Текст книги "Совершенство"

Глава 45

Растущее подозрение, на котором я сейчас сыграла.

Украв документы журналистки из «Сан-Франциско кроникл», которая внешне немного походила на меня, я добилась встречи с заместителем министра по городскому строительству. Он поклонился, когда я вошла, а я поклонилась еще ниже, и мы обменялись карточками, держа их обеими руками. Вместе со своей обычной визиткой он достал еще одну, которая превратилась в десяток невероятно тонких карточек, сделанных из прессованной платины с его именем, выгравированным золотом.

– Я жертвую их в храмы, – объяснил он, когда я вертела одну из них в пальцах, ощущая колюче-острые края. Наверное, на лице у меня проступило какое-то воровское выражение, поскольку он быстро отобрал ее у меня, спрятав драгоценные предметы в их хранилище. – Это и денежное пожертвование, и гарантия того, что мое имя запомнят.

Я напустила на лицо несколько агрессивную улыбку и внимательно оглядела замминистра, суммируя стоимость его костюма, сшитых на заказ кожаных туфель и часов – прекрасной работы, где циферблат постепенно менялся с движением стрелок, когда луна догоняла заходящее солнце. В шестнадцатом веке часы были переполнены символами Смерти: Смерть, бьющая в колокол, выползающая из своего логова, Смерть, ждущая в конце каждого опасного часа. Как же изменилось время.

Мои мысли снова ушли в сторону. В комнате находится человек, это мое общество, он меня видит, он меня видит, сосредоточься на этом.

Вопросы – сначала легкие, тщательно заготовленные. Долго ли он на этом посту? Каковы новые проблемы в жилищном строительстве? Меняющаяся демография. Перенаселенность в городах? Распад сельских общин? Законы по планировке. Защита жильцов. Разбалансированность рынка. Апартаменты ста шести.

– О, да, прекрасный образец городской архитектуры, не так ли?

Действительно прекрасный, и верно ли я решила, что он лично участвовал в проекте?

– Нет, лично не участвовал, но помогал в его продвижении.

Но разве там уже не стояло какое-то здание?

– Очень небезопасное здание, ужасно старое, жильцы прозябали в антисанитарных условиях, ужасно, просто ужасно.

Малообеспеченные семьи выселены из своих жилищ, изгнаны из города и…

– Это самый негативный аспект этого дела! – вдруг резко оборвал он меня, внезапно сделавшись враждебным. Странно, как быстро происходят в людях перемены. В обществе, где учтивые манеры поставлены во главу угла, попрание столь формализованных стереотипов быстро демонстрирует необходимость не просто сохранения лица, а его сохранения путем разбития лица оппонента.

Враждебным он мне совсем не нужен, так что я немного ерзаю на стуле, хлопаю глазами и выдаю несколько совершенно невинных вопросов – новые инициативы, извлеченные уроки, накопленный опыт – и только в самом конце, когда встаю и собираюсь уходить, засунув в сумочку совершенно ненужные записки, тихо спрашиваю его заговорщическим голосом:

– А у вас есть «Совершенство»?

Его взгляд быстро отрывается от кожаного бювара на столе и впивается мне в лицо.

– Семьсот девяносто четыре тысячи пятьсот баллов, – говорю я, воркуя как можно нежнее.

– Девятьсот восемьдесят одна тысяча четыреста баллов, – выдыхает он, впившись глазами мне в лицо. – Оно изменило мою жизнь. Мне казалось, что я никчемен, а теперь знаю, что могу делать все, что захочется.

– Именно так я себя и чувствую.

– Теперь я гораздо лучше.

– Я тоже.

Он наклонился вперед, и я последовала его примеру, пока не почувствовала его дыхание у себя на шее, ощутила, как он им наслаждается, как жар растекается у него по коже, но не шелохнулась, не отшатнулась и не отклонилась назад.

– Я получил двести пятьдесят тысяч баллов, когда проект ста шести был одобрен. «Вы приняли идеальное решение, – сказало мне приложение. – Вы строите совершенную жизнь». Это идеальный дом.

Я улыбнулась и кивнула, ничего не сказав в ответ.

Когда я уходила, он лучезарно улыбался мне, словно старый друг, с радостью убедившийся, что время не нарушило нашу связь.

