Текст книги "Пара из дома номер 9"

14

Саффи

Когда мы возвращаемся домой, Том еще на работе, поэтому мама говорит, что займется готовкой ужина, а я вывожу Снежка на прогулку. Еще тепло, солнце пробивается сквозь кроны деревьев. Когда я прохожу мимо дома номер восемь, Бренда Моррисон выскакивает на улицу в домашних тапочках из овчины.

– Послушай, я хочу поговорить с тобой, – хмуро заявляет она.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к ней, пытаясь вежливо улыбнуться. Ни Бренда, ни ее муж Джек никогда мне не нравились. Когда мы въехали в коттедж, они отнеслись к нам не особо гостеприимно. Не говоря уже о том, что активно выступают против строительства. И вечно на что-то жалуются: на расположение нашего мусорного бака, на звук дрели, которой пользуются строители, на лай Снежка в саду…

– Как поживаете, Бренда? – учтиво спрашиваю я.

– Не очень. Мне надоели эти журналисты, которые постоянно тут шляются. На прошлой неделе один влез к нам на задний двор и фотографировал через забор. Это просто недопустимо. Из-за этого у моего Джека начинается кислотный рефлекс.

– Мне очень жаль, я тоже не хочу их здесь видеть.

– Мы живем здесь почти тридцать лет, и никогда ничего подобного не было.

– Я не знаю, чего они надеются добиться. Новой информации нет и, возможно, не будет еще какое-то время, – говорю я. Сержант Барнс упоминал о том, что нужно просмотреть все списки людей, пропавших без вести с 1970 по 1990 год, чтобы попытаться идентифицировать тела. Это может занять месяцы.

– А еще на прошлой неделе ко мне приходила полиция с вопросами, – продолжает Бренда, как будто не слыша моих слов. – И я могу сказать тебе то же, что и им: мы живем здесь более тридцати лет, и если бы два человека были убиты и закопаны в соседнем саду, буквально рядом с нами… – Она складывает руки на груди. – Так вот, мы бы это увидели. От меня ничто не ускользнет.

Я не удивлена.

– Тридцать лет? Значит, вы приехали сюда в…

– Восемьдесят шестом году. Купили этот коттедж у милой пожилой пары. Они хотели переехать в бунгало к своему сыну.

– Вы не знали мою бабушку? Роуз Грей? Она тогда здесь не жила, но была владелицей дома. Я не знаю, приезжала ли она когда-нибудь или…

Но Бренда качает головой.

– Нет. Когда мы въехали сюда, в вашем доме жили Берил и Колин Дженкинс, и я не помню, чтобы была знакома с какой-то там Роуз Грей.

Снежок тянет за поводок, и я наклоняюсь, чтобы погладить его.

– А после них были мистер и миссис Тернер? – спрашиваю, вспоминая слова миссис Макналти, сказанные в магазине на углу.

Бренда смотрит на меня, и когда я уже думаю, что она откажется говорить, соседка наклоняется ко мне. Я понимаю, что, несмотря на свою угрюмость, она не прочь посплетничать. Плотнее запахивает свой кремовый кардиган. Видимо, ей холодно – она очень худая, почти костлявая.

– Тернеры – Вэлери и Стэн – переехали в коттедж примерно в восемьдесят восьмом или восемьдесят девятом году. У них был ужасно непутевый сын. Всегда попадал в неприятности.

– Вы помните имя их сына?

– Харрисон. Да, именно так, я помню это из-за Джорджа Харрисона[12]12
  Джордж Харрисон (1943–2001) – британский рок-музыкант, певец, композитор, писатель и продюсер, получивший наибольшую известность как участник группы «Битлз».


[Закрыть]. Этот их сын был просто необузданным. Я жалела его родителей. Они были уже пожилые. У Стэна был очень сильный артрит.

– Вы рассказали об этом полиции?

– Конечно, рассказала. Я рассказала им все на прошлой неделе.

Надеюсь, они проверили этого необузданного сына Тернеров. Я сделала мысленную пометку спросить об этом сержанта Барнса.

– В любом случае, – говорю, стараясь придать своему голосу бодрости, – сейчас журналистов здесь нет. Возможно, у них выходной.

