Текст книги "Шпионаж и любовь"

Анджей, в отличие от Кристины, не был напрямую связан с «Мушкетерами», он был офицером с высокой наградой, и потому у него было больше шансов найти себе применение. Габбинс, находившийся в Лондоне, обратился к генералу Сикорскому по поводу Анджея Коверского, тактично написав: «Я горячо убежден, что такой человек не должен страдать по нашей вине», и предложил включить Анджея в состав польских вооруженных сил в Египте [18]. А тем временем Анджей писал своему бывшему командиру, генералу Станиславу Копаньскому. Когда Копаньского назначили в Карпатскую бригаду, Анджей встретил его в «Континентале» и, используя старое польское выражение, попросил о разговоре «с глазу на глаз» (буквально: «между нашими четырьмя глазами»). «Это невозможно», – заявил Копаньский к очевидному удовольствию наблюдавших за ними агентов Второго бюро, а потом добавил, что при его боевых ранениях они располагают только тремя глазами, а также тремя ногами на двоих [19]. У Копаньского не было места для Анджея. «Он очень достойный офицер, – сказано в одном польском отчете, – но находится под негативным влиянием госпожи Г.» [20].

Кристине и Анджею продолжали выплачивать небольшие деньги, хотя никакой работы не поручали, они были подавлены и раздражены праздной и бесцельной жизнью посреди бурных событий. Они проводили долгие летние дни, лежа под вентилятором, закрепленным на потолке, в затемненной комнате, прячась от света, жары и инсинуаций. Иногда они слушали польское радио – передачи из посольства в Каире, или дремали на веранде, протянувшейся вдоль здания отеля. Большинство учреждений в Каире закрывалось с полудня до пяти часов, а весь город погружался в оцепенение. Согласно рассказу писателя Лоуренса Даррелла, который тоже оказался в то время в Каире, это были потерянные часы дня, когда «кажется, что ты попал под ноги мертвых слонов» [21]. Даже крытый рынок-сук и муски- лабиринты переулков славками, прикрытыми навесами, теснящимися между массивными воротами и решетчатыми окнами, – днем затихали; владельцы лавок засыпали в тени в ожидании вечера, приносящего некоторое облегчение и относительную прохладу. Затем Кристина присоединялась к толпе мужчин в длинных белых джеллабах и женщин, закутанных в черное, мальчиков, которые разносили подносы с чаем, ослов, запряженных в тележки, загруженные горами товаров; и все они теснились на узких улицах Старого города Каира. У нее было слишком мало денег, чтобы посещать модный бар с пальмами в отеле «Шеперд», расположенном на вилле, где как-то раз останавливался Наполеон, или кафе типа «Гроппиз», где предлагали гостям свежие сливочные кексы, она не получала приглашений на приемы. Вместо этого она бродила вечерами по египетским улицам, гладила местных кошек, жалела изможденных и изнуренных работой лошадей, пила чай вместе с владельцами лавок муски, которые знали, что она не собирается ничего покупать. Тем временем Анджей жадно рассматривал шелка, парфюмерные флаконы, ювелирные украшения, мечтая, как мог бы – при иных обстоятельствах – делать подарки Кристине.

По большей части вечерами они сидели за выпивкой в крытом саду отеля «Континенталь», иногда смотрели выступления танца живота, но чаще время шло под бесконечные повторы «Лили Марлен» и болтовню офицеров за соседними столиками. Иногда они общались с гражданскими экспатами на поливных лужайках Англо-Египетского клуба на острове Джезира, нередко они бродили вместе вокруг пирамид, наблюдали за фелуками, шедшими по Нилу галсами против ветра, слушали долгие, заунывные призывы муэдзинов, смотрели на воздушных змеев, круживших над мечетями города.

