Текст книги "Совершенство"

Глава 101

Иду по Эдинбургу, где была в последний раз, когда выкрала ременную пряжку Марии Стюарт, главным образом потому, что смогла, и держала ее в ожидании выкупа, пока Национальный музей Шотландии с огромной неохотой не выплатил мизерную сумму двенадцать тысяч фунтов, очень-очень тихо вопреки настояниям лотианской полиции.

Снегопад усилился, и я прибавила шагу. Зашагала по району Морнингсайд мимо магазинчиков, продающих пряжу из шерсти альпаки и детскую обувь, мимо букинистических лавок и парикмахерских салонов, девяносто пять фунтов за стрижку, сто тридцать – если желаете полный набор спа-услуг, мимо продавцов процедур с использованием банок и ушной серы, ароматерапевтов, способных вылечить вас от надоедливой дисфункции кишечника, студий йоги для красивых людей, ищущих самопознания через растяжки, мимо лавочек с экологически чистым йогуртом и продавцов настоящей шотландки, вытканной на Филиппинах. Я могла бы сжечь все это за минуту. Йогурт – это хорошо, йога – просто прекрасно, но дело не в йогурте, а в потреблении экологически чистого йогурта, съешьте его и станьте красивыми. Станьте красивыми. Станьте совершенными.

Я могла бы сжечь дотла этот гадкий город.

Я шагала, пока не дошла до парка Брантсфилд-Линкс, усиливавшийся снег вытеснял последнее тепло дня, начиная оседать на траве, у церкви остался лишь один игрок в гольф, последний оплот шотландской страсти к спорту, которого не смогли прогнать даже сгущавшиеся сумерки.

Я шла, слева от меня высился замок, а справа в небо взмывали высокие, кучно стоявшие многоквартирные дома Ньюингтона, и через какое-то время я поняла, что считаю шаги, и остановилась. Я замерла посреди улицы и издала бессловесный вопль отчаяния и ярости, люди оборачивались и таращились на меня, а я снова завизжала, а потом умолкла, и мне стало лучше, и я зашагала дальше.

Я забронировала номер в отеле, где остановился Гоген, а теперь отменила бронь.

– Филипе завтра предъявят обвинение, – пробормотал он. – Деньги… стремительно тают. Люди больше не отвечают на мои звонки, а она, я знаю, что она не в себе, но она… Не очень-то много, но я должен быть там до конца, просто должен… – Он умолк. Человек-тень, всю жизнь гонявшийся за тенями и не нашедший в этом никакого просветления.

Я переехала в студенческое общежитие у района Крэгс.

Посмотрела на гору Артурс-Сит, подумала, а не забраться ли на нее, подумала о снеге и льде, увидела, что солнце садится, осталась в уютном тепле своей комнатки с тонкими коврами и обшитыми клееной фанерой стенами и почувствовала себя дома. Это лучше, чем гостиница: во время учебы здесь жили люди, здесь работали, занимались сексом, ели тушеную фасоль, пришпиливали к стенам плакаты, размазывали по раковине зубную пасту, становились неряшливыми и оседали тут. Я почти что могла закрыть глаза и притвориться, что это был мой дом.

Я открыла ноутбук, подключилась к медленному вайфаю, загрузила все записи и фотографии Байрон за все время, что я ее знала, и начала сначала.

Знания.

Что мне делать с тем пустующим местом, где должен оседать жизненный опыт: слезы радости, взрывы хохота, напряжение от работы, тепло друзей, любовь к семье, надежды на будущее мира?

Я заполняла его знаниями.

И в знаниях обрела себя.

Это звучит, как интеллектуальная пустота на том месте, где должно быть сердце, но приглядитесь, и вы, возможно найдете…

Речи Мартина Лютера Кинга.

Давайте не предаваться страданиям в долине отчаяния… Говорю я вам, друзья мои… У меня есть мечта, что однажды настанет день, когда всякий дол наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся, и неровные пути сделаются гладкими.

Историю Тадж-Махала. Шах-Джахан возвел его в честь своей любимой супруги.

Если виновный станет искать здесь прибежища, то сделается он, аки помилованный, свободным от прегрешений. Вид сего здания вызывает печальные вздохи, и солнце с луною проливают слезы из глаз своих.

Европейское космическое агентство в марте 2004 года запустило космический аппарат «Розетта». Через десять лет, пролетев шесть миллиардов километров, он ожил, чтобы отправить спускаемый аппарат на поверхность кометы, обращающейся вокруг солнца со скоростью пятнадцать тысяч километров в час.

