Текст книги "Хроники Нарнии. Вся история Нарнии в 7 повестях"

Глава седьмая. Встреча старых подруг

А на самом деле случилось вот что. Когда Аравита увидела, что Шасту куда-то тащат, и осталась одна с лошадьми, которые весьма разумно молчали, то ни на миг не растерялась. Сердце у неё сильно билось, но она ничем это не выказала. Как только белокожие господа прошли мимо, она попыталась двинуться дальше, однако снова раздался крик: «Дорогу! Дорогу тархине!» – и появились четыре вооружённых раба, а за ними четыре носильщика, на плечах у которых едва покачивался роскошный паланкин. За ним, в облаке ароматов, следовали рабыни, гонцы, пажи и ещё какие-то слуги. И тут Аравита совершила первую свою ошибку.

Она прекрасно знала ту, что лениво покоилась на носилках. Это была Лазорилина, недавно вышедшая замуж за одного из самых богатых и могущественных тарханов. Девочки часто встречались в гостях, а это почти то же самое, что учиться в одной школе. Ну как тут было не посмотреть, какой стала старая подруга, после того как вышла замуж и обрела большую власть? Вот Аравита и посмотрела, а подруга – на неё…

– Аравита! Что ты здесь делаешь? А твой отец…

Отпустив лошадей, беглянка ловко вскочила в паланкин и быстро прошептала:

– Тише! Спрячь меня. Скажи своим людям…

– Нет, это ты мне скажи… – громко перебила её Лазорилина, как всегда, привлекая к себе внимание.

– Скорее! – прошипела Аравита. – Это очень важно!.. Прикажи своим людям, чтобы вели за нами вон тех лошадей, и задёрни полог. Ах, поскорее!

– Хорошо, хорошо, – томно ответила тархина. – Эй, вы, возьмите лошадей! А зачем задёргивать занавески в такую жару, не понимаю?..

Но Аравита уже задёрнула их сама, и обе тархины оказались в некоем подобии палатки, душной, сладко благоухающей.

– Отец не знает, что я здесь: сбежала из дому, – призналась Аравита.

– Какой ужас… – протянула Лазорилина. – Расскажи же всё поскорей… Ах, ты сидишь на моём покрывале! Слезь, пожалуйста. Вот так. Оно тебе нравится? Представляешь, я его…

– Потом, потом, – перебила её Аравита. – Где ты можешь меня спрятать?

– У себя во дворце, конечно. Муж уехал, никто тебя не увидит. Ах как жаль, кстати, что никто не видит сейчас моего нового покрывала! Так нравится оно тебе?

– И вот ещё что, – продолжала о своём Аравита. – С этими лошадьми надо обращаться особенно. Они говорящие, из Нарнии, понимаешь?

– Не может быть… – протянула Лазорилина. – Как интересно… Кстати, ты видела эту дикарку, королеву? Не понимаю, что в ней находят!.. Говорят, Рабадаш от неё без ума. Вот мужчины у них – красавцы. Какие теперь балы, какие пиры, охота!.. Позавчера пировали у реки, и на мне было…

– А твои люди не пустят слух, что у тебя гостит какая-то нищая в отрепьях? Дойдёт до отца…

– Ах, не беспокойся ты по пустякам! Мы тебя переоденем. Ну вот мы и на месте.

Носильщики остановились и опустили паланкин на землю. Раздвинув занавески, Аравита увидела, что они в красивом саду, примерно таком же, как тот, куда привели и Шасту некоторое время назад. Лазорилина пошла было в дом, но беглянка шёпотом напомнила ей, что надо предупредить слуг.

– Ах, прости, совсем забыла! – сказала хозяйка. – Эй, вы! Сегодня никто никуда не выйдет. Узнаю, что пошли слухи, сожгу живьём, засеку до смерти, а потом посажу на хлеб и воду.

