Текст книги "Совершенство"

– Ничего, кроме процедур.

У меня перехватило дыхание. Она заметила это, заметила, как я отчаянно пыталась это скрыть, и мне это не удалось, и улыбнулась моим потугам. Я понимаю, что боюсь – очень боюсь – этой Byron14.

– Расскажите мне о них.

– А сами вы что наблюдали?

– Здесь у вас все, что Филипа когда-либо создала для «Совершенства», – ответила я, похлопав по флэшке. – Код приложения, имена людей, которые этим приложением пользовались, научные изыскания и методики по процедурам – и к тому же по бросовой цене. Скажите мне то, что я хочу знать.

Вздох, немного переигранный, и она откинулась на спинку стула. Это то, что она хочет раскрыть, не получая ничего взамен. Маленькая правда, которая, возможно, заглаживает большую ложь.

– Процедуры были разработаны Филипой Перейра. Неуклюжий и неловкий ребенок, наказываемый за свою неуклюжесть и неловкость, отчего, разумеется, она становилась еще более неуклюжей и неловкой. Сейчас она выработала хороший навык это скрывать, однако это всего лишь… алгоритм, скажем так. Рутинное действие, освоенное по порядку, когда она пытается просчитать свой путь по жизни. Я бы сказала, что она очень одинока.

По-моему, это так.

(Вы мне незнакомы. Так это вы?)

(Как же она разволновалась, когда встретила меня в последний раз.)

– Дальше, – выдохнула я.

– Она изучала мозг и мыслительные процессы. Семья разрешила ей это: нет смысла посвящать сестру в тонкости бизнеса, который целиком отходил к брату, – однако ее исследования становились все дороже и сложнее. Семья не совсем понимала, над чем она работала, пока она не прогорела, вложив в работу слишком много своих средств. Это произошло… два или три года спустя после смерти отца. Рэйф помог ей выпутаться, однако он куда более бизнесмен, нежели брат. Ценой стали ее исследования. Она, разумеется, согласилась. Для нее не имело значения, кому принадлежат ее разработки, пока она могла продолжать работу. Процедуры начались как эксперименты с целью помочь детям с тяжелыми нарушениями речевой деятельности. Полагаю, там задействовались какие-то электроды – здесь масса технических тонкостей.

Глубокая мозговая стимуляция. Использование электрического зонда для индукции токов малой величины для активизации до этого не стимулировавшихся областей мозга. Методика довольно сырая, хотя и дает многообещающие результаты при лечении депрессии, шизофрении и постинсультных осложнений – требуются дальнейшие исследования.

(Где я все это читала? В Токио, в гостинице, когда собирала материал на Филипу. «Все мысли представляют собой обратную связь и ассоциации, – сказала она. – Повторение мысли усиливает нейронные цепочки». Простое предложение, которое легко сказать второпях и которое наверняка никого не обидит, но внутри него заключены сборные элементы сознания.)

Байрон больше заинтересована в том, «что», нежели в том, «как».

– Результаты, разумеется, представляли для Рэйфа ограниченный интерес. Он мог продать их за небольшую цену, но они не являлись тем, что он мог бы рекламировать в газетах. Затем сестра открыла ему главную и конечную цель своих исследований, и тут его интерес, конечно же, многократно возрос.

– А в чем состояла эта главная и конечная цель? – спросила я, уже предчувствуя ответ, устав от подозрения, которое вот-вот станет уверенностью.

