Текст книги "Шпионаж и любовь"

6. Поездки в «опеле»

«Кристина резко вскочила с кровати, зубами придерживая край простыни», – говорится в рассказе о приходе венгерской полиции, основанном на версии самой героини. – «Я приготовлю чай, – сказала она, – но сначала вы все отвернитесь…» [1]. Использовала она для этого постельное белье или нет, но Кристина определенно смогла отвлечь полицейских. Мгновение спустя свисток чайника заглушил звук воды в туалете, когда она спустила в унитаз опасные страницы своего дневника. «Зачем вы потянули за цепочку?» – сердито спросил один из полицейских, согласно рассказу Анджея, а Кристина улыбнулась и спокойно ответила: «Разве не обычное дело спускать после себя воду после посещения туалета?» [2]. Когда Анджей попытался повторить ее трюк, с ним пошел охранник, так что он не смог извлечь из кармана и уничтожить зашифрованный дневник. Полиция в течение часа обыскивала квартиру, но ничего инкриминирующего не нашла. Однако Анджея и Кристину все равно доставили для допроса в тщательно охраняемый дом на улице Хорти Миклоша.

Анджея привели в большую комнату наверху, там офицер гестапо приказал ему снять одежду. Его пальто тут же обыскали, осмотрели все швы, а потом повесили на гвоздь. Раздеваясь до трусов, он ухитрился осторожно переложить блокнот из сложенного пиджака в карман висевшего рядом пальто, которым в течение всего допроса более никто не интересовался. Протез осмотрели в поисках микрофильмов, а потом его «безжалостно допрашивали» в течение девятнадцати часов без перерыва, но он твердо держался своей истории [3].

В середине второго дня сменились следователи. Анджей был измучен и начал терять самоконтроль. Надеясь сломать его, гестаповцы показали Анджею человека, которого в соседней комнате избили так, что он весь был залит кровью. Затем допрос продолжился. Офицеры гестапо хотели знать, почему он и Кристина много времени проводили в Британском посольстве, на что Анджей ответил, что не рассчитывал на приглашение от германского посла. Его саркастическая ремарка спровоцировала избиение. Однако он верил, что гестапо все равно нужны доказательства, что они с Кристиной работали против рейха – на британцев или на кого-либо другого, чтобы экстрадировать их в Германию. Вечером Анджея отправили в печально известную будапештскую тюрьму Хадик. Ситуация казалась безнадежной. На следующий день он снова был в доставлен на допрос и с удивлением увидел в комнате Кристину, «белую, как бумага». «Доктор сказал, что я нездорова», – многозначительно сообщила она [4].

Кристина выдержала то же испытание, которому подвергся Анджей, и так же твердо держалась заранее придуманной истории. Она была даже слишком хорошо отрепетирована: Кристина повторила шутку Анджея о приглашении от германского посла, хотя сухо добавила, что частые визиты Анджея в Британское посольство могли иметь отношение к привлекательной дочери посла. Но, что важнее, как она позднее докладывала в Секцию Д, «я снова отрицала связи с британцами, – и добавила с характерным апломбом: – кроме флирта», вероятно, подразумевая сэра Оуэна [5].

Офицеры, которые допрашивали Кристину, хотели знать, каким образом и как часто она ездила в Польшу, ей показали копию документов на имя Зофьи Анджеевской с ее фотографией. «Отрицать не стану – сходство поразительное, – сказала Кристина, по свидетельству одного из тех, кому сама об этом позже расскажет, – однако мне кажется, что девушка на фотографии куда меня симпатичнее» [6].

Кристина заболела еще до ареста и, несмотря на ее мужество, Анджей представить себе не мог, как она выдержала двадцатичетырехчасовой допрос. Но не в первый раз Кристина использовала свою очевидную слабость, заходясь в кашле до слез. Британцы позднее охарактеризовали ее состояние как «огромное самообладание»: она несколько раз прикусила язык, так что казалось, будто она кашляет кровью[57]57
  Возможно, Кристина заимствовала эту идею из британской листовки «Как симулировать болезнь», где рекомендовалось изобразить внутреннее кровотечение, прикусив губы или десны, хотя подробно не описывалось, как именно это сделать.


