Текст книги "Хроники Нарнии. Вся история Нарнии в 7 повестях"

Глава третья. У врат Ташбаана

– Меня зовут Аравита, – начала рассказчица. – Я прихожусь единственной дочерью могучему Кидраш-тархану, сыну Ришти-тархана, сына Кидраш-тархана, сына Ильсомбраз-тисрока, сына Ардиб-тисрока, потомка богини Таш. Отец мой, владетель Калавара, наделён правом стоять в туфлях перед Тисроком (да живёт он вечно). Мать моя ушла к богам, и отец женился снова. Один из моих братьев пал в бою с мятежниками, другой ещё мал. Случилось так, что мачеха меня невзлюбила, и солнце казалось ей чёрным, пока я жила в отчем доме. Потому она и подговорила своего супруга, а моего отца, выдать меня за Ахошту-тархана. Человек этот низок родом, но вошёл в милость к Тисроку (да живёт он вечно), ибо льстив и весьма коварен, и стал тарханом, и получил во владение города, а вскоре станет великим визирем. Годами он стар, видом гнусен, кособок и повадкою схож с обезьяной. Но мой отец, повинуясь жене и прельстившись его богатством, послал к нему гонцов, которых Ахошта принял и прислал с ними послание о том, что женится на мне нынешним летом.

Когда я это узнала, солнце померкло для меня, я легла на ложе и проплакала целые сутки, а наутро встала, умылась, велела оседлать кобылу по имени Уинни, взяла кинжал моего брата, погибшего в западных битвах, и поскакала в зелёный дол. Там я спешилась, разорвала одежды, чтобы сразу найти сердце, и взмолилась к богам, чтобы поскорее оказаться там же, где брат. Потом я закрыла глаза, сжала зубы, но тут кобыла моя промолвила, как дочь человеческая: «О госпожа, не губи себя! Если останешься жить, то ещё будешь счастлива, а мёртвые – мертвы».

– Я выразилась не так красиво, – заметила Уинни.

– Ничего, госпожа, так надо! – сказал ей Игого, наслаждавшийся рассказом. – Это высокий тархистанский стиль. Хозяйка твоя прекрасно им владеет. Продолжай, тархина!

– Услышав такие слова, – опять заговорила Аравита, – я подумала, что разум мой помутился с горя, и устыдилась, ибо предки мои боялись смерти не больше, чем комариного жала. Снова занесла я нож, но Уинни просунула морду между ним и мною и обратилась ко мне с разумнейшей речью, ласково укоряя меня, как мать укоряла бы дочь. Удивление моё было так сильно, что я забыла и о себе, и об Ахоште. «Как ты научилась говорить, о кобыла?» – обратилась я к ней, и она поведала то, что вы уже знаете: там, в Нарнии, живут говорящие звери, и её украли оттуда, когда она была жеребёнком. Рассказы её о тёмных лесах, и светлых реках, и кораблях, и замках были столь прекрасны, что я воскликнула: «Молю тебя богиней Таш, и Азаротом, и Зардинах, владычицей мрака, отвези меня в эту дивную землю!» – «О госпожа! – отвечала мне кобыла моя Уинни. – В Нарнии ты обрела бы счастье, ибо там ни одну девицу не выдают замуж насильно». Надежда вернулась ко мне, и я благодарила богов, что не успела себя убить. Мы решили вернуться домой и украсть друг друга. Выполняя задуманное, я облачилась в доме отца в лучшие свои одежды и принялась петь и плясать, притворяясь весёлой, а через несколько дней обратилась к Кидраш-тархану с такими словами: «О услада моих очей, могучий Кидраш, разреши мне удалиться в лес на три дня с одной из моих прислужниц, дабы принести тайные жертвы Зардинах, владычице мрака и девства, как и подобает девице, выходящей замуж, ибо я вскоре уйду от неё к другим богам». И он отвечал мне: «Услада моих очей, да будет так».

Покинув отца, я немедленно отправилась к старейшему из его рабов, мудрому советнику, который был мне нянькой в раннем детстве и любил меня больше, чем воздух или ясный солнечный свет. Я велела ему написать за меня письмо. Он рыдал и молил меня остаться дома, но потом смирился и сказал: «Слушаю, о госпожа, и повинуюсь!» И я запечатала это письмо и спрятала на груди.

– А что там было написано? – спросил Шаста.

– Подожди, мой маленький друг, – сказал Игого. – Ты портишь рассказ. Мы всё узнаем во благовременье. Продолжай, тархина.