– Сделать всех лучше. Всех людей. «Совершенство» является лишь инструментом управления стилем жизни. Позитивные действия вознаграждаются, негативные – наказываются: ничего нового. Процедуры – это уже следующая ступень. Берете мозг обычного человека, со всеми его недостатками и страхами, и навязываете ему… – Пауза, улыбка, Байрон тихонько смеется при этом слове, но в смехе нет ни капли юмора. – «Улучшенную» модель поведения. От сомнения – к уверенности. От ужаса – к храбрости. Беспокойство превращается в амбициозность, покорность становится уверенностью в себе. Процедуры корректируют модели человеческого поведения, считающиеся несовершенными, недостатки характера, если угодно, и заменяют их моделью человечества, которое… скажем так… по-моему, должны сказать… положим, «совершенно»? Совершенный мужчина. Совершенная женщина. По сути своей, возможно, весьма привлекательная идея. Филипа влюбилась в нее – не в концепцию совершенства, а в очень простой посыл, что она могла бы сделать людей лучше. Когда она только начинала, то могла возвращать голос немым, помогать людям, страдающим от депрессии, выйти на уровень, с которого они смогли бы заново строить свою жизнь. Она депрограммировала фобии, помогала застенчивой женщине выступать пред собранием ей равных, и все это с помощью науки. Для Филипы легче заниматься наукой, нежели, мне кажется, чем-то более «человеческим». Затем Рэйф взял ее продукт и переопределил конечные цели. Успех более не являлся целью преодоления навязчивой тревоги – процедуры планировалось предлагать членам Клуба ста шести, чтобы помочь этой новой элите стать чем-то большим. Рэйф задался вопросом, какие модели поведения будет… сексуальнее усиливать. Что именно его клиенты могут захотеть купить. Он нашел совершенство. Совершенство, определяемое глянцевыми журналами и мыльными операми, кинозвездами и индустриальными магнатами. Совершенно очаровательные. Совершенно рафинированные. Совершенно уверенные. Совершенно амбициозные. Совершенно чудовищные – вы зашли бы так далеко?

Паркер, улыбавшийся мне в Токио. Отказавшийся помочь, когда я чуть не сгорела в Стамбуле.

– Да, – ответила я. – По-моему, зашла бы.

– Филипа создала устройство, которое сделает всех совершенными и одинаковыми. «Совершенство» продает нирвану в электромагните.

Ниродха и магга, освобождение от самсары, окончание буддистского пути о восьми праведных столпах.

– Возможно, это своего рода рай, – задумчиво произнесла я. – Возможно, сто шесть, когда сделаются совершенными, станут к тому же и свободными.

– Возможно, и станут, – ответила она, катая палочки между пальцами. – Свободными от сомнений, тревог, вины, сочувствия, сопереживания и всего, что привносят эти чувства. Станет лишь вопросом времени то, когда процедуры будут применяться не только к членам Клуба ста шести. Они представляют собой хороший подопытный материал: добровольцы, наблюдаемые через «Совершенство». Но Рэйф видит в этом прибыли, и я не сомневаюсь, что все это станет хорошо продаваться. Вы можете представить себе мир, где все проходят процедуры? Можете представить планету, населенную совершенными, улыбающимися клонами?

– Да. Кажется, могу.

– И вам от этого не противно? – задумчиво спросила она, кладя палочки на край тростниковой салфетки с наигранным удивлением на лице. – Это же омерзительное зрелище.

– В мире много чего омерзительного – отчего же вы сражаетесь именно против этого?

– Ах, да, понимаю – а может у меня быть просто на это причина? Защитники окружающей среды борются с изменениями климата, а все же их домашние питомцы пока не утонули в водах талых арктических ледников.

– Так вы не скажете?

– А вы мне скажете, почему выкрали «Куколку» вместе с другими бриллиантами?

– Мне захотелось врезать изнеженным богачам. Мне хотелось их напугать и унизить. У моей подруги – нет, не подруги – было «Совершенство», и ей было очень одиноко, а я этого не заметила, и она умерла, а они все плевать на нее хотели, и я подумала… врезать им. Это у меня стало недолгой утратой профессионализма.

– Мне это представляется вполне достойной причиной.

– Не было это причиной, просто не было. Так вы мне не скажете?

Байрон поддела кусочек кимчи кончиком палочки и не ответила.

Я откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. Флэшка лежала между нами, и в какой-то момент я подумала: а не выйти ли мне на улицу, зашвырнуть ее в море, а потом посмотреть, не сметет ли это улыбку с ее лица.

Никто из нас не шевелился. Наконец я спросила, кивнув на флэшку:

– Что вы станете делать с содержащейся там информацией?

– А вы вообразите.

– Нет. Я слишком долго и много чего воображала. Иногда нужно прекратить фантазировать.

– Я подорву «Совершенство», разрушу его изнутри. Я покажу всему человечеству, что это позор и гадость, и никто этого не забудет.