Глава 46

Еще один прием, еще один день. Собрание ста шести, элиты, совершенных. Я стащила нагрудный бейджик у кого-то из обслуги, надела черные туфли, черную юбку, черную блузку и белые перчатки и вошла в зал с подносом сасими, приправленных измельченными чайными листьями, как раз в то время, когда прием близился к разгару.

Собрались только совершенные, они так непринужденно болтали, так громко смеялись, так мудро высказывались.

Они брали с подноса угощение, сотворенное поваром, специально для этого доставленным спецрейсом, каждый кусочек отмечен числом калорий и витаминной схемой.

«Совершенство» знает, что вы едите! – гласила карточка на моем подносе.

Я дождалась, пока угощение разберут, затем отправилась в туалет, заперлась в кабинке и переоделась. Платье от… кого-то… я уже перестала разбираться. Туфли от… кого-то еще. Мне пришлось стащить шесть кредитных карточек и снять с них как можно больше наличных, прежде чем счета заблокировали, но даже при этом модные тренды почти истощили мой бюджет.

«Совершенство» – не для бедных.

Я снова вошла в зал, красивая женщина, которая была там с самого начала. Я пила шампанское, ела сасими, согласно кивала во время разговоров о моде, кино, технологиях и власти, подобным образом прокладывая путь к своей главной цели.

Вот она – стоит там же, где и всегда: Филипа за спиной брата. Ее серебряный браслет, математическая загадка, воплощенная в металле, по-прежнему у меня на запястье. Я не снимала его с тех пор, как она мне его подарила. Я посмотрела и увидела, что, как и я, она была несовершенной. Единственная несовершенная женщина в зале, хотя она изо всех сил пыталась соответствовать. Ее улыбка не ослепляла, а прическа не была волосок к волоску. Маникюр на руках – так себе, а платье – вот ведь кошмар – то же самое, что и в прошлый раз, к тому же уже не в тренде. Более того, что-то еще, что я уже видела раньше.

Печаль в глазах, печаль в уголках губ, плотно сжатых, когда она глядела на людей в зале.

Нельзя быть печальным и совершенным одновременно.

Я протиснулась поближе к ней и молча наблюдала, как передо мной нескончаемой чередой проплывают совершенные люди, живущие совершенной жизнью, прежде чем заговорила.

– Все мысли представляют собой обратную связь и ассоциации, – сказала я, и она подняла взгляд, хотя головы в мою сторону не повернула. – Социальные стрессы порождают психологическую тревогу. Физический аспект усиливает социальный. После очень малого количества циклов мы можем начать впадать в стойкие заблуждения. Что мы боимся людей. Что мы никчемны. Мы с вами могли бы стать совершенными, если бы только смогли обуздать слабейшую часть самих себя – свои мысли. Вы не согласны с этим, доктор Перейра-Конрой?

Ее глаза обратились на меня, и мне показалось, что я заметила навернувшиеся в них слезы.

– Да, – ответила она наконец. – Согласна.

– У вас нет «Совершенства», – добавила я.

Она ответила, не раздумывая, по-прежнему внимательно изучая меня взглядом:

– Нет.

– Принадлежа к Клубу ста шести, можно получать процедуры. Какова их цель?

– Они делают вас счастливой.

– Совершенной?

– Лучше.

– Определите это «лучше».

Ее губы сжались и напряглись, взгляд метнулся к брату, лениво с кем-то болтавшему.

– Умнее? Проницательнее? Мудрее? – предположила я. – Уверенной. Амбициозной. Сексуальной. Чувственной. Точно такой, как в Голливуде.

Ее взгляд снова вернулся ко мне, она слегка наклонила голову.

– Я создаю технологии, – наконец выдохнула она. – Мой брат задал параметры того, чего они должны достичь.

Теперь я смотрела на него. Рэйф Перейра-Конрой: спина прямая, улыбка широкая, жмет руку кому-то незнакомому. Гладкий, как мельничный пруд, твердый, как мрамор, яркий, как лунный свет в беззвездном небе.

– И как все это работает? – спросила я.