После того как оспа за сотни лет убила сотни миллиардов людей, она была искоренена в 1980 году. Еще до того, как Эдвард Дженнер испытал свою вакцину от коровьей оспы, до того, как леди Мэри Уортли Монтегю восхищалась турецкими врачами восемнадцатого века, прививавшими своих детей гноем из оспенных пузырьков, буддистская монахиня в горах Китая предприняла собственную инокуляцию, снимая оспенные струпья и давая вдыхать их всем желающим, став безымянной матерью вариоляции.

«Сохраните свое право мыслить, ибо даже мыслить неправильно – это лучше, нежели не мыслить вовсе». Гипатия Александрийская – философ, математик, астроном. Погибла при пожаре в величайшей библиотеке античности.

Поиск в «Гугле» по слову «феминизм»:

Феминизм

→ ошибочный

→ для всех

→ плохой

→ сексизм

→ радикальное понятие

→ разрушает Америку

Что есть знание?

Это вдохновение. Это зов на битву. Это напоминание о том, что нет ничего недостижимого. Это человечество во всех его формах, в моем сердце.

Байрон в Шотландии.

Я в этом уверена и теперь изучаю каждый файл, каждую запись, все, что у меня на нее есть.

«Я живу одна там, где никто никогда не появляется. Я работаю одна. Я гуляю вдоль берега моря, езжу в магазины и прячу лицо. Я уворачиваюсь от камер, путешествую по подложным паспортам, не завожу друзей, мне не нужно общество. Самое главное – это моя работа. Я отдала бы жизнь, чтобы увидеть, что она закончена».

Банковский счет, с которого она платила за аренду квартиры в Морнингсайде, был открыт внесением наличных по поддельным документам, а сами документы взялись из файлообменной сети, их трудно проследить, ведь сами продавцы толком не знают, кому их продают, лишь бы хорошие деньги платили.

Файлы и тупики, записи телефонных разговоров, ни к чему не ведущие, бумаги, ничего не дающие, Гоген посылает мне сообщения: где вы, вы там, мы сегодня уезжаем, уезжаем. Судебное разбирательство по делу Филипы открывается во вторник, мне нужно там быть. Вы приедете? Где вы? (Вы реальны?)

Я смотрю телерепортажи из Милана с первых слушаний по делу о Клубе двухсот шести. Филипа улыбается в объективы, похоже, не отдавая себе отчета в том, что ее подозревают больше всех, а Гоген где-то на краю кадра, держит ее за руку, когда она поднимается по ступеням в здание суда. Где теперь твои адвокаты, твоя пиар-машина и слуги, угодливо распахивающие двери? Все врассыпную, все разбежались, пока чахнет «Прометей».

Неделя, еще неделя, читаю, планирую, ищу, Байрон, Байрон, где же ты?

В Америке создается комитет, а в Брюсселе – еще один для следствия по делу «Совершенства». Глава американского расследования заявил: «Не только Соединенные Штаты, но и все страны мира понесли утрату, когда на членов Клуба двухсот шести, ставших жертвами, так злодейски напали и уничтожили их. Долг каждого свободолюбивого государства – расследовать эти события».

Телеканал «Фокс ньюс» высказался: «Поэтому да, мы считаем, что «Совершенство», возможно, перепрограммирует ваш мозг».

(И десять минут спустя: «Сегодня вечером мы задаем вам вопрос: является ли ислам изначально насильственной религией, несовместимой с американским образом жизни?»)

В конце концов, я остановилась на очках Байрон. Я сфотографировала их – где же? В Корее – в первый раз, когда, проникнув к ней в номер, сфотографировала все ее вещи, однако очки, возможно, самое лучшее, от чего мне придется отталкиваться.

Я купила в студенческом магазинчике карту Шотландии и повесила ее на стене в спальне. Отметила точками всех оптиков в стране. Их оказалось не так много, как я опасалась, особенно к северу от города Данди. Самое большее – пара сотен.

Распечатала фотографии Байрон в разных ракурсах и в разные годы.

Распечатала увеличенное изображение ее очков.

Распечатала на плотной бумаге и закатала в пластик реалистичное подобие удостоверения лотианской полиции, а потом купила антикварный значок, выглядевший достаточно правдоподобно, чтобы прикрепить его внутрь бумажника и помахать пред лицом незнакомого человека. Сколько людей знает, как выглядит настоящее полицейское удостоверение?