Я вздрогнула, и она засекла это движение, не поняла его, лишь едва заметно нахмурилась. Я облизала губы, посмотрела вниз и в сторону и спросила, глядя в пол:

– А люди при этом погибнут?

– Возможно. – Флэшка лежала между нами, базовый код нирваны, рая без сомнений, мира без страха. Она чуть наклонила голову и вскинула брови. – А это для вас проблема?

– Возможно. Думаю… да.

– Чтобы разрушить «Совершенство», я должна лишить Рэйфа способности продавать его. Чтобы пресечь стремление людей получать процедуры по своей воле, ущерб должен быть значительным.

– Есть способы достигнуть этого, не громоздя горы трупов.

– Может, вы и правы. А может, и нет.

Молчание. Я открыла рот, чтобы сказать, что все это грязь и непристойность, просто смешно, гадко, недостойно – мы недостойны, мы сами недостойны судить, быть, говорить, убийца и воровка, это же смешно, конечно же, смешно.

Но слова так и не пришли.

Вместо них пришла хозяйка. Керамические чашки с супом и лапшой, капустой и жареными потрошками, рыбными фрикадельками и, разумеется, еще кимчи, чтобы пряным огнем забить все вкусы.

Байрон умело орудовала палочками. Она обеими руками подняла чашку и сдула поднимавшийся от нее пар. Выхлебала суп, не пользуясь ложкой.

– Вы сможете скопировать процедуры? – спросила я.

– Если это содержит все токийские данные? Да.

– Вы сможете убрать программирование Рэйфа?

– Зачем?

– В проекте Филипы есть алгоритмы, заслуживающие того, чтобы их оставили. Вы сказали, что все начиналось с речевой дефектологии, с лечения депрессии…

– Как только вы начинаете пытаться перепрограммировать человеческий мозг извне, остановиться уже нельзя, – парировала она резче и жестче, чем, как мне показалось, ей этого хотелось.

– Разве это не является извечным аргументом против любой науки? Генная терапия, ретровирусы, генная инженерия, атомная энергия…

– Из чего мы получили потенциальное средство от рака, урожаи, которые в состоянии прокормить многие миллиарды людей, резистентные к антибиотикам бактерии и ядерную бомбу, – отрезала она. – Я никакой не луддит, но если вся история человечества чему-то нас и научила, так это тому, что мы – дети, и с такой игрушкой нам лучше не связываться.

– По-моему, вы ошибаетесь, – ответила я. – Мне кажется, что в процедурах Филипы есть что-то, что могло бы помочь мне. Я согласна практически со всем, что вы сказали – согласна, что процедуры эти недопустимы и превратились в совершеннейшую мерзость. Но основополагающая технология, какой ее замышляла Филипа, не хороша и не плоха, это просто инструмент. Мне кажется, она поможет мне стать кем-то, кем я уже очень давно не являюсь, и мне нужно знать, есть ли у вас способности и возможности распаковать эту информацию, или же мне придется вернуться к Филипе, чтобы получить то, что мне нужно.

Удивление, искреннее и неподдельное, отразилось у нее на лице. Я повысила голос, и хозяйка таращилась на нас из другого угла ресторанчика. Байрон поставила чашку на стол, положила рядом палочки, какое-то мгновение собиралась с мыслями и, наконец, выдохнула:

– Вам нужны процедуры?

Я выпустила воздух, больно давивший на стенки желудка, и ответила:

– Да.

– Во имя Господа, зачем?

Ужас, негодование, непонимание меня и себя самой. Может, она решила, что начала меня понимать, а теперь обнаружила, что так глубоко ошиблась?

– Затем, что люди меня забывают, – ответила я. – И я очень давно одинока. Пока меня это устраивало. Все шло нормально. У меня были свои… свои правила. Бегать, считать, гулять, говорить, получать знания, постоянно что-то узнавать, заполняя пустоты, предназначенные для других вещей вроде… вроде работы или друзей, или… но все было нормально. Все шло хорошо. Потому что именно это надо было сделать… а потом я увидела Паркера. Единственного и неповторимого Паркера из Нью-Йорка, запомнила его слова, запомнила, как записывала их и читала – но не запомнила его самого. Однако он прошел процедуры. И теперь я его помню.