– Потом я кликнула рабыню и велела ей разбудить меня до зари, и угостила её вином, и подмешала к нему сонного зелья. Когда весь дом уснул, я надела кольчугу погибшего брата, которая хранилась в моих покоях, взяла все деньги, какие у меня были, и драгоценные камни, и еду. Я сама оседлала Уинни, и ещё до второй стражи мы с нею ушли – не в лес, как думал отец, а на север и на восток, к Ташбаану.

Я знала, что трое суток, не меньше, отец не будет искать меня, обманутый моими словами. На четвёртый же день мы были в городе Азым-Балдах, откуда идут дороги во все стороны нашего царства и особо знатные тарханы могут послать письмо с гонцами Тисрока (да живёт он вечно). Потому я пошла к начальнику этих гонцов и сказала: «О несущий весть, вот письмо от Ахошты-тархана к Кидрашу, владетелю Калавара! Возьми эти пять полумесяцев и пошли гонца». А начальник сказал мне: «Слушаю и повинуюсь».

В этом письме было написано:

«От Ахошты к Кидраш-тархану привет и мир. Во имя великой Таш, непобедимой, непостижимой, знай, что на пути к тебе я милостью судеб встретил твою дочь, тархину Аравиту, которая приносила жертвы великой Зардинах, как и подобает девице. Узнав, кто передо мною, я был поражён её красой и добродетелью. Сердце моё воспылало, и солнце показалось бы мне чёрным, если бы я не заключил с ней немедля брачный союз. Я принёс должные жертвы, в тот же час женился и увёз прекрасную тархину в мой дом. Оба мы молим и просим тебя поспешить к нам, дабы порадовать нас ликом своим и речью и захватить с собой приданое моей жены, которое нужно мне незамедлительно, ибо я потратил немало на свадебный пир. Надеюсь и уповаю, что тебя, моего истинного брата, не разгневает поспешность, вызванная лишь тем, что я полюбил твою дочь великой любовью. Да хранят тебя боги».

Отдав это письмо, я поспешила покинуть Азым-Балдах, дабы миновать Ташбаан к тому дню, когда отец мой прибудет туда или пришлёт гонцов. На этом пути за нами погнались львы и мы повстречались с вами.

– А что было дальше с той девочкой? – спросил Шаста.

– Её высекли, конечно, за то, что проспала. И поделом: она наушничала мачехе.

– А по-моему, это нехорошо, – возразил Шаста.

– Прости, – съязвила Аравита, – тебя не спросила!

– И ещё вот чего я не понял, – не обратил внимания на колкость мальчик. – Ты не взрослая, не старше меня, а то и моложе. Разве тебя можно выдать замуж?

Аравита не ответила, но Игого сказал:

– Шаста, не срамись! У тархистанских вельмож так заведено.

Мальчик покраснел (хотя в темноте никто этого не заметил), смутился и надолго замолчал. Игого тем временем поведал Аравите их историю, и Шасте показалось, что он слишком часто упоминает всякие падения и неудачи. Видимо, конь считал, что это забавно, хотя девочка вовсе и не смеялась. Потом все легли спать.

Наутро продолжили путь вчетвером, и Шаста подумал, что вдвоём было лучше. Теперь Игого беседовал не с ним, а с Аравитой. Благородный конь долго жил в Тархистане, среди тарханов и тархин, и знал почти всех знакомых своей неожиданной попутчицы. «Если ты был под Зулиндрехом, то должен был видеть Алимаша, моего родича», – говорила Аравита, а он отвечал: «Ну как же! Колесница не то что мы, кони, но всё же он храбрый воин и добрый человек. После битвы, когда мы взяли Тебёф, он дал мне много сахару». А то начинал Игого: «Помню, у озера Мезраэль…», – и Аравита вставляла: «Ах, там жила моя подруга Лазорилина. Дол Тысячи Запахов… Какие сады, какие цветы, ах и ах!» Конь никак не думал оттеснить своего маленького приятеля, но когда встречаются существа одного круга, это выходит само собой.

Уинни сильно робела перед таким конем и говорила не много, а хозяйка её – или подруга – и вовсе ни разу не обратилась к Шасте.

Вскоре, однако, им пришлось подумать о другом. Они подходили к Ташбаану. Селения стали больше, дороги не так пустынны. Теперь они ехали ночью, днём где-нибудь прятались и часто спорили о том, что делать в столице. Каждый предлагал своё, и Аравита, быть может, обращалась чуть-чуть приветливее к Шасте: человек становится лучше, когда обсуждает важные вещи, а не просто болтает.

