Текст книги "Шпионаж и любовь"

Служебные записи Кристины в УСО утверждают, что «в Стамбуле она помогала Польской секции в работе с курьерами и установлением контактов» [39]. «Мы ждем ответов любого рода», – писала она Кейт, но в целом дела шли хорошо [40]. Ее главным приоритетом была проверка курьерских маршрутов в Польшу, сбор актуальной информации и средств, которые можно было переслать «мушкетерам». Польские беженцы часто шли через Стамбул, чтобы присоединиться к польским военным подразделениям на Ближнем Востоке или предложить свои услуги британцам, и вскоре она получила через такой канал новые микрофильмы. Кристина и Анджей устраивали встречи с максимально возможным количеством поляков и британцев. Среди них был молодой инженер-нефтяник Альфред Гардин де Шатлен, или Чэс, как называла его на британский манер Кристина. В качестве представителя УСО в Бухаресте де Шатлен отвечал за организацию саботажа при поставках нефтепродуктов в Третий рейх. Теперь он руководил стамбульским офисом и по-прежнему занимался саботажем. На этот раз его целями были склады с оборудованием для стран «оси», итальянские танкеры на Босфоре, которые перевозили румынскую нефть для германских войск в Греции. Вскоре к команде присоединился Кроули, бежавший из Болгарии в день, когда немцы вошли в Софию, но не раньше, чем тайно сфотографировал прибытие в аэропорт наиболее высокопоставленных нацистов. За ним последовал остальной штат Британского посольства в Софии.

Хотя работа Кристины и Анджея была сопряжена с риском, пребывание в Стамбуле отдалило их от передовой. Главным источником беспокойства Кристины был выбор места для организации встреч в городе, не привлекающего внимания турецкой полиции или германской и итальянской секретных служб. Большинство отелей находилось под наблюдением, как и база УСО, расположенная в бывшем квартале для прислуги, который раньше составлял часть Британского посольства в Османской империи. В Стамбуле Кристина и Анджей были также под присмотром польской разведки. По словам Кристины, ей удавалось встречаться со своими контактами, затерявшись среди европейских туристов, которые все еще собирались во дворах мечетей, на экскурсионных судах или за тарелками с закусками-ме́зе в многочисленных кафе по берегам Босфора. У нее было полно времени для восстановления сил, она грелась на солнце, бродила по улицам старого города, наблюдала за дикими птицами, летающими над огромным куполом Святой Софии, или исследовала гигантский крытый базар. В марте она послала Кейт О’Мэлли браслет с талисманом от сглаза, а также четки, которые, по ее словам, «пахли как старый собор», для ее отца [41]. По вечерам они с Анджеем посещали приемы для дипломатов или журналистов, танцевали в ночных клубах, благополучно снимали печати с бутылок со спиртным, которые ставили для защиты от немецких подделок. Хотя для Кристины это было чудесное время, Анджей чувствовал себя далеко не так комфортно. В Стамбуле его тревожили не нацисты, он думал о муже Кристины, Ежи Гижицком, который неумолимо приближался. Даже самые закаленные офицеры УСО находили Ежи пугающим: позднее де Шатлен описывал его как самого трудного и одновременно самого способного из всех, кого он встречал, безусловно обаятельного, но «с ледяными серыми глазами, в которых никогда не отражалась улыбка» [42].