Хоть Лазорилина и сказала, что желала бы услышать историю Аравиты, но всё время говорила сама. Она настояла, чтобы подруга искупалась (в Тархистане купаются долго и очень роскошно), потом предложила ей лучшие одежды, которые выбирала так долго, что Аравита чуть с ума не сошла. Теперь она вспомнила, что Лазорилина всегда любила наряды и сплетни, в то время как сама предпочитала собак, лошадей и охоту. Не трудно догадаться, что каждой из них другая казалась глупой. Наконец они поели (главным образом сладостей: взбитых сливок, и желе, и фруктов, и мороженого), расположились в красивой комнате (которая понравилась бы гостье ещё больше, если бы ручная обезьянка не лазила всё время по колоннам), и Лазорилина спросила, почему же подруга убежала из дому, а когда Аравита закончила свой рассказ, вскричала:

– Ах, непременно выходи за Ахошту-тархана! У нас тут все от него без ума. Мой муж говорит, что он будет великим человеком. Теперь, когда старый Ашарта умер, он стал великим визирем, ты знаешь?

– Не знаю и знать не хочу! – отрезала Аравита.

– Нет, ты подумай! Три дворца, один – тот, красивый, у озера Илкина, горы жемчуга… Купается в ослином молоке… А кроме того, мы сможем часто видеться!

– Не нужны мне его дворцы и жемчуга.

– Ты всегда была чудачкой, – сухо сказала Лазорилина. – Не пойму, что тебе нужно.

Помочь она всё же согласилась, решив, что это само по себе занятно. Молодые тархины подумали, что слуга из богатого дома с двумя породистыми лошадьми не вызовет никаких подозрений. Выйти же из города Аравите было много труднее: никто и никогда не выносил закрытые паланкины за ворота.

Наконец Лазорилина захлопала в ладоши и воскликнула:

– Ах, я придумала! Мы пройдём к реке садом Тисрока (да живёт он вечно). Там есть дверца. Только вот придворные… Знаешь, тебе повезло, что ты пришла ко мне! Мы ведь и сами почти придворные. Тисрок такой добрый (да живёт он вечно). Нас приглашают во дворец каждый день, мы буквально живём там. Я просто обожаю царевича Рабадаша. Значит, я проведу тебя в темноте. Если нас поймают…

– Тогда всё погибло, – закончила Аравита.

– Милочка, не перебивай! Говорю тебе: меня все знают, при дворе привыкли к моим выходкам. Вот послушай, вчера…

– Я хочу сказать, всё погибло для меня, – пояснила Аравита.

– А, ну да, конечно… Но что тут ещё можно придумать?

– Ничего, так что придётся рискнуть. Когда же мы пойдём?

– Только не сегодня! – воскликнула Лазорилина. – Сегодня пир… Когда же я сделаю причёску? Столько народу будет! Давай завтра вечером.

Аравита огорчилась, но решила потерпеть. Когда Лазорилина ушла, девочка вздохнула с облегчением: очень уж ей надоели рассказы о нарядах, свадьбах, пирах и нескромных происшествиях.

Следующий день тянулся бесконечно. Лазорилина не раз принималась отговаривать гостью, непрестанно повторяя, что в Нарнии снег, и лед, и демоны, и колдуны, да ещё какой-то деревенский мальчишка в попутчиках! Это же неприлично…

Аравита и сама порой так думала, но теперь, когда смертельно устала от глупости, ей пришло в голову, что путешествовать с Шастой куда веселее, чем вести светскую жизнь в столице, поэтому сказала:

– Там, в Нарнии, я буду просто девочкой. И потом, я обещала.

Лазорилина чуть не заплакала.

– Что же это такое? Будь ты поумней, стала бы женой визиря!

Аравита предпочла поговорить с лошадьми.

– Как только на землю спустятся сумерки, ступайте к могилам, но без поклажи. Вас снова оседлают, только у тебя, Уинни, будут сумы с провизией, а у тебя, Игого, – бурдюки с водой. Слуге приказано напоить вас как следует за мостом, у реки.

– А потом – на север, в Нарнию! – возликовал Игого. – Послушай, вдруг Шаста не добрался до кладбища?

– Тогда подождите его – как же иначе. Надеюсь, вам тут было хорошо?

– Куда уж лучше! Но если муж твоей болтуньи думает, что конюх покупает самый лучший овёс, то ошибается.