Выехала из общежития, позавтракав тушеной фасолью, яичницей, жареными колбасками, жареным беконом, жареной картошкой и стаканом холодного молока, и, закинув на спину рюкзак с пожитками, отправилась на поиски оптиков.

Глава 102

В Эдинбурге бедность тщательно скрывают, пряча ее за облагороженными жилыми комплексами и домами, с глаз долой, из сердца вон, за вылизанными улицами, за грохотом еле дышащего трамвая, ползущего в Лит, за модой на «высокотехнологичные» детские коляски.

Мне нужно обойти сорок два оптика, из которых лишь двадцать девять удосуживаются взглянуть на мое удостоверение и поинтересоваться, что меня к ним привело. Остальные просто таращатся на фотографию очков, на фото женщины у меня в руках и отвечают: нет, нет, нет. Даже если она сюда и заходила, таких оправ у нас нет. Это хорошо: я не думала, что она станет проверять зрение в Эдинбурге, она упоминала домик, одиночество, море – но я буду скрупулезной. Я обойду их всех.

В модном салоне оптики, буквально напичканном полками с оправами, женщина с бесконечно длинными ногами и хрупким телом, балансирующим на высоченных каблуках, качает головой и произносит:

– Они из прошлогодней коллекции, так ведь? – Она смотрит с недоверием и, поймав мой взгляд, добавляет: – Ну, в смысле, стали бы мы продавать такое, да?

И тут же заливается краской, хотя разговаривать в такой манере является частью ее работы.

В Лите мужчина с темной кожей, характерной для Южной Азии, и с тюрбаном на голове щелкает языком и отвечает:

– А, пропавшая женщина. У меня мать исчезла несколько лет назад, но, увы, мы снова ее нашли.

В эдинбургском аэропорту есть салон оптики по ту сторону таможни. Я покупаю билет до Лондона, пересекаю границу, направляюсь в салон, ничего там не нахожу, машу своим полицейским значком, чтобы выйти другим путем.

Я угоняю машину с парковки в аэропорту, куда ставят автомобили на длительный срок, и еду в Ливингстон, Батгейт, Армадейл и Уитберн. Говор в приграничных городках Линдсей и Джедбург явственнее и четче, чем в Эдинбурге, словно в такой близости от Англии эти маленькие шотландские деревеньки поклялись жить более по-шотландски, чем сами шотландцы, защищая свою культурную идентичность щитом и мечом. Вот вам, англичане!

В Джедбурге я пью сливочный чай у быстрого ручья, бегущего по засыпанной снегом долине. Лавка мясника напротив почти десять лет подряд выигрывала приз «Лучший хаггис в Шотландии» за исключением пары лет, когда ее оттесняли на второе место. На мяснике белый фартук, рубашка в красно-белую клетку и маленькая соломенная шляпа. Когда он заходит выпить чай, на полях у него снег, а нос светится красным сиянием.

В Хоике я спасаюсь от разбушевавшейся непогоды в гостинице с пабом и рассказываю даме за стойкой о своем путешествии по южной Шотландии вдоль реки от моря к Тевиотхеду, где та, наконец, распадается на ручейки и теряется между холмами.

Она наливает мне глинтвейн и спрашивает:

– А что сделала та женщина, которую вы ищете?

– Ее разыскивают в связи с расследованием убийства.

– Правда? А на вид она такая безобидная!

– Мы полагаем, что она помогла в убийстве тех людей в Венеции.

– Нет… Это Клуб двухсот шести?

Все знают о Клубе двухсот шести, даже в Хоике с его фестивалями цветов и ждущими весны пустыми подвесными кузовками, памятником мальчикам-солдатам, отбросившим английских захватчиков, букмекерскими конторами и негромко гудящими ткацкими фабриками – даже здесь.

– Знаете, по-моему, просто ужасно, что эти люди с собой сделали, – задумчиво произнесла моя хозяйка, пока по пабу разносился запах горящих поленьев, а мужчина с соломенно-желтыми волосами ругался при виде двух вишенок в игральном автомате. – В том смысле, что слышишь об операциях, и на мозге тоже, всю жизнь живут так, как им скажет машина, покупают то, что она прикажет, и зачем все это? Стать совершенным? Когда мы забыли учиться любить себя такими, как есть, вот что я хочу знать.