Ежи прибыл в Стамбул 17 марта 1941 года, адрес Кристины ему дали его новые боссы из УСО. «Она была рада видеть меня, отвечала на мои поцелуи, но что-то было не так», – записал он [43]. Анджей сильно нервничал перед первой встречей с Ежи с тех пор, как купил у него в довоенном Закопане старые лыжи. Позднее Ежи утверждал, что немедленно понял динамику ситуации. «Они были любовниками, и нам следовало расстаться», – написал он, прежде чем добавить загадочно, что, «зная свою жену, я был уверен, что секс играет малую роль в ее решениях, если вообще какую-то». Возможно, он просто защищал свое чувство собственного достоинства и последнее замечание призвано было подчеркнуть его независимость. Анджей был «человеком симпатичным, честным», отметил Ежи, добавив, что он, вероятно, скверно себя чувствовал из-за всей этой истории. «Я сказал ему не принимать все слишком всерьез, что все это не его вина, дело в войне, и что я понимаю, как все случилось» [44]. На самом деле представляется, что по крайней мере на этом этапе Кристина хладнокровно держала Ежи в неведении относительно истинной природы ее отношений с Анджеем. Нет сомнения, что все раскрылось позже. Однако Ежи согласился занять место Кристины как связного британцев в Будапеште с польским подпольем, и она с Анджеем провели несколько дней, инструктируя его.

Ежи получил британский паспорт на имя Гордона Нортона – Нортоном звали ковбоя в популярных американских вестернах лет за двадцать до войны. Ему было поручено доставить секретную дипломатическую почту в посольство в Белграде. Ежи был очарован городом, хотя, по его словам, местные девушки были «слишком мясистыми» (стройная фигура Кристины оставалась для него образцом); затем он сел на поезд до Будапешта, куда прибыл 1 апреля [45]. В течение первой недели он занимался шифровальной работой в посольстве у сэра Оуэна О’Мэлли, общался и с его дочерью Кейт. За счет свободного бюджета от Военного ведомства и с помощью Хелены Марушаж, сестры олимпийского лыжника, который прежде работал с Кристиной, «очень красивой девушкой огромной отваги», Ежи сумел организовать контрабанду и потоки информации из Польши, пересылку туда британских денег, установление радиосвязи, систему кодов, пересылку пропагандистских материалов и взрывчатки [46]. Понимая «исключительную опасность» работы, британское руководство представило его к королевской медали «За службу»[63]63
  Британцы постарались не ставить польскую администрацию в известность об этой награде, чтобы избежать осложнений из-за того, что наняли на службу поляка.


[Закрыть] [47]. Ситуация и вправду становилась все более опасной. При возвращении в Польшу была арестована и немедленно расстреляна Хелена Марушаж. Вскоре после этого Ежи узнал, что – по причинам, которые ему так никогда и не стали известны, – одна из трех его сестер и ее дети были убиты нацистами на территории, которая сегодня входит в состав Украины. С этого момента война стала для него делом личным и почти невыносимым. «Его ненависть к германцам достигла пика, он едва справлялся с этим чувством», – докладывали о нем в УСО [48].

Война быстро распространялась по Балканам. Наблюдая за тем, как Венгрия, Румыния и Болгария скатывались к союзу с Гитлером, правитель Югославии принц Павел 25 марта уступил давлению и вступил в число стран «оси». Два дня спустя в Белграде произошел военный переворот, инспирированный и поддержанный агентами УСО; Павла сменил противник «оси» король Петр II. «Гитлер получил болезненный удар», – позднее гордо заявил Черчилль, описывая историю войны [49]. В семь утра б апреля в небо над Белградом внезапно взметнулись сотни горлиц: а следом на город обрушилась массированная бомбардировка люфтваффе [50]. Гитлер был в такой ярости из-за югославского переворота, что приказал начать кампанию, получившую кодовое название «Операция Возмездие»: без объявления войны, без переговоров с новым правительством [51]. Захваченные врасплох жители Белграда прятались в подвалах домов и школ, в барах и отелях. Известно, что британский посол нашел убежище под роялем в гостиной. Около 4 000 гражданских лиц были убиты, многие оказались под завалами, ключевые коммуникации города были разрушены. Несмотря на героическую оборону, Югославия не могла остановить танковые дивизии Гитлера, устремившиеся в нее из соседней Венгрии. Через одиннадцать дней страна сдалась и была немедленно разделена между Германией, Венгрией и Италией.