Через два часа, поужинав в красивой комнате, Аравита и Лазорилина вышли из дому. Аравита закрыла лицо чадрой и оделась так, чтобы её приняли за рабыню из богатого дома. Они решили: если кто-нибудь спросит, Лазорилина скажет, что собралась подарить её одной из царевен.

Шли они пешком, и вскоре оказались у ворот дворца. Конечно, тут была стража, но начальник узнал госпожу и отдал ей честь. Девочки прошли чёрный мраморный зал, где было много народу (но это и к лучшему: никто не обратил на них внимания), потом был колонный зал, за ним – два ряда статуй и колоннада, из которой можно попасть в тронный зал, медные двери которого были сейчас закрыты.

Наконец девочки вышли в сад, уступами спускавшийся к реке. Подальше в саду стоял Старый дворец. Когда они до него добрались, уже стемнело и в лабиринте коридоров на стенах зажгли редкие факелы.

– Иди, не трусь! – шепнула Аравита, хотя сердце у неё билось так, словно из-за угла вот-вот появится отец.

– Куда же свернуть? – услышала она размышления подруги. – Всё-таки налево… Как смешно!

И тут оказалось, что Лазорилина толком не помнит, куда свернуть: направо или налево.

Они свернули налево и очутились в длинном коридоре. Не успела Лазорилина сказать: «Ну вот! Я помню эти ступеньки», – как в дальнем конце показались две тени, пятившиеся задом, – так ходят только перед царем. Лазорилина вцепилась в руку подруги, и та удивилась, чего она боится, если Тисрок друг её мужа. Тем временем Лазорилина втащила её в какую-то комнату, бесшумно закрыла дверь, и они очутились в полной темноте.

– Охрани нас Таш! – услышала Аравита её шёпот. – Только бы они не вошли!.. Ползи под диван.

Они спрятались под диваном, но всё место заняла Лазорилина. Если бы в комнату внесли свечи, то все увидели бы голову Аравиты. Правда, девочка была в чадре, так что ничего, кроме глаз да лба не увидишь, но всё-таки… Словом, она старалась отвоевать побольше места, но Лазорилина ущипнула её за ногу.

На том борьба и кончилась. Обе тяжело дышали, и это были единственные звуки.

– Тут нас не схватят? – спросила Аравита как можно тише.

– На-надеюсь, – пролепетала Лазорилина. – Ах как я измучилась!..

И тут раздался страшный звук – открылась дверь. Аравита втянула голову сколько могла, но видела всё.

Первыми вошли рабы со свечами в руках (девочка догадалась, что они глухонемые) и встали слева и справа от дивана. Это было хорошо: они прикрыли беглянку, а она всё видела. Потом появился невероятно толстый человек в странной островерхой шапочке. Самый маленький из драгоценных камней, украшавших его одежды, стоил больше, чем всё, что было у людей из Нарнии. Аравита подумала, что нарнийская мода – во всяком случае мужская – как-то приятнее. За ним вошёл высокий юноша в тюрбане с длинным пером и ятаганом в ножнах слоновой кости. Он очень волновался, зубы у него злобно сверкали. Последним появился горбун, в котором она с ужасом узнала своего жениха.

Дверь закрылась. Тисрок сел на диван, вздохнув с облегчением. Царевич встал перед ним, а великий визирь опустился на четвереньки и припал лицом к ковру.

Глава восьмая. Заговор Тисрока, царевича Рабадаша и визиря Ахошты

– Отец мой и услада моих очей! – начал молодой человек очень быстро и очень злобно. – Живите вечно, но меня вы погубили. Если б вы дали мне ещё на рассвете самый лучший корабль, я бы нагнал этих варваров. Теперь мы потеряли целый день, а эта ведьма, эта лгунья, эта… эта…

И он прибавил несколько слов, которые я не рискну повторять. Молодой человек был царевич Рабадаш, а ведьма и лгунья – королева Сьюзен.

– Успокойся, о сын мой! – сказал Тисрок. – Расставание с гостем ранит сердце, но разум исцеляет.

– Она мне нужна! – воскликнул царевич. – Я умру без этой гнусной, гордой, неверной собаки! Я не сплю, и не ем, и ничего не вижу из-за её красоты.