Каир был городом космополитичным. Мусульмане, евреи, копты, сиро-ливанские христиане и пестрая смесь европейских эскпатов вместе вели дела и обсуждали торговые и прочие соглашения «за бесконечными крошечными чашками сладкого кофе и стаканами чая, напоминавшего сироп» [22]. «После провинциального покоя Стамбула, – писал старый приятель Кристины по УСО Бэзил Дэвидсон между доставкой взрывчатки по региону в дипломатической почте, – Каир обладал живостью странной и разнообразной метрополии» [23]. Для их коллеги Джулиана Эймери город тоже был «удивительно живым», а среди разнообразного населения военные мелькали «повсюду, одетые в простую, тропическую униформу, предназначенную для пустыни, тут и там виднелись медные детали шлемов или характерные головные уборы французских и польских офицеров. Везде было шумно, суетливо и торопливо» [24]. Рынки и кафе города, нищие, торговцы вразнос, собаки, ослы создавали пульсирующую, яркую картину арабской уличной жизни, но представители египетского среднего класса давно приняли политику британской администрации, равно как и легкость изысканного французского стиля. Большинство феллахов носили тюрбаны и джеллабу, но состоятельные господа-эфенди – землевладельцы – носили европейские костюмы и фески, ездили на лимузинах между караванами верблюдов, бредущих по улицам.

В 1875 году Великобритания стала крупнейшим акционером стратегически важного Суэцкого канала, который привлек внимание османского правителя Египта, хедива. В начале 1880-х годов силы Ее Величества вошли в страну, чтобы подавить национальное восстание против европейского и османского господства. Хотя Египет официально получил независимость в 1922 году, войска остались, Великобритания продолжала доминировать в политической жизни страны. Однако с началом войны Каир снова наполнили люди в британской военной форме, и египтяне разделились в отношении к бывшим колонизаторам. Как поляки, Кристина и Анджей вызывали у окружающих вежливое недоверие. Главной чертой праздных недель в Каире было то, что им некуда было деваться друг от друга. «У нас идеальная дружба, – писала Кристина, – и без него я, думаю, попала бы в дом умалишенных» [25]. И как раз в это время приехал муж Кристины, Ежи Гижицкий.

Ежи находился в Стамбуле, когда британцы узнали, что следует разорвать все связи с «Мушкетерами». «Фирма», как называли УСО члены организации, была под сильным впечатлением от его прекрасной работы в Венгрии, России и Турции, он был ценным кадром. «Он бегло говорит на многих языках, отличается отвагой, ненавидит немцев беспредельно», – сообщает один из докладов [26]. Но британцы знали, что характер у Ежи нелегкий. Они сочли неразумным информировать вспыльчивого агента о внезапной смене установок, пока он находился на нейтральной территории, так что де Шатлен поспешил направить Ежи в Каир. Однако британцы и вообразить не могли степени ярости, вспыхнувшей у Ежи, когда на пути, в Иерусалиме, до него дошли слухи о подозрениях против Кристины, Анджея и – по аналогии – против него самого.

«Моя жена информировала меня, что майор Уилкинсон уведомил ее, что она, [Анджей] Кеннеди и я являемся подозреваемыми, как и организация, с которой мы находились в контакте в Польше, – бушевал Ежи, – и которая состоит из хорошо известных польских патриотов и друзей генерала Сикорского!» Не успев оторвать перо от бумаги, он продолжил: «Такова награда британского правительства за все наши усилия, наше искреннее желание делать полезную работу, за ужасный риск, которому подвергались моя жена и Кеннеди!» [27]. Ежи был энергичным, он не удовлетворился тирадой в официальном отчете, вскоре он повел переговоры со всеми своими контактами. Для британцев это было не слишком приятной новостью, Ежи был знаком с высокопоставленными дипломатами в разных странах, в том числе в США, и он был личным другом

Сикорского. Ветра в его паруса добавило и послание из Лондона, подтверждающее, что все трое – их теперь упоминали, как X, Y и Z, – «действовали из патриотических соображений и свободны от всех подозрений» [28]. Ежи продолжал протестовать «самым эмоциональным образом против нечестной, неджентльменской установки по отношению к нам» на семи печатных страницах, однако он и сам знал, что все это бесполезно [29]. Теперь любое дальнейшее сотрудничество с поляками представлялось невозможным. «Как бывшая ячейка организации Витковского, – докладывал Уилкинсон, – они оказались отрезаны от всего, связанного с Польшей и польскими делами».

