Текст книги "Хроники Нарнии. Вся история Нарнии в 7 повестях"

Конь и его мальчик

ПОСВЯЩАЕТСЯ ДЭВИДУ И ДУГЛАСУ ГРЭШЕМАМ

Глава первая. Побег

Это повесть о событиях, случившихся в Нарнии и к югу от неё тогда, когда ею правили король Питер и его брат и две сестры. В те дни далеко на юге, у моря, жил бедный рыбак по имени Аршиш, а с ним мальчик по имени Шаста, звавший его отцом. Утром Аршиш выходил в море ловить рыбу, а днём запрягал осла, клал рыбу в повозку и ехал в ближайшую деревню торговать. Если он выручал много, то возвращался в добром духе и Шасту не трогал; если выручал мало, придирался, как только мог, и даже бил мальчика. Придраться было не трудно, потому что Шаста делал всё по дому: стряпал и убирал, а также стирал и чинил сети.

Шаста никогда не думал о том, что лежит от них к югу. С Аршишем в деревне бывал, и ему там не нравилось. Он видел точно таких людей, как его отец, – в неопрятных длинных одеждах, сандалиях и тюрбанах, с грязными длинными бородами, медленно толковавших об очень скучных делах. Зато его живо занимало всё, что лежит к северу, но туда его не пускали. Сидя на пороге и занимаясь починкой сети, мальчик с тоской глядел на север, но видел только склон холма, небо и редких птиц.

Когда Аршиш бывал дома, Шаста спрашивал: «Отец, что там, за холмом?» Если Аршиш сердился, то драл его за уши, если же был спокоен, отвечал: «Сын мой, не думай о пустом. Как сказал мудрец, прилежание – корень успеха, а те, кто задаёт пустые вопросы, ведут корабль глупости на рифы неудачи».

Шасте казалось, что за холмом – какая-то дивная тайна, которую отец до поры скрывает от него. На самом же деле рыбак говорил так, ибо не знал, да и знать не хотел, какие земли лежат к северу. У него был практический ум.

Однажды с юга прибыл незнакомец, совсем иной, чем те, кого видел Шаста до сих пор. Он сидел на прекрасном коне, и седло его сверкало серебром. Сверкали и кольчуга, и острие шлема, торчащее над тюрбаном. На боку его висел ятаган, спину прикрывал медный щит, в руке было копьё. Незнакомец был тёмен лицом, но Шаста привык к темнолицым, а удивило его иное: борода, выкрашенная в алый цвет, вилась кольцами и лоснилась от благовоний. Аршиш понял, что это тархан, то есть вельможа, и склонился до земли, незаметно показывая Шасте, чтобы и тот преклонил колени.

Незнакомец попросил ночлега на одну ночь, и Аршиш не посмел отказать ему. Всё лучшее, что было в доме, хозяин поставил перед ним, а мальчику (так всегда бывало, когда приходили гости) дал кусок хлеба и выгнал во двор. В таких случаях Шаста спал с ослом, в стойле. Но поскольку было ещё рано и никто никогда не говорил ему, что подслушивать нельзя, он сел у самой стены.

– О, хозяин! – промолвил тархан. – Мне угодно купить у тебя этого мальчика.

– О, господин мой! – ответил рыбак, и Шаста угадал по его голосу, что глазки у него алчно блеснули. – Как же продам я, твой верный раб, своего собственного сына? Разве не сказал поэт: «Сильна, как смерть, отцовская любовь, а сыновняя дороже, чем алмазы»?

– Возможно, – сухо выговорил тархан, – но другой поэт говорил: «Кто хочет гостя обмануть – подлее, чем гиена». Не оскверняй ложью свои уста. Он тебе не сын, ибо ты тёмен лицом, а он светел и бел, как проклятые, но прекрасные нечестивцы с севера.