– Прекрасно сказал поэт: «Водой здравомыслия гасится пламень любви», – вставил визирь, приподняв несколько запылённое лицо.

Царевич дико взревел и ловко пнул визиря в приподнятый зад.

– Пёс! Ещё стихи читает!

Боюсь, что Аравита не испытала при этом жалости.

– Сын мой, – спокойно и отрешённо промолвил Тисрок, – учись сдерживать себя, когда хочется пнуть достопочтенного и просвещённого визиря. Изумруд ценен и в мусорной куче, а старость и скромность – в подлейшем из наших подданных. Поведай лучше, что собираешься делать.

– Я собираюсь, отец мой, – сказал Рабадаш, – призвать твоё непобедимое войско, захватить трижды проклятую Нарнию, присоединить к твоей великой державе и перебить всех поголовно, кроме королевы Сьюзен. Она будет моей женой, хотя её надо проучить.

– Пойми, о сын мой: никакие твои речи не побудят меня воевать с Нарнией, – возразил Тисрок.

– Если бы ты не был мне отцом, о услада моих очей, – сказал царевич, скрипнув зубами, – я бы назвал тебя трусом.

– Если бы ты не был мне сыном, о пылкий Рабадаш, – парировал Тисрок, – жизнь твоя была бы короткой, а смерть – долгой.

(Приятный спокойный его голос совсем перепугал Аравиту.)

– Почему же, отец мой, ты не накажешь Нарнию? Мы вешаем нерадивого раба, бросаем псам старую лошадь. Нарния меньше самой малой из наших округ. Тысяча копий справятся с ней за месяц.

– Несомненно, – согласился Тисрок, – эти варварские страны, которые называют себя свободными, а на самом деле просто не знают порядка, гнусны и богам, и достойным людям.

– Чего ж мы их терпим? – вскричал Рабадаш.

– Знай, о достойный царевич, – подхватил визирь, повинуясь знаку царя, – что в тот самый год, когда твой великий отец (да живёт он вечно) начал своё благословенное царствование, гнусной Нарнией правила могущественная колдунья.

– Я слышал это сотни раз, о многоречивый визирь, – ответил царевич, – как слышал и то, что она повержена. Снега и льды растаяли, и Нарния прекрасна, как сад.

– О многознающий царевич! – воскликнул визирь. – Случилось всё потому, что те, кто правит Нарнией сейчас, – злые колдуны.

– А я думаю, – сказал Рабадаш, – что тут виной звёзды и прочие естественные причины.

– Учёным людям стоит об этом поспорить, – заметил Тисрок. – Никогда не поверю, что старую чародейку можно было убить без могучих чар. Чего и ждать от страны, где обитают демоны в обличье зверей, говорящих, как люди, и страшные чудища с копытами, но с человеческой головой. Мне доносят, что тамошнему королю (да уничтожат его боги) помогает мерзейший и сильнейший демон, принимающий обличье льва. Поэтому я на эту страну нападать не стану.

– Сколь благословенны жители нашей страны, – вставил визирь, – ибо всемогущие боги одарили её правителя великой мудростью! Премудрый Тисрок (да живёт он вечно) изрёк: «Как нельзя есть из грязного блюда, так нельзя трогать Нарнию». Недаром поэт сказал…

Царевич приподнял ногу, и он умолк.

– Всё это весьма печально, – сказал Тисрок. – Солнце меня не радует, сон не освежает при одной только мысли, что Нарния свободна.

– Отец, – воскликнул Рабадаш, – сию же минуту я соберу двести воинов! Никто и не услышит, что ты об этом знал. Назавтра мы будем у королевского замка в Орландии. Они с нами в мире, так что опомниться не успеют, как я возьму замок. Оттуда мы поскачем в Кэр-Параваль. Верховный король сейчас на севере. Когда я у них был, он собирался попугать великанов. Ворота его замка, наверное, открыты. Я дождусь их корабля, схвачу королеву Сьюзен, а люди мои расправятся со всеми остальными.

– Не боишься ли ты, сын мой, что король Эдмунд убьёт тебя?