Но Бренда только хмыкает и убегает обратно в дом, не попрощавшись.

* * *

Позже я пересказываю свой разговор с Брендой Тому. Мы стоим бок о бок у раковины, перемывая посуду после ужина, пока мама не взялась за это сама. Она уже навела порядок в ящике со столовыми приборами. За ужином я рассказала мужу о нашем визите к бабушке.

Мама поднялась в свою комнату, чтобы заняться своими натертыми ногами. Я не знаю, почему она упорно носит обувь на каблуках. Серебристая шкурка лосося прилипла к форме для запекания, и я вымещаю свое разочарование, усердно оттирая ее. Мне отчаянно нужна посудомоечная машина, но бог знает, когда мы сможем снова начать строительные работы. Похоже, пройдет еще много времени, прежде чем у меня будет кухня моей мечты. Несмотря на то что сад больше не считается местом преступления и полиция разрешила нам продолжать ремонт, строители не смогут вернуться сюда в течение нескольких месяцев, потому что они уже взялись за другой заказ. Я не могу не задаваться вопросом, считается ли это оправданием.

– Тернер-младший может стать интересным объектом расследования для полиции, – говорит Том. – Может быть, родители помогли ему скрыть то, что он сделал.

Я замечаю пятнышко белой краски в его волосах. Он пришел домой с работы и сразу же переоделся в свою одежду для малярных работ, сказав: «Я как раз успею нанести еще один слой краски до ужина». Перила почти готовы, и Том хочет приступить к маленькой спальне. Но что-то останавливает меня… Каждый раз, когда вхожу туда, я чувствую себя странно. Прошло всего несколько дней с тех пор, как были обнаружены тела, и я понимаю: мне не по себе потому, что заднее окно выходит в сад, на огромную яму. Это просто напоминание о том, что произошло, вот и все. Я знаю, что переживу это. Когда все закончится.

– Бабушка сегодня упоминала о каких-то Джин и Викторе, – сообщаю я. – Мне кажется, она просто запуталась в воспоминаниях, но… – Я вздыхаю. – Я впервые задумалась, знает ли она что-то об этих трупах. Она как будто пытается что-то вспомнить. Но после разговора с Брендой… – Обрываю фразу, не договорив.

Когда мы уезжали, сержант Барнс сказал нам, что женщина, которая продала дом бабушке в 1977 году, давно умерла. У нее не было детей, но была сестра, с которой они общались. Он добавил, что полиция прослеживает прошлое двух семей, которые арендовали дом у бабушки в период между 1981 и 1990 годами, но ни словом не упомянул сына Тернеров. Он также сказал, что они будут искать Дафну Хартолл и вторую квартирантку. Похоже, полицейские прилагают все усилия, чтобы опознать тела, но Барнс сказал, что это будет долгий процесс – настолько далеко зашло разложение. Задача кажется почти непосильной.

– Должно быть, все это ужасно тяжело для твоей бабушки. И трудно понять, действительно ли то, что она говорит, имеет какое-то значение, или это просто дементный бред, – говорит Том, вытирая тарелку. Она чуть не выскальзывает у него из рук.

– Осторожно! Это одна из немногих, которые остались без сколов.

Он корчит гримасу. Шутки о его неуклюжести уже успели нам надоесть. В тот вечер, когда мы впервые встретились во время учебы в Борнмутском университете, Том проводил меня в общежитие после того, как я слишком много выпила. Я сразу поняла, что он добрый: заботился обо мне, приносил мне воду и готовил тосты. Помню, как посмотрела на него, когда он нес поднос через мою обшарпанную гостиную, и ощутила прилив нежности к нему, этому красивому, немного чудаковатому парню с копной светлых волос. Он пытался произвести на меня впечатление, но споткнулся о ковер, и тарелка и кружка полетели через всю комнату. Том застыл в ужасе, глядя мне в глаза. Потом мы оба расхохотались, и это сломало лед.