– Дивно сказал кто-то, – парировал рыбак, – что око мудрости острее копья! Знай же, о мой высокородный гость, что я, по бедности своей, никогда не был женат. Но в год, когда Тисрок (да живет он вечно) начал своё великое и благословенное царствование, в ночь полнолуния, боги лишили меня сна. Я встал с постели и вышел поглядеть на луну. Вдруг послышался плеск воды, словно кто-то грёб вёслами, и слабый крик. Немного позже прилив прибил к берегу маленькую лодку, в которой лежал иссушенный голодом человек. Должно быть, он только что умер, ибо ещё не остыл, а рядом с ним был пустой сосуд и живой младенец. Вспомнив о том, что боги не оставляют без награды доброе дело, я прослезился, ибо раб твой мягкосердечен, и…

– Не хвали себя, – прервал его тархан. – Ты взял младенца, и он отработал тебе вдесятеро твою скудную пищу. Теперь скажи мне цену, ибо я устал от твоего пусторечия.

– Ты мудро заметил, господин, – сказал рыбак, – что труд его выгоден мне. Если я продам этого отрока, то должен купить или нанять другого.

– Даю тебе пятнадцать полумесяцев, – сказал тархан.

– Пятнадцать! – взвыл Аршиш. – Пятнадцать монет за усладу моих очей и опору моей старости! Не смейся надо мною, я сед. Моя цена – семьдесят полумесяцев.

Тут Шаста поднялся и тихо ушёл, потому что знал, как люди торгуются, а, стало быть, Аршиш выручит за него больше пятнадцати монет, но меньше семидесяти, и спор протянется не один час.

Не думайте, что Шаста чувствовал то же самое, что почувствовали бы вы, если бы ваши родители решили вас продать. Жизнь его была не лучше рабства, и тархан мог оказаться добрее, чем Аршиш. К тому же он очень обрадовался, узнав свою историю. Он часто сокрушался прежде, что не может любить рыбака, и когда понял, что тот ему чужой, с души его упало тяжкое бремя. «Наверное, я сын какого-нибудь тархана, – подумал мальчик, – или Тисрока (да живет он вечно), а то и божества!»

Тем временем сумерки сгущались и редкие звёзды уже сверкали на небе, хотя у заднего края оно отливало багрянцем. Конь пришельца, привязанный к столбу, мирно щипал траву. Шаста погладил его по холке, но конь никак не отреагировал на ласку, и мальчик подумал: «Кто его знает, какой он, этот тархан!»

– Хорошо, если добрый, – продолжил Шаста, не заметив, что размышляет вслух. – У некоторых тарханов рабы носят шёлковые одежды и каждый день едят мясо. Может быть, он возьмёт меня в поход, и я спасу ему жизнь, и он освободит меня, и усыновит, и подарит дворец… А вдруг он жестокий? Тогда закуёт меня в цепи. Как бы узнать? Конь-то знает, да не скажет.

Конь поднял голову, и Шаста, погладив его шёлковый нос, воскликнул:

– Ах, умел бы ты говорить!

– Я умею, – тихо, но внятно ответил конь.

Думая, что это ему снится, Шаста всё-таки крикнул:

– Быть того не может!

– Тише! – сказал конь. – На моей родине есть говорящие животные.

– Где это? – спросил Шаста.

– В Нарнии.

И когда оба они успокоились, конь рассказал:

– Меня украли. Если хочешь, взяли в плен. В бытность мою жеребёнком мать запрещала мне убегать далеко к югу, но я не слушался. И поплатился за это, видит лев! Много лет я служу злым людям, притворяясь тупым и немым, как их кони.

– Почему же ты им не признаешься?

– Не такой я дурак! Они будут показывать меня на ярмарках и сторожить пуще прежнего. Но оставим пустые беседы. Ты хочешь знать, каков мой хозяин Анрадин. Он жесток. Со мной – не очень, кони дороги, а тебе, человеку, лучше умереть, чем быть рабом в его доме.

– Тогда я убегу, – сказал Шаста, сильно побледнев.

– Да, беги, – сказал конь. – Со мною вместе.

– Ты тоже убежишь?

– Да, если убежишь ты, – кивнул конь. – Тогда мы, может быть, и спасёмся. Понимаешь, если я буду без всадника, люди увидят меня, подумают: «У него нет хозяина», – и погонятся за мной. А с всадником другое дело… Вот и помоги мне. Ты ведь далеко не уйдёшь на этих дурацких ногах (ну и ноги у вас, людей!), тебя поймают. Умеешь ездить верхом?

– Конечно, – сказал Шаста. – Я часто езжу на осле.