Она заговорила быстро, глядя перед собой, словно наблюдала видимое лишь ей одной:

– Высокоскоростное усиленное научение. Нейропластичность – ваш главный козырь. Позитивные ценности превозносятся. Позитивные модели поведения усиливаются. Допамин впрыскивается при стимуляции позитивных действий. Электрическая стимуляция активирует аксоновые окончания. Визуальная и слуховая поддержка. На ранних стадиях тестирования мы вводили электроды в самые мозговые центры. Все мысли представляют собой обратную связь и ассоциации, социальные стрессы порождают психологическую тревогу, страх, ужас, активность потовых желез, расширение капилляров, колебания кровяного давления, изменения дыхательного ритма…

Я положила ладонь ей на руку, останавливая ее. Ее взгляд быстро метнулся на меня. Она повернулось ко мне, задыхаясь, замолчала, заставила себя притормозить, с легким содроганием выдохнула, полуприкрыла глаза. Затем, уже медленнее, продолжила:

– Новое упрочение. Идеалы успеха усиливаются постоянно повторяющимся формированием и восприятием этих идеалов. Я достигну успеха. Я уже успешен. Я могу достигнуть успеха. Я счастлив. Я счастлив. Я счастлив. Мы вводим электроды в человеческий мозг и повторяем этот цикл, пока идеал не становится истиной.

Филипа сделала паузу. Я по-прежнему держала ее за руку, сильно сжав ее. Филипа чуть покачнулась. На какое-то мгновение мне показалось, что она вот-вот упадет, выдохшись в монологе. Затем она снова вздохнула и произнесла:

– Я разработала процедуры, чтобы сделать людей лучше. Мне казалось, что я могу использовать их, чтобы стать храброй. Но люди не хотят быть храбрыми, говорит Рэйф. Люди хотят быть совершенными. Именно на это они сейчас и нацелены, все эти процедуры. Они стирают вашу душу и делают вас кем-то новым.

Она закрыла глаза, наконец, выдохнула, снова их открыла и, кажется, увидела меня впервые.

– Наверное, это очень тяжело, – в конце концов сказала я, – видеть, как ваши идеи превратились в нечто чудовищное.

– Да, – ответила она, по-прежнему не поворачивая головы, чтобы не встретиться со мной взглядом, – тяжело.

Мы немного постояли рядом, молча, всеми игнорируемые, не стоящие внимания зала. Потом она взяла меня за руку, слишком сильно сдавив ее, заметила браслет у меня на запястье, вцепилась в меня еще сильнее, так, что пальцами могла бы достать до кости, и прошептала мне на ухо, только мне:

– Это вы? Вы та, которую мы все забываем?

Я резко вырвала руку, чуть пошатнувшись, высвободилась и пристально поглядела ей в глаза. Я не заметила в них враждебности, одно лишь любопытство, восторженное и восхищенное.

– Матисс показывал мне записи с камер видеонаблюдения, на которых мы встречались с вами в Дубае, а потом здесь, когда ели лапшу. Я сказала, что в тот вечер ела одна, но вы были рядом и очень долго со мной разговаривали. Я думала, что вспомню вас после того, как мне покажут вашу фотографию, но у меня не получилось. Я держала ваше фото и видела ваше лицо, потом закрывала глаза и больше его увидеть не могла. Рэйф сказал, что я сумасшедшая, но охрана тоже вас не запомнила, а Матисс доказал, что все это правда. Так это вы?

У меня пропали слова, у меня пропало дыхание, я – мое дыхание, я – мое дыхание, я – мое дыхание

пусть и слишком быстрое.

Зачарованная и, возможно, здесь стоит подобрать другой эпитет, она изучала мое лицо, скользила взглядом по телу, ища какие-то намеки на то, кто я такая, как работаю, словно все это было написано у меня на коже.

– Мне говорили, что вы можете вернуться. В этом вашем возвращении есть какая-то химия или электрические импульсы?

Я отступила назад, повернулась в поисках выхода, паника

чистая паника

не могу совладать с дыханием

ноги не слушаются

ноги не мои

глаза не мои

мой мир, когда я двигаюсь к двери, поворачиваюсь, нажимаю, толкаюсь в толпе гостей

не мой

не могу улыбнуться

не могу быть воровкой

профессионал

я

теряю контроль

ковыляя к выходу, и это лишь потому, что страх – физическая реакция

потому что адреналин обостряет все чувства

так что я замечаю Гогена до того, как становится слишком поздно.