С тех пор Том успел поскользнуться на мокром крыльце, когда мы с агентом по недвижимости пошли осматривать нашу первую арендованную квартиру, споткнуться о пень и сломать лодыжку во время романтической прогулки в лесу, а в прошлом году он запнулся о Снежка и растянул спину, из-за чего неделю не мог ничего делать. Я уже молчу обо всех стаканах и тарелках, которые Том уронил за эти годы. Он говорит, что его координация нарушена, потому что он так и не смог привыкнуть к своим длинным конечностям и долговязой фигуре. «Как щенок немецкой овчарки, который растет слишком быстро», – шутит Том.

Он аккуратно ставит тарелку на ламинированный кухонный столик и с преувеличенной осторожностью берет с сушилки стеклянную форму для запекания, что вызывает у меня смех.

Мама вбегает на кухню. Она выглядит взволнованной.

– Мне только что пришла в голову отличная идея, – говорит она. – Почему бы нам не порыться в вещах твоей бабушки? Все эти разговоры о Джин и Викторе… Мне стало любопытно.

– Ее вещи? – переспрашиваю я, забирая у Тома чайное полотенце, чтобы вытереть свои мокрые руки.

– Да. Ну, знаешь, те вещи, которые мы забрали из ее дома в Бристоле.

Я хмурюсь.

– Мы многое отдали на благотворительность. Ее мебель и все такое.

– Да-да, но мы сохранили ее личные вещи, не так ли, ее письма и так далее? – В мамином голосе звучит нетерпение. Я киваю, вспоминая конверты и коробки с бумагами, которыми был набит бабушкин дом, и мы не удосужились просмотреть их, сказав себе, что сделаем это позже. Но потом мы забыли о них, а мама вернулась в Испанию. – Что ты со всем этим сделала?

– Я… – Я пытаюсь сообразить. – Они могут лежать в свободной комнате или на чердаке. У нас еще много чего не распаковано.

Мама поднимает брови, как бы говоря: «Но ты живешь здесь уже несколько месяцев!» Я знаю, что она сделала бы все это в первую неделю.

– Тогда ладно. Нам нужно найти эти коробки и перебрать их.

Я ощущаю уныние.

– Что – сейчас?

Я с нетерпением ждала момента, когда смогу усесться перед телевизором, открыть пачку печенья и посмотреть какую-нибудь романтическую комедию, что-нибудь легкое и забавное, чтобы отвлечься от всего, что происходит.

Мамино лицо смягчается.

– Прости, милая. Я знаю, что ты, должно быть, устала. Я и забыла, как ужасен второй триместр… Просто покажи мне, где они лежат, и я переберу их.

Не буду врать, именно так мне и хочется поступить. Но я не могу позволить маме сделать это в одиночку. Это было бы нечестно.

– Все в порядке. Я помогу. Пойдем.

Через плечо я устало оглядываюсь на Тома. Он сочувственно улыбается и говорит, что поставит чайник.

* * *

Мы находим их на чердаке. Две большие коробки, втиснутые в самый дальний угол под карнизом. Тому приходится подняться на чердак, чтобы помочь спустить их по лестнице. Потом мы втроем садимся на пол, поставив рядом кружки с горячими напитками, и перебираем все это; Снежок кладет голову Тому на колени.

– Боже, твоя бабушка хранила много всякого хлама, – говорит Том, перебирая стопку старых квитанций.

– Посмотри на это. – Я беру в руки книгу в желтовато-коричневом кожаном переплете. – Это сборник стихов. Выглядит древним. – Открываю книгу. Страницы пожелтели и пахнут затхлостью. – Ух ты…

– Что такое? – спрашивает мама.

Я осторожно достаю сплющенный между страницами цветок.

– Засушенная роза. – Она сухая и ломкая, но сохраняет яркий темно-алый цвет. – Кто-то, кого она любила, подарил ей это. – Я аккуратно кладу цветок обратно в книгу и передаю ее маме. – Это стихи о любви.

Мамины глаза блестят, когда она берет книгу и перелистывает ее. Я знаю, что она чувствует. Бабушка всегда была невероятно закрытой, никогда не говорила о своем прошлом, о своих возлюбленных, о своем муже. Трудно представить, что у нее была какая-то жизнь до того, как она стала матерью и бабушкой. Жизнь, в которой она получила в подарок розу и засушила ее между страницами сборника стихов. Жизнь, в которой она была в кого-то влюблена.