– Их мало, так что десятка моих людей хватит, чтобы связать его и обезоружить. Я не стану его убивать, и тебе не придётся воевать с Верховным королём.

– А что, если корабль тебя опередит?

– Отец мой, навряд ли, при таком ветре…

– И, мой хитроумный сын, – сказал Тисрок, – объясни мне наконец, как поможет всё это уничтожить Нарнию.

– Разве ты не понял, отец мой? Мои люди захватят по пути Орландию, а значит, мы останемся у самой нарнийской границы и будем понемногу пополнять гарнизон.

– Что ж, это разумно и мудро, – одобрил Тисрок. – А что, если ты не преуспеешь и Верховный король потребует от меня ответа?

– Ты скажешь, что ничего не знал: я действовал сам, гонимый любовью и молодостью.

– А если он потребует, чтобы я вернул эту дикарку?

– Поверь, этого не будет. Король человек разумный и на многое закроет глаза ради того, чтобы увидеть своих племянников на тархистанском престоле.

– Как он их увидит, если я буду жить вечно? – суховато спросил Тисрок.

– А кроме того, отец мой и услада моих очей, – проговорил царевич после неловкого молчания, – мы напишем письмо от имени королевы, в котором будет сказано, что она меня обожает и возвращаться не хочет. Всем известно, что женское сердце изменчиво.

– О многомудрый визирь, – сказал Тисрок, – просвети нас. Что ты думаешь об этих удивительных замыслах?

– О вечный Тисрок! Я слышал, что сын для отца дороже алмаза. Посмею ли я открыть мои мысли, когда речь идёт о замысле, который опасен для царевича?

– Посмеешь, – разрешил Тисрок. – Ибо тебе известно, что молчать для тебя ещё опасней.

– Слушаюсь и повинуюсь! – сказал злой Ахошта. – Знай же, о кладезь мудрости, что опасность не так уж велика. Боги скрыли от варваров свет разумения, стихи их – о любви и битвах – ничему не учат, поэтому им кажется, что этот поход прекрасен и благороден, а не безумен…

При этом слове царевич опять его пнул, и визирь охнул.

– Держи себя в руках, сын мой! – чуть повысил голос Тисрок. – А ты, достойный визирь, говори, смирится король или нет. Людям достойным и разумным пристало терпеть малые невзгоды.

– Слушаю и повинуюсь, – проговорил визирь, чуть отодвинувшись. – Итак, им понравится этот… э-э… диковинный замысел, особенно потому, что причиной тому – любовь к женщине. Если царевича схватят, то не убьют… Более того: отвага и сила страсти могут тронуть сердце королевы.

– Неглупо, старый болтун, – сказал Рабадаш, явно довольный. – Даже умно. Как ты только додумался…

– Похвала владык – услада моих ушей, – раболепно вымолвил Ахошта. – А ещё, о Тисрок, живущий вечно, если силой богов мы возьмём Анвард, то сможем схватить Нарнию за горло.

Надолго воцарилась тишина, и девочки затаили дыхание. Наконец Тисрок молвил:

– Иди, мой сын, делай как задумал, но помощи от меня не жди. Я не стану мстить, если ты погибнешь, и не пришлю выкуп, если попадёшь в плен. Если же втянешь меня в ссору с Нарнией, наследником будешь не ты, а твой младший брат. Итак, иди. Действуй быстро, тайно, успешно. Да хранит тебя великая Таш.

Рабадаш преклонил колени и поспешно вышел из комнаты. К неудовольствию Аравиты, Тисрок и визирь остались.

– Уверен ли ты, что ни одна душа не слышала нашей беседы?

– О владыка! – сказал Ахошта. – Кто же мог услышать? Потому я и предложил, а ты согласился, чтобы мы беседовали здесь, в Старом дворце, куда не заходят слуги.

– Прекрасно, – сказал Тисрок. – Если кто что узнает, то умрёт через час, не позже. И ты, благоразумный визирь, забудь всё! Сотрём из наших сердец память о замыслах царевича. Он ничего мне не говорил – молодость пылка, опрометчива и строптива. Когда он возьмёт Анвард, мы очень удивимся.