– На чём? Ха-ха-ха! – презрительно усмехнулся конь (во всяком случае, хотел усмехнуться, а вышло скорей «го-го-го!..»; у говорящих коней лошадиный акцент сильнее, когда они не в духе). – Одним словом, не умеешь. А падать хотя бы?

– Падать умеет всякий, – ответил Шаста.

– Навряд ли, – сказал конь. – Ты умеешь падать, и вставать, и, не плача, садиться в седло, и снова падать, и не бояться?

– Я… постараюсь.

– Бедный ты, бедный, – гораздо ласковей сказал конь, – всё забываю, что ты детёныш. Ну ничего, со мной научишься! Пока эти двое спорят, будем ждать, а заснут – тронемся в путь. Мой хозяин едет на север, в Ташбаан, ко двору Тисрока.

– Почему ты не прибавил «да живет он вечно»? – испугался Шаста.

– А зачем? Я свободный гражданин Нарнии. Мне не пристало говорить, как эти рабы и недоумки. Я не хочу, чтобы он вечно жил, и знаю, что он умрёт, чего бы ему ни желали. Да ведь и ты свободен, потому что с севера. Мы с тобой не будем говорить на их манер! Ну, давай обсуждать наши планы. Я уже сказал, что мой человек едет на север, в Ташбаан.

– Значит, нам надо ехать к югу?

– Нет. Если бы я был нем и глуп, как здешние лошади, то побежал бы домой, в своё стойло. Дворец наш – на юге, в двух днях пути. Там он и будет меня искать. Ему и не догадаться, что я двинусь к северу. Скорее всего решит, что меня украли.

– Ура! – закричал Шаста. – На север! Я всегда хотел узнать, что там.

– Конечно, – сказал конь, – ты ведь оттуда и, я уверен, хорошего северного рода. Только не кричи. Скоро они заснут.

– Я лучше посмотрю, – сказал Шаста.

– Хорошо, только поосторожней.

Было совсем темно и очень тихо, одни лишь волны плескались о берег, но этого Шаста не замечал, потому что слышал их день и ночь, всю жизнь. Свет в хижине погасили. Он прислушался, ничего не услышал, подошёл к единственному окошку и различил секунды через две знакомый храп. Ему стало смешно: подумать только, если всё пойдёт как надо, он больше никогда этих звуков не услышит! Стараясь не дышать, он немножко устыдился, но радость была сильнее стыда. Тихо пошёл он по траве к стойлу, где был ослик – знал, где лежит ключ, – отпер дверь, отыскал седло и уздечку: их спрятали туда на ночь, – поцеловал ослика в нос и прошептал: «Прости, что мы тебя не берём».

– Пришёл наконец! – сказал конь, когда он вернулся. – Я уже гадал, что с тобой случилось.

– Доставал свои вещи из стойла, – ответил Шаста. – Не скажешь, как их приладить?

Потом довольно долго он возился с вещами, стараясь ничем не звякнуть, а конь давал указания: «Тут потуже. Нет, вот здесь. Подтяни ещё». Напоследок он сказал:

– Вот смотри: это поводья, – но ты их не трогай. Приспособь их посвободней к луке седла, чтобы я двигал головой как хотел. И главное, не трогай.

– Зачем же они тогда? – спросил Шаста.

– Чтобы меня направлять. Но сейчас выбирать дорогу буду я, тебе их трогать ни к чему. А ещё – не вцепляйся мне в гриву.

– За что же мне держаться? – удивился Шаста.

– Сжимай покрепче колени, – сказал конь. – Тогда и научишься хорошо ездить. Сжимай мне коленями бока сколько хочешь, а сам сиди прямо и локти не растопыривай. Что ты там делаешь со шпорами?

– Надеваю, конечно, – сказал Шаста. – Уж это я знаю.

– Сними их и положи в перемётную суму. Продадим в Ташбаане. Снял? Ну, садись в седло.

– Ох, какой ты высокий! – с трудом выговорил Шаста после первой неудачной попытки.

– Я конь, что поделаешь. А ты на меня лезешь как на стог сена. Вот так получше! Теперь распрямись и помни насчёт коленей. Смешно, честное слово! На мне скакали в бой великие воины, и дожил я до такого мешка! Что ж, поехали. – И он засмеялся, но не сердито.