Великобритания официально разорвала отношения с Венгрией в день после вторжения в Югославию, и Ежи был эвакуирован вместе со всем Британским посольством 11 апреля 1941 года. Проезжая по территории Польши, оккупированной Советским Союзом, он телеграфировал в Стамбул и просил Кристину дождаться его [52]. Но когда он вернулся в Стамбул в конце мая, Кристина и Анджей уже уехали. Его телеграмма была доставлена в следующем виде: «Прошу уведомить Грэнвил [так!] не ждать» [53]. Ежи был в ярости, убежденный, что текст изменили намеренно. Тем не менее он продолжил работу, связался с будапештской сетью через польское радио. Он также вызвался добровольно, чтобы его направили в Польшу или Россию, но британское командование решило, что это неразумно. Наконец, Ежи пришел к выводу, что в любимом турецком ресторане его отравили бы прогермански настроенные русские официанты из числа бывших белогвардейцев, после чего он согласился на перевод в Каир.

Будапештская сеть еще некоторое время действовала эффективно, работая напрямую на официальную польскую разведку [54]. Отец Ласки поддерживал курьерские маршруты под предлогом сбора информации о преследовании Церкви в Польше, ему активно помогали духовные власти, которые пытались защищать польских беженцев. Он был арестован в октябре 1941 года и погиб в нацистском концлагере в Польше. Михал «Лис» Градовский был схвачен при попытке пройти через границу в Югославию, но бежал, выпрыгнув на ходу из поезда. Под видом прибалтийского немецкого барона из Эстонии он добрался до Белграда и попал там под бомбежку. Затем он сумел выехать в Стамбул с помощью германского консула. Он прибыл в турецкую столицу рано утром, и Кристина представила его де Шатлену, который официально включил его в штат УСО [55]. Марцин Любомирский и личный помощник Анджея Антоний Филипкевич продолжали вытаскивать британских летчиков из Польши, иногда им приходилось прятать эвакуируемых в собственных домах. Только в 1944 году гестапо раскрыло их организацию, что привело к трагическому исходу [56]. Все восемь ключевых фигур из числа остававшихся в оккупированной зоне агентов были арестованы. Только Любомирский и Филипкевич выжили в концлагере Маутхаузен и были освобождены в 1945-м. Другие шесть товарищей погибли в газовой камере. «Они были лучшими, – написано в документах УСО, – но поскольку ни у одного из них… не осталось живых родственников, посмертные награды в данном случае вручать бессмысленно» [57].

Вскоре после отъезда Ежи в Будапешт Кристина и Анджей отправились в Каир, где у британцев находилось региональное командование. Каким-то образом им удалось получить надежные визы для проезда по Сирии и Ливану, где было сильное влияние вишистского правительства Франции и которые позднее вошли в состав Французского мандата. Согласно документам УСО, в то время можно было купить венгерские, болгарские и немецкие паспорта и визы в Стамбуле и самостоятельно вписывать в них нужные имена [58]. С другой стороны, УСО уточняло: «рекомендуется путешествовать только с подлинными паспортами. Другие методы находятся на стадии эксперимента или настолько опасны, что признаны непрактичными»

[59]. По сообщению Анджея, визы раздобыла Кристина, которая сумела очаровать вишистского дипломата во Французском консульстве. Очевидная легкость, с которой ей это удалось, позднее вызвала немало подозрений относительно ее контактов, но Анджей в то время больше беспокоился о том, как выручить свой «опель» у турецких властей. Пришлось заплатить большую взятку, и Кристина и Анджей смогли, наконец, двинуться в путь. Они сделали короткую остановку в Британском посольстве в Анкаре, где встретились с Джулианом Эймери. Британский агент, который, как и Эйдан Кроули, позднее станет членом Парламента, Эймери описывал Кристину, как «одну из самых красивых девушек»; ему трудно было поверить в то, что она совершила те подвиги, о которых он был наслышан [60]. В середине мая Кристина и Анджей благополучно въехали в Сирию.