[Закрыть] [7]. Это было мучительно больно, но тактика дала немедленный результат. Немцы испугались туберкулеза, который мгновенно передается по воздуху за счет разлетающихся микрокапель крови или слизи, причем не только при кашле, но и во время разговора. Вызвали тюремного врача, чтобы диагностировать болезнь Кристины. Как бы между прочим она упомянула, что обращалась к тете, родственнице венгерского правителя адмирала Хорти, с просьбой найти специалиста по легочным заболеваниям – как раз перед арестом. У Кристины и вправду были связи с семьей Хорти через дальнюю тетку, и хотя в 1941 году это едва ли могло произвести впечатление на гестапо, для венгерского доктора это могло стать поводом помочь девушке. Вряд ли его убедил ее кашель, однако врач назначил Кристине рентгеновское исследование. Она и надеяться не могла на лучший результат. На снимке были видны темные тени – следы работы в гараже «фиата» пятнадцатью годами раньше. Врач подтвердил туберкулез и потребовал, чтобы ее немедленно освободили на гуманитарных основаниях[58]58
  Возможно, хотя это ничем не подтверждается, за освобождение Кристины и Анджея дали взятку или сэр Оуэн О’Мэлли потянул за ниточки в окружении адмирала Миклоша Хорти.


[Закрыть]. Хладнокровие Кристины оказалось не напрасным. После короткого обсуждения ее и Анджея, которого сочли потенциально зараженным, выпустили, но на определенных условиях. Освобожденным приказали пойти на обычную встречу в кафе «Ханльи» в сопровождении двух полицейских в штатском, прежде чем вернуться в квартиру, которую они не имели права покидать без особого разрешения. Им запрещено было пользоваться каким-либо транспортом, кроме трамвая, и они должны были каждые три часа по телефону отмечаться в полиции. К счастью, уже пошел слух об их аресте, да и вообще – достаточно было взглянуть на распухшее от ударов лицо Анджея и на Кристину, чтобы понять, что случилось. В кафе их никто не приветствовал, никто не подходил. Выпив по чашке кофе – это было первое, что они смогли отправить в рот за два дня, – они медленно пошли домой по ледяным улицам. И только убедившись, что за ними следуют по пятам, а телефон поставлен на прослушку, они, наконец, почувствовали панику.

Радость и гордость Анджея, песочно-коричневый двухдверный опель «Олимпия», который получил прозвище «Поль Опель», был спрятан с полностью заправленными баками в грязной заброшенной оранжерее во дворе позади их квартиры. Это был тот самый автомобиль, на котором Анджей год назад приехал из Польши и на котором сбежал из лагеря для интернированных в Венгрии. СС стала пользоваться «опелями» с 1938 года, а годом позже открытый автомобиль стал фаворитом высших офицеров СС [8]. Возможно, любимая машина Анджея прежде принадлежала офицеру вермахта, так как впоследствии сестра Анджея гордо называла ее «военным трофеем, полученным от Германии» [9]. Поскольку Анджей никогда не использовал «опель» для поездок через границу и не катался на нем по Будапешту, автомобиль не был известен венгерской полиции. Когда, безмятежно проигнорировав наблюдение за квартирой, к ним пришел друг с бутылкой сливовицы, вся троица разработала план побега. Вечером полиция отправилась за «шевроле» Анджея по городу, а тем временем он сам завел «Поля Опеля», заполнив оранжерею клубами дыма, и тронулся в противоположном направлении. У «опеля» был четырехцилиндровый двигатель, и он мог развивать скорость шестьдесят миль в час. Вскоре они припарковались у старых домов, оштукатуренных и окрашенных в желтый цвет, за углом от здания Британского посольства. Быстрый звонок Кейт О’Мэлли, а потом они через заметенный снегом крытый вход прошли во внутренний двор посольства.