Конь превзошёл себя – так был осторожен. Сперва он пошёл на юг, старательно оставляя следы на глине, и начал переходить вброд речку, текущую в море, но на самой её середине повернул и пошёл против течения, а потом вышел на каменистый берег, где следов не остаётся, и долго двигался шагом, пока хижина, стойло, дерево – словом, всё, что знал Шаста, – не растворилось в серой мгле июльской ночи. Тогда мальчик понял, что они уже на вершине холма, отделявшего от него мир. Он не мог толком разобрать, что впереди – как будто и впрямь весь мир, очень большой, пустой, бесконечный.

– Ах, – обрадовался конь, – самое место для галопа!

– Ой, не надо! – сказал Шаста. – Я ещё не могу… пожалуйста, конь! Да, как тебя зовут?

– И-йо-го-го-га-га-га-а!..

– Мне не выговорить, – сказал Шаста. – Можно я буду звать тебя Игого?

– Что ж, зови, если иначе не можешь, – согласился конь. – А тебя как называть?

– Шаста.

– Да… Вот это и впрямь не выговоришь. А насчет галопа ты не бойся: он легче рыси, не надо подниматься-опускаться. Сожми меня коленями (это называется «шенкеля») и смотри прямо между ушами. Только не гляди вниз! Если покажется, что падаешь, сожми сильнее, выпрями спину. Готов? Ну, во имя Нарнии!..

Глава вторая. Первое приключение

Солнце стояло высоко, когда Шаста проснулся, ибо что-то тёплое и влажное прикоснулось к его щеке. Открыв глаза и увидев длинную конскую морду, он вспомнил вчерашние события, сел и, громко застонав, еле выговорил:

– Ой, всё у меня болит. Всё как есть.

– Здравствуй, маленький друг, – сказал конь. – Ты не бойся, это не от ушибов, ты и упал-то раз десять, и всё на траву. Даже приятно… Правда, один раз отлетел далеко, но угодил в куст. Словом, это не ушибы, так всегда бывает поначалу. Я уже позавтракал, давай и ты.

– Какой там завтрак: я двинуться не могу.

Но конь не отставал: трогал несчастного и копытом, и мордой, пока тот не поднялся на ноги, а поднявшись – не огляделся. Оттуда, где они ночевали, спускался пологий склон весь в белых цветочках. Далеко внизу лежало море – так далеко, что едва доносился всплеск волн. Шаста никогда не смотрел на него сверху и не представлял, какое оно большое и разноцветное. Берег уходил направо и налево, белая пена кипела у скал, день был ясный, солнце сверкало. Особенно поразил Шасту здешний воздух. Он долго не мог понять, чего же не хватает, пока не догадался, что нет главного – запаха рыбы. (Ведь там – и в хижине, и у сетей – рыбой пахло всегда, сколько он себя помнил.) Это ему очень понравилось, и прежняя жизнь показалась давним сном. От радости он забыл о том, как болит всё тело, и спросил:

– Ты что-то сказал насчет завтрака?

– Да, – ответил конь, – посмотри в сумках. Ты их повесил на дерево ночью… нет, скорей под утро.

Он посмотрел и нашёл много хорошего: совсем свежий пирог с мясом, кусок овечьего сыра, горстку сушёных фиг, плоский сосудец с вином и кошелёк с деньгами. Столько денег – сорок полумесяцев – он никогда ещё не видел.

Потом он осторожно сел у дерева, прислонился спиной к стволу и принялся за пирог; конь тем временем пощипывал травку.

– А мы можем взять эти деньги? – спросил Шаста. – Это не воровство?

– Как тебе сказать, – ответил конь, прожёвывая траву. – Конечно, свободные говорящие звери красть не должны, но это… Мы с тобой бежали из плена, мы – в чужой земле, деньги – наша добыча. И потом, без них не прокормишься. Насколько мне известно, вы, люди, не едите травы и овса.

– Не едим.

– А ты пробовал?

– Да, бывало. Нет, не могу. И ты бы не мог на моём месте.

– Странные вы твари, – заметил конь.

Пока Шаста доедал лучший завтрак в своей жизни, его друг завалился на землю и принялся кататься, приговаривая:

– Ах, хорошо! Спину почешешь, ногами помашешь. Покатайся и ты – сразу легче станет.