Ежи провел в Каире пять злополучных месяцев, но дела для него там не было. При встрече Кристина, наконец, сказала ему, что больше его не любит и что намерена с ним расстаться. После взрыва горя и гнева он ушел и больше никогда с ней не разговаривал. «Его реакция была не той, на какую я рассчитывала, – написала Кристина в письме О’Мэлли, – и описать ее практически невозможно» [30]. Она не говорила с ним о расставании раньше не потому, что была не уверена в своих чувствах, а потому что знала, что вряд ли Ежи взялся бы поддерживать ее сеть в Будапеште, если бы не верил в будущее их отношений. Может, она и не любила его, но она уважала энергию и способности мужа, и, должно быть, она испытывала к нему искреннюю жалость из-за горя, которое ему причинила. Кристина не была преднамеренно жестокой, но привычка к блефу привела к тому, что ей трудно было оставаться по-настоящему искренней, она избегала серьезных чувств и прямых разговоров. Как бы то ни было, неудивительно, что ее последняя встреча с Ежи закончилась прискорбно. Удар оказался вдвойне горьким, поскольку речь шла о человеке, который оставался эмоционально привязанным и верным ей, абсолютно преданным своей стране, и вот теперь он за несколько недель оказался предан и женой, и соотечественниками. В письменных обвинениях Ежи теперь упрекал британцев во всем – от ситуации в Каире до нежелания передавать ранее его письма к жене. «Его глубоко ранило обращение, которое он здесь встретил, – предупреждал Ги Тэмплин Габбинса, – полагаю также, что его личная жизнь расстроилась, поскольку X и Y теперь тесно связаны, и в этом он тоже винит нас!» [31]. Уилкинсон тоже внес свой вклад в общую картину: «Я полагаю, что их брак никогда не выглядел вечным» [32]. Вероятно, можно считать удачей, что Ежи не читал шифрованных британских телеграмм. В крайнем раздражении он отверг все британские предложения о работе, в том числе о серьезном задании в Иране, потребовал репатриации в Великобританию, а потом послал Тэмплина весьма далеко и ушел [33]. Наконец, в октябре 1941 года он вернулся в Лондон и отказался иметь в дальнейшем что-либо общее с УСО. Следующей весной он переехал в Канаду. Для него с браком и с войной было покончено.

22 июня 1941 года, через неделю после того, как Уилкинсон уволил Кристину и Анджея, Гитлер начал операцию «Барбаросса», германское вторжение в Россию. Хотя микрофильм «Мушкетеров», доставленный Кристиной, а также ряд других доказательств, которые на протяжении долгого времени получали Черчилль и британское командование, о массивной концентрации немецких войск от Черного до Балтийского морей последовательно интерпретировались как простая демонстрация силы, направленная на укрепление германско-советского альянса. Только в июне 1941 года Черчилль послал личное сообщение Сталину с предупреждением о неминуемом вторжении. Сталин отмахнулся от письма и счел его грубой попыткой вбить клин в отношения России и Германии. Через десять дней после этого началось величайшее вторжение в истории, сломавшее недостаточно подготовленную линию обороны и быстро докатившееся до Ленинграда, Москвы и Сталинграда. Кристина и Анджей знали, что события их оправдывают – ни один немецкий агент не стал бы предупреждать о готовящемся вторжении, но их личная озабоченность была связана с тем, какое место займет в этой войне Польша, как изменится ее статус. До вторжения Гитлера в Россию Польша была единственным реальным союзником Великобритании. 22 июня 1941 года Советский Союз официально оказался на стороне союзников, а Польша превратилась в сомнительного и проблемного спутника.