– Слушаю… – начал было Ахошта, но Тисрок продолжил:

– Вот почему тебе и в голову не придёт, что я, жестокий отец, посылаю сына на верную смерть, как ни желанна тебе эта мысль, ибо ты не любишь царевича.

– О просветленный Тисрок! – воскликнул визирь. – Перед любовью к тебе ничтожны мои чувства и к царевичу, и к себе самому.

– Похвально. Для меня тоже всё ничтожно перед любовью к могуществу. Если царевич преуспеет, мы обретём Орландию, а там – и Нарнию, ну а если погибнет… Старшие сыновья опасны, а у меня ещё восемнадцать детей. Пять моих предшественников погибли по той причине, что старшие их сыновья устали ждать. Пускай охладит свою кровь на севере. Теперь же, о многоумный визирь, меня клонит ко сну. Как-никак я отец, беспокоюсь. Вели послать музыкантов в мою опочивальню. Да, и прикажи наказать третьего повара – что-то живот побаливает…

– Слушаю и повинуюсь!

Визирь дополз задом до порога, приподнялся, коснулся головой пола и исчез за дверью. Охая и вздыхая, Тисрок медленно встал, дал знак рабам, и все покинули помещение.

Наконец-то девочки смогли перевести дух.

Глава девятая. Пустыня

– Какой ужас! Какой жуткий ужас! – захныкала Лазорилина. – Я с ума сойду… умру… Видишь – вся дрожу, потрогай мою руку!

– Они ушли, – сказала Аравита, хотя и саму её била дрожь. – Когда мы выберемся из этой комнаты, нам ничто не будет угрожать. Сколько времени потеряли! Веди меня поскорее к этой твоей калитке.

– Как ты можешь? – возопила Лазорилина. – Я без сил, совершенно разбита! Полежим и пойдём обратно.

– Да ты что! – воскликнула Аравита.

– Какая ты злая! – разрыдалась подруга. – Совсем меня не жалеешь!

Аравита в тот миг не была склонна к жалости, поэтому крикнула, хорошенько её встряхнув:

– Вот что! Если ты меня не поведёшь, я закричу, и нас найдут.

– И у-у-бьют! – прорыдала Лазорилина. – Ты слышала, что сказал Тисрок (да живёт он вечно)?

– Лучше умереть, чем выйти замуж за Ахошту, – ответила Аравита. – Идём.

– Какая ты жестокая! – продолжила причитать Лазорилина, но всё же повела Аравиту по длинным коридорам в дворцовый сад, спускавшийся уступами к городской стене.

Ярко светила луна. Как это ни прискорбно, в самые красивые места мы попадаем, когда нам не до них, и Аравита смутно вспоминала потом серую траву, какие-то фонтаны и чёрные тени кипарисов.

Открывать калитку пришлось ей самой – Лазорилину просто трясло. Они увидели реку, отражавшую лунный свет, и маленькую пристань, и несколько лодок.

– Прощай, – сказала беглянка. – Спасибо, и прости, что я вела себя как свинья.

– Может, передумаешь? – с надеждой спросила подруга. – Ты же видела, какой он большой человек!

– Он гнусный холуй, – возразила Аравита. – Я скорее выйду за конюха, чем за него. Ну, бывай. Да, наряды у тебя очень хорошие. И дворец лучше некуда. И жить ты будешь счастливо – но я так не хочу. Закрой калитку потише.

Уклонившись от пылких объятий, она прыгнула в лодку. Где-то ухала сова. «Как хорошо!» Аравита никогда не жила в городе, и он ей не понравился.

На другом берегу было совсем темно. Чутьём или чудом она нашла тропинку – ту самую, на которую набрёл Шаста, – и тоже пошла налево, и разглядела во мраке глыбы усыпальниц. Тут, хоть она и была очень смелой, ей стало жутко. И всё же девочка упрямо вскинула подбородок, прикусила кончик языка и направилась вперёд, а в следующий миг увидела лошадей и слугу.

– Иди к своей хозяйке, – сказала она ему, забыв, что ворота заперты. – Вот тебе за труды.