В XVII веке, во время турецкой оккупации Буды, здание британского посольства было частью дворца, где размещался гарем, рядом находились сады, протянувшиеся до средневекового бастиона, окружавшего Старый город. От верхних ступеней крытого входа начинался длинный проход, который вел в кабинет сэра Оуэна. Кристина и Анджей молча рухнули в кресла. Сэру Оуэну хватило одного взгляда на опухшие лица и воспаленные глаза пришедших; он налил им выпить – у него на подносе всегда стояли бутылки, между красными дипломатическими коробками с бумагами, старыми экземплярами «Нью Стейтсмен» и телефоном, который он хранил в обитом сукном деревянном ящике, дабы, окажись там жучок, оградить от прослушки свои частные разговоры [10].

Сэр Оуэн уже некоторое время подозревал, что гестапо через венгерскую полицию подбирается к Кристине. «Я умолял ее покинуть страну, пока еще оставалось время, – позднее сокрушался он, – но она проявляла ужасное упрямство» [11]. Теперь он был твердо настроен вытащить ее из опасности, и если Анджей, симпатию дочери к которому он никак не одобрял, тоже подлежал эвакуации, тем лучше. План сэра Оуэна состоял в том, чтобы спрятать Кристину на следующий день в багажнике посольской машины и отправить на этом автомобиле кого-то из младшего персонала в Югославию – до самого Белграда. Анджей должен был последовать за ней на своем «опеле», который понадобится им для дальнейшей поездки по Европе.

«В воскресенье после завтрака, – прозаично писал впоследствии сэр Оуэн, – я заметил суету во дворе» [12]. Ни в одной посольской машине не было достаточно просторного багажника, в котором могла бы спрятаться Кристина. К счастью, автомобиль сэра Оуэна, роскошный «крайслер», обладал нужными пропорциями. Багажник немедленно вычистили, а бензобак и запасные канистры наполнили из огромного резервуара, предусмотрительно устроенного сэром Оуэном во дворе посольства [13]. Сэр Оуэн стал торопить гостей, надо было подготовить фальшивые паспорта, новые имена, визы – без этого они не смогли бы пересечь границу и путешествовать по Европе.

Анджей знал по-английски два слова – double whisky (двойной виски), но он выбрал имя Эндрю Кеннеди, решив проявить уважение к ирландским корням сэра Оуэна, а также в честь родственницы, которая вышла замуж за ирландского эмигранта-католика, историю которого он решил использовать. Кейт тут же посоветовала Кристине звонкое аристократическое имя Кристина Грэнвил. Ее легенда состояла в том, что родители-французы (Гранвиль) жили на островах в Ла-Манше, поэтому она свободно говорила по-французски, а по-английски заметно хуже и с акцентом. В обмен на новое имя Кристина подарила Кейт талисман с образом Божьей Матери Ченстоховской, который носила с детства; она сказала на прощание: «Сохрани это для меня, но, должно быть, он мне больше никогда не понадобится» [14].

Прощание затянулось, и даже сэр Оуэн начал беспокоиться, но Кристина оставалась невозмутимой. Когда служащий посольства спросил дату ее рождения, она улыбнулась, взглянув на него, и воспользовалась случаем убавить себе семь лет. С этого момента Кристина всегда будет называть годом рождения 1915-й. Может быть, это была маскировка, но больше похоже на тщеславие. Едва просохли чернила на новом паспорте, двадцатишести летняя Кристина Грэнвил готова была отправиться в свободный мир[59]59
  Кристина была не единственной, кто воспользовался небольшими преимуществами жизни под чужим именем. В неопубликованных мемуарах ее муж Ежи Гижицкий утверждал, что родился в 1889 г., но в 1941 г., поступая на службу к британцам, он называл другую дату рождения – 1895 г. Но если Ежи думал, что сможет этим сократить возрастной разрыв между ним и женой, по крайней мере на бумаге, он ошибался. Кристина превзошла его, пока гестапо прочесывало улицы в поиске беглянки.


[Закрыть].