Байрон сложила палочки вместе, потом подняла руки и осторожно переплела пальцы, сознательное действие, физическое напоминание самой себе быть или не быть чем-то еще. Нейролингвистическое программирование: резиновый ремешок на запястье. Вжик – и я нечто другое, вжик – и я спокойна. Она была спокойна, она была само спокойствие.

Вжик-вжик. Что бы я ни делала в этот момент, я в ужасе.

Медленно, понимая или не понимая, нахмурив брови, сжав губы: Байрон обдумывала ситуацию.

Обдумывать: прокручивать в голове. Думать тщательно и осторожно.

 
Как коротко, как быстротечно цветенье лилий в поле.
Мы –  как они, о да!
Мелькают и летят наши года,
Ведь жизнь есть миг, не боле.
 

Может ли знание сдержать слезы? «Подумай», стихотворение, автор Кристина Россетти (1830–1894). Заполняет ли знание то место, что предназначено для фантазий, воображения, мечтаний о друзьях и любви? Заполняет ли дыхание пустоту, где во мне должно быть человеческое, взращенное и вскормленное человеческим опытом, опытом людей? Неужели я ничто больше, кроме этого?

(Поиск по «Гуглу»: идеальная женщина. Губы, как у знаменитости Икс, волосы, как у знаменитости Игрек, муж, машина, дом, кольцо с бриллиантом, молодая, белая, ребенок, может, двое детей – было время, когда мне хотелось стать идеальной, ничто не стояло у меня на пути, потому что не было никого ни вокруг меня, ни позади меня, ни рядом со мной, только я сама, только моя воля, Ницше, воля к власти, христианство, торжество слабости, слова, всегда слова, и мысли, и слова, и заткнись, заткнись, заткнись!!)

Затем она произнесла:

– Быть забытой – значит быть свободной. Вы же это знаете, не так ли?

Легко брошенная фраза, маленькая частичка большого спора. Я услышала эти слова и так сильно врезала обеими руками по столу, что суп выплеснулся через край ее чашки, звякнули приборы, она вскочила на ноги, а я выкрикнула, срываясь на визг:

– Я никогда не была свободной!

Мой голос прозвучал так, что хозяйка чуть присела. Он перекрыл все остальные шумы, так что наступившее молчание заполнило ресторанчик и сделалось оглушительным.

Я – мое дыхание. Я – мое неровное и прерывистое дыхание. Я – ярость. Я – мои слезы. Когда они брызнули? Я – несправедливость, я – проклятие. Я здесь, я реальна, запомни меня, запомни все это, как кто-то может забыть? Как ты можешь глядеть на мои покрасневшие глаза и покрывшееся пятнами лицо, слышать мой голос и забыть меня? Ты вообще человек? А я?

Наконец она сказала исполненным доброты голосом:

– Ну, хорошо.

Я – мои пальцы, вцепившиеся в стол.

Я – стол.

Сооружение из пластика и металла.

Я – холод.

Я – темнеющее снаружи небо.

Я – бьющееся о берег море.

Слезы – всего лишь соленая теплая вода у меня на лице – ничего больше. Химические соединения. Муцин, лизоцим, лактоферрин, лакритин, глюкоза, мочевина, натрий, калий – вот что такое слезы. Биологический механизм смачивания глазного яблока. Любопытный факт: слезы от эмоций несколько отличаются по химическому составу от базальных или рефлекторных слез.

Я – знания.

И тут Байрон повторяет с такой добротой в голосе, пожилая женщина, улыбающаяся мне через стол, возможно, борющаяся с искушением взять меня за руку:

– Ну, хорошо.

Я заставила ее записать условия нашей договоренности.

Уай: по получении базового кода «Совершенства» Byron14 обязуется предоставить Уай, как только это представится возможным, информацию и доступ к процедурам, которые смогут сделать ее запоминающейся.

Подписано обеими.

Никто из нас не высказал предположений, что произойдет в случае нарушения договора. Это было бы неучтиво.