Но Шаста лишь рассмеялся:

– Какой ты смешной!

– Ничего подобного! – возразил было конь, но тут же лёг на бок и испуганно спросил: – Неужели смешной?

– Да, а что?

– А вдруг говорящие лошади так не делают? – перепугался конь. – Вдруг это глупая, здешняя привычка? Какой ужас! Прискачу в Нарнию, и окажется, что я не умею себя вести. Как ты думаешь, Шаста? Нет, честно. Я не обижусь. Настоящие, свободные кони… говорящие… они катаются?

– Откуда же мне знать? Да ты не бойся! Приедем – увидим. Ты знаешь дорогу?

– До Ташбаана – знаю. Потом дороги нет, там большая пустыня. Ничего, одолеем! Нам будут видны горы, ты подумай – северные горы! За ними Нарния! Только бы пройти Ташбаан! От остальных городов надо держаться подальше.

– Обойти его нельзя?

– Тогда придётся сильно кружить, боюсь заплутаться. В глубине страны – большие дороги, возделанные земли… Нет, пойдём вдоль берега. Тут никого нет, кроме овец, кроликов и чаек, разве что пастух-другой. Что ж, тронемся?

Шаста оседлал коня и с трудом забрался в седло: так болели ноги, – но Игого сжалился над ним и до самых сумерек шёл шагом. Когда уже смеркалось, они спустились по тропкам в долину и увидели селение. Шаста спешился и купил там хлеба, лука и редиски, а конь, обогнув селение, остановился дальше, в поле. Через два дня они снова так сделали, и через четыре – тоже.

Все эти дни Шаста блаженствовал. Ноги и руки болели всё меньше. Конь уверял, что в седле он сидит как мешок («Стыдно, если кто увидит!»), но учителем был терпеливым – никто не научит ездить верхом лучше, чем сама лошадь. Шаста уже не боялся рыси и не падал, когда конь останавливался с разбегу или неожиданно кидался в сторону (оказывается, так часто делают в битве). Конечно, Шаста просил, чтобы конь рассказал, как сражался вместе с тарханом, и тот рассказывал, как они переходили вброд реки, и долго шли без отдыха, и бились с вражьим войском. Боевые кони, самой лучшей крови, бьются не хуже воинов: кусаются, лягаются и умеют, когда надо, повернуться так, чтобы всадник получше ударил врага мечом или боевым топориком. Правда, рассказывал он реже, чем Шаста о том просил, чаще отнекивался: «Да ладно, чего там: сражался-то я по воле Тисрока, словно раб или немая лошадь. Вот в Нарнии, среди своих, я буду сражаться как свободный! За Нарнию! О-го-го-го-о!»

Вскоре Шаста понял, что после таких речей конь пускается в галоп.

Уже не одну неделю двигались они вдоль моря и видели больше бухточек, речек и селений, чем Шаста мог запомнить. Однажды в лунную ночь они не спали, ибо выспались днём, а в путь вышли под вечер. Оставив позади холмы, они пересекли равнину и слева, в полумиле, увидели лес. Море лежало справа, за низкой песчаной дюной. Конь то шёл шагом, то пускался рысью, но вдруг резко остановился.

– Что там? – спросил Шаста.

– Тш-ш! – Конь насторожил уши. – Ты ничего не слыхал? Слушай!

– Как будто лошадь, к лесу поближе, – сказал Шаста, послушав с минутку.

– Да, это лошадь. Ах как нехорошо!..

– Ну и что такого? Может, крестьянин едет!

– Крестьяне так не ездят, – возразил Игого, – и кони у них не такие. Это настоящий конь и настоящий тархан. Нет, не конь… слишком легко ступает… так-так… Это прекраснейшая кобыла.

– Похоже, сейчас она остановилась, – заметил Шаста.

– Верно. А почему? Потому что остановились и мы… Друг мой, кто-то выследил нас.

– Что же теперь делать? – испугался Шаста. – Как ты думаешь, они нас видят?

– Нет, слишком темно, к тому же тучи! Как только они закроют луну, можно двигаться к морю. Если что, песок скроет шаги.