Я улыбнулась поверх чашки с горячим напитком, и мне стало интересно, а знает ли эта женщина о том, что значит любить себя, прощать себя, быть в мире с самим собой, или же эти слова тоже всего лишь конечный продукт другого алгоритма, перемалывавшего слова в пыль. Любите себя, шепчет «Совершенство», прощайте себя – вот вам скидка в пять фунтов на первый сеанс «самолюбви и самопрощения» плюс две тысячи баллов после завершения всего курса.

В Ньютон-Стюарте мне понадобился день, чтобы обойти окрестности, потом я забрела в лес, любовалась соснами и кустарником, обнаружила бетонный обелиск, возведенный в самой высокой точке, сидела в одиночестве, перекусывая бутербродами с вареньем и ореховым маслом, на обратном пути встретила человека с собакой и спросила: откуда вы здесь?

– Какая разница, – ответил он. – Я вообще-то не задумываюсь над тем, где мне гулять.

Паромом из Ардроссана до острова Арран. Море волновалось и штормило, небо посерело, завывал крепкий ветер, заставив меня заночевать в Бродике. Я за двадцать минут прошла весь город туда и обратно, обнаружила, что гостиница забита, улеглась спать на заднем сиденье машины, а в полночь меня разбудила чайка, плюхнувшаяся белым жирным телом на металлическую крышу. Мое дыхание отдавалось в темноте белыми облачками пара, а поутру салон оптики все равно оказался закрыт, так что я объехала весь остров, поела рыбы с жареной картошкой в Блэквотерфуте, заглянула к парфюмеру и пошла на экскурсию, слушая, как мне описывали всю продукцию («цветочные, фруктовые, лесные, фекальные ароматы, да-да, я сказал именно фекальные, нижние ноты привлекают внимание, а верхние удерживают его, знаете, серая амбра – это просто китовые какашки»), сказала спасибо, все очень интересно. Утром на завтрак съела утиное яйцо и, наконец, отправилась к оптику, который сказал: нет, никогда ее не видел, извините.

Вернулась на пароме в Ардроссан, а потом снова водным путем в Кэмпбелтаун, оттуда – по узкому кусочку земли на север, в горы.

За месяц еще две угнанные машины.

Я как-то заночевала в курортной гостинице на берегу Лох-Тея, потому что от меня разило, потому что я несколько недель не стирала одежду, потому что глаза у меня болели, а спина просто отваливалась. Это стоило мне больше, чем я потратила за последние четыре дня пути, но я пробежала десять километров вдоль северного берега озера до его середины и десять обратно, когда вернулась, завалилась в сауну и парила кости, пока они не затрещали. Потом потащила свою одежду в прачечную, сидела в гостиничной пижаме и халате и глядела, как она крутится, крутится и крутится. Позавтракала голубикой и разговорилась с семейной парой лет семидесяти, он – нейрохирург на пенсии, она – кардиохирург на пенсии. Они поженились в Глазго после Карибского кризиса и теперь приезжают сюда каждый год побродить по редколесью, пока не зацвели лиловые цветы.

– Кто-то называет здешние места унылыми, – сказала жена, – но, по-моему, в этой суровости есть своя красота. Она напоминает тебе, что ты жив и что-то значишь.

– Вы слышали о Клубе двухсот шести? – спросила я, и нейрохирург щелкнул языком и ответил: да, какая трагическая потеря. Потеря жизней. Потеря мечтаний. Потеря… всего, на самом деле.

– В нынешние времена мы предлагаем готовые решения для всего, – согласилась его жена. – Включая то, что вообще-то и не надо менять.

В то утро снегопад усилился, и они очень обрадовались такой перемене погоды, надели свои лучшие прогулочные ботинки и отправились, держась за руки, на берег озера.

Я помахала им вслед и поехала дальше по направлению к Перту.

Месяц плавно перешел во второй.

Пресса потеряла всякий интерес к делу Клуба двухсот шести, все подробности обмусолили, все картинки повертели так и сяк, тщательно проанализировав.

«Ужасные сцены, – говорилось в итоговом репортаже, – не предназначены для слабонервных». И вот вам здрасьте, мы уже ищем другие вкусняшки.

Филипу поместили в психиатрическую лечебницу, потом почти сразу же выпустили, а затем снова там заперли. Как и нескольких других уцелевших.