Зимние Балканы они пересекали в теплых пальто и перчатках, а теперь вынуждены были открыть окна «опеля», чтобы ловить морской бриз, когда ехали по узкой прибрежной дороге в сторону Бейрута. Анджей проклинал ужасную жару, но Кристина охотно обращала лицо к солнцу. Останавливаясь в деревнях или посреди золотых полей, окруженных пурпурным терновником и смертоносным пасленом, они закусывали инжиром, козьим сыром, пахлавой и местным вином, любовались средиземноморскими пейзажами и замками крестоносцев, доминировавшими над ливанским берегом. В какой-то момент они в молчаливом восхищении следили за тем, как тысячи аистов мигрируют на север. «Опель» перегревался, его хромовые детали раскалялись так, что к ним невозможно было прикасаться. По мере приближения к Бейруту монотонность путешествия нарушалась возгласами Кристины, которая то и дело замечала кошку или собаку, перебегающих дорогу; в конце концов она была почти в истерике, потому что животные так и лезли под колеса, хотя Анджей клялся, что успеет среагировать [61]. Добравшись до города, они решили остановиться в отеле «Сент Джордж», где сразу увидели аккуратно одетых немецких офицеров. При виде британских паспортов сотрудник отеля так громко стал предлагать Кристине и Анджею лучшие номера по стандартной цене, что Анджей всю ночь провел в ожидании, что их вот-вот придут убивать.

На следующий день они рано утром выехали в Палестину. Не выдержав долгой очереди на жаре перед пропускным пунктом. Анджей нажал на газ и рванулся вперед. Естественно, «опель» остановили, но путешественники предъявили британские паспорта, пограничники салютовали и пропустили их. Британские дипломаты в Турции заранее сообщили об их прибытии, так что Кристину и Анджея быстро обеспечили талонами на продукты, купонами на топливо и комнатой в отеле в Хайфе, на северном склоне большого плато у горы Кармель. Утром Кристина настояла на том, чтобы недолго прогуляться босиком по пляжу, она улыбалась Анджею, который фотографировал ее, кожа ее загорела, темные очки защищали от слепящего солнца, она выглядела как настоящая туристка. Вскоре Анджей поторопил ее, они вернулись в машину и двинулись дальше, в более плотном потоке военных машин, в сторону Иерусалима. Теперь пришел черед Анджея превратиться в туриста, который восторгается «мощью истории, которая чувствуется в каждом камне» древнего города [62].

После проверки британскими представителями они встретились с общительным Питером Портером, и Кристина с Анджеем смогли, наконец, расслабиться. Она договорилась о встрече с Зофьей Рачковской, сестрой ее друга-журналиста Флориана Соколова. Как Флориан и их отец Наум Соколов, Зофья была поборницей идеи независимого Израиля, она уже несколько лет жила в Палестине, способствуя развитию сионистского движения. Анджей и Кристина также встретились с 21-летним сыном Зофьи, активным участником еврейского подполья, а также их местными друзьями, британскими военными и гражданскими лицами, работавшими на британские власти в Палестине. Несмотря на продолжение войны, напряжение между еврейским подпольем, боровшимся за будущее государство Израиль, и британскими чиновниками, которые еще не пришли к решению поддерживать эту идею, нарастало. Британцы отлично знали, что сионисты успешно доставляют оружие в Палестину, но, как докладывал главе УСО Глэдвин Джебб, «мы просто не могли позволить себе вступить в конфликт с евреями в тот момент» [63]. Несмотря на это – а отчасти именно поэтому, – польский исторический антисемитизм способствовал тому, что поляки поддерживали идею создания Израиля и предоставляли средства, готовили потенциальных повстанцев еще с 1930-х годов. Наполовину еврейка, наполовину полька, Кристина неизбежно заинтересовалась разговорами, которые велись в доме Зофьи на холме с видом на Иерусалим. Однако все, что записал о том периоде Анджей: она «буквально влюбилась в собак семьи – двух отличных боксеров, которых мы часто брали на прогулки» [64].