– Может быть, цветок подарил ей мой отец, – предполагает мама. – А как насчет старых фотографий? В твоей коробке их нет?

– У нее их всегда было немного, – отвечаю я, вспоминая, как однажды попросила бабушку показать мне фотографии моего дедушки, и она заявила, что у нее их нет, потому что в ее время люди не фотографировались так много, но мне было трудно поверить в это. Она ведь выросла не в викторианскую эпоху. – Ты когда-нибудь видела фото своего отца? – спрашиваю я у мамы, которая все еще смотрит на маленький томик со стихами. Та неохотно откладывает его на пол возле своих коленей.

– Нет, никогда. Она сказала, что все они потерялись при переезде.

– Значит, ты ничего о нем не знаешь?

– Да, почти ничего. Она не любила рассказывать о нем – говорила, что это ее слишком расстраивает. – Мама продолжает копаться в коробке. – Она сказала, что он умер до моего рождения. Сердечный приступ. Мы никогда не навещали его могилу.

Я думаю о человеке, похороненном в саду. На одно ужасное мгновение мне приходит в голову мысль: не может ли он быть моим дедом? Но я прогоняю эту мысль прочь. Это нелепо. Я не могу начать сомневаться в бабушке сейчас. И к тому же этот сборник стихов с засушенной розой… Это просто не могло не быть любовью.

– Ты когда-нибудь была знакома с кем-либо из родственников своего отца? – спрашиваю я маму. Она качает головой.

– Нет. Твоя бабушка всегда говорила, что его родители умерли молодыми, как и ее собственные, и оба они были единственными детьми в семье.

– И больше ты о нем ничего не знала?

Мама поднимает глаза от коробки и размышляет над моим вопросом.

– Практически ничего. Наверное, в какой-то момент я просто перестала спрашивать. Твоя бабушка никогда не хотела говорить о нем. – Она снова поворачивается к коробке, а затем издает радостный возглас, заставляющий меня вздрогнуть. Мама держит в руке коричневый конверт формата А4. – Здесь фотографии!

Я смещаюсь поближе к окну, возле которого она сидит.

– Дай посмотреть.

Мама достает из конверта стопку снимков разной величины и начинает их перебирать. На большинстве из них изображена она сама – на разных стадиях взросления, в саду дома в Бристоле. Но затем мама вытаскивает пять или шесть квадратных фотографий и говорит, протягивая их мне:

– Посмотри на это.

Я почти наваливаюсь на нее – так мне хочется посмотреть на снимки, которых я никогда не видела. Они выглядят так, будто были сделаны одной из первых камер мгновенной фотографии «Полароид», и на них мама совсем маленькая, ей не больше двух или трех лет. На большинстве из них она сидит скрестив ноги в каком-то саду – похоже, в нашем, – а коттедж виден только на заднем плане. На одном фото она изображена рядом со своей матерью – здесь бабушка намного моложе и стройнее, чем я когда-либо ее видела; на ней расклешенные брюки и майка в полоску.

– Боже мой, – вздыхает мама, глядя на другую фотографию.

Я заглядываю ей через плечо. На ней мама тоже совсем маленькая, она стоит перед коттеджем, а над ней виднеется сиреневая пена глицинии. К ней наклонилась не знакомая мне женщина. Снимок сделан с некоторого отдаления, поэтому трудно различить черты лица женщины, но это явно не бабушка. Мама поворачивается и смотрит на меня, ее карие глаза широко раскрыты.

– Кто эта женщина? Как ты думаешь, это может быть Дафна?

– Не исключено. – Я беру у нее снимок и переворачиваю его. На обороте написано: «Лолли, апрель 1980 года. Дом 9, Скелтон-Плейс». Я хмурюсь. – Кто такая Лолли?

– Я, – отвечает мама. – Так я называла себя в детстве. Видимо, не могла выговорить «Лорна».

– Я никогда не слышала, чтобы бабушка так тебя называла.

Мама смеется.

– Наверное, я ей запретила. Думаю, в более поздние годы это имя смущало меня.