– Слушаю и повинуюсь, – с готовностью отозвался слуга и помчался к берегу. Кто-кто, а он привидений боялся.

– Слава льву, вон и Шаста! – воскликнул Игого.

Аравита повернулась и впрямь увидела мальчишку, который, как только слуга удалился, вышел из-за усыпальницы.

Девочка быстро поведала друзьям о том, что узнала во дворце, и конь, встряхивая гривой и цокая копытом, заржал:

– Рыцари так не поступают! Подлые псы! Но мы опередим его и предупредим северных королей!

– А мы успеем? – спросила Аравита, взлетая в седло так, что Шаста позавидовал ей.

– О-го-го!.. – ответил ей конь. – Успеем ли мы! Ещё бы! В седло, Шаста!

– Он говорил, что выступит сразу, – напомнила Аравита.

– Люди всегда так говорят, – объяснил конь. – Двести коней и воинов сразу не соберёшь. Вот мы тронемся сразу. Каков наш путь, Шаста? Прямо на север?

– Нет. Я нарисовал, смотри. Потом объясню. Значит, сперва налево.

– И вот ещё что, – добавил конь. – В книжках пишут: «Они скакали день и ночь», – но этого не бывает. Надо менять шаг на рысь. Когда мы будем идти шагом, вы можете идти рядом с нами. Ну всё. Ты готова, госпожа моя Уинни? Тогда – в Нарнию!

Сперва всё было прекрасно. За долгую ночь песок остыл, и воздух был прохладным, прозрачным и свежим. В лунном свете казалось, что перед ними вода на серебряном подносе. Тишина стояла полная, только мягко ступали лошади, и Шаста, чтобы не уснуть, иногда шёл пешком.

Потом – очень не скоро – луна исчезла, и долго царила тьма. Наконец Шаста увидел холку Игого, а потом мало-помалу стал различать и серые пески. Они были мёртвыми, словно путники вступили в мёртвый мир. Похолодало. Хотелось пить. Копыта звучали глухо – не «цок-цок-цок», а вроде бы «хох-хох-хох».

Должно быть, прошло ещё немало часов, прежде чем далеко справа появилась бледная полоса, а потом порозовела.

Наступало утро, но его приход не приветствовала ни одна птица. Воздух стал не теплее, а ещё холоднее.

Вдруг появилось солнце, и всё изменилось. Песок мгновенно пожелтел и засверкал, словно усыпанный алмазами. Длинные-предлинные тени легли слева от лошадей. Далеко впереди ослепительно засияла двойная вершина, и Шаста, заметив, что они немного сбились с курса, обернулся и сказал Игого:

– Чуть-чуть левее.

Ташбаан казался ничтожным и тёмным, усыпальницы исчезли, словно их поглотил город Тисрока. От этого всем стало легче, но ненадолго: вскоре Шасту начал мучить солнечный свет. Песок сверкал так, что глаза болели, но закрыть их мальчик не мог – глядел на двойную вершину, – а когда спешился, чтобы немного передохнуть, ощутил, как мучителен зной. Когда же спешился во второй раз, жарой дохнуло как из печи. В третий раз он вскрикнул, коснувшись песка босой ступней, и мигом взлетел в седло, сказав коню:

– Ты уж прости. Не могу, ноги обжигает.

Потом повернулся к Аравите, которая шла за своей лошадью:

– Тебе-то хорошо в туфлях.

После этого бесконечно длилось одно и то же: жара, жжение в глазах, головная боль, запах своего и конского пота. Город далеко позади не исчезал никак, даже не уменьшался, горы впереди не становились ближе. Каждый старался не думать ни о прохладной воде, ни о ледяном шербете, ни о холодном молоке, густом, нежирном, но чем больше они старались, тем хуже это удавалось.

Когда все совсем измучились, появилась скала ярдов пять-десять шириной и тридцать – высотой. Тень была короткой (солнце стояло высоко), но всё же была. Дети поели и выпили воды. Лошадей напоили из фляжки – это очень трудно, но Игого и Уинни старались как могли. Никто не сказал ни слова. Лошади, покрытые пеной, тяжело дышали. Шаста и Аравита были очень бледны.