Менее двух недель спустя Кристина и Анджей собрались в Каир. Еще одна долгая поездка по жаре, и «опель» снова пересек границу, на этот раз египетскую, в столице они остановились в оживленном отеле «Континенталь», бары и тенистые веранды которого были всегда заполнены. Там они снова встретились с Питером Портером, на этот раз более официальным; он посоветовал им отдохнуть и подождать, пока будет принято решение относительно их дальнейшей судьбы. Они рассчитывали не на такой прием, но понимали, что у каирского офиса свои приоритеты: немцы добрались до Северной Африки, шла осада Тобрука, вишистская Франция предоставляла Германии доступ к своим военным базам в Сирии. Кристина и Анджей вскоре оказались в компании старых друзей, включая Анджея Тарновского и кузена Коверского – Людвига Попеля, недавно вернувшегося со службы в пустыне в составе карпатских улан. Уланами командовал полковник Владислав Бобинский, на конях которого Кристина каталась в возрасте четырнадцати лет, теперь он оказался в Африке вместе с другими офицерами. И все же, несмотря на многочисленных знакомых, атмосфера в отеле была довольно напряженной.

Что было самым странным, никто из польских или британских офицеров в «Континентале», которых Кристина знала, помимо Людвига, Тарновского и Бобинского, с ними не разговаривал.

Преодолев сотни миль по территориям, где господствовали симпатии к нацистам, доставив опасные письма и микрофильмы, пережив несколько недель ожидания неминуемого нацистского вторжения, они, наконец, оказались на безопасной земле, контролируемой британцами. Но через два дня их вызвали на длительный допрос, порознь, в каирском офисе УСО, а затем в небольшой вилле на берегу Нила. Что-то пошло не так.

7. Холод Каира

«X и Y теперь в Каире», – сообщало в мае 1941 года Ближневосточное бюро УСО, где были довольны доложить нечто определенное о паре. X и Y были, конечно же, Кристина и Анджей, которые тем временем укрывались в барах отеля «Континенталь» от все более угнетающей жары города в начале долгого лета и от неожиданного холода окружающего их общества. Было очевидно, что к ним были недружелюбно настроены и поляки, и англичане, но Кристина и Анджей понятия не имели почему. При этом британцы в Каире были ненамного больше осведомлены, чем сами прибывшие. Несколькими неделями ранее они с нетерпением ждали возвращающихся агентов, Питер Уилкинсон рассказал Колину Габбинсу, начальнику военных операций УСО: «все мы очень обязаны этим людям» [1]. Но к концу мая тон Уилкинсона изменился, и он упоминал Кристину и Анджея, как «изрядную проблему» [2]. Проблема возникла из-за секретного доклада польской разведки, в котором утверждалось, что по меньшей мере один польский агент был убит в результате того, что было названо «неосмотрительностью» Кристины[64]64
  Такое утверждение было сделано офицером Второго бюро, подполковником Йозефом Матецким, известным под оперативным псевдонимом Якоб Алек. См.: TNA, HS4/198, MX to М (28.5.1941).


[Закрыть]. Хотя поляки отказались уточнить суть обвинения и оно никогда так и не было подтверждено фактами или опровергнуто, они потребовали, чтобы Кристину и Анджея больше не привлекали к работе, пока не будет проведено полное расследование. Ситуация была «очень тщательно обдумана» полковником Джорджем Тейлором, который затем сообщил в Лондон о «серьезных подозрениях» со стороны польской разведки. Каирское бюро по телеграфу просило принять решение: «Пожалуйста, обсудите все в целом, что делать с X и Y» [3].

