пришла вместе с новым правителем Хорезма…»

Всю дорогу до Газны Якуб не переставал думать о своем устоде. Его мучила мысль о том, что он хранит тайну, которую, быть может, следовало выдать. Раскрыв эту тайну, он бы принес радость устоду, и эта радость озарила бы суровые дни, полные забот и тревог. Вряд ли кто знает, каких трудов стоит самый маленький опыт, самое маленькое доказательство справедливой мысли, хотя бы в той же астрономии. Но ведь устод занимался не только астрономией… «Что ты сделал, Якуб? – говорил он сам себе. – Ты заботливо охранял гордость девушки, не пожелавшей открыть свою душу этому замкнутому и суровому человеку. Но, если бы ты изменил своему слову, ты бы помог ее счастью и, быть может, помог бы счастью любимого устода. А теперь уже все это непоправимо. Никто не знает, где теперь Рейхан, жива ли она. А устод вряд ли сможет собой распорядиться. Ведь он во власти султана Махмуда…»