– Совершенно ясно, что эти люди были не в своем уме, когда совершали кровавые деяния, – заявил правовед, вызванный из Болонского университета. – Вопрос кажется ясным – вряд ли члены Клуба двухсот шести добровольно согласились на изменяющие функции мозга манипуляции. Делает ли их подобный выбор виновными? Именно это и станут обсуждать юристы…

Небольшая арифметическая задачка.

Пять адвокатов в команде защитников, двести фунтов в час, восемь часов в день, пять дней в неделю, год судебного разбирательства – два миллиона восемьдесят тысяч фунтов в год на юридические расходы, если повезет. Согласно легенде, защита О. Джей Симпсона обходилась в двадцать тысяч долларов в день.

Средняя ежемесячная зарплата:

• в США – 3263 доллара

• в Турции – 1731 доллар

• в Казахстане – 753 доллара

• в Индии – 295 долларов

• в Пакистане – 255 долларов

ВВП по данным Международного валютного фонда:

• Гамбия: 850 000 000 долларов

• Джибути: 1 457 000 000 долларов

• «Эппл Инкорпорейтед»: 182 795 000 000 долларов

Суммы пожертвований на борьбу со вспышкой вируса «Эбола» в 2014–2015 годах:

• Соединенные Штаты: 466 000 000 фунтов

• Всемирный банк: 248 000 000 фунтов

• Африканский банк развития: 91 000 000 фунтов

• Германия: 81 000 000 фунтов

• Фонд Билла Гейтса: 31 000 000 фунтов

• Китай: 20 000 000 фунтов

• Марк Цукерберг: 16 000 000 фунтов

* * *

Я включила радио.

– Хей, Макарена!

И двинулась дальше во мраке ночи.

Глава 103

На третий месяц своих разъездов по Шотландии, сидя в тринадцатой угнанной машине, я поплыла на пароме из Аллапула в Сторновей. Я стояла на задней палубе и вдыхала запахи весны, соленого ветра, бензина и дешевого пива, смотрела, как за кормой медленно уплывает вдаль земля, ветер развевал волосы, и мне было хорошо.

Ни злобы, ни усталости, лишь бескрайнее море вокруг.

В Сторновее (население девять тысяч человек, футбольные команды «Сторновей атлетик» и «Сторновей юнайтед», непримиримые соперники) я прошла двести метров от паромного причала до первого оптика, открыла дверь, звякнув колокольчиком, вытащила помятые фотографии Байрон и ее очков, свой полицейский значок и начала:

– Я ищу…

– Миссис Маколи, да, да!

Оптик, жизнерадостный дядечка с редкими седыми волосками на подбородке и густыми бровями, торчавшими вперед, словно два седых зонтика, прикрывавших глаза от дождя и солнца, поглядел на умолкшую меня с искренним изумлением человека, не привыкшего к незнакомцам, а уж тем более к лотианской полиции, так далеко залетевшей.

Между нами повисло молчание, долгое, очень долгое, пока, наконец, он не выпалил:

– Вы там что, умерли, что ли?

– Прошу прощения, – сказала я и вышла из его заведения.

Я прогулялась вокруг здания, досчитала до ста, затем зашагала обратно и предприняла вторую попытку, держа в руке значок.

– Здравствуйте, – произнесла я. – Я ищу миссис Маколи.

– Да, да, – ответил он, снова воззрившись на меня добрым и любопытным взглядом. – Она приходит сюда получать лекарства по рецептам.

Я показала ему полицейский значок.

– Я расследую подделку документов, – продолжала я. – Мы считаем, что миссис Маколи может оказаться в числе жертв мошенников.

– Далеко же вы забрались.

– Расследование широкомасштабное. Мошенники орудуют на большой территории. Некоторые жертвы могут даже не знать, что попались к ним в сети, а их данные используются в преступных целях.

– В каких это преступных?

– По большей части в подделках страховых требований.

– И вы говорите, что она может оказаться их жертвой? Зачем кому-то нужно красть документы миссис Маколи? – Не отрицание, не сомнение в моей легенде – просто человек, много времени проведший один в своем заведении и болтавший сам с собой, теперь заговорил вслух, размышляя над дилеммой.

– Можете помочь мне разыскать ее? – спросила я. – Вы знаете, где она живет?

– Ну, конечно, у меня где-то здесь есть ее адрес.

Он включил компьютер, старую, неповоротливую машину, на которой буквы зависали при печати.

– Вот