Вон он, стоит там, в дорогом черном костюме, с наушником в правом ухе, сложив руки перед собой и обозревая толпу гостей. Похоже, у него нет с собой моей фотографии. Но нет – вон, в телефоне, он проверяет его каждую пару минут и смотрит он не на текстовые сообщения.

Гоген проследил меня до самой Японии.

Я не могу управлять своим телом.

Я беспорядочно верчусь, ища другой выход, и

мужчина спрашивает:

– Простите, у вас все в порядке?

Он…

…совершенен.

Конечно же, совершенен, пропади он пропадом.

Идеальные зубы, идеальная кожа, идеальные волосы, идеальный костюм, идеальная улыбка, идеальная осанка, все идеально-идеально-идеально, а у меня плыл макияж. И еще что-то такое, какое-то знакомое ощущение, исчезающее так же быстро, как и появляющееся.

– Может, позвать на подмогу персонал? – предлагает он. Американский акцент, одет в черное, одеяние запахнуто справа налево – на мертвецах кимоно запахивают наоборот – светлокожий парень, каким-то образом рисующийся, хорошо выглядя в официальном японском облачении.

– Не угодно ли платок, у вас тушь, кажется, немного…

Совершенный: быть показным до глубины души.

Блестящие светлые волосы, идеально гладкая кожа, ни одной заметной морщинки. Я чувствую, как рука моя поднимается, чтобы врезать ему, и с усилием опускаю ее вниз, так что он замечает, а тело мое вихляется, как брошенная кукла. Я с силой вжимаю ногти в ладонь, надрываю кожу, это хорошо, я сосредоточиваюсь.

Взгляд Гогена по-прежнему блуждает по залу. Я не побегу, не сейчас, когда у него под рукой мое фото, ярким квадратом светящееся на телефоне. Он станет искать женщину, которая побежит.

– Благодарю вас, – произносит голос, очаровательный, глубокий, стереотип английского богатства, отчего-то необъяснимо мой. – Очень любезно с вашей стороны.

Его платком я очень аккуратно прохожусь по краешкам глаз, словно этими движениями объясняя, что нет, конечно же, нет, я не плакала, просто что-то в глаз попало…

Ногти глубоко вжимаются в левую ладонь.

Я – моя боль.

– Кто-то сказал?..

Возможно, начало рыцарского ухаживания? Кто-нибудь задел мою честь, надо ли здесь с кем-нибудь сразиться? Мужское совершенство: идеально соответствовать тому, что общество считает качествами настоящего мужчины.

Слова, ассоциируемые с настоящим мужчиной: логика, уверенность, авторитет, дисциплина, независимость, ответственность.

Он разглядывал меня, чуть наклонив голову набок, с полуулыбкой на губах позволяя мне чуть покрутиться под его взглядом, и я снова подавляю в себе искус врезать ему, вместо этого спрашивая:

– Вы знаете, что такое лента Мёбиуса?

Слова, сказанные ради того, чтобы хоть что-то сказать – Гоген у входа.

– Да, – ответил он, и я на мгновение так удивилась, что мое поле восприятия снова сузилось до очертаний его лица. – Знаю. Любопытный, однако, вопрос.

Мимолетная вспышка раздражения: я уже приготовилась к активному неприятию этого человека, и выражение изумления на его лице не умалило мою убежденность.

– А вы можете математически отразить ее свойства? – бросила я.

Слова, ассоциируемые с женскими качествами: чувственная, сдержанная, воспитанная, сострадательная, эмоциональная.

– …гольф?

Он говорил что-то банальное, вероятно, перечисляя вещи куда более интересные, чем математика. Мореплавание, саке, сумо… гольф.

Я подхватила канапе с проплывавшего мимо подноса, позволив себе чуть повернуться, причем так, что Гоген мог видеть лишь мой затылок, и, разумеется, даже он не смог бы по этому меня распознать.

– Гольф, как интересно, – мелодично проворковала я, раскатывая разрезанный овощ между пальцами, прежде чем раскусить его пополам.