Я передаю фотографию Тому; он смотрит на нее, а потом начинает смеяться.

– Стрижка «под пажа» была вам к лицу, Лорна!

– Меня тогда стригла мама… Ох уж эта челка!

Я возвращаюсь к коробке, документы из которой просматривала до этого, и достаю конверт, надеясь найти еще фотографии. Но вместо этого обнаруживаю пожелтевшую газетную вырезку.

– Что это? – удивляюсь я, вытаскивая ее. Мне страшно, что она рассыплется у меня в руках, настолько бумага старая. – Январь семьдесят седьмого года, какая-то газета под названием «Эхо Танет»…

– Что? – На этот раз мама придвигается ко мне, и мы читаем вместе.

Женщина из Бродстерса, пропавшая более недели назад, предположительно,

ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБЛА В МОРЕ

Шейлу Уоттс, 37 лет, в последний раз видели в канун Нового года в местном пабе «Шайр». Поздней ночью, по словам отдыхающих, она присоединилась к ним на берегу Викингской бухты, чтобы продолжить празднование.

Свидетели рассказали полиции, что мисс Уоттс пребывала на пляже сразу после полуночи и была замечена входящей в море. Ее одежда была найдена на берегу, однако после этого мисс Уоттс никто не видел.

Алан Хартолл, 38-летний сосед мисс Уоттс, сообщил: «Шейла была несколько замкнутой. Держалась особняком, хотя я знал ее довольно хорошо. Поскольку это был канун Нового года, она решила выпить с нами в нашем районе, а потом мы все вместе пошли на пляж. Она была единственной, кто зашел в море. Мы были заняты выпивкой и совсем забыли о ней. Только когда Шейла не вернулась домой, я понял, что произошло, и сообщил в полицию».

Береговая охрана безрезультатно прочесала бухту, а местная полиция выступила с заявлением, в котором говорится, что, по их мнению, мисс Уоттс погибла в результате несчастного случая.

Я поворачиваюсь к маме.

– Шейла… Как ты думаешь, это та, о ком сегодня говорила бабушка?

Мама выглядит такой же озадаченной, какой я чувствую себя.

– Может быть, они были знакомы?

– В Бродстерсе? Но мне казалось, что бабушка родом из Лондона.

– По-моему, до моего рождения она жила то тут, то там.

Я передаю статью Тому, и он начинает читать. Угасающий свет из окон в свинцовом переплете отбрасывает тень на одну сторону его лица. Из-за этого нос моего мужа кажется кривым. Затем Том возвращает заметку мне.

– Это, должно быть, важно, – говорит он, переводя взгляд с меня на маму и озвучивая то, о чем мы все думаем. – Иначе зачем хранить эту статью сорок лет?

15

Тео

Тео внимательно наблюдает за отцом с тех пор, как на прошлой неделе наткнулся на газетную статью. Он находит предлоги, чтобы в перерывах между работой заглянуть в мрачный особняк, и набирается смелости затронуть тему той пары в Уилтшире. Его отец и в лучшие времена не был откровенен с ним, но в последнее время каждый раз, когда Тео появляется в доме, отец ведет себя так, словно сын здесь незваный гость, и задает резкие вопросы о том, зачем он пришел. Тео хотел бы, чтобы его отец был хоть немного рад его видеть – хотя бы иногда, – и теперь эта резкость ранит еще сильнее. Но он пообещал Джен, что спросит его. Джен, которая не побоится спросить у своей теплой, открытой семьи о чем угодно.

И вот он снова здесь, во вторник, в обеденное время, перед началом работы в ресторане. Почему так трудно поднять эту тему в разговоре с отцом? Тео – взрослый мужчина, но рядом с отцом он снова чувствует себя зашуганным подростком, которому мать постоянно напоминает держать рот на замке и делать то, что говорит отец, чтобы не расстраивать его. Вести себя так, как всегда вела себя она сама, – чтобы отец не злился.

– Мне не нужно столько еды, – сердито заявляет отец, когда Тео заходит на кухню со своей надежной сумкой-холодильником, наполненной куриным карри и пирогом с творогом. – У меня ее полный морозильник. Я все равно чаще всего ужинаю в гольф-клубе.