Я сфотографировала салфетку с нашими договоренностями. Она тоже. Затем я заставила ее сфотографировать меня, мое лицо вместе с салфеткой. Она спросила: зачем; я ответила: чтобы запомнить.

Во второй раз она не стала спрашивать, зачем.

Мы доели ужин, и она рассказала мне анекдот про рыбу, когда-то услышанный от одного российского олигарха. Он оказался длинным и на удивление похабным.

Я чувствовала на лице соленые полоски от высохших слез, но это были чьи-то чужие слезы. Я была лишь своим голосом. Я рассказала ей анекдот о патриархе, раввине и мулле.

Она смеялась искренне и от души, а когда принесли счет, она расплатилась, не задавая вопросов, посмотрела на совсем уже потемневшее море и спросила:

– Как мы будем поддерживать связь?

– Я пошлю вам сообщение с инструкциями. Сохраните салфетку как напоминание о наших обязательствах.

– Я вряд ли их забуду.

– Нет, – беззлобно ответила я. – Забудете. Но я помогу вам их вспомнить.

– Мы договорились, хотя я и не понимаю ваших условий.

Мы пожали друг другу руки. На фалангах пальцев ее правой руки ощущались тонкие мозоли, застарелые и размягченные от повторения какого-то действия. Мне стало интересно, есть ли у нее дети, и подумала, что если есть, то они наверняка ее очень любят.

– Вы поразительная женщина, Уай, – задумчиво произнесла она. – Как это ни странно, я рада, что познакомилась с вами.

– Меня зовут Хоуп, – ответила я. – Вам еще представится возможность познакомиться со мной вновь.

Я дождалась, пока хозяйка убрала со стола, положила салфетку на стол рядом с флэшкой, вежливо улыбнулась и исчезла.

Глава 57

Чего мне не хватает, когда меня забывают:

• Дружбы

• Любви

• Общества

• Правды

• Понимания

• Перспективы

То, что невозможно делать одному:

• Воздвигать памятник

• Целоваться

• Получать рекомендации

• Играть в покер

• Обсуждать проблемы с другом

Вопрос: стоит ли позволить Филипе ввести электроды мне в мозг, тем самым стирая все особенности того, кто я есть и во что верю, если это позволит мне сделаться запоминающейся?

Я лежу всю ночь без сна, но ответа нет.

Глава 58

Паром обратно в Мокхпо.

Байрон плыла на нем, сидела на том же самом месте, сдвинув брови и положив сжатые в кулачки руки на колени. Спала ли она прошлой ночью? Под глазами у нее залегли темные круги, возможно, ей не давал заснуть шум прибоя.

Пару раз я прошла мимо нее, и всякий раз она выглядела изумленной, поражаясь тому, что наблюдательность ее подвела.

Я один раз улыбнулась, один раз нахмурилась, в третий раз не обратила на нее внимания, вернулась на свое место с бутылочкой обычной газированной воды, немного отпила и продолжила созерцать море.

Сходя с парома в Мокхпо на чуть подкашивавшихся после морской качки ногах, Байрон какое-то время выглядела озадаченной, но затем тряхнула головой и быстро вышла в город, не сверившись с картой.

Я проследила за ней до вокзала. Она несколько раз видела меня, но поскольку каждый раз был первым разом, не придавала этому значения. Байрон купила три билета до трех разных пунктов, села в первый поезд, потом выскочила, когда двери уже закрывались. Я поспешно выбежала вслед за ней, она меня заметила, я полностью спалилась, но опять же, волноваться не о чем – она меня забудет.

Она села во второй поезд, не экспресс, который медленно полз по плоской равнине, перемежаемой невысокими, идеально скругленными холмами, в сторону Тэгу. Я сидела неподалеку от нее, обнаружила, что мое кресло крутится на сто восемьдесят градусов, хихикнула от подобного открытия, но скоро заскучала. В Тэгу она сняла номер в мотеле, а я заселилась в соседний номер, и тем же вечером, когда она отправилась на поиски чего-нибудь съестного, проникла к ней и тщательно обследовала все ее вещи, а именно:

• Пять пар брюк, черных

• Семь пар носков, серых

• Два лифчика, черных

• Две блузки, одна белая, другая серая, льняная и хлопчатобумажная

• Две пары джинсов, синих

• Три паспорта – британский, французский и канадский на разные фамилии

• Один боевой нож, керамический

• Одна зубная щетка

• Один тюбик зубной пасты

• Один пузырек глазных капель

• Одна пара очков для чтения из гибкого металла, сильная линза слева, чуть более слабая – справа, показывавшие два разных мира, когда я в них поглядела

• Один путеводитель по Корее

• Один экземпляр международного издания газеты «Ди Вельт» пятидневной давности

• Один пузырек со снотворным, неоткрытый

• Один ноутбук, защищенный паролем

Крышка ноутбука была «опечатана» волоском, смоченным и приклеенным слюной. Я аккуратно отклеила его, открыла заднюю панель ноутбука, вставила внутрь крохотную флэшку, купленную у дилера в Сеуле. Потом поставила крышку на место, лизнула волосок, прикрепила его на прежнее место и сфотографировала все вокруг.

Я так и не нашла ни токийскую флэшку, ни салфетку, на которой мы зафиксировали наш договор.

Сидя в кафе напротив собора Кёсан, низкого здания красного кирпича со сводчатыми арками, я пила дешевый кофе и грызла жесткие, хрустящие хрящами куриные ножки, поданные в пластиковом пакете, после чего снова связалась с Byron14.

whatwherewhy: Напоминаю Вам о нашем договоре. Вы предоставите мне доступ ко всем Вашим исследованиям процедур и поможете разработать для меня протокол.

Byron14: Это я вижу на находящейся у меня салфетке. Я вижу там свою подпись, хотя не помню, что расписывалась на ней.

whatwherewhy: Поверю Вам на слово.

Byron14: Странно, что между ворами существует доверие.

whatwherewhy: У Вас честное лицо.

Byron14: Вы видели его? Было бы чрезвычайно интересно взглянуть на Ваше.

whatwherewhy: Я женщина на фотографии в Вашем телефоне.

Byron14: Не припомню, чтобы я ее делала.

whatwherewhy: Однако же оно там. Свяжитесь со мной, когда будете готовы выполнить свою часть договора.

Byron14: Вы следите за мной, what-wherewhy?

whatwherewhy: Нет.

Я отключилась.

* * *

Я искала в Тэгу какой-нибудь интересный спектакль, но лучшее, что мне попалось, – это постановка «Турандот» в городском оперном театре. Публика в партере сидела в шелках и черных галстуках, партию китайской принцессы играла албанка, персидского принца – кореец, а отчаявшейся женщины, умирающей во имя любви – аргентинка. Когда Лиу заколола себя насмерть ради мужчины, желавшего жениться на принцессе, которая истязала ее, женщина в третьем ряду завизжала от ужаса, и мне стало интересно, какая же личная трагедия вызвала у нее столь бурную реакцию на дрянной сюжет. По окончании каждого акта исполнители главных партий выходили к рампе на поклоны, а когда опустился занавес, сопрано держали в руках букеты цветов, передаваемые им рабочим сцены, а публика аплодировала стоя.

Мне удалось лишь десять минут поговорить с пожилой женщиной, в совершенстве владевшей английским. Как она мне сообщила, она выучила его, работая секретаршей у американского генерала, оставшегося в Корее после гражданской войны.

– Тогда мы хотели лишь одного – единства, – вздохнула она. – Теперь же люди не считают, что мы один народ с нашими северными братьями, не говоря уже об одной и той же стране. Мы все говорим, что тот режим падет, но когда это случится, кто сможет поручиться, что северокорейцы не поднимут мятеж и не перебьют нас всех? Возможно, лучше всего – это нынешнее положение вещей.

– А вы в это верите?

Она скривила губы, вытянув маленькую, птичью шею, размышляя над моим вопросом.

– По-моему, тут все сложно. Я не знаю никого, кроме генералов и премьер-министров, кто пытается решить проблемы людей с помощью чисел. Думаю, математика неприменима к тому, что война делает с людьми.

Мне хотелось еще ее поспрашивать, но тут прозвенел звонок, и закончился антракт, а в самом финале оперы, когда принц поцеловал принцессу, я отвернулась, не в силах это вынести.

Проснувшись утром, я обнаружила, что Байрон исчезла. В гостинице ей такси не вызывали, там понятия не имели, куда она направилась, и находиться она могла где угодно. Я поймала такси до вокзала, отчаянно ее там выискивала, но не нашла, отругала себя за самоуверенность, что могу ее вычислить, зашла в ближайшее интернет-кафе, включила ноутбук и принялась ждать.

Ожидание длилось четыре с половиной часа, и когда, наконец, Байрон появилась в онлайне, я рассмеялась от облегчения. Маячку, который я засадила в железо ее компьютера, понадобилось время, чтобы точно определить ее местоположение. Карта ровно наплывала, увеличиваясь в масштабе, и наконец-то Байрон обнаружилась в гостинице в Кёнджу. Когда я добралась до той гостиницы, ее там не оказалось, и я не знала, где она, но стянула у стойки портье универсальный ключ и пробралась к ней в номер. Там все было, как надо: носки сложены, блузка сушится у раковины, телевизор выключен, одинокий матрас расстелен на деревянном полу, спальный мешок раскрыт и готов к использованию. Ее ноутбук я найти не смогла, но, сверившись со своим, засекла Байрон в кафе в нескольких улицах от себя. Я отправилась туда и наблюдала, как она одной рукой ест пельмени, а все ее внимание приковано к дисплею и работе. Моя флэшка располагалась сбоку ноутбука, данные копировались, передавались, обрабатывались. Этого было достаточно – пока достаточно.

* * *

На следующее утро я встала в пять часов, а в шесть услышала, как у нее прозвенел будильник. За завтраком я сидела за несколько столиков от нее, вышла вслед за ней на улицу, села в поезд до Бульгук-донга, глядела, как она обозревает пустые дороги с тихими белыми гостиницами по сторонам, ведущие к храму на вершине высокого холма. Город для туристов, где гостиницы предлагают обслуживание на корейском, японском, китайском, русском, английском, французском, немецком и испанском языках. Одинокий супермаркет для немногих оставшихся тут местных жителей, туристическое агентство – круглое здание с покатой крышей, сидящая внутри женщина, протянувшая Байрон листовку и сказавшая:

– Вы проделали очень долгий путь, чтобы попасть сюда.

Полупустая автостоянка, немощеная желтая дорожка между деревьями, ведущая вверх. Я шла в пятнадцати шагах позади Байрон, поднимаясь к спрятавшемуся на вершине холма храму Бульгаска, объявленному министерством туризма «корейской исторической и живописной достопримечательностью номер один», не забудьте посетить туристический центр (недавно открытый) и пещеру (священную, притаившуюся среди холмов). Буддистская свастика, вырезанная на древнем срубе, деревья с красной осенней листвой, склонившиеся над застывшими прудами, где плавают древние парчовые карпы, за одним из которых с любопытством следит серый котенок, предвкушающий ужин.

На извилистой тропке, ведущей к пещере, не было людей, кроме нее и меня, взбиравшихся вверх. Через километр с лишним – каменная скамья слева, вырезанный в скале символ бодхисатва, бегущая река, качающиеся на ветру деревья.

Пара корейских туристов, спускающихся вниз, обвешанных рюкзаками и с большим фотоаппаратом, улыбнулись Байрон, проходя мимо нее, и кивнули в знак приветствия. Мне они тоже улыбнулись и продолжили спуск. Я слушала звуки их шагов по листьям и гравию у себя за спиной, мерное шуршание камней, катившихся вниз из-под их ног, и прошла еще три-четыре метра, прежде чем поняла, что их шаги смолкли. Я оглянулась через плечо, а они стояли, глядя на меня и по-прежнему улыбаясь вежливыми, заинтересованными улыбками. Я шагнула в сторону, увидев впереди Байрон, неподвижно стоявшую спиной ко мне, опустив взгляд. Я зашагала было дальше, но остановилась. Она обернулась, держа в руке телефон. На дисплее была моя фотография.

– Ой! – сказала я, пока она изучала фото и мое лицо, сравнивая одно с другим. – И снова здравствуйте, – добавила я, глядя через плечо на теперь уже, возможно, совсем не туристов, поскольку было что-то особенное в том, как они двигались и как смотрели.

– Здравствуйте, Уай, – ответила Байрон.

Тень сомнения, мгновение, когда у меня засосало под ложечкой, но голос остался ровным:

– Здравствуйте, Байрон.

– Можно спросить, сколько раз мы встречались?

– По-настоящему лишь однажды.

– В Тадохэхэсане?

– Да. Мы вместе ужинали.

– Я так и предполагала. Счет был больше, чем мог бы съесть один человек, хотя я помню, что ела одна.

Двое туристов, теперь уже точно не туристов, были совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки от меня, не то чтобы агрессивные, но и не собиравшиеся уходить.

– А в другие разы? – спросила она.

– Мы разговаривали по телефону в Мокхпо.

– Разве? Я получила текстовое сообщение с указанием сесть на паром, но вас там не было.

– Была.

– А на пароме обратно?

– Тоже.

– А в поезде?

– Да, все время.

– Вы за мной следите?

– Конечно.

– Как?

– В настоящий момент не очень успешно, но это, наверное, все временно.

– Как в… почему я вас не помню?

– У меня есть одна особенность.

– Какая такая особенность?

– Где бы я ни появлялась, люди меня забывают.

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, – просто объяснила я, – что люди меня забывают.

Медленный кивок, чтобы выиграть время на обдумывание. Затем, не спуская глаз с моего лица, она полезла в карман и вытащила еще один мобильный телефон.

– Я записала наш разговор за ужином. Каждое слово. И сейчас тоже все записываю.

Шумящий в кронах деревьев ветер, выведенная на тропинке свастика, символ приносящего счастье или удачу объекта в индуизме и буддизме, символ смерти в Европе и на Западе.

Я перевела взгляд с Байрон на псевдотуристов и обратно, после чего сказала:

– Закройте глаза. Сосчитайте до шестидесяти.

Она стушевалась, но потом закрыла глаза. Я тоже. Я ощутила дуновение ветерка у себя на затылке, уклон тропинки под ногами, летящее время, и мне не нужны были цифры, не надо было думать, время пришло, и я стояла неподвижно.

Я услышала легкий вдох, быстрый и испуганный, открыла глаза и увидела глядевшую на меня Байрон, крепко сжимавшую в руке телефон, ее растрепавшиеся от ветра волосы, открытый рот, прищуренные глаза.

Недолгое молчание. Байрон кивнула, и туристка сняла у меня со спины рюкзачок, но я не сопротивлялась. Она прошлась по его содержимому, проверила мой телефон, ничего там не нашла, потом тщательно меня обыскала, ощупав руки, грудь, ноги, лодыжки, ничего интересного, изучила мой бумажник, паспорт, корешок железнодорожного билета. Оружие не доставали, но мы представляли собой четырех незнакомых людей на лесной тропинке, и я не знала, что спрятано у туристов под их ярко-синими куртками с капюшонами.

И все это время Байрон не спускала с меня глаз. Теперь уже пораженных, не в силах скрыть охватившего ее интереса, пока она не выпалила:

– Как же я вас забываю?

Ее напряженное лицо выражало нечто большее, чем любопытство, чем нахлынувший успех. В своем напряжении оно выглядело почти эротично.

– Просто так получается, – пожала плечами я.

– Пожалуйста, объяснитесь. – Отвращение, обида, ну что за ответ.

– Если бы я знала, то не следила бы за вами.

– Я к этому причастна?

– Разработанные Филипой процедуры сделали запоминающимся единственного из мне подобных, которого я когда-либо встречала. Они стерли его доброту, его ум и его душу, но я могу его вспомнить. Это дает мне два варианта: я могу обратиться к Филипе и умолять ее, чтобы она повторила весь процесс применительно ко мне, за исключением уничтожения моих души и разума. Или же я могу передать информацию вам с ясным пониманием того, что однажды вы совершите для меня то, что я не могу совершить сама, – сделаете меня запоминающейся. Поскольку вы не можете запомнить этот договор за исключением оставляемых им физических свидетельств, я здесь и слежу за вами. Зачем вы записали наш разговор? – спросила я.