Через двенадцать часов после известий о вторжении Черчилль заявил публично о намерении помочь России, если она об этом попросит. В частном разговоре личный секретарь спросил его, не станет ли этот альянс затруднительным для такого антикоммуниста, и Черчилль ответил: «Вовсе нет. У меня есть только одна цель – уничтожение Гитлера, и это сильно упрощает мне жизнь. Если Гитлер начнет вторжение в ад, я дам благожелательные рекомендации дьяволу в Палате общин» [34]. Генерал Сикорский, должно быть, завидовал ясности взглядов Черчилля. 30 июля, после изрядного внушения со стороны британского МИДа, Сикорский подписал договор о восстановлении дипломатических отношений между Польшей и Советским Союзом, но для многих поляков такой союз был невозможен. Двумя годами раньше Польша была разорвана на части Россией и Германией, и Россия по-прежнему имела территориальные претензии на части Польши. В августе, под давлением, Советский Союз предоставил амнистию выжившим полякам, интернированным с 1940 году, в том числе 40 000 военнопленных. Хотя среди последних было крайне мало офицеров, эти 40 000 – а также 75 000 польских гражданских лиц, многие из которых были с семьями, теперь покидали Советский Союз через Иран; их возглавлял генерал Владислав Андерс, бывший кавалерийский офицер и старый друг Анджея. Но исчезновение нескольких тысяч польских офицеров легло тяжелым бременем на советско-польские отношения.

С началом операции «Барбаросса» британцы убедились в надежности Кристины и Анджея и не нуждались в том, чтобы оставлять их на холоде во имя сохранения хороших отношений с поляками. Кристине предложили проезд в Великобританию, но она решила остаться в Каире, где у нее было больше шансов получить оперативную работу. Ей «хватает всего, кроме работы, – сообщал один из служащих УСО из Каира, – и мы пытаемся уладить это» [35].

В августе Кристина и Анджей сбежали от удушающей жары Каира в Иерусалим: по соглашению с УСО, но «по их собственному частному делу», как написал Тэмплин Габбинсу [36]. Их первоначальный план состоял в том, чтобы обратиться к врачу по поводу ноги Анджея, которая, как писала Кристина Кейт О’Мэлли, была «в плохом состоянии» [37]. Кристина воспользовалась возможностью встретиться с друзьями в британском консульстве, а также с Зофьей Рачковской. В результате Кристина включилась в попытки наладить неофициальный диалог между британцами и движением за создание независимого иудейско-израильского государства. В июне и июле эта организация играла значительную роль в успешной кампании союзников по предотвращению немецких планов по использованию вишистской французской Сирии как базы для дозаправки авиации и стартовой площадки для атаки на Египет, находившийся под контролем союзников, а пять лет спустя руководство УСО выразило благодарность Кристине за «особенно полезную деятельность во время сирийской кампании против вишистской Франции» [38]. Однако в документах УСО не осталось никаких свидетельств о том, чем именно она занималась[67]67
  В биографии Кристины, написанной в 2008 г., польский полковник Ян Ларецкий высказал мнение, что Кристина могла быть направлена в Палестину в качестве агитатора, чтобы помочь еврейским организациям установить прочные связи с союзниками, или в качестве контрразведчика, также с целью усилить позиции Великобритании в регионе: с. 165–180.


[Закрыть]. Какова бы ни была причина поездки в Иерусалим, путешествие было коротким и, кажется, непримечательным – вероятно, из-за нежелания рекламы. Зато по возвращении в Каир Кристину и Анджея ждали приятные новости.

Британцы пообещали польскому Второму бюро, что не будут поручать Кристине и Анджею работу, которая выведет их напрямую на поляков и польские дела, но в остальном ограничений не было. Теперь, после укрепления позиций союзников в Сирии и Ливане, необходимо было взять под контроль основные пути к нефтепромыслам Ирака, где с апреля господствовали прогерманские повстанцы. Шло лето, и танковые дивизии нацистов продвигались вглубь России, казалось все более вероятным, что Германия совершит прорыв и на Ближнем Востоке, чтобы обеспечить мощный приток топлива. В связи с этим нефтяные месторождения обретали особое стратегическое значение.