«Никто из тех, кому не довелось пережить этого, не может вообразить атмосферу зависти, подозрительности и интриг, отравлявшую отношения между разными секретными и наполовину секретными службами в Каире летом 1941 г.», – писал служащий бюро УСО Бикем Свит-Эскотт [4]. Внутренние взаимоотношения между британскими службами тоже были весьма сложными, однако напряжение между поляками и британцами достигало совсем другого уровня. Кристина была вовлечена в оба лагеря, что делало ее объектом подозрений и политических игр с обеих сторон. С британской точки зрения она показала себя ценным и надежным агентом; по иронии судьбы, именно польская национальность – ее явное преимущество – была и источником осложнений. С самого начала войны поляки яростно боролись за независимость от покровительственной роли британских союзников, добиваясь права самостоятельно управлять своими операциями, посылать собственные сигналы и пользоваться своими кодами. В 1940 году Британские секретные службы согласились, что все их тайные коммуникации с Польшей будут проходить по официальным каналам. Напрямую нанимая сначала Кристину, а затем Анджея, британцы нарушили это соглашение. Теперь поляки сами наблюдали за Кристиной, и ее присутствие в британском офисе в Каире вызвало у них крайнее раздражение.

Официальная польская разведка и контрразведка (ее называли «Второе бюро») имели, впрочем, гораздо более серьезные основания для беспокойства. Они поместили Кристину под наблюдение еще со времен ее пребывания в Будапеште. Они не были удивлены, что она отчитывалась перед британцами, но вскоре стали подозревать, что она скрывает нечто мрачное: может быть, она двойной агент, работающий на нацистов. Эти подозрения основывались на очевидной легкости, с которой Кристина получила в Стамбуле визы для себя и Анджея, чтобы проехать через вишистские Сирию и Ливан, находившиеся в зоне Французского мандата. Британцы знали, что визы были куплены за деньги, но полякам казалось невероятным, что кто-либо, не являвшийся немецким шпионом, мог их добыть. Для Второго бюро сам факт получения виз был компрометирующим фактором, однако были и некоторые другие, более глубокие корни их недоверия к Кристине.

Главным камнем преткновения были ее тесные деловые отношения со Стефаном Витковским и его тайной польской группой сопротивления «Мушкетеры». По иронии судьбы, именно из-за того, что поляки изначально сомневались в надежности Кристины и отказывались использовать ее в качестве курьера между Венгрией и Польшей ради главной группы «Союз вооруженной борьбы», она установила контакт с независимыми «мушкетерами». В 1940 году англичане в отчаянии пытались собрать разведывательную информацию о германских позициях в Польше и были рады нанять Кристину, которая могла предоставить им не прошедшие сквозь фильтры польского правительства в изгнании сведения от источника, не связанного с официальной польской разведкой. Кристина была рада получить эту работу – ее ценили и британцы, и патриот Витковский. В начале мая 1941 года Питер Уилкинсон, цензурировавший ее письма, охарактеризовал их содержание как «вполне безобидные пустяки», но был шокирован, обнаружив вложенные фотографии документов, свидетельствующих о поддержке «мушкетеров» британским правительством. «Эти письма весьма тревожны, – докладывал он. – Мы не должны повторять подобного рода ошибку!» [5]. Возможно, Кристина была наивна в оценке своего положения, но для британцев ее преданность союзникам и Польше представлялась неоспоримой. Однако к началу 1941 года Союз борьбы и Второе бюро начали выдвигать серьезные подозрения по поводу деятельности Витковского и его лояльности.

На пике активности «Мушкетеры» насчитывали около 800 участников, их агенты действовали на польской территории, оккупированной русскими, и в других частях Европы, в том числе у них было около 200 человек внутри Германии. Сам Витковский путешествовал по рейху под именем офицера СС Артура Августа фон Тирбаха, собирая разведывательную информацию для поляков и британцев. Его честолюбие и эффективность постоянно раздражали соперников из числа официальной польской разведки, и те готовы были дискредитировать его любой ценой, если он не согласится работать исключительно на Второе бюро – в обмен на ежемесячную оплату и относительную независимость оперативных действий. Тем не менее напряжение нарастало. Витковский жаловался, что Второе бюро не доверяет «мушкетерам» и пренебрегает их докладами. Второе бюро, в свою очередь, гневалось, когда Витковский обходил их и передавал сведения напрямую генералу Сикорскому, который стал главой польского правительства в изгнании и командующим польской армии, а косвенно еще и британцам. Значительная часть такой информации проходила через Кристину.