Честно говоря, Тео не знает, почему он так старается сдерживаться. Боже, как бы он хотел послать отца куда подальше!.. Но не может заставить себя сделать это, несмотря на то что мама умерла четырнадцать лет назад. Она бы разочаровалась в нем, и он это знает.

– Вообще-то, – говорит Тео, бросая сумку на стол, – я пришел сюда, чтобы спросить тебя кое о чем. – Его сердце отчаянно колотится под футболкой. Он представляет себе Джен, стоящую позади него и призывающую его не отступать.

– И о чем же? – Отец держит в руке одну из своих клюшек для гольфа и полирует ее конец тряпкой. Однажды, когда Тео было тринадцать лет, он пытался научить его играть в гольф. Купил ему отдельный набор клюшек и рассказал, как называется каждая из них. Тео ненавидел каждую минуту этих тренировок, однако продолжал заниматься больше года, чтобы доставить отцу удовольствие. А когда тот понял, что из Тео никакого толка в этом отношении не выйдет, то потерял всякий интерес к его обучению.

Тео делает глубокий вдох.

– На прошлой неделе, когда пришел, я нашел у тебя на столе газетную статью. В ней рассказывалось о паре из Уилтшира, которая делала какой-то ремонт и нашла два скелета в своем саду. Ты подчеркнул два женских имени, а затем написал: «Найти ее».

Отец прекращает полировать клюшку, но не поднимает глаз. Однако мышцы у него на плечах напрягаются, а сухожилия на шее вздуваются.

– Ты рылся в моих вещах?

– Нет, конечно.

Отец выпрямляется, все еще сжимая в руке клюшку для гольфа. Мгновение Тео гадает, не собирается ли он ударить его этой клюшкой. Отец смотрит на него с ледяным выражением в голубых глазах.

– Тогда не лезь не в свое долбаное дело.

Тео пытается скрыть потрясение. Отец не разговаривал с ним в таком тоне уже много лет.

– Кого ты пытаешься найти?

– Ты что, не слышал меня? – Отец делает два шага к Тео, лицо его мрачнее тучи, и в душе сына вновь пробуждается давний, хорошо знакомый страх.

«Я уже не тот маленький испуганный ребенок», – напоминает он себе.

– Почему ты не хочешь говорить об этом? Может быть, я могу помочь?

Отец издает презрительный смешок.

– Ты?

«Почему ты такая сволочь?» – думает Тео, но не сдается. Не делает даже крошечного шажка к двери.

– Да, я. Ты знаешь этих двоих из Уилтшира?

– Конечно, нет.

– Тогда почему у тебя на столе лежала эта заметка?

Отец выпускает из рук клюшку для гольфа, прислонив ее к кухонному столу, и Тео втайне переводит дух.

– Я просто использовал ее, чтобы расписать ручку. Но тебе-то до этого какое дело?

Отец лжет – должно быть, считает Тео круглым идиотом.

– Так что значит «Найти ее»?

– Почему ты во всем ищешь какой-то скрытый смысл? Что ты на самом деле хочешь у меня спросить, а? Ради чего затеял этот разговор? – Отец смотрит на Тео в упор, сжимая челюсти. – Я взрослый человек и не обязан отчитываться перед тобой в том, что делаю. Ясно?

Тео отвечает ему таким же упрямым взглядом. «Что ты скрываешь, папа? Потому что я знаю, что ты что-то скрываешь».

– Я не хитрю и не ищу скрытый смысл, – говорит он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Я спрашиваю тебя о той статье, вот и все. В последнее время ты ведешь себя так, словно тебя что-то беспокоит.

– Единственное, что меня беспокоит, – это ты, – огрызается отец.

Тео делает глубокий вдох. Нет смысла спорить, когда отец в таком настроении. Он поднимает руки вверх, словно сдаваясь.

– Ладно, тогда я оставлю тебя в покое. – Берет сумку со стола. – Я так понимаю, тебе это не нужно? – Отец молчит, сведя брови. – Тогда я увезу это обратно. Нам с Джен на ужин.