Надо было спешить. Полиция у кованых ворот Британского посольства зимними вечерами уходила пить горячий шоколад, в ожидании этого момента Кристина потренировалась складываться в багажнике, как «перочинный нож» [15]. Других шансов не было. Задыхаясь от кашля, она покинула посольство, Будапешт и по пустынной дороге двинулась на юг Венгрии. Как и договаривались, Анджей на «опеле» приехал в Ленти, на пограничный пункт, немного раньше «крайслера». Он видел, как подъехал британский автомобиль с флажком, вежливо пропустил его вперед через границу. Сердце его сжалось, когда он наблюдал, как венгерский таможенник положил руку на багажник «крайслера», приказывая открыть его. Но в следующий момент он заметил британские дипломатические знаки, взял под козырек и жестом велел проезжать дальше без досмотра [16]. Анджей, у которого не было выездной визы в польском паспорте, нахально попросил пограничников слегка подтолкнуть его маленький «опель» через границу, дав им понять, что с другой стороны его ждет покупатель.

Едва преодолев границу, он поспешил к окошку, предъявляя новый британский паспорт.

Когда Анджей и водитель сэра Оуэна извлекли Кристину из багажника «крайслера» в некотором отдалении от венгерско-югославской границы, она потянулась, рассмеялась, поцеловала обоих и предложила слегка отпраздновать успех. Анджей достал фляжку из кармана на бедре, они выпили за свободу Югославии, отхлебнув венгерского бренди. Кристине казалось, что вся эскапада была не более чем отличным приключением, позднее Анджей гордо заявил: «словно это был пикник» [17]. А потом, согревшись на январском морозе еще несколькими глотками бренди, Анджей сел за руль любимого, но холодного «опеля», и они без остановки доехали до Белграда. Поздно вечером они прибыли в застывший и притихший город.

В начале 1941 года в Белграде сгустилась атмосфера тревоги. Гитлер быстро стискивал хватку на Балканах, напрямую угрожая Югославии, но местное население было дерзким и непокорным. Хотя все надеялись избежать открытой конфронтации, небольшие военные подразделения постоянно проходили через столицу, зачастую за ними следовали группки школьников, распевавших воинственные песни, а горожане смотрели на происходящее сквозь закрытые окна домов классической архитектуры, составлявших характерный облик Белграда.

В Белграде Кристина и Анджей явились в Британское посольство, где уже ждали их, получив известие от сэра Оуэна, а затем направились в бар при отеле «Мажестик», который славился тем, что работал до пяти утра. Там они оказались среди экспатов, в том числе поляков, которые читали журнал «Тайм», курили, обсуждали туманное будущее и ситуацию на Балканах, топили тревогу в бокалах сливовицы [18]. В баре они встретили старого друга – Анджея Тарновского, который некогда помог спасти Коверского при сходе лавины. Несмотря на беспрестанный кашель Кристины, беглецы чувствовали себя в безопасности. «Я сижу в маленьком кафе с чашкой турецкого кофе, – написала Кристина следующим утром в первом письме к Кейт, а поскольку их виза была действительна лишь семь дней, добавила: – все неопределенно, приезжай быстрее» [19]. «Наконец мы смогли выспаться, не опасаясь сирен, – продолжил ее письмо Анджей. – Кристина погрузилась в чтение путеводителей по городу, ищет лучшие места, где можно съесть устрицы, но нам не хватает тебя и наших прекрасных дней в Будапеште» [20].

Сэр Оуэн приехал несколько дней спустя[60]60
  Дочь Кейт, Джейн, позднее писала, что это произошло на выходных, 10–12 февраля 1941 г., и что «без сомнения» Кейт тоже ездила с ним. См.: O’Malley papers, Jane O’Malley, Christina.


[Закрыть]. Они устроили вечер с шампанским и посетили белградские ночные клубы и бары, в которых исполняли танец живота. По пути они случайно встретили двух британских пилотов, которым Кристина и сэр Оуэн помогли бежать из Польши за несколько недель до этого. Кристина обрадовалась тому, что они узнали ее, и это внесло дополнительную праздничную ноту. «Я не беспокоил Министерство иностранных дел информацией об организации побега Кристины, – сухо отметил сэр Оуэн в своих мемуарах, – это не входило в обязанности Министерства», не докладывал он, вероятно, и о ночных развлечениях в сербских клубах [21].