От этого моего движения он вздрогнул, и мне понадобилось мгновение, чтобы заключить, что именно это откровенное зрелище того, как женщина ест, с аппетитом, обнажив зубы, выставив вперед губы, держа жирными пальцами наполовину съеденный бутербродик, и вызвало у него такое отвращение. Я облизала губы, широко улыбнулась, глядя в его изумленные глаза, а потом очень медленно, исключительно напоказ, вытерла пальцы о рукав платья. Он выпучил глаза, а я взяла его под руку и спросила, впившись взглядом в его светло-серые глаза:

– А вы играли в клубе «Сайпресс пойнт»?

Пара секунд, в течение которых его одолевали противоречивые мысли. Секрет мошенничества в том, что надо всегда бить в область самых сокровенных желаний, а любой фанат гольфа мечтает сыграть в «Сайпресс пойнт».

– Нет, – выдохнул он. – Но я знаю, что здесь есть кое-кто из членов этого клуба.

– Я вступила туда, набрав девятьсот пятьдесят тысяч баллов, – ответила я, чуть поигрывая пальчиками на его локтевом сгибе. – Вы не видели совершенства, пока не увидите «Сайпресс пойнт».

– Как вам это удалось?! – Теперь зависть, заставившая вновь обратить на меня внимание. – Я столько лет пытаюсь туда попасть!

– Отыграла игру, – пожала я плечами. – Я достигла совершенства.

– Я тоже, – ответил он. – Но моя жизнь останется неполной, пока я не сыграю на той площадке.

– Обязательно сыграете. Теперь вы можете стать, кем захотите.

Мои пальцы по-прежнему у него на локте, не разрывая контакта. Гоген у меня за спиной, но теперь я была уверена, я знала, что делала, снова все под контролем, управляя всем вокруг себя, этим человеком, собой, да, черт подери, и миром тоже. И поганым миром тоже.

Совершенство: подняться над всем человеческим в своей идеальности.

Затем он произнес:

– Меня зовут Паркер.

И тут на мгновение у меня снова перехватило дыхание, и мне пришлось выровнять его, загнать поглубже в грудь и сосчитать от десяти до одного.

– Вы слышали обо мне? – спросил он, видя, что мое молчание затянулось.

– Когда-то я знала одного Паркера, – ответила я. – В Нью-Йорке.

– Это невозможно! – хмыкнул он. – Я – единственный и неповторимый Паркер из Нью-Йорка.

– За исключением Человека-паука. – Слова – я помню, как читала их, а не слышала, но все же… – Я уверена, что если бы мы встречались, я бы вас запомнила.

Похоже, что-то промелькнуло в его взгляде, но улыбка осталась прежней.

– Я тоже уверен, что запомнили бы.

– А чем вы занимаетесь, Паркер? – Снова его поворачиваю, используя как прикрытие от глаз Гогена, манипулирую его телом, легонько, еще легче.

– Казино. Несколько лет назад мне крупно везло за игорными столами, а теперь я владею столами, за которыми мне везло.

– А давно у вас «Совершенство»?

– Три года.

– И как вы находите процедуры?

– Могу честно сказать, что они изменили всю мою жизнь.

– Каким образом?

– Они сделали меня тем, кто я сейчас.

– И кто же это?

– Кто-то, кого стоит запомнить.

Мои пальцы по-прежнему у него на руке, ему хотелось быть физически ближе ко мне. Я решила, что он вожделел не меня, а скорее возбуждался от самого себя. Соблазнение меня давало отдушину для выражения его блеска и лоска. Такими тщеславными очень легко манипулировать. Его тело, на полшажка ближе, его бедро, коснувшееся моего.

Я играла в эту игру, я была своей улыбкой, я была своей кожей, я была женщиной, столь же возбужденной им, как он сам собой.

Гоген у входа, внимательно смотрит. Я держалась к нему спиной.

– А почему вы здесь, единственный и неповторимый Паркер из Нью-Йорка?

Что за человек говорит эти слова?

Звенящий смех, милая улыбка, легкий реверанс, поглаживание руки под рукавом, что это за женщина, нацепившая мое лицо?

Она – созданная мною сущность, некая исходная позиция, куда я отступаю, когда мне что-то угрожает. Она – любая, кем хочет быть, чтобы успешно закончить дело.