Игого считал, что самое главное – условиться поточнее, где они встретятся по ту сторону столицы, если их почему-либо разлучат. Он предлагал старое кладбище – там стояли усыпальницы древних царей, а за ними начиналась пустыня. «Эти усыпальницы нельзя не заметить, они как огромные ульи, – говорил конь. – И никто к ним не подойдёт, здесь очень боятся привидений». Аравиту немного испугали его слова, но Игого заверил, что это пустые тархистанские толки. Шаста поспешил сказать, что он не тархистанец и никаких привидений не боится. Так это было или не так, но Аравита сразу же откликнулась (хотя и немного обиделась) и, конечно, сообщила, что не боится и она. Итак, решили встретиться среди усыпальниц, когда минуют город, и успокоились, но тут Уинни тихо заметила, что надо ещё его миновать.

– Об этом, госпожа, мы потолкуем завтра, – сказал Игого. – Спать пора.

Однако назавтра, уже перед самой столицей, они столковаться не смогли. Аравита предлагала переплыть ночью огибавшую город реку и вообще в Ташбаан не заходить. Игого возразил ей, что для Уинни эта река широка, особенно – с всадником (умолчав, что она широка и для него), да и вообще там и днём и ночью много разных судов. Как не заметить, что плывут две лошади, и не проявить излишнего любопытства?

Шаста предложил переплыть реку в другом, более узком месте, но Игого объяснил, что там по обоим берегам дворцы и сады, а в садах ночи напролёт веселятся тарханы и тархины. Именно в этих местах кто-нибудь непременно узнает Аравиту.

– Может, нам как-нибудь переодеться? – сказал Шаста.

Уинни предложила идти прямо через город, от ворот до ворот, стараясь держаться в густой толпе, а всадникам и впрямь хорошо бы переодеться, чтобы походить на крестьян или рабов, а седла и красивую кольчугу увязать в тюки и приладить к лошадиным спинам. Тогда народ подумает, что дети ведут вьючных лошадей.

– Ну, знаешь ли! – фыркнула Аравита. – Кого-кого, а такого коня за крестьянскую лошадь вряд ли примут.

– Надеюсь, что так, – вставил Игого, чуть-чуть прижимая уши.

– Конечно, мой план не очень хорош, – согласилась Уинни, – но иначе нам не пройти. Нас с Игого давно не чистили, мы хуже выглядим – во всяком случае я, – так что если мы хорошенько выкатаемся в глине и будем еле волочить ноги и глядеть в землю, может, и обойдётся. Да, подстригите нам хвосты покороче и, если можно, неровно, клочками.

– Дорогая моя госпожа, – возразил Игого, – подумала ли ты, каково предстать в таком виде? Это же столица!

– Что поделаешь!.. – смиренно проговорила лошадь, проявив благоразумие. – Главное – через столицу пройти.

Пришлось на всё это согласиться. Шаста украл в деревне пару мешков и верёвку (Игого назвал это «позаимствовал») и честно купил старую мальчишечью рубаху для Аравиты.

Вернулся он, торжествуя, когда уже смеркалось. Все ждали его в роще, у подножия холма, радуясь, что холм этот – последний. С его вершины они уже могли видеть Ташбаан.

– Только бы город пройти… – тихо сказал Шаста, а Уинни ответила:

– Ах, правда, правда!

Ночью они взобрались по тропке на холм, и перед ними открылся огромный город, сияющий тысячью огней. Шаста, видевший это в первый раз, немного испугался, но всё же поужинал и поспал. Лошади разбудили его затемно.

Звёзды ещё сверкали, трава была влажной и очень холодной; далеко внизу, справа, над морем, едва занималась заря. Аравита отошла за дерево и вскоре вышла в мешковатой одежде, с узелком в руках. Узелок этот, и кольчугу, и ятаган, и седло сложили в мешки. Лошади уже перепачкались, как только могли, а чтобы подрезать им хвосты, пришлось снова вынуть ятаган. Хвосты подрезали долго и не очень умело.

– Ну что это! – возмутился Игого. – Ах, так бы и лягнулся, не будь я говорящим конём! Мне казалось, вы подстрижёте хвосты, а не повыдёргиваете…

Было почти темно, пальцы коченели от холода, но в конце концов с делом справились. Потом нагрузили поклажу, взяли верёвки (ими заменили уздечки и поводья) и двинулись вниз. Занимался день.