Они подождали и сперва шагом, потом лёгкой рысью двинулись к берегу. Но странное дело: уже стало совсем темно, а море всё не показывалось. Только Шаста подумал: «Наверное, мы уже проехали дюны», – как вдруг сердце у него упало: оттуда, спереди, послышалось долгое, скорбное, жуткое рычание. В тот же миг конь повернул и понёсся во весь опор к лесу, от берега.

– Что это? – в ужасе выговорил Шаста.

– Львы! – на скаку бросил конь не оборачиваясь.

Пока перед ними не сверкнула вода, оба молчали. Перейдя вброд широкую мелкую речку, конь остановился. Он весь вспотел и сильно дрожал, а когда немного отдышался, сказал:

– Теперь не унюхают: вода отбивает запах. Пройдёмся немного.

Пока они шли по мелководью, Игого признался:

– Шаста, мне очень стыдно. Я перепугался, как немая тархистанская лошадь. Да, я недостоин называться говорящим конём. Я не боюсь мечей, и копий, и стрел, но это… это… Пройдусь-ка лучше рысью.

Только рысью шёл он недолго: уже через минуту пустился галопом, – что неудивительно, ибо совсем близко раздался глухой рёв, на сей раз – слева, из леса.

– Ещё один! – проговорил конь на бегу.

– Эй, слушай, – крикнул Шаста, – та лошадь тоже скачет!

– Ну и хо-хо-хорошо! У тархана меч… так что защитит нас.

– Да что ты заладил: львы да львы! – возмутился Шаста. – Нас могут поймать. Меня повесят за конокрадство!

Он меньше, чем конь, боялся львов, потому что никогда их не видел.

Конь только фыркнул в ответ и прянул вправо. Как ни странно, другая лошадь прянула влево, и вслед за этим кто-то зарычал – сначала справа, потом слева. Лошади кинулись друг к другу. Львы, видимо, тоже, поскольку рычали попеременно с обеих сторон, не отставая от скачущих лошадей. Наконец луна выплыла из-за туч, и в ярком свете Шаста увидел ясно, как днём, что лошади несутся морда к морде, словно на скачках. Игого потом говорил, что таких скачек в Тархистане отродясь не видывали.

Шаста уже ни на что не надеялся: думал лишь о том, как лев съедает жертву: сразу или сперва играет, как кошка с мышкой, и очень ли это больно. Думал он об этом, но видел всё (так бывает в очень страшные минуты), поэтому заметил, что другой всадник мал ростом, что кольчуга его ярко сверкает, в седле он сидит как нельзя лучше, а бороды у него нет.

Что-то блеснуло внизу перед ними, и прежде чем догадался, что это, Шаста услышал всплески и ощутил во рту вкус солёной воды. Они попали в узкий рукав, отходящий от моря. Обе лошади плыли, да и Шасте вода доходила до колен. Сзади слышалось сердитое рычание, и, оглянувшись, Шаста увидел у воды тёмную глыбу, но одну: другой лев, видимо, отстал.

Похоже, лев не собирался ради них лезть в воду. Кони наполовину переплыли узкий залив, уже был виден другой берег, а тархан не говорил ни слова. «Заговорит, – подумал Шаста. – Как только выйдем на берег. Что я ему скажу? Надо что-нибудь выдумать…»

И тут до него донеслись голоса:

– Ах, как я устала!..

– Тише, Уинни! Придержи язычок!

«Это мне нравится, – подумал Шаста. – Честное слово, лошадь заговорила!»

Вскоре обе лошади уже не плыли, шли, а потом вылезли на берег. Вода струилась с них, камешки хрустели под копытами. Маленький всадник, как это ни странно, ни о чём не спрашивал, даже не глядел на Шасту, но Игого вплотную подошёл к другой лошади и громко фыркнул.

– Стой! Я тебя слышал. Меня не обманешь. Госпожа, ты ведь говорящая лошадь, тоже из Нарнии!

– Тебе какое дело? – воскликнул странный тархан и схватился за эфес, но голос выдал его с головой.

– Да это девочка! – догадался Шаста.

– И что с того? – возмутилась незнакомка. – Зато ты мальчишка! Грубый, глупый мальчишка! Наверное, раб и конокрад.

– Нет, маленькая госпожа, – вмешался конь. – Он меня не крал. Если уж на то пошло, то это я его украл. Что же до того, моё ли это дело, посуди сама: земляки непременно приветствуют друг друга на чужбине.