Однако сэр Оуэн продолжал защищать Кристину перед британцами. После спасения ее жизни он чувствовал ответственность за нее, о чем говорил Гарольду Перкинсу. Кроме того, он с уважением относился к способностям Кристины, он был практически влюблен в нее, «предан ей», как сформулировал Анджей [22]. «Она обладает редким и удивительным характером и при всем обаянии далеко не всем нравится», – писал сэр Оуэн, вероятно, подразумевая реакцию Питера Уилкинсона на Кристину или, возможно, чувства своей жены и других посольских дам, которые находили

Кристину раздражающей. Он охарактеризовал Кристину как истинную патриотку, готовую отдать жизнь за то, во что верила. Она обладает «почти патологической склонностью к риску», – продолжал он, отметив, что одна из его трудностей теперь состояла в том, чтобы найти ей работу, «достаточно рискованную и кровавую на ее вкус» [23]. На самом деле это не входило в число обязанностей сэра Оуэна, и британцам услуги Кристины были крайне нужны, равно как и помощь Анджея. В 1940 году Секция Д была закрыта. Лучшие специалисты были включены в штат УСО – центра организации спецопераций, политической организации, созданной в июле 1940 года по замыслу Уинстона Черчилля, который обещал «воспламенить Европу» актами саботажа. Уилкинсон позднее сухо заметил, что это было «проще сказать, чем сделать». УСО «порой было ближе к тому, чтобы воспламенить Уайтхолл» [24]. Проблема была обоюдоострая. С практической точки зрения, за исключением Польши, большая часть оккупированной Европы в 1940 года была не «горевшей подспудно неуправляемым сопротивлением», а подавленной разгромом [25]. При этом УСО столкнулось с внутренним противодействием других разведывательных органов и Министерства иностранных дел, так что держалась только за счет поддержки Черчилля.

Черчилль всего лишь за два месяца до того стал премьер-министром, отмечал Габбинс, впоследствии шеф УСО: «в то время, когда удача и надежды британцев были на самом низшем уровне» [26]. В качестве министра обороны, а не только премьер-министра Черчилль нес прямую ответственность за военные аспекты, и он уделял «особое внимание» возможностям нестандартных видов ведения войны, обладавшим для него определенной романтической привлекательностью, поскольку в юности он был свидетелем партизанской войны – и как молодой солдат, и как военный корреспондент. Новая тайная организация, известная общественности как «Объединенное техническое бюро», или «Межведомственное исследовательское бюро», а вовлеченным лицам попросту как «фирма», должна была отвечать за ведение партизанской войны против стран нацистской «оси». Планировалось, что это будет сделано за счет обучения и установления связей между группами сопротивления, что подразумевало шпионаж, саботаж и разведку за линией вражеского фронта. После первой успешной заброски агентов в Польшу УСО начало медленно расти. Операции контролировались внутренними секциями, каждая из которых занималась определенной страной, иногда на одну страну приходилось несколько секций, в зависимости от степени единства или раздробленности национального движения сопротивления. Основная часть руководства осуществлялась из Лондона, но операции УСО на Ближнем Востоке и на Балканах контролировались из Каира, а позднее появился центр в Алжире, ориентированный на поддержку юга Франции, а в Италии – на Балканы. Кристина должна была вступить в эту систему, и ее старый знакомый Джордж Тейлор, когда-то первым одобривший ее работу на Секцию Д в декабре 1939 года, теперь встретил ее в Белграде в качестве главы Балканской секции УСО.

Кристина хотела восстановить контакты с «Мушкетерами», независимой варшавской группой сопротивления. Но прежде чем она попыталась это сделать, Тейлор указал на необходимость активировать связи между курьерами Анджея и внедренными агентами в Венгрии. Надо было найти человека, способного находиться в Будапеште и заменить Кристину. К огорчению Анджея, Кристина предложила своего мужа. Ежи и вправду был превосходным кандидатом. Он бегло говорил на польском, русском, украинском, французском, немецком, итальянском и английском; он был хорошим организатором, отличным лыжником, умным и обаятельным мужчиной; и он стремился к назначению на Балканы с ноября 1940 года. Однако британцы не спешили с решением. В декабре 1940 года Тейлор советовал: «Полагаю, вы найдете, что стремление 4826 (Ежи Гижицкого) вернуться на Балканы связано с тем, что он хочет найти жену, одного из наших агентов и очаровательную женщину. Мое впечатление – если мы отправим 4826 на Балканы, и его жена, что весьма вероятно, отправится в Польшу, мы и следа дыма от 4826 не увидим» [27]. В результате британцы придерживали Ежи, однако в январе 1941 года он сам принял решение покончить с польской миссией в Западной Африке и поехать на Балканы, к Кристине, через британскую базу в Каире. С благословения Тейлора Кристина теперь написала мужу и назначила встречу с ним в Стамбуле, во время которой она надеялась убедить его заменить ее в Будапеште.