– Будем держаться вместе сколько сможем, – напомнил Игого. – Если же нас разлучат, встретимся на старом кладбище. Тот, кто придёт туда первым, будет ждать остальных.

– Что бы ни случилось, – сказал лошадям Шаста, – не говорите ни слова.

Глава четвёртая. Король и королева

Сперва Шаста видел внизу только море мглы, над которым вставали купола и шпили, но когда рассвело и туман рассеялся, ему открылось больше. Широкая река обнимала двумя рукавами великую столицу, одно из чудес света. По краю острова стояла стена, укреплённая башенками, – их было так много, что Шаста скоро перестал считать. Остров был как круглый пирог – посередине выше, и склоны его густо покрывали дома; наверху же гордо высился дворец Тисрока и храм богини Таш. Между домами причудливо вились улочки, обсаженные лимонными и апельсиновыми деревьями, на крышах зеленели сады, повсюду пестрели и переливались арки, колоннады, шпили, минареты, балконы, плоские крыши. Когда серебряный купол засверкал на солнце, у Шасты сердце забилось от восторга.

– Идём же! – в который раз сказал ему конь.

Оба берега были покрыли густыми, как лес, садами, а когда спустились ниже и Шаста ощутил сладостный запах фруктов и цветов, стало видно, что из-за деревьев выглядывают белые домики. Ещё через четверть часа путники шли меж белёных стен, из-за которых свешивались густые ветви.

– Ах, какая красота! – восхищённо воскликнул Шаста.

– Скорей бы она осталась позади, – заметил Игого. – К северу, в Нарнию!

В этот миг торжественно и громко затрубили трубы, и хоть звук был красив, путники немножко испугались.

– Это сигнал, – объяснил конь. – Сейчас откроют ворота. Ну, госпожа моя Аравита, опусти плечи, ступай тяжелее. Забудь, что ты тархина. Постарайся вообразить, что тобой всю жизнь помыкали.

– Если на то пошло, – заметила Аравита, – почему бы и тебе не согнуть немного шею? Забудь, что ты боевой конь.

– Тише, – попросил Игого. – Мы пришли.

Так оно и было. Река перед ними разделялась на два рукава, и вода на утреннем солнце ярко сверкала. Справа, немного подальше, белели паруса; прямо впереди возвышался многоарочный мост, по которому неспешно брели крестьяне. Одни несли корзины на голове, другие вели осликов и мулов. Как можно незаметнее путники наши присоединились к ним.

– В чём дело? – шепнул Шаста Аравите, заметив, что девочка надулась.

– Тебе-то что! – почти прошипела та. – Что тебе Ташбаан! А меня должны нести в паланкине: впереди – солдаты, позади – слуги… И прямо во дворец, к Тисроку (да живёт он вечно). Да, тебе что…

Шаста подумал, что всё это очень глупо.

За мостом гордо высилась городская стена. Медные ворота были открыты, и по обе стороны, опираясь на копья, стояли солдаты, пятеро. Аравита невольно подумала: «Они бы мигом встали по стойке «смирно!», если бы узнали, кто мой отец!..» – а друзья её – о том, чтобы солдаты не обратили на них внимания. К счастью, так и вышло, только один из них схватил морковку из чьей-то корзины, запустил ею в Шасту и крикнул, грубо захохотав:

– Эй, парень! Худо тебе придётся, если хозяин узнает, что ты возишь поклажу на его коне!

Шаста испугался, что ни один воин или вельможа не примет Игого за вьючную лошадь, но всё же нашёл в себе силы ответить:

– Он сам так велел!

Лучше бы ему промолчать – солдат тут же ударил его по уху и сказал:

– Поговори мне ещё!

А Шаста даже не заплакал – привык к битью.

За стеной столица показалась ему не такой красивой. Улицы были узкие и грязные, стены – сплошные, без окон, народу гораздо больше, чем он думал.

Крестьяне шли на рынок, но были тут и водоносы, и торговцы сладостями, и носильщики, и нищие, и босоногие рабы, и бродячие собаки, и куры. Если бы вы оказались там, то прежде всего ощутили бы запах немытых людей, бродячих собак, лука, чеснока, мусора и помоев.

Шаста делал вид, что всех ведёт он, хотя вёл Игого, указывая, куда свернуть. Они долго шли вверх, сильно петляя, пока не оказались наконец на обсаженной деревьями улице. Воздух тут был получше. С одной стороны стояли дома, а с другой – за зеленью виднелись крыши на уступе пониже и даже река далеко внизу. Чем выше подымались наши путники, тем становилось чище и красивее. То и дело попадались статуи богов и героев (скорее величественные, чем красивые), пальмы и аркады бросали тень на раскалённые плиты мостовой. За арками ворот зеленели деревья, пестрели цветы, сверкали фонтаны, и Шаста подумал, что там очень неплохо.