– Конечно, – поддержала его лошадь.

– Уж ты-то помолчи! – прикрикнула на неё девочка. – Видишь, в какую беду я из-за тебя попала!

– Никакой беды нет, – заметил Шаста. – Можете ехать куда ехали. Мы вас не держим.

– Ещё бы держали! – воскликнула всадница.

– Как трудно с людьми! – сказал кобыле конь. – Ну просто мулы… Давай мы с тобой разберёмся. Видимо, госпожа, тебя тоже взяли в плен, когда ты была жеребёнком?

– Да, мой господин, – печально ответила та. – Меня, кстати, Уинни зовут.

– А теперь ты сбежала?

– Скажи ему, чтобы не лез, когда не просят, – вставила всадница.

– Нет, Аравита, не скажу, – воспротивилась Уинни. – Я и впрямь бежала. Не только ты, но и я. Такой благородный конь нас не выдаст. Господин, мы держим путь в Нарнию.

– И мы тоже. Всякий поймёт, что оборвыш, едва сидящий в седле, откуда-то сбежал. Но не странно ли, что молодая тархина едет ночью, без свиты, в кольчуге своего брата, и боится чужих, и просит всех не лезть не в своё дело?

– Ну хорошо, – сказала девочка. – Ты угадал, мы с Уинни сбежали из дому и едем в Нарнию. Что же дальше?

– Дальше мы будем держаться вместе. Надеюсь, госпожа, ты не откажешься от моей защиты и помощи? – обратился конь к Уинни.

– Почему ты спрашиваешь мою лошадь, а не меня? – разгневалась Аравита.

– Прости, госпожа, – сказал конь, чуть-чуть прижимая уши, – у нас в Нарнии так не говорят. Мы с Уинни – свободные лошади, а не здешние немые клячи. Если бежишь в Нарнию, помни: Уинни не твоя лошадь – скорее уж ты её девочка.

Аравита раскрыла от удивления рот, но заговорила не сразу: вероятно, раньше так не думала.

– А всё-таки зачем нам ехать вместе? Ведь так нас скорее заметят.

– Нет, – возразил Игого, а Уинни его поддержала:

– Поедем вместе, поедем! Я буду меньше бояться, да и дороги толком не знаю. Такой замечательный конь, куда умнее меня.

Шаста сказал:

– Оставь ты их! Видишь, они не хотят…

– Мы хотим! – перебила его Уинни.

– Вот что, – сказала девочка. – Против вас, господин конь, я ничего не имею, но откуда вы знаете, что этот мальчишка нас не выдаст?

– Скажи уж прямо, что я тебе не компания! – воскликнул Шаста.

– Не кипятись, – сказал ему конь. – Госпожа права.

Обернувшись к Аравите, Игого вежливо продолжил:

– Нет, не предаст: я за него ручаюсь. Он добрый товарищ, к тому же, несомненно, из Нарнии или Орландии.

– Хорошо, поедем вместе, – согласилась девочка, обращаясь к коню.

– Я очень рад! – сказал тот. – Что ж, вода позади, звери – тоже. Не расседлать ли вам нас, не отдохнуть ли и не послушать ли друг про друга?

Дети расседлали коней, и те принялись щипать траву. Аравита вынула из сумы много всяких вкусностей, но Шаста есть отказался, стараясь говорить как можно учтивей, словно настоящий вельможа, но в рыбачьей хижине этому не научишься и получалось плохо. Он это, в сущности, понимал, поэтому становился всё угрюмей, вёл себя совсем уж неловко. Кони же прекрасно поладили. Вспоминая любимые места в Нарнии, они выяснили, что приходятся друг другу троюродными братом и сестрой. Понимая, что дети никак не могут найти общего языка, мудрый Игого предложил:

– Маленькая госпожа, поведай нам свою повесть. И не спеши: за нами никто не гонится.

Аравита немедленно села, красиво скрестив ноги, и важно начала свой рассказ. Надо заметить, что в этой стране и правду, и неправду рассказывают особым слогом – этому учат с детства, как учат у нас писать сочинения. Только рассказы эти слушать можно, а сочинений, если не ошибаюсь, не читает никто и никогда.