С целью покончить с такими распрями между разведками в начале 1941 года «Мушкетеры» заключили официальное соглашение с Союзом борьбы. Но хотя Витковский поклялся служить на официальную разведку, едва ли он способен был оставаться под контролем; он продолжал развивать независимые контакты с русскими организациями, состоящими из бывших белых офицеров, участвовал в секретных переговорах с не названными по именам немецкими командирами. Как и Кристина, и многие другие поляки, Витковский считал, что Советский Союз представляет для Польши более серьезную угрозу, чем нацистская Германия. Он не мог устоять перед соблазном играть на противоречиях двух агрессоров и сталкивать их друг с другом, или срывать попытки смягчить суровые условия режима нацистской оккупации. Это не только подрывало авторитет польского правительства в изгнании, открывая «Мушкетеров» для потенциальной вражеской инфильтрации – и, по крайней мере, для обвинений в этом. Несколько агентов «Мушкетеров» позднее были пойманы на том, что «постепенно меняли свои истории, пока, наконец, не признали, что работали на немцев» в надежде сотрудничать с белогвардейцами против советских властей [6]. В мае 1941 года Сикорский решил отменить любую поддержку «Мушкетеров», которые были оценены как «неудовлетворительные и вредоносные»; и во имя сохранения добрых отношений с польскими союзниками британцы официально одобрили его решение [7]. Кристина, маленькая «Муха» Витковского, несмотря на препятствия, благополучно добралась до Каира и оказалась в самом эпицентре кризиса вокруг «Мушкетеров». Неудивительно, что она стала объектом для подозрений, а вскоре ощутила всю горечь чужой зависти и персонального соперничества. Как спутник и друг Кристины, не будучи агентом «Мушкетеров», Анджей также попал в историю вместе с ней.

Между Каиром, Лондоном и Стамбулом последовала череда кодовых сообщений и телеграмм, польская и британская разведка интенсивно обменивались мнениями иупреками; по крайней мере в одном британском послании содержалась жалоба на то, что другая сторона «устраивает чудовищный хаос» [8]. По сведениям Джулиана Эймери, «в то время существовала изрядная шпиономания, и у властей не было шансов» на спокойную работу [9]. Некоторое время обсуждалась идея направить Кристину и Анджея в Лондон и передать их в управление польской администрации, однако это показалось напрасной потерей ценных сотрудников. С другой стороны, хотя в УСО не было особых сомнений в преданности Кристины, британцы хотели сохранить добрые отношения с поляками. По мере того как Прибалтика постепенно скатывалась к союзу с «осью», Франция была потеряна, Россия оставалась в рамках взаимного договора с Германией, а США старательно избегали любого шанса вовлечения в конфликт. Великобритания не могла допустить разрыва с еще одним союзником. Для Уилкинсона наступил критический момент. «Проблема с поддержкой организации, которая не сотрудничает с польским правительством, была очевидной, – писал он о Кристине и «Мушкетерах», – и, на мой взгляд, она перевешивала все возможные преимущества» [10]. Было принято решение, что Кристина и Анджей останутся в Египте, по крайней мере временно, но их не будут использовать в польских делах и они не станут возобновлять контакты с «Мушкетерами». Последнее требование оказалось более сложным, чем могло показаться, так как череда докладов и микрофильмов по-прежнему поступала через Кристину – их доставляли польские беглецы, которые стремились на Ближний Восток, чтобы вступить в польскую армию, и она передавала эти материалы независимо от любых официальных решений.