Толпа, однако, была по-прежнему густой. Идти приходилось медленно, нередко – останавливаться; то и дело раздавались крики: «Дорогу, дорогу, дорогу тархану», – или: «…тархине», – или: «…пятнадцатому визирю», – или: «…посланнику». И все, кто шёл по улице, прижимались к стене, а над головами Шаста видел носилки, которые несли на обнажённых плечах шесть рабов-великанов. В Тархистане только один закон уличного движения: уступи дорогу тому, кто важнее, если не хочешь, чтобы тебя хлестнули бичом или укололи копьём.

На очень красивой улице, почти у вершины (где стоял дворец Тисрока), случилась самая неприятная из всех этих встреч.

– Дорогу светлоликому королю, гостю Тисрока (да живёт он вечно)! – провозгласил кто-то зычным голосом.

Шаста посторонился и потянул за собой Игого, но ни один конь, даже говорящий, не любит пятиться задом, а тут ещё их толкнула женщина с корзинкой, так что бедный мальчик неведомо как выпустил поводья. Толпа тем временем стала такой плотной, что отодвинуться дальше к стене он не мог и волей-неволей оказался в первом ряду.

Он не увидел никаких носилок. Посередине улицы шли пешком чрезвычайно странные люди, человек шесть. Тархистанец был один – тот, что кричал: «Дорогу!..», – остальные были светлые, белокожие, как он, а двое ещё и белокурые. Одеты они были тоже не так, как одеваются в Тархистане, – без шаровар и халатов, в чём-то вроде рубах до колена (одна зелёная, как лес, две ярко-жёлтые, две голубые). Вместо тюрбанов у некоторых были стальные или серебряные шапочки, усыпанные драгоценными камнями, а у одного даже с крылышками. Мечи у них были длинные, прямые, а не изогнутые, как ятаган. А главное – в них самих он не заметил и следа присущей здешним вельможам важности. Они улыбались, смеялись, один – насвистывал, и сразу было видно, что они рады подружиться с любым, кто с ними хорош, и просто не замечают тех, кто с ними неприветлив. Глядя на них, Шаста подумал, что в жизни не видел таких приятных людей.

Однако насладиться зрелищем он не успел, ибо тот, кто шёл впереди, схватил его за плечо и воскликнул:

– Вот он, смотрите! Как вам не стыдно, ваше высочество! Королева глаза выплакала. Где же это видано – пропасть на всю ночь?!

Шаста спрятался бы под брюхом у коня или в толпе, но не мог – светлые люди окружили его.

Конечно, можно было сказать, что он бедный сын рыбака и вельможа обознался, но тогда пришлось бы объяснить, откуда взялся конь и кто такая Аравита. Мальчик оглянулся, на-деясь на помощь Игого, но тот не собирался оповещать толпу о своём особом даре. Что до Аравиты, на неё Шаста и взглянуть не смел, опасаясь выдать. Да и времени не было – глава белокожих сказал:

– Будь любезен, Перидан, возьми его высочество за руку, а я – за другую. Ну, идём. Обрадуем поскорей сестру нашу, королеву.

Потом человек этот (наверное, король, потому что все говорили ему «ваше величество») принялся расспрашивать Шасту, где он был, как выбрался из дому, куда дел одежду, не стыдно ли ему и так далее. Правда, он сказал не «стыдно», а «совестно».

Шаста молчал, ибо не мог придумать, что бы такое ответить и не попасть в беду.

– Молчишь? – сказал король. – Знаешь, принц, тебе это не пристало! Сбежать может всякий мальчик. Но наследник Орландии не станет трусить, как тархистанский раб.

Тут Шаста совсем расстроился, ибо молодой король понравился ему больше всех взрослых, которых он видел, и хотелось ему понравиться.

Удерживая за руки, незнакомцы провели его узкой улочкой, спустились по ветхим ступенькам и поднялись по красивой лестнице к широким воротам в белой стене, по обе стороны которых росли кипарисы. За воротами и дальше, за аркой, оказался двор, или, скорее, сад, в центре которого журчал прозрачный фонтан. Вокруг него, над мягкой травой, росли апельсиновые деревья; белые стены были увиты розами.