Тео выходит из кухни, забрав сумку-холодильник, и не оглядывается, пока не садится за руль своего «Вольво». Он наполовину надеется, что отец догонит его, хотя бы для того, чтобы извиниться. Но, конечно, этого не происходит. Тео бросает сумку-холодильник на пассажирское сиденье и несколько минут сидит, не включая зажигание. Как обычно, после таких стычек его терзает чувство вины. Может быть, он что-то сделал не так? Должен ли он был поступить иначе?

«Просто твой отец – человек старой закалки, – мягко говорила мама. – Он не умеет проявлять эмоции. Но он любит нас». Тео никогда не мог сказать с уверенностью, пытается ли она убедить его или саму себя.

Тео знает: нет ничего удивительного в том, что отец отмалчивается и грубит. После смерти мамы Тео пытался поговорить о ней, но отец упорно уходил от этих разговоров. Он заворачивал свою скорбь в многочисленные слои горечи и злости, как хорошо приготовленную лазанью.

А теперь еще и это – новая загадка… Два трупа в саду в Уилтшире, более чем в двухстах милях от дома. И слова «Найти ее», написанные размашистым отцовским почерком.

Тео понимает, что никогда не получит от отца ответов, что бы он ни делал. Их разделяет слишком много лет молчания, слишком много вопросов без ответов. Ему придется искать ответы самому.

* * *

«Но с чего начать?» – размышляет он позже, много позже, после окончания своей смены в ресторане. Джен крепко спит наверху, но Тео все еще бодрствует. Физически он устал как собака, ноги ноют после того, как он за весь вечер ни разу не присел, но ум слишком взбудоражен, и Тео понимает, что не уснет сейчас.

Он решает начать с поиска в «Гугле». Садится за свой ноутбук, стоящий на обеденном столе в их викторианском рядовом доме с двумя спальнями, и свет экрана озаряет темную комнату. Он отражается от стеклянных дверей, выходящих в сад.

Тео начинает набирать «Саффрон Катлер». Поиск выдает несколько статей о трупах, найденных в ее саду, но ничего такого, чего не было бы в вырезке, найденной на отцовском столе. Тео продолжает прокручивать страницу. Много новостных заметок от некоего человека по имени Юэн Катлер, который пишет для одного из популярных таблоидов. «Роуз Грей» – тоже тупик: Тео понятия не имеет, какая из многочисленных Роуз Грей может быть той, о которой говорится в найденной им статье.

Тогда он набирает имя своего отца.

Поиск выдает множество материала. И это понятно: отец – выдающийся человек. Тео требуется много времени, чтобы просеять все это, и он почти сдается. Он не знает, что именно ожидает найти. Вот страница с подробным описанием долгой и успешной отцовской карьеры в медицине… а затем Тео находит еще одну статью о частной практике, основанной в 1974 году. К ней прилагается зернистая черно-белая фотография, на которой его отец, выглядящий непривычно молодо, стоит рядом с другим мужчиной на каком-то торжественном приеме. Тео пристальнее вглядывается в экран. Под фото видна надпись: «Партнер по практике Ларри Найт». «Странно», – думает Тео. Насколько ему известно, у его отца никогда не было партнера в той небольшой частной клинике, которой он руководил и которую продал, выйдя на пенсию шесть лет назад.

Тео набирает в «Гугле» имя отца и «доктор Ларри Найт». Выскакивают несколько статей из различных медицинских журналов. Похоже, отец и доктор Найт прекратили совместную работу примерно через четыре года после основания клиники. Тео задается вопросом, почему так вышло. Отец всегда был для него загадкой – очень многое в его прошлом остается неизвестным. Может быть, Ларри Найт даст ответы. Тео понимает, что хватается за соломинку. В этих материалах нет ничего, что могло бы связать его отца с трупами в Уилтшире. Но, возможно, Ларри Найт может хоть что-нибудь поведать о том, какой была жизнь его отца до того, как он встретил маму Тео; возможно, он даже знает Роуз Грей.

Тео трет глаза. Он устал и в то же время на взводе. Не может оторвать взгляд от экрана, хотя никакой новой информации там нет.

Он моргает от усталости, но даже с закрытыми глазами видит перед собой имя отца.

Доктор Виктор Кармайкл.