В конце февраля Кристина и Анджей снова сели в «опель», на этот раз с польскими номерами; они отправились на юго-восток – в Египет через Болгарию, Турцию, Сирию и Палестину. Машина была забита багажом и канистрами с бензином, и Кристина везла в сумке пачку официальных писем, которые должны были рекомендовать ее по дороге различным британским представителям. Перед самым отправлением она также забрала пакет с микрофильмом от курьера «Мушкетеров», который нашел ее в Белграде. Она спрятала пленку в перчатках – в машине было слишком холодно, чтобы ехать без них. И «опель» тронулся по маршруту Белград – София, как вскоре выяснилось, незадолго до нацистского продвижения на Балканы.

София, столица Болгарии, находится в 250 милях к юго-востоку от Белграда. В 1941 году дорога туда петляла и на многих участках оставалась без покрытия, а февральская погода была весьма скверной, шли непрестанные дожди, из-за которых дорога местами превращалась в реку. Кристина не пыталась настроить радио – к музыке она была вполне равнодушна, если не считать Шопена, и предпочитала беседовать или размышлять, так что они слушали по дороге только новости, все более мрачные. В какой-то момент у «опеля» отвалилась выхлопная труба, и это не считая других мелких повреждений, однако на рассвете дождь пошел на спад, и путешественники стали различать силуэты деревьев и домов в пригородах Софии. Наконец они оказались в городе. Бело-розовые дома с лепниной на красивых бульварах и проспектах будто воплощали собой обещание скорой весны, однако и в Софии, как и во всей Восточной Европе, чувствовалось напряжение. Город был заполнен журналистами, разведчиками, агентами всех сторон. Британское Министерство иностранных дел удвоило свое присутствие в Софии за месяц до приезда Анджея и Кристины, а главный отель города «Болгария» был битком забит нацистами, так что его неофициально стали называть «Коричневым домом».

Кристина и Анджей явились в Британское посольство в последнее воскресенье февраля 1941 года Эй-дан Кроули, молодой атташе, был более чем удивлен, когда тихим воскресным днем перед ним предстала «красивая полька» и «круглолицый, веселый бывший польский офицер», которые сообщили, что только что прибыли из Будапешта, однако «два необычных посетителя» не тратили времени попусту и предъявили письма от сэра Оуэна и несколько рулонов пленки с секретной информацией [28]. На Кристину Кроули тоже произвел сильное впечатление. «Блондин с большими голубыми глазами, – шутливо писала она Кейт, – если бы я не была такой старой и не поклялась покончить с сердечными делами до конца войны… Хотя я не даю торопливых обещаний. Если война вскоре не закончится, возникнет риск оставаться непорочной до средних лет и позже, когда станет слишком поздно» [29]. Это замечание показывает и уровень близости между Кристиной и Кейт, и некоторое отстранение от Анджея.

Микрофильм, который Кристина передала Эйдану Кроули, мог бы изменить ход войны. В нем давался обзор сотен танков, подразделений вермахта, бронемашин и складов боеприпасов, сосредоточенных вдоль западной границы России. Там был и впечатляющий список хранилищ топлива, очевидно, организованных для поддержки моторизованного вторжения[61]61
  Офицер польского Сопротивления Казимеж Леский позднее утверждал, что «Мушкетеры» похитили эти микрофильмы у Союза борьбы. См.: Larecki, р. 137.