В июне 1941 года полковник Ги Тэмплин, британский офицер по связям с польскими властями в Каире, наконец объяснил Кристине и Анджею ситуацию. «Мы с Кристиной были оскорблены», – вспоминал позднее Анджей [11]. С начала войны они двое рисковали жизнями во имя Польши, а теперь соотечественники внесли их в черные списки подозреваемых как двойных агентов. У Кристины руки опустились. «Я была так расстроена, что почувствовала себя преданной и покинутой, как пустынный остров», – писала она Кейт О’Мэлли[65]65
  Она также поделилась с Кейт, что Анджей «спас мне жизнь, уведя от моря, рискуя сам». Звучит романтично, хотя история могла закончиться трагедией. К сожалению, она не рассказывала о случившемся подробнее. См.: Бумаги О’Мэлли, Granville to Kate O’Malley (30.01.1942).


[Закрыть]. В Белграде Джордж Тейлор обещал позаботиться о них, продолжала Кристина, но «теперь он говорит, что ничего не может поделать, и оставил нас на льду» [12]. Ситуация оставалась невнятной и временами казалась почти фарсом. Кристине регулярно приходилось опровергать инсинуации, хотя прямых обвинений в том, что она агент нацистов, никто ей не высказывал, зато она сталкивалась с проявлениями приглушенного антисемитизма, преобладавшего в Каире. Анджей узнал, что награжден орденом «Виртути милитари», высшей польской военной наградой, в тот же день, когда ему объявили об официальных подозрениях в шпионаже, выдвинутых Вторым бюро. Короче говоря, Кристина и Анджей испытали облегчение, когда Питер Уилкинсон вернулся в том же месяце из Лондона, теперь они надеялись, что теперь он сможет разрешить тупиковую ситуацию.

Только сидя напротив Уилкинсона, Кристина и Анджей поняли, что новости едва ли можно назвать хорошими. По свидетельству Анджея, Уилкинсон без объяснений отказался от их дальнейших услуг, предложив только, что Кристина могла бы поступить в Красный Крест, а Анджей – записаться в ряды польской армии. Они были поражены, Анджей пришел в «полную ярость», а Кристина была «бледна и молчалива» [13]. Когда Анджей стал аккуратно разворачивать последние рулоны микрофильмов, Уилкинсон резко встал и остановил его: «Ваши микрофильмы больше не представляют для нас интереса. До свидания» [14]. Однако в отчете Уилкинсона о той же встрече говорится, что он ясно и определенно сказал: существует серьезная озабоченность «любительскими действиями» «Мушкетеров», которые могут скомпрометировать «бесконечно более тайную активность» официального польского Сопротивления; он утверждал, что Кристина и Анджей приняли такое объяснение «философски» [15]. Вероятно, Уилкинсон более оптимистически оценил шокированное молчание Кристины; позднее он признавал, что «разговор оказался мучительным», и провел он его «скверно» [16]. За пять минут для Кристины и Анджея он превратился во врага на всю жизнь, и позднее ему пришлось об этом искренне сожалеть. Кристина не стала обращаться в Красный Крест в поисках работы, она поклялась, что никогда больше не позволит человеку, сидящему за столом в кабинете, диктовать ей, что делать. Однако Уилкинсон определил их дальнейший путь, исключив из списков УСО. Он обладал способностью судить о характерах людей и обстоятельствах и в то же время действовать быстро и решительно, однако в этот момент он потерял контроль над потенциально полезными и весьма результативными польскими агентами[66]66
  Решение Питера Уилкинсона было поддержано Джорджем Тейлором.


[Закрыть].

Наступила середина июня, начиналось долгое каирское лето, длившееся до октября. Кристина и Анджей вставали рано, до жары, постепенно раскалявшей городской воздух, и шли в «Грей Пилларс», массивное здание с серыми колоннами, чтобы подать прошение о возобновлении их статуса в УСО. Дни сменялись неделями, они слали письма старшим офицерам, британским и польским, которых знали. Список Кристины возглавлял сэр Оуэн О’Мэлли, чьи ответы на ее мольбы Уилкинсон сухо комментировал: вероятно, «сэр Оуэн стал жертвой знаменитой убедительности мадам» [17]. Поляки не собирались менять свою позицию, а без их поддержки ситуация Кристины и Анджея становилась безнадежной.