В конце августа Тэмплин предложил направить Кристину и Анджея в северную Сирию. Оттуда они могли вести наблюдение за политическим развитием региона, в частности за нестабильной ситуацией в нейтральной Турции, за безопасностью мостов через Евфрат, а также искать возможности саботажа против немцев. Однако перед тем как проинструктировать Кристину, Тэмплин прояснил ситуацию с поляками. Все их расследования не дали никаких доказательств предательства Кристины, и все обвинения, выдвинутые против нее в мае, ссылки на ее «неосмотрительность» теперь повисли в воздухе, так что в сентябре был дан зеленый свет для ее дальнейшей работы. Остаток месяца прошел в приготовлениях. Кристину ввели в курс политических и военных дел, объяснили, какие разведывательные данные она должна добывать. Тэмплин сухо заметил: «Не сомневаюсь, что она без труда с этим справится». Анджея послали на курсы взрывотехников, «так, чтобы он смог устроить подрывы на железной дороге, когда потребуется» [39]. Им, впрочем, напомнили, что они проходят неофициальную проверку.

В конце октября Тэмплин докладывал: «X и Y, наконец, уехали – очень довольны, что снова при деле», а затем добавил: «они клянутся, что не позволят энтузиазму взять верх и спровоцировать их на несдержанность» [40]. Они поехали на «опеле» в Алеппо, самый большой сирийский город неподалеку от турецкой границы, оттуда удобно было вести наблюдение за ситуацией в Турции и оценивать вероятность ее присоединения к «оси». Пока Турция держалась нейтралитета, а события на русском фронте оставались драматичными, Кристине особенно нечего было докладывать, но, несмотря на нехватку деятельности, это были одни из самых безмятежных месяцев ее жизни за все время войны. Она снова была в деле, пусть и на скромной роли, она жила и работала с Анджеем. У нее появились и новые поклонники среди респектабельных жителей Алеппо: среди них был сын правителя Афганистана, с которым Анджей отправлялся на рыбалку (с динамитом) и которого Кристина поддразнивала – она говорила, что его золотой перстень стоил меньше, чем ее фамильное кольцо Скарбеков с железной вставкой.

Избавившись от осуждения и постоянного наблюдения в Каире, Кристина чувствовала себя свободной, она исследовала рынки древнего города, ездила в сухую и каменистую сирийскую пустыню, выступала в качестве почетной гостьи на пирах бедуинов, присутствовала при рождении верблюжонка. Анджей тоже откровенно радовался счастливому повороту судьбы. При первой возможности он купил Кристине красивый браслет с тяжелыми золотыми звеньями и железными вставками – они были сделаны так, что, сняв браслет с руки, его можно было сложить в виде аккуратного кубика. А еще он сделал ей предложение. Он знал, что официально она не свободна, оставаясь женой Ежи; не исключено, что именно это и придало ему смелости.

Кристина отказала Анджею, хотя и не окончательно. Однако браслет сохранила до конца жизни.

В конце 1941 года в ходе войны наступил перелом, и тогда же атака на военно-морскую базу США в Пёрл-Харборе вовлекла в боевые действия нового союзника. «Объявление войны Америке со стороны Японии – главная из новостей этой недели, – сообщал Уилкинсон в декабре, добавив, что это, вероятно, крупнейшее событие, – кажется, что Пёрл-Харбор был для них [американцев] не слишком приятным сюрпризом» [41]. Позиции союзников окрепли, но стратегическое значение Польши снижалось, и вновь удача Кристины изменилась одновременно с судьбой страны и в противоположном направлении.

8. «Прекрасная шпионка»

 
Место действия – бальный зал.
Галантные и элегантные танцоры;
Но кто та брюнетка,
С глазами черными, как гагат,
Очаровавшая всех гвардейцев и драгун?
Позор, позор тебе!
Ох, фью, фью!
Ольга Пулофски, ты, прекрасная шпионка! [1]
 

В июне 1942 года Ги Тэмплин предусмотрительно информировал Питера Уилкинсона, что Кристина, «кажется, наша ручная Ольга Полофски [так], которая шпионит на поляков и докладывает все, что узнает» [2]. Ольга Пулофски, «прекрасная шпионка», была антигероиней популярной песни 1930-х годов, некоторое время весьма популярной, ее имя было связано с чередой скандалов и ассоциировалось с особым умением заманивать офицеров в сладостные ловушки. Однако поведение, которое британцы расценивали как романтическое и даже эффектное, полякам представлялось предательским и недостойным.