[Закрыть]. По мнению Кроули, не оставалось сомнений, что Гитлер готовит широкомасштабное начало агрессивной кампании против своего советского союзника. Он понимал, что Кристина «официально работает на другую организацию» – «Мушкетеры», вызывающую все большие подозрения внутри Польши и, соответственно, у британской разведки. В результате любая информация, которую она доставляла, рассматривалась с подозрением. Однако он также понимал значение таких сведений о потенциальном нацистском вторжении в Россию [30]. После падения Франции ближайшими союзниками Великобритании стали два лидера в изгнании, располагавшие остатками разбитых армий, также находившихся за пределами родины, хотя и вносивших вклад в сопротивление и саботаж на оккупированных территориях. Планы Гитлера разорвать отношения со Сталиным могли сделать последнего возможным союзником – причем в качестве крупной державы, обладавшей серьезными военными и экономическими ресурсами, способной внести решающий вклад в развитии войны.

Целью вторжения Гитлера в Россию был не только разгром «еврейско-большевистского заговора» и защита нацистских интересов на нефтепромыслах Румынии, которым могли угрожать Советы; он также надеялся, что его амбициозный план по разгрому России за шесть недель «показал бы британцам безнадежность их ситуации» [31]. Вместо этого перспектива конфликта между Германией и Россией дала новую надежду союзникам; надежду, на которую они уже и не рассчитывали. «Это было первое позитивное свидетельство», – позднее писал Кроули, а когда Кристина вручила ему микрофильмы, он переслал их в британское Министерство ВВС, откуда они поступили прямиком к Черчиллю. «То, что Германия на этом этапе, не очистив сцену на Балканах, откроет другую крупную войну с Россией, казалось мне слишком хорошей новостью, чтобы быть правдой», – записал Черчилль [32]. Несмотря на дальнейшие сообщения о массивном перемещении войск в сторону России от «Ультра» – германские коды были расшифрованы в Блетчли-парке – и из других источников, до самого конца марта Черчилль был убежден, что Гитлер не решился на «смертельную войну» с Советским Союзом.

Получив от Кристины полный отчет, британские представители в Софии оформили его для дальнейшей передачи, а Анджей официально поступил на службу в УСО [33]. Кроули поспешил отправить доклады и в Каир, и в Лондон, а затем предупредил своих польских коллег о необходимости переориентироваться на Турцию с учетом ухудшения дипломатической ситуации Великобритании в Болгарии и готовящегося нацистского продвижения. Рано утром следующего дня Кристина и Анджей снова втиснулись в «опель», наспех починенный накануне, и в оптимистическом настроении направились в Стамбул[62]62
  В мемуарах «Незаметный прыжок» (Leap Before You Look: A Memoir. 1988, p. 162) Кроули утверждает, что поручил Кристине и Анджею доставить их пленки в Египет через Стамбул. Согласно другим источникам, Кроули забрал у них фильмы в Софии.


[Закрыть].

После целого дня в дороге, когда запряженные в повозку быки то и дело вытаскивали «опель» из грязи, почти на закате, они достигли последней деревни перед болгарско-турецкой границей. В 1914 году Османская империя поддерживала Германию и в итоге потеряла все свои европейские территории. Теперь ее наследница, Турецкая республика, занимала во Второй мировой войне нейтральную позицию. Чувствуя приближение относительной безопасности, Анджей был намерен переправить Кристину, еще не окончательно вылечившуюся, через границу тем же вечером. Польские номера – белые с черными буквами и цифрами – очень походили на немецкие, и в полумраке болгарские пограничники приняли «опель» за германский автомобиль. Анджей не стал разубеждать их, на немецком языке поинтересовавшись, в какое время закрывают переход через границу. Он с облегчением услышал, что пропускной пункт открыт всю ночь. Однако, когда он подал британские паспорта, ситуация мгновенно изменилась: шлагбаум опустили и заявили, что граница закрыта и дальше они проехать не могут. Анджей был рассержен, но Кристина сжала его руку и шепотом по-французски призвала его к спокойствию. Она сказала ему: это всего лишь «уловка, чтобы досадить подданным Его Величества короля Георга VI», но их ждала впереди долгая ночь [34].