Потом они снова двинулись в путь, и время едва ползло, пока солнце не стало медленно спускаться по ослепительному небу. Когда оно скрылось, угас мучительный блеск песка, но жара держалась ещё долго. Ни малейших признаков ущелья, о котором говорили гном и ворон, не было и в помине. Опять тянулись часы – а может, долгие минуты, – взошла луна, и вдруг Шаста крикнул (или прохрипел – так пересохло в горле):

– Глядите!

Впереди, немного справа, начиналось ущелье. Лошади ринулись туда, ничего не ответив от усталости, но поначалу там было хуже, чем в пустыне: слишком уж душно и темно. Дальше стали попадаться растения вроде кустов и трава, которой вы порезали бы пальцы. Копыта стучали уже «цок-цок-цок», но весьма уныло, ибо воды всё не было. Много раз сворачивала тропка то вправо, то влево (ущелье оказалось чрезвычайно извилистым), пока трава не стала мягче и зеленее. Наконец Шаста – не то задремавший, не то сомлевший – вздрогнул и очнулся: Игого остановился как вкопанный. Перед ними в маленькое озерцо, скорее похожее на лужу, низвергался водопадом источник. Лошади припали к воде, а Шаста спрыгнул и полез в лужу, хотя та и оказалась ему по колено. Наверное, то была лучшая минута его жизни.

Минут через десять повеселевшие лошади и мокрые дети огляделись и увидели сочную траву, кусты, деревья. Должно быть, кусты цвели: аромат разливался несказанно прекрасный, – но ещё прекраснее были звуки, которых Шаста никогда не слышал. Это пел соловей.

Лошади легли на землю, не дожидаясь, пока их расседлают. Легли и дети. Все молчали, только минут через пятнадцать Уинни проговорила:

– Спать нельзя… Надо опередить этого Рабадаша.

– Нельзя, нельзя… – сонно повторил Игого. – Отдохнём немного…

Шаста подумал, что надо что-нибудь сделать, иначе все заснут, даже решил встать – но не сейчас… чуточку позже…

И через минуту луна освещала детей и лошадей, крепко спавших под пение соловья.

Первой проснулась Аравита и, увидев в небе солнце, рассердилась на себя: «Это всё я! Лошади очень устали, а он… куда ему, он ведь совсем не воспитан!.. Вот мне стыдно – ведь я тархина».

И девочка принялась будить остальных.

Совсем отупевшие со сна, они поначалу не понимали, в чём дело.

– Ай-ай-ай! – посетовал Игого. – Заснуть нерассёдланным!.. Нехорошо и неудобно.

– Да вставай ты, мы и так потеряли пол-утра! – разозлилась Аравита.

– Дай хоть позавтракать-то, – попросил конь.

– Боюсь, ждать нам нельзя, – возразила девочка, но Игого укоризненно пробормотал:

– Что за спешка? Пустыню мы прошли как-никак.

– Мы не в Орландии! А вдруг Рабадаш нас обгонит?

– Ну, он ещё далеко, – успокоил её конь. – Твой ворон говорил, что эта дорога короче, да, Шаста?

– Нет, что она лучше. Очень может быть, что короче – прямо на север.

– Как хочешь, но я идти не могу, пока не перекушу. Убери-ка уздечку.

– Простите, – застенчиво сказала Уинни, – мы, лошади, часто делаем то, чего не можем. Так надо людям… Неужели мы сейчас не постараемся ради Нарнии?

– Госпожа моя, – рассердился Игого, – мне кажется, я знаю больше, чем ты, что может лошадь в походе, а чего – не может.

И она замолчала, потому что, как все породистые кобылы, легко смущалась и смирялась. А права-то была она. Если бы на нём ехал тархан, Игого как-то смог бы идти дальше. Что поделаешь! Когда ты долго был рабом, трудно бороться со своими желаниями.

Словом, все ждали, пока Игого наестся и напьётся вволю, и, конечно, подкрепились сами. Тронулись в путь часам к одиннадцати. Впереди шла Уинни.

Долина была так прекрасна – и трава, и мох, и цветы, и кусты, и прохладная речка, – что все двигались медленно.