– Мне выдалась неплохая возможность. В Макао есть клуб, который хочет расширить свой бизнес. Ты всегда знаешь, что можно вести бизнес с членами Клуба ста шести, с людьми вроде нас.

Я посмотрела ему в лицо, ища на нем отблеск чего-то, хоть чего-то, что можно бы назвать сомнением или комизмом, и ничего не увидела. Масса гостей снова сместилась, и мы сместились вместе с ней, и вот опять передо мной оказалась Филипа, смотрящая перед собой. Я уже исчезла у нее из памяти, но этот человек, этот незнакомец со знакомым именем смотрел на меня, смотрел с удовольствием, и я почувствовала…

Мои пальцы крепче сжали его руку.

Другую руку я протянула вверх, коснулась его подбородка, повертела голову в разные стороны, ощущая его кожу. Что я могла вспомнить о Паркере, человеке, встреченном мной в Нью-Йорке? Не его самого, а лишь список примет и отличительных черт, который я составила, ничего не значащие слова. Серовато-русые волосы (их можно перекрасить), серые глаза (это осталось), родинка на подбородке (исчезла – значит, не мой Паркер, явно не мой).

Мои пальцы прошлись по его подбородку, ощутили легкое изменение текстуры кожи, место, где хирург с неописуемым мастерством аккуратно удалил мешавший нарост. Я с восхищением ощупывала то место, невидимое глазу, но различимое на ощупь, легкое прореживание рубцовой ткани, и он схватил меня за запястье, отдернул мою руку в сторону с приклеенной улыбкой на лице (идеальные люди всегда улыбаются) и любопытством в глазах.

– У вас просто потрясающий хирург, – выпалила я. – А вы еще что-нибудь делали?

– Немножко. Нос, несколько морщинок на лбу, чуточку тут, чуточку там, сами знаете, как это делается. Я подумал: а почему бы и нет? Почему не стать лучше? Теперь люди видят, кто я на самом деле, – задумчиво произнес он. – Они мне завидуют.

– А это хорошо?

– Да, конечно. Мы подаем пример, какими должны быть люди.

– А теперь они вас помнят? – спросила я, и вот – его глаза едва заметно сверкнули. – Они помнят, кто вы?

– Меня все помнят – тихо ответил он. – Я – единственный и неповторимый Паркер из Нью-Йорка.

– А до процедур? До «Совершенства»? Кем вы были тогда?

На язык ему быстро приходит бойкий ответ, вот-вот заговорит «Совершенство», вот-вот оно отметет все, что может напугать, что может угрожать маске, которую он носит, но нет.

Вероятно, нет.

Вероятно, осталась еще крохотная частичка надежды, поскольку в тот момент Паркер из Нью-Йорка замер, отбросил свой бойкий и очаровательный ответ, вместо этого поглядев мне в глаза, крепко схватив меня за руку и спросив:

– Кто вы?

И это оказался он.

Конечно же, он.

Конечно.

Я вырвала руку, резко отвернулась, смешалась с толпой гостей и принялась быстро протискиваться сквозь нее. Взгляд Гогена метнулся ко мне, но это нормально, совершенно нормально, пусть смотрит, мне просто нужно на мгновение прервать его зрительный вектор, пусть он опять забудет, я описываю круг за кругом, вот Филипа за спиной брата, Гоген у входа, Паркер посреди зала, и Паркер

такой совершенный

Совершенный: лишенный любых чувств, которые могут когда-то что-то означать,

и не пытающийся следовать за мной.

И в течение тридцати секунд он уже все забыл.

Я поворачиваюсь снова и снова, кружа по залу. Здесь нет камер видеонаблюдения, что является крупной ошибкой. Кто-нибудь может увидеть меня на записи с них – такое случалось раньше, в те времена, когда я обчищала казино, компьютеры всегда засекали меня раньше, чем люди. Однако Клуб ста шести слишком элитарен, чтобы устраивать внутри него наблюдение, так что я кружу, кружу, кружу, а в самом конце восторженно улыбаюсь Гогену, проходя мимо него, и замечаю, как в кармане его рука сжимается вокруг мобильного телефона, когда я ухожу.

Я не дожидаюсь, пока он посмотрит на мое лицо. В конце коридора я заворачиваю за угол, сбрасываю туфли и пускаюсь наутек.