Пыль и грохот исчезли. Белокожие люди вошли в какую-то дверь, тархистанец остался. Миновав коридор, где мраморный пол приятно холодил ноги, они прошли несколько ступенек – и Шасту ослепила светлая большая комната окнами на север, так что солнце здесь не пекло. По стенам стояли низкие диваны, на которых лежали расшитые подушки, и народу было много, причём очень странного. Но Шаста не успел толком об этом подумать, потому что самая красивая девушка из всех, что ему довелось видеть, кинулась к ним и со слезами стала его целовать.

– О Корин, Корин! Как ты мог?! Что я сказала бы королю Луму? Мы же с тобой такие друзья! Орландия с Нарнией всегда в мире, а тут могли бы поссориться… Как тебе не совестно?

«Меня принимают за принца какой-то Орландии, – подумал Шаста. – А они, должно быть, из Нарнии. Где же этот Корин, хотел бы я знать?»

Но мысли эти не подсказали ему, как ответить.

– Где ты был? – спросила красавица, обнимая его, и он наконец ответил:

– Я… я н-не знаю…

– Вот видишь, Сьюзен! – воскликнул король. – Ничего не говорит, даже солгать не хочет.

– Ваши величества! Королева Сьюзен! Король Эдмунд! – послышался голос, и, обернувшись, Шаста чуть не подпрыгнул от удивления.

Говоривший (из тех странных людей, которых он заметил, войдя в комнату) был не выше его и от пояса вверх вполне походил на человека, а ноги у него были лохматые и с копытцами, сзади же торчал хвост. Кожа у него была красноватая, волосы вились, а из них торчали маленькие рожки. То был фавн – Шаста в жизни их не видел, но мы-то с вами знаем, кто они такие. На-деюсь, вам приятно узнать, что фавн тот самый, мистер Тумнус, которого Люси, сестра королевы Сьюзен, встретила в Нарнии, как только туда попала, только очень постаревший, ибо Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси правили здесь уже несколько лет.

– У его высочества, – продолжил фавн, – похоже, лёгкий солнечный удар. Взгляните на него! Он ничего не помнит, даже не понимает, где находится!

Тогда все перестали наконец расспрашивать и ругать Шасту, положили на мягкий диван, дали ему ледяного шербета в золотой чаше и сказали, чтобы не волновался. Такого с ним в жизни не бывало, он даже не думал, что есть такие мягкие ложа и такие вкусные напитки. Конечно, он беспокоился о друзьях, и прикидывал, как бы сбежать, и гадал, что с этим Корином, но все эти заботы как-то меркли. Думая о том, что вскоре его и покормят, он рассматривал занятнейших существ, которых тут было немало.

За фавном стояли два гнома (их он тоже никогда не видел) и очень большой ворон. Прочие были люди, взрослые, но молодые, с приветливыми лицами и весёлыми добрыми голосами. Шаста стал прислушиваться к их разговору.

– Ну, Сьюзен, – обратился король к той девушке, которая целовала Шасту, – мы торчим тут скоро месяц. Что же ты решила? Хочешь выйти за этого темнолицего типа?

Королева покачала головой.

– Нет, дорогой брат. Ни за какие сокровища Ташбаана.

А Шаста подумал: «Ах вот оно что! Они король и королева, но не муж и жена, а брат и сестра».

– Я очень рад, – сказал король. – Когда он гостил в Кэр-Паравале, мы все удивлялись, что ты в нём нашла.

– Прости меня, Эдмунд: я такая глупая! Но вспомни: там, у нас, он был иной. Какие давал пиры, как дрался на турнирах, как любезно и милостиво говорил! А здесь, у себя, это совершенно другой человек.

– Стар-ро как мир! – прокаркал ворон. – Недаром говорится: «В берлоге не побываешь – медведя не узнаешь».

– Вот именно, – сказал один из гномов. – И ещё: «Вместе не поживёшь – друг друга не поймёшь».

– Да, – сказал король, – теперь мы увидели его дома, а не в гостях. Здесь, у себя, он гордый, жестокий, распутный бездельник.

– Асланом тебя прошу, – сказала королева, – уедем сегодня!

– Не так всё просто, сестра, – ответил король. – Сейчас я открою, о чём думал последние дни. Перидан, будь добр, затвори дверь да погляди, нет ли кого в коридоре. Так. Теперь можно поговорить о важных и тайных делах.

Все стали серьёзны, а королева Сьюзен подбежала к брату.

– Эдмунд! Что случилось? У тебя такие страшные глаза!..