Пограничники потребовали, чтобы они показали весь свой багаж до последних мелочей, в том числе канистры с бензином, все это отнесли под навес возле пропускного пункта. Затем они неспешно стали досматривать все вещи, вплоть до компактной пудры Кристины. Они ничего подозрительного не нашли, но все еще не были удовлетворены и потребовали, чтобы Анджей продемонстрировал покрышки автомобиля. Пошел довольно сильный дождь, но, несмотря на боль в ампутированной ноге, Анджей вынужден был снять ее, а потом установить колеса. Кристина была в ярости, но не хотела доставить пограничникам удовольствие, показав это. Потом она нашла возможность для маленькой мести. Одна из пограничных собак, свирепая немецкая овчарка, рычала и делала бросок в сторону Анджея каждый раз, когда он подходил к строению, и это веселило пограничников. Кристина подошла к собаке, успокоила ее несколькими тихо произнесенными словами, положила руку ей на голову и подождала, пока та посмотрела ей в глаза. Потом Кристина села рядом с собакой, скрестив ноги, стала почесывать ее за ушами, и та доверчиво положила ей лапу на колено – к огромной досаде пограничников. На следующий день, после бесконечных телефонных звонков в болгарское полицейское управление в Софии, пограничники, наконец, согласились поднять шлагбаум и пропустить путешественников. Оказавшись посреди нейтральной полосы, Кристина попросила Анджея остановить машину. К его удивлению, она встала под дождем, посвистывая. Внезапно овчарка сорвалась с привязи и помчалась к Кристине, и когда та присела, собака стала облизывать ей лицо. Это был маленький, но приятный триумф на прощание. Позднее друзья говорили, что Кристина флиртовала с животными, как с мужчинами, обладая над теми и другими загадочной властью [35]. Удовлетворившись представлением, она послала собаку назад, но это был не единственный патрульный пес, которого она смогла приручить за военное время.

С турецкой стороны границы «опель» привлек всеобщее внимание. Один из пограничников, вооруженный штыковой винтовкой, сел в машину, чтобы сопровождать их, а потом конфисковал автомобиль. Анджей пытался возражать, но они с Кристиной сильно устали, так что он согласился взять расписку и на такси доехать до «Парк-отеля» в Пере, историческом квартале центрального Стамбула; этот отель порекомендовал им Эйдан Кроули. Там они вымылись, выспались – как сказал Анджей, «нырнув в благословенную праздность» [36].

Некоторое время спустя Кристина выглянула из окна отеля, чтобы посмотреть на старые кварталы Стамбула, поднимающиеся по склону от заполненных судами вод Золотого Рога. Другой агент, останавливавшийся в «Парк-отеле», описывал этот вид: «великие мечети Баязида и Сулеймана в окружении лабиринта домов… прямо напротив вздымались шесть минаретов мечети Султан-Ахмет, а рядом с ней – огромный купол Святой Софии. Оттуда начинался спуск к дворцу-сералю и дальше к морю… Затем… за сияющей голубизной Мраморного моря лежало побережье Азии с районом Скутари, стерегущим вход в Босфор, и возвышенностью… над ним» [37]. Однако не всех поражала красота Стамбула. Кроули считал, что, помимо нескольких живописных старых деревянных домов вдоль Босфора, городская архитектура была «уродливой и лишенной самобытности» [38]. Но Кристина не могла оторвать глаз от вида города.

Пока Западную Европу рвали на части, в Стамбуле все оставалось на удивление спокойно. Огромные купола и минареты пронзали туманы над Мраморным морем, регулярно раздавались голоса муэдзинов, призывающих на молитву, эхом откликались крики уличных торговцев; Турция сопротивлялась попыткам вовлечь ее в войну, сохраняя в городе атмосферу стабильности. В то же время Стамбул не отказывался от исторической репутации центра международных интриг. Едва ли нашлась бы нация, вовлеченная в войну и не представленная в кафе на Босфоре или в отелях Перы. Немцы и итальянцы, британцы, французы и русские ходили по одним и тем же узким улицам, шарахались от бродячих собак, покупали книги, заказывали напитки, оливки и макрель из Мраморного моря в одних и тех же лавках и ресторанах.