Великобритания официально вступила во Вторую мировую войну, чтобы защитить польские границы, но в ходе эскалации конфликта интересы двух союзников все больше расходились. В отличие от Великобритании, Польша стояла перед лицом двойной угрозы: со стороны нацистской Германии и Советской России. Теперь британцы приветствовали Россию, как союзника, но в польском лагере существовали сильные разногласия по поводу агрессивного соседа – спорили о том, надо ли ему сопротивляться или объединить усилия. Кристина была истинной патриоткой, но не слишком политизированной. У нее не было сомнений относительно советских намерений, но она потеряла свою страну, многих членов своей семьи в результате действий нацистов. Она видела, насколько расколоты польские власти, как разделена армия, какие конфликты раздирают эмиграцию. Она была убеждена, что Великобритания остается величайшей надеждой на освобождение страны, и Кристина последовательно рисковала жизнью на службе британской разведки.

Вернувшись в Каир, она затеяла опасную игру, используя свое очарование, социальные связи и навыки с целью получения информации, собранной из фрагментарных сведений, о польских военных и политических новостях, слухах; все это она передавала британцам. Представители УСО тщательно скрывали источник, присвоив Анджею и Кристине новые тайные имена. В британских шифрограммах и телеграммах они теперь упоминались как «Яркий» и «Желание» – последнее было слишком нарочитым, что признавала и команда Уилкинсона [3]. На самом деле прозвище «Желание» было для Кристины слишком пассивным, если учесть, насколько дерзкие любовные и разведывательные авантюры она пережила за время войны. Если ее и раздражало низведение до роли «прекрасной шпионки» в Каире, в ожидании более широкого поля деятельности по крайней мере удовольствие зачастую сопровождало обязанности, и Кристина с головой погрузилась в работу.

Кристина и Анджей вернулись в Каир из Сирии в начале 1942 года. Они поселились в пансионе в районе Замалек – в тенистой жилой части острова Джезира на Ниле; пансионом управляла еврейская пара, а населяли его по большей части служащие Женского вспомогательного корпуса ВВС [4]. Совершенно неприспособленная в житейском отношении, Кристина предпочитала жить в пансионе или отеле, а не в собственной квартире, ей нравилось приходить и уходить, когда вздумается, и не заниматься бытом. По утрам она обычно гуляла по широким тенистым улицам-аллеям Замалека, вдоль которых протянулась череда тюльпановых деревьев, вилл XIX века, ресторанов, баров и кафе, тут же находился и обновленный популярный спортивный клуб «Джезира» – хорошо обустроенный комплекс парков, лужаек, кафе, с плавательным бассейном и теннисными кортами, находившимися в распоряжении британского военного командования. После возобновления контракта с УСО Кристина получила право на членство в клубе. Если она приходила достаточно рано, удавалось понаблюдать за выгулом пони, которых использовали для игры в конное поло, – их выпускали на луг до начала рабочего дня. Она так и не научилась плавать, но любила загорать у бассейна, читать и пить чай, позволяя многочисленным поклонникам из числа офицеров, находившихся в городе, ухаживать за ней.

Большинство офицеров принадлежали к типу «буканьеров, джентльменов удачи», вспоминала Лора Фоскетт, секретарь УСО, некоторое время проживавшая в том же пансионе, что и Кристина [5]. Некоторые вернулись из пустыни и еще не успели сменить потрепанную униформу; другие едва получили назначение и рвались в бой. Они посещали брифинги, тренинги, стрельбы в Каире, искали там развлечения и секс. Город превратился в типичное гарнизонное поселение. Жены, как правило, были отправлены еще в 1940 году в Южную Африку – ради безопасности, а симпатичные женщины привлекали повышенное внимание. Для начала их могли пригласить на чай в обширный сад Гроппи или на послеобеденный бокал на высокой террасе отеля «Шепард». Вечерами устраивали романтические ужины в «Мина-хаус» с видом на пирамиды, а потом допоздна танцевали в «Континентале», «Тёрф-Клубе», клубе «Мохаммед Али» или «КитКат» на борту судна на Ниле. «Путь к отступлению был отрезан. Подкрепление, которое шло к тебе на выручку, перехвачено в “Гроппи” и после тщетной борьбы опустило руки», – информировала одна из игривых листовок, выпускаемых мужчинами из «личных репортеров Его Величества» для своих коллег по Первому сестринскому корпусу из числа женщин-добровольцев. «Дилемма не имеет решения. Невозможно вести беседы до бесконечности, рано или поздно виски заставит тебя сдаться. Мама далеко, очень далеко… Подумай об этом… следуй своим инстинктам… КАПИТУЛЯЦИЯ МОЖЕТ БЫТЬ ПРИЯТНОЙ» [6].

Молодая, одинокая и симпатичная, Лора Фоскетт успешно сдалась, занявшись любовью у подножия пирамид, хотя, как она сама признавала, «песок проникает повсюду» [7]. И она была не единственной женщиной в городе, которая позволяла себе развлекаться. По словам писательницы Оливии Мэннинг, «Каир… был чем-то вроде бюро сексуальных услуг», а муж Кристины, Ежи Гижицкий, сообщал, что за время его пребывания в Каире около двадцати медсестер пришлось эвакуировать в Англию, потому что они забеременели [8]. «Ничего дурного в том, что молодые пары делят постель, особенно в военное время, – писал Ежи, – но неплохо бы подумать о том, что сестрам нужна контрацепция» [9]. Хотя «французское письмо» (как называли презерватив) и склянка с мазью выдавались каждому солдату, посещавшему знаменитые каирские кварталы красных фонарей, молодые женщины, вроде Лоры Фоскетт, не имели прямого доступа к такой роскоши.

Кристина привлекала внимание, едва появляясь у бассейна клуба «Джезира» – в туфлях на высоком каблуке, блузке и юбке идеального кроя. Жена Ги Тэмплина, Нина, описывала ее как «вероятно, необычной внешности, но определенно не красавицу», хотя вынуждена была признать, что у Кристины «был широкий круг поклонников». Даже ее собственный муж «восхищался» Кристиной, отмечала Нина, подчеркивая при этом, что это чувство было «эмоцией, выходившей за рамки секса и имевшей корни в уважении перед ее героизмом» [10]. Однако Дуглас Доддз-Паркер, армейский капитан, отвечавший в городе за координацию действий УСО на Балканах, считал, что Кристина «обладала некой магией, которой мужчины не могли сопротивляться» [11]. «Она не была по-настоящему красивой, но очень привлекательной, – соглашалась Маргарет Паули, еще одна служащая вспомогательного корпуса, базировавшегося в Каире. – Мужчины находили ее невероятно привлекательной… но женщин отталкивал тот факт, что она производила подобное впечатление на мужчин» [12]. Один молодой британский офицер, Майкл Уорд, часто наблюдал за ней в клубе в дневное время. Она заслужила репутацию отважного агента, «так что вокруг нее существовала атмосфера гламура», и она была «привлекательной женщиной», объяснял он. Однако после двух-трех свиданий Уорд понял, что Кристина «переводила разговор на нечто более серьезное», чем невинная болтовня, и он занервничал и предпочел прервать общение [13]. Но другие офицеры были менее подозрительными.

По словам Лоры Фоскетт, у Кристины было много любовников. Как-то вечером, вспоминала Фоскетт, была с кем-то в постели, как вдруг раздался сердитый стук в дверь. Ее партнер достал оружие и направил его на нежеланного гостя, а Кристина возмутилась: «Ты никогда не говорил мне, что держишь под подушкой заряженный револьвер!» [14]. Нина Тэмплин рассказывала, что как-то раз встретила Кристину под ручку с «великолепно выглядящим афганским майором», а затем хвасталась: «Он готов умереть за меня»[68]68
  Это был сын свергнутого правителя Афганистана, которого они с Анджеем годом раньше встретили в Алеппо.


[Закрыть] [15]. Неизвестно, насколько правдивы все эти истории, но Кристина ничего не делала, чтобы избежать таких слухов. Нина Тэмплин размышляла: «Она словно вышивала истории, не лгала, но искусно заметала следы» [16]. «Она была определенно загадочной», – соглашалась с ней Маргарет Паули [17]. Анджей по-прежнему боготворил Кристину, но начинал понимать, что их отношения никогда не будут исключительными. Женщины из вспомогательного корпуса и шифровальщицы УСО ясно видели, что Анджей был связан с ней особыми отношениями, но британские офицеры-мужчины, такие как Уорд, «очень удивлялись», обнаруживая, что Кристина и красивый, но тяжеловатый и усатый Анджей могли иметь что-то общее [18].

Кристина и Анджей вели светскую жизнь не только в среде британских экспатов. Хотя они по-прежнему находились под подозрением Второго бюро, Кристина теперь находила в этом определенное удовлетворение. Они с Анджеем сохранили связи с высокопоставленными польскими военными, включая Бобинского и Копаньского, у Анджея было много польских друзей и «кузенов» среди кавалеристов на Ближнем Востоке. Бывали и внезапные встречи. Как-то раз бывший агент «Мушкетеров» Михал Градовский, Лис, появился в Каире и стал рассказывать за выпивкой невероятные истории, а потом и князь Эдди Лобковиц, которого они прятали в Будапеште, прибыл на отдых и восстановление после пулевого ранения в спину. По словам Оливии Мэннинг, Каир стал «филиалом Восточной Европы» [19]. Изгнанные представители королевских домов, их свита, выборные главы государств с дипломатами, офицерами, журналистами и шпионами приезжали в Каир, чтобы дождаться там окончания войны. Вскоре Кристина вращалась в самых избранных кругах, ее приглашали на бокал вина в компании египетских евреев, связанных с двором короля Фарука, а также с мусульманскими высшими чинами, в том числе с принцем Али-ханом, увлекавшимся светской жизнью сыном Ага-хана III, ужинала с британцами, греками, югославами и даже с польскими офицерами и агентами[69]69
  Али, или, как его обычно называли, принц Али-хан, впоследствии женился на Джоан Гиннес, а еще позже завел роман с невесткой Уинстона Черчилля, а затем женился на Рите Хэйворт, невероятно популярной на Ближнем Востоке звезде
  пин-апа.


[Закрыть].

Той весной в Каир приехала подруга детства Анджея – Зофья Тарновская. Она арендовала роскошную виллу дяди короля Фарука, который часто охотился в ее семейных поместьях. Зофья была поразительно красива, наслаждалась привилегиями своего происхождения и провела довольно дикое детство в сельской местности, в Руднике. «Руд» по-польски означало «железо», и, как и Кристина, Зофья гордилась фамильным перстнем с фрагментом железа. Подобно Кристине, она любила животных, ее изгнали из школы-пансиона в Польше за независимость характера, рано вышла замуж, чтобы вырваться из дома, хотя дом Зофьи был гораздо благополучнее родового гнезда Кристины. Зофья вышла замуж за своего кузена, Анджея Тарновского, который теперь служил в Карпатской бригаде и был близким другом Анджея Коверского. Однако их брак, всегда довольно бурный, за время войны потерпел крушение, в частности – после смерти в раннем возрасте двух их сыновей[70]70
  Оба ребенка умерли по естественным причинам, старший в возрасте двух лет, в день, когда родился его младший брат.


[Закрыть]. В Каир она приехала вполне свободной от прошлых травм, готовая на второй шанс. Вероятно, глядя друг на друга, они с Кристиной могли заметить много общего, а может, Кристина ревновала к довоенной дружбе Зофьи с Анджеем и подозревала, что он был тайно влюблен в нее. Как бы то ни было, женщины не сразу подружились. Но когда это произошло, они стали предельно близки, насколько это позволяли их независимые натуры.