Текст книги "Совершенство"

Глава 55

Паромный порт в Мокхпо. Мрачные одноэтажные здания, окруженные пустыми автостоянками. Где-то вдалеке желтые краны, нагружающие и разгружающие суда-сухогрузы. Навьюченные тяжелыми сумками туристы, направляющиеся в национальный парк Тадохэхэсан, в горы и на пляжи; видны его курортные постройки, освещаемые лучами заходящего солнца.

Я звоню по номеру, который дала мне Byron14, и говорю ей, чтобы она появилась в паромном порту.

Отвечает она с рафинированным британским произношением, тихо и спокойно, что напоминает мне о Гогене. Я говорю быстро – слишком быстро – и в моей речи пролезает какой-то северный выговор. Голос у меня испуганный, я не сразу и поняла, что напугалась.

Byron14 легко заметить, когда она ждет меня в терминале. Мы с ней обе выделяемся, однако я заняла позицию на другой стороне автостоянки с биноклем, заглядываю в окна, после чего звоню ей на мобильный телефон и говорю:

– А теперь пусть появится настоящая Байрон-Четырнадцать.

Ответившая на звонок женщина – высокая блондинка с волосами, собранными в пучок, в элегантном костюме, в туфлях на пятисантиметровых каблуках.

– Я и есть Байрон, – объясняет она.

– Это не так, – отвечаю я. – Байрон всегда посылала кого-то вместо себя, это же ясно. Мне бы хотелось поговорить с настоящей Байрон.

– Я Байрон… – снова начинает женщина, но затем умолкает, слушая кого-то или что-то, чего не слышу я, потому улыбается в пространство, качает головой, сбрасывает вызов и уходит.

Через мгновение у меня звонит телефон, и уже другой голос, в котором слышится нечто более зрелое, теплое и реальное, спрашивает:

– Вы та самая дама, что наблюдает за паромным портом с автостоянки?

Я опускаю бинокль, киваю куда-то в пустоту, оглядываюсь, но ее не вижу.

– А вы, значит, Байрон-Четырнадцать?

– Именно так.

– Я отплываю на пароме, отходящем в четырнадцать ноль три, не угодно ли составить мне компанию?

– Мне совершенно безразличны ваши старомодные околичности, whatwherewhy. Мы достигли соглашения, а это уже попахивает злоупотреблением.

– Отплываем в четырнадцать ноль три, – повторяю я. – Я сброшу вам сообщение на тот случай, если вы забудете.

Я сбрасываю вызов. На грубость мне наплевать.

Паром представляет собой катамаран. Небо над головой серое, море довольно сильно волнуется, и когда волна бьет по дну корпуса, нас подбрасывает. Всякий раз, когда это происходит, женщины визжат, а мужчины, возможно, пытаясь казаться невозмутимыми, превращают свой визг в шумное «у-ух» и нервно смеются, глядя друг на друга, когда судно снова выравнивается. Женщины помоложе напоказ вытирают взмокшие лобики. Женственность нынче в моде, женственность хрупка и склонна к хихиканью. Я гляжу на все это и заключаю, что женственность может выпрыгнуть в океан и утонуть.

Ко мне трижды подкатывает мужчина – забыв, что уже предпринимал попытки – и спрашивает, как меня зовут, откуда я и куда направляюсь. В первый раз я говорю ему, что я француженка, морской биолог, еду изучать фауну в Тадохэхэсан, в ответ на что он охает и ахает, садится рядом со мной и принимается нудить. Я отправляюсь на корму, позволяю ему забыть о своем существовании и возвращаюсь на прежнее место, когда он уходит. На втором его подкате я отвечаю, что еду на встречу с мужем, который ждет меня на острове, но это, похоже, его ничуть не смущает, так что на его третьем подкате я заговариваю по-французски и сообщаю ему, что не понимаю ни слова из того, что он болтает, и он, наконец, оставляет меня в покое, а путь не так долог, чтобы он решился на четвертый заход.

Байрон сидит на самой корме, вжавшись спиной в кресло. Место там удобное – видишь всех, оставаясь невидимой для других. Она выделяется почти так же, как и я, но она уже в годах, а у меня темная кожа, и она овладела искусством привлекать к себе как можно меньше внимания.

Я без зазрения совести таращусь на нее, когда вновь выхожу на корму парома, и наши взгляды встречаются, но прежде чем мгновение остановится, я иду дальше, а она забывает меня. Я проделываю этот проход раз пять или шесть, и каждый раз она видит меня будто впервые, а я беззастенчиво смотрю на нее и прохожу дальше, пока не убеждаюсь, что ее лицо запечатлелось у меня в памяти.

Она в годах, гораздо старше, нежели я ожидала, но в ней явственно ощущается сила. Лицо у нее маленькое, сплошь состоящее из прямых линий. Маленькие уши плотно прижаты к правильной формы черепу, маленький подбородок, едва выделяющийся на фоне нижней челюсти. Тонкие серые, сжатые в нитку губы. Небольшие голубые глаза под прямыми седыми бровями. Прямые посеребренные сединой волосы, стрижка каре с челкой на лбу. Небольшой прямой нос над выгнутой верхней губой. Губной желобок, вмятинка между губами и основанием носа – в иудейской мифологии ангел зачатия Лайла касалась пальцем этой вмятинки, и от этого прикосновения младенец забывал все, что знает. Изгиб губ, купидонова дуга, ярко-красная помада, губа верхняя, губа нижняя, а улыбается ли Byron14?

Я гляжу на нее и думаю, что иногда улыбается, и, когда такое происходит, это, наверное, красивое зрелище. Я представляю ее нахмурившейся, но это очень легко, и картина получается далеко не из приятных. Под ее пылающим взором рушатся стены, под ее взглядом мозги превращаются в кашу. В современной интерпретации древних мифов разве не синоби могли убивать людей своим знаменитым непреклонным и впивающимся взглядом? Может, я об этом где-то читала или видела по телевизору?

Она смотрит, видит меня, узнает, забывает: даже Byron14, даже она.

Мимо проплывают острова. Хондо, Хыксандо, Бэкдо. Четвертый остров, у которого остановился катамаран, назвали в честь вулкана в его центре, чьи склоны почти исчезли из-за тесно гнездившихся на них птиц – Янри. В лучшие времена сюда стекались молодые пары, чтобы пожениться под сенью вулкана вверху и у плещущегося внизу моря. Цветы в волосах у невест, гордые отцы, стоящие рядом с обряженными в шелк сыновьями, бокалы с шампанским и ритуальные барабаны. Теперь наступили не лучшие времена, и с парома нас сошло всего четверо, одним из которых оказалась Байрон, заметившая меня и застывшая от удивления, – удивления, что заметила меня лишь сейчас, а никоим образом не раньше. Из двоих оставшихся одна оказалась официанткой, которая мгновенно поспешила к стоявшей на холме гостинице из дерева и стали, торопливо закинув за спину рюкзачок. Второй был рыбаком, которого встречала жена в самом конце скользкого, поросшего зеленой плесенью причала, сложив на груди руки и натянув на уши шерстяную шапочку. Когда он приехал, она воскликнула, что он не поверит тому, что произошло, и потеряла интерес к своим словам, как только крепко его обняла.

На острове всего три автомобиля, уведомил меня на неуверенном английском мужчина, жевавший жвачку. Он это точно знал, поскольку являлся владельцем одного из них и к тому же единственного такси на весь остров. Он знал все места, куда могли отправиться люди, а также такие, куда люди не забирались, он знал обе гостиницы и какая из них лучше, а также дорогу к ресторану на берегу моря.

Я поблагодарила его за доброту, но от поездки отказалась. Оглянувшись, я увидела, как Байрон, одетая в добротное зеленое пальто из мягкой ткани и плотные коричневые брюки, пропустила руку через лямку серого, покрытого пятнами рюкзака и встретилась со мной взглядом. Я кивнула ей и начала карабкаться по склону холма по извилистой тропинке.

Байрон последовала за мной.

Две гостиницы: первая оказалась едва ли не комнаткой за кухней с раскатанной на полу постелью, без занавесок, но зато с обещанием накормить утром супом. Я было решилась, но присутствие Байрон могло бы сделать проживание там затруднительным.

Все выше по склону. Вершина вулканной горы в облаках, цепляющихся за верхушки сосен. Кружащая над головой хищная птица, высматривающая птиц поменьше, гнездящихся внизу на крытых шифером крышах. Мерный гул двигателя выходящего в море огромного корабля, разносимый ветром. Женщина в яркой юбке, обтягивавшей колени так плотно, что затрудняла ходьбу, кивнула мне, когда я проходила мимо нее. Старик в старой непромокаемой куртке, увидев Байрон, воскликнул на смеси корейского и китайского, что это возмутительно, потрясающе, великолепно и невероятно, что женщина в ее годах путешествует одна, и позвал меня, чтобы помочь этой почтенной даме, но Байрон покачала головой и ответила – по-японски с едва заметным акцентом, – что все в порядке, спасибо, и продолжила подъем.

Шагая вверх, я не увидела ни магазинов, ни признаков каких-либо ремесел, за исключением синего куска брезента, на котором сушилась рыба.

Гостиница на вершине холма оказалась практически погруженной во тьму, кроме нескольких горевших у порога лампочек. С одной стороны здания над крутым обрывом был пристроен балкон, чтобы сделать вид на море как можно эффектнее. Вывеска на пяти языках сообщала посетителю, что в гостинице принимались кредитные карточки, но не чеки. В вестибюле за отдельную плату работал вайфай. Входная дверь оказалась заперта, но я упорно звонила в звонок, и через минуту мне открыла женщина с изможденным лицом и неестественно широко раскрытыми глазами, потиравшая лоб и щеки.

Байрон стояла у меня за спиной и молча ждала, а я вдруг подумала, не ощутила ли она того же, что и я: прилива сочувствия к женщине, открывшей нам дверь. Неудавшаяся пластическая операция, до странности измененные черты лица, улыбка на лице, от которой, наверное, становится больно. Количество хирургических вмешательств с косметическими целями, проведенных в Южной Корее в 2009 году: 365 000. Проведенных в Бразилии в 2013 году: 2 141 257. В США: 3 996 631. Самые распространенные в мире пластические операции: увеличение размера груди и липосакция. Самая распространенная операция в Корее: половинное усечение век. Операция, сделанная для того, чтобы глаза смотрелись менее «азиатскими».

Можно ли стать совершенным, подумала я, не будучи при этом белым?

9 фунтов 99 пенсов за 125 мл «королевского отбеливающего крема». Применять без ограничений. Аккуратно отбеливает и тонирует.

– Мы даем вам лучший номер, мисс Смити, – сказала женщина за стойкой, едва не подпрыгивая от возбуждения при виде клиентки в осеннее время. И еще, еще одной, теперь она вся светилась от восторга, когда на пороге появилась Байрон.

– Это ваша подруга?

Я обернулась, чтобы взглянуть на Байрон, и та впервые подошла ко мне, встала почти в метре от меня и ответила ровным голосом с южноанглийским выговором, почти как Гоген:

– Мы только что познакомились, но мне кажется, что мы подружимся.

– Да, – ответила я, часто дыша, и сердце у меня заколотилось так, что я почувствовала его биение у себя в горле. – Крепко подружимся.

Ей дали номер по соседству со мной. Наши балконы соединялись. Я стояла и смотрела, как волны бьются об окаменевшую лаву, слушая крики чаек, летевших вслед за скользившим по волнам судном, тяжело груженным рыбой. Ветерок, сначала прохладный, сделался холодным, и я подставила ему свою кожу, чтобы он остудил мое сердце, мою кровь и мое дыхание, пока, наконец, из своего номера не вышла Байрон и не замерла на балконе по соседству с моим. Нас разделяли низкая поросль вьющейся лозы и пара цветков в горшках.

Наконец она произнесла:

– Я не видела, как вы входили в гостиницу.

Наша встреча уже забыта.

– Или же как садились на паром.

Она меня боится: довольно интересное и не лишенное приятности развитие событий. Byron14, вероятно, гордится своей наблюдательностью, но все же вот она я, появилась, словно по волшебству, и это поразительно, и поэтому она боится.

Я не могу долго оставаться в этой гостинице; если мы всего лишь постояльцы, хозяева будут бесконечно удивлены, когда узнают, что у меня есть ключ.

– Чашечку кофе? – предлагаю я. – Или что-нибудь поесть?

– Я тут подумала, а не прогуляться ли мне вокруг горы. Если уж я так высоко забралась.

Никакой спешки: она уверена в своей власти. Она знает, что я никуда не денусь.

– Прекрасная мысль. Увидимся, когда вы вернетесь.

Она не отправляется гулять вокруг горы. Если бы она помнила, что говорила мне о своих планах, то, наверное бы, им последовала. Я отправляюсь побегать вдоль берега моря. Он покрыт галькой, постепенно переходящей в песок под сенью нависших деревьев. Я устаю всего через несколько минут и возвращаюсь в гостиницу по склону холма.

Я записываю время и место – ресторан гостиницы, в спешке прибираемый для гостей, свалившихся, как снег на голову, – и подсовываю бумажку под дверь ее номера.

Душ.

Переодевание.

План, страховочный план, страховка для страховки. Если слишком четко держаться плана, то можно в нем запутаться и погибнуть, но если не сможешь планировать наперед, то погибнешь наверняка.

Мне стало интересно, где же Лука Эвард и подумал ли он обо мне хоть раз.

Глава 56

Национальное корейское блюдо – это кимчи.

Когда путешествуешь, очень важно делать это с открытым сознанием. Это позволяет завязать разговор с незнакомым человеком, похвалить хозяина, поучаствовать в беседе и найти некую ограниченную перспективу.

Я говорю это как человек, пробовавший кимчи с открытым сознанием, и кушанье показалось мне отвратительным. Возможно, как утверждают тонкие его ценители, мне попадались блюда, приготовленные не лучшим образом.

Главный ингредиент: капуста, хотя можно использовать огурцы или зеленый лук. Приправляют соляным раствором, острым красным перцем, имбирем, редисом, креветочным и/или рыбным соусом и так далее. Помещают в глиняный сосуд, возможно, с добавлением ферментированных креветок для ускорения процесса, и оставляют закопанным в землю на несколько месяцев, пока все содержимое хорошенько не сквасится. Первый корейский космонавт Ли Со Ён отправилась к звездам с наиболее дорогим кимчи, известным людям, после того, как блюдо подверглось специальной обработке в целях удаления самых болезнетворных бактерий и уменьшения запаха. Кому захочется провести в космосе полгода, воняя любимыми бабушкиными квашеными овощами?

Byron14 уже сидела внизу за столом у широкого окна, выходившего на море. В ресторане были только мы вдвоем. Когда я присела за стол, наша хозяйка подала кимчи вместе с меню, дабы мы прониклись духом и атмосферой этого блюда.

Недолгое молчание. Висевшие над морем тучи темнели, закрывая солнце и застилая небо. Корабли поменьше тянулись в порт, а большие сухогрузы, казалось, застыли на горизонте, пока не взглянешь туда вновь и не обнаружишь, что они исчезли. Горевшие в ресторане лампы светили так, что наши лица отражались в стеклянной посуде. Я надеялась, что перед выходом из номера Байрон сходила в туалет, – мне понадобится ее неотрывное внимание.

Наконец она спросила, взглянув на меня

(в первый раз)

(в этот раз):

– «Совершенство» у вас?

Я положила флэшку на стол между нами.

Глаза ее сверкнули, дыхание чуть перехватило – удивление? Волнение? Возможно, и то, и другое.

– И это все?

– Это все.

Ее взгляд задержался на флэшке, пожалуй, чуть дольше, чем ей хотелось, потом обратился на меня с чем-то похожим на усилие воли. Она была умна, возможно, даже настолько, чтобы разыгрывать дурочку, улыбаться и кивать тупости других, но сейчас притворство исчезло, она радовалась тому, что я ее боюсь.

– И вся эта беготня лишь для того, чтобы вы передали мне ее за ужином?

– Мне казалось, что я позволила бы вам заплатить по счету.

Байрон говорит тихим голосом с четким британским произношением:

– Признаюсь, я озадачена. Зачем все это путешествие? Зачем вся эта перестраховка?

– Мне надо было поговорить с вами наедине, с глазу на глаз, в замкнутом пространстве и вне опасности.

– Зачем?

– Встреча на моих условиях позволяет мне контролировать ситуацию.

– Есть много способов контролировать ее, при этом не рискуя.

– Слова слишком сложны. Мне надо было встретиться с вами.

– Ну, хорошо, – наконец произнесла она. – Я здесь. Это того стоило?

Я постучала по столу, указательным пальцем касаясь флэшки.

– Это вы мне скажите.

Молчание. Напряженное молчание. Создаются впечатления, формируются образы. Пусть смотрит, гляжу ей в глаза, дерзость, я, мой взгляд, пусть таращится и делает какие ей угодно выводы, это все ничто, это всего лишь настоящий момент.

На море занимается шторм, ни грома, ни молнии, лишь ветер и волны, и очень быстро темнеет.

Наконец она произнесла:

– Я не видела вас на пароме.

– Нет, не видели.

– Я не видела вас в порту.

– Нет, и там тоже не видели. У меня к вам есть вопросы.

Она чуть приподняла плечи и опустила подбородок.

– Ну, хорошо, задавайте.

– Кто такой Гоген? – спросила я.

Легкая улыбка в уголках губ, взгляд обращается к морю, потом к потолку, потом возвращается ко мне. Она не спешит.

– Раньше он работал на одну из правительственных спецслужб.

– А теперь?

– А теперь работает на семейство Перейра.

– Почему?

– Пансион побольше.

– Пожалуйста, ответьте по существу.

– Скорее всего чувство вины, как мне кажется. Мы когда-то были любовниками.

Так ясно, так просто, так легко – ложь? Правда? Или правда, звучащая, как ложь?

Она продолжила, ведя пальцем по краю тарелки с кимчи, но не притронувшись к еде:

– Рэйф и Филипа уверены, что Матеуса Перейру убили. Гоген думает примерно так же, более того, ему кажется, что он должен был сделать все, чтобы этого не случилось. Его терзают угрызения совести, что ему это не удалось.

– А Матеуса убили?

– Следователь вынес так называемый открытый вердикт. В заключении токсикологической экспертизы содержались двусмысленности и неясности.

– А Гоген считает, что это вы убили Матеуса?

– Да.

– А вы его убили?

Она на мгновение втянула губы, потом слегка выдохнула, улыбнулась, взглянула на меня без раскаяния или радости и ответила:

– Да.

Она знает, что отдаст и что получит.

– Почему?

– По массе причин. Вам это интересно?

– Гоген свел меня с вами. Если бы он этого не сделал, вряд ли бы он так усердствовал и рыл землю. Вы втянули меня в самый эпицентр своих дрязг и разборок.

– Это не совсем так.

– Неужели?

– Нет, – задумчиво произнесла она, осторожно собираясь с мыслями, и легким голосом продолжила: – Конечно же, нет. Вы сами захотели выкрасть «Куколку» в Дубае. Сами захотели провернуть это дело в разгар самой важной для Рэйфа презентации, на глазах у всего мира. Вы сами захотели унизить его и поставить крест на перспективах «Совершенства» в ОАЭ. Вы сами заварили эту кашу и подняли шум, а нас с Гогеном привлекли лишь его отголоски.

– Мне просто хотелось заполучить бриллианты.

– Правда? Существовало множество способов их похитить, не прибегая при этом к унижению Рэйфа.

– Мне хотелось…

И тут я умолкла, повернула голову и стала глядеть на сгущавшиеся над морем тучи, где-то далеко, у самого горизонта, где море превращалось в потемневшее небо.

Байрон поправила палочки для еды и ждала. На Востоке никогда не оставляйте палочки в чашке с рисом после того, как закончите есть: это означает подношение мертвым. Другие традиции: четыре – несчастливое число, си созвучно смерти, также всегда помните, что… что… да плевать. Что угодно.

Она ждала, пока меня не охватит дискомфорт, ждала, пока у меня начнут путаться мысли, исчезнет самоконтроль, а слова и отрицания бесцельно закружатся в голове там, где должна царить дисциплина. Выждав еще мгновение, она взглядом указала на лежавшую между нами флэшку и произнесла:

– Я так полагаю, что это не единственная копия.

– Нет. Почему вы убили Матеуса?

– Не уверена, что это имеет отношение к нашему разговору.

– Имеет, уж поверьте мне.

Она шумно вздохнула, после чего начала говорить размеренно и спокойно.

– Возможно, потому, что на его совести лежала смерть многих тысяч людей. Разумеется, сам он их не убивал. Матеус представлял собой нечто большее, чем просто медиамагнат. Он вкладывался в политику, активно занимался лоббированием, управлял различными компаниями. В этом нет ничего необычного: он был человеком с деньгами и убеждениями. А убеждения придают правде некую окраску. Когда появилась работа с предположениями, что, например, употребление в пищу лимонного сорго столь же эффективно в лечении рака, как химиотерапия, он велел своим редакторам все это освещать. Естественно, работа была написана каким-то психом, и ее тотчас же забыли, но он о ней раструбил. Полицейский застрелил ребенка, и по команде Перейры фараона объявили героем, а на ребенка навесили ярлык вора, совершенно неисправимого в свои тринадцать лет. Полицейский был белым, а мальчишка черным – обычная история. Выборная кампания, основанная на ненависти к иностранцам, к беднякам, ко всему неизвестному, причем эксперты разбивали ложь за ложью – но Матеус Перейра не печатал мнения экспертов, а скорее… печатал вой. Всегда громкий и оглушительный вселенский вой.

В те времена я еще работала в государственных структурах, и однажды мне позвонили и сказали, что Матеус намеревается опубликовать статью о бывшей жене одного парламентария. Этого парламентария как раз судили за коррупцию – он подделал отчетность, продал общественные активы стоимостью миллиард триста миллионов фунтов группе своих дружков за четыреста миллионов, взяв в процессе этого прекрасную комиссию сто пятьдесят миллионов. С дружками он кантовался еще в университете, и все они дружили с Матеусом. Но этот парламентарий к тому же еще и избивал свою жену, и вот однажды она не выдержала, собрала бумаги, доказывавшие все его деяния, и отправилась в полицию.

Мы предоставили ей защиту свидетелей, дали новое имя, новое все. Матеус ее разыскал. Заголовок гласил: «Лицо предательства», после чего следовали четыре страницы сенсационных материалов, где она расписывалась как наркоманка, изменяющая мужу, и лжесвидетельница. Фотографии ее, ее дома, ее детей. Я сказала, что статья арестована по решению суда. Не печатайте ее, этим вы скомпрометируете ведущееся расследование. Я добралась до самого верха и пробилась к самому Матеусу. А он лишь поглядел на меня и сказал: «Да подавись ты, сука».

Она повторила его слова как-то отстраненно, словно едва помнила их, поскольку они сделались нечеловеческими после слишком многих обдумываний.

– Дело о коррупции, конечно же, развалилось, а парламентарий снова пошел по надежному избирательному округу и победил. А на следующий день, когда он заполучил обратно детей, его жена попыталась отравиться таблетками. Она не умерла – в таких вещах передоз довольно трудно рассчитать. Мы подали на Матеуса в суд за компрометирование ведущегося расследования. Он проиграл с присуждением выплаты штрафа в семьдесят пять тысяч фунтов. Услышав об этом, он рассмеялся. «Да подавись ты, сука», – сказал он и, разумеется, был прав. Он делал, что хотел, вот и все, а самое большее, что ты мог сделать, – так это подавиться. Визг стоял довольно громкий: «Премьер-министр солгал», «Это привело к инфаркту», «Иммигрант убил свою квартирную хозяйку». Все эти поломанные жизни, придушенные в зародыше дискуссии, шум, поднятый по поводу содержания, упрощение, однобокая подача материала, грубое попрание любой мысли, которое он обратил против всего человечества. Люди, умершие из-за того, что отказались принимать лекарства, потому что верили в действенность лимонного сорго, пистолетные выстрелы, потому что он экстремист, перехвативший у нас работу, женщины, заклейменные шлюхами, оторвами, плохими матерями, те, кому все сошло с рук, потому что они знали, с кем нужно водить дружбу… И вы еще удивляетесь, почему кто-то хотел, чтобы Матеус умер?

Я покивала куда-то в пустоту, подумала о Луке Эварде и без особой уверенности попыталась возразить:

– Это же современный мир – есть пути и способы найти справедливость…

– Ну, например.

– Правда.

– Бессмысленно, если вы не можете сделать так, чтобы ее услышали.

– Закон.

– Нет, если у вас нет денег, чтобы за него заплатить.

– История полна битв, выигранных угнетенными у власть имущих.

– Неужели? Расскажите мне о значимой победе. Когда грянула катастрофа в Бхопале, свыше трех тысяч людей погибли, а полмиллиона получили увечья или сделались инвалидами. И каков итог? Семеро бывших служащих химической компании приговорены к двум годам тюрьмы каждый и к штрафу в две тысячи долларов. Головная компания оштрафована на четыреста пятьдесят миллионов долларов, а теперь является третьим в мире производителем аккумуляторов. Взрыв и пожар на нефтяной платформе «Глубоководный горизонт»: одиннадцать погибших и почти пять миллионов баррелей сырой нефти, вылившихся в море. Компания «Бритиш петролеум» оштрафована на четыре с половиной миллиарда долларов. Ее чистая прибыль в тринадцатом году составила двадцать три и семь десятых миллиарда долларов. Хотите более личностных цифр? Межрасовая ненависть, дискриминация по религиозным убеждениям и половому признаку. Репортажи об изменениях климата, о научных достижениях, о медицинских открытиях в противовес сообщениям о числе иммигрантов, насильственных преступлениях и похождениях знаменитостей – выделять ли нам правду, горькую, неудобную, кровавую правду? Скажите мне, в мире, где богатство есть власть, а власть единственно дает свободу, на что не решится отчаявшийся человек, чтобы его услышали?

– Гражданские права, равенство полов, свобода слова, отмена рабства…

– Экономическая необходимость. В тысяча семьсот восемьдесят девятом году французы устроили революцию и обрели императора. Американцы отвоевали свободу у англичан и поработили африканцев. После расцвета Арабской весны власть захватили военные и джихадисты. Интернет предоставил всем нам свободу слова, и что же мы обнаружили? Что побеждают те, кто громче всех кричит, а голос разума остается нем. Вы никогда не слышали, как священники провозглашали, что кроткие наследуют землю, и не удивлялись, улыбались или нет стародавние властители этим словам? Награду получишь после смерти. Нирвана. Колесо жизни медленно крутится, и мы поднимаемся от животных к женщинам, от женщин к мужчинам, от мужчин к царям, от царей к богам, от богов к… совершенству. А что такое теперешнее совершенство? Не распятие, не бедность, терпеливо сносимая на вершине горы. Нет – совершенная жизнь – это: годовая зарплата сто двадцать тысяч фунтов, автомобиль «Астон Мартин», дом дороже, чем за полтора миллиона фунтов, жена, двое детей и по крайней мере две поездки на отдых за границу в год. Совершенство есть идол, построенный на угнетении. Совершенство – это рай, держащий массы в узде, обещание будущей лучшей жизни, подавляющее стремление к бунту. Совершенство – это ненависть к самой себе, которую испытывает женщина с ожирением, видя по телевизору изящную модель. Совершенство – это горькая обида, которую чувствует хорошо оплачиваемый мужчина, когда видит какого-то жалкого миллионера. Совершенство убивает. Совершенство разрушает душу.

Молчание.

Голос она не повышала. Эти слова уже повторялись прежде сто раз, хотя, возможно, только самой себе. Солнце над морем почти село, его закатное отражение играло черным и золотистым на волнах и на нижнем крае туч. Наша хозяйка, увидев возможность вмешаться, мгновенно оказалась между нами, чуть не вскрикнув:

– Вы готовы сделать заказ?

Байрон держалась осторожно, заказав вегетарианские блюда: капусту с лапшой и суп с яйцом. Я выбрала что-то наугад и слегка улыбнулась, когда унесли меню и забрали со стола бокалы. Ни она, ни я тем вечером пить не собирались.

Молчание.

– Богатей, – наконец сказала она. – Худей. Пей таблетки. Заведи автомобиль. Женись. Стань совершенным.

– Иногда трудно понять, чего стоит твоя жизнь.

Уголки ее губ чуть дернулись, возможно, от отвращения? Она для меня по-прежнему непознанная земля. Вот и хорошо: я последую за ней на край света, встречусь с ней сто раз, пока полностью ее не узнаю.

– «Стоящий» – понятие почти такое же опасное, как «совершенство» – ответила она. – Стоящий, это значит…

– Важный. Уважаемый. Имеющий заслуги или ценность. Обладающий качествами, заслуживающими признания и внимания.

– А разве мы недостойные? – спросила она, перекатывая кончик керамической палочки между указательным и большим пальцами правой руки. – Разве мы лишены добродетелей? Разве мы не великодушны с друзьями, не добры к незнакомцам, не умелы в нашей сфере деятельности, не надежны при уплате за жилье, не нежны с детьми, не бросимся тотчас же звонить в «Скорую», когда увидим, что человека сбила машина, не задумываемся над своими словами и поступками? Разве мы недостаточно достойны? Разве мы уже не совершенны? Совершенны сами в себе? Совершенны в том, кто мы есть?

– Мне не к кому применить и не с кем сравнить эти качества.

– Вы верите в Бога?

– Нет.

– Но у вас есть глаза, суждения?

– Да, я вижу мир, но у меня нет никого, с кем бы я могла сравнить свое видение его.

– Ну, конечно же, есть. У вас есть слова друзей и незнакомых людей. У вас есть рассуждения и мотивы. У вас есть критическое мышление, которое можно развить до невероятной степени. Короче, вам не нужно, чтобы мир говорил вам, какой следует быть. Особенно если мир твердит вам, что вы плохи, с какой стороны ни глянь.

– Я воровка, – произнесла я, и впервые с… не уверена, с какой поры… слова эти прозвучали без гордости. Почти… злобно, наверное.

И снова легкое пожатие плечами: подобные вещи не имеют для нее значения.

– Живи мы в другое время, в вашу честь, возможно, слагались бы баллады. А в наш век ноль целых семь десятых процента населения владеет сорока восемью процентами мировых богатств. Так что воровка – такое ли тяжкое обвинение?

– Да, – выпалила я, удивившись собственной горячности. – Если бы я крала, возможно, ради дела, если бы крала ради чего-то стоящего…

– Стоит жить, – поправила она меня, – когда альтернатива – это смерть. Жизнь драгоценна.

– Но Матеус Перейра умер.

– А его дети создали «Совершенство». Жизнь – штука сложная. Она отвергает математическую упорядоченность или чашу весов справедливости и правосудия.

Я наклонилась над столом, сплетя пальцы и положив подбородок на сведенные руки.

– А почему бы не убить Филипу? – спросила я. – Она же создала «Совершенство».

– Тогда уж лучше убить Рэйфа – он превратил его из научного проекта в то, что он мог бы продать. Филипа всегда была испуганным ребенком, она думала, что сможет запрограммировать людей, чтобы те стали умнее, добрее и храбрее, потому что этих качеств она как раз и оказалась лишена. Рэйф приметил ее работу и трансформировал в некий алгоритм, делающий богатых еще богаче, а бедных еще беднее, отделяющий «их» от «нас» и получающий прибыли от человеческой неуверенности в себе. Он создал Клуб ста шести.

– Элиты всегда существовали. Три четверти членов британского кабинета министров – миллионеры. Пробиться на место в конгрессе Соединенных Штатов стоит в районе десяти миллионов долларов. В Клубе ста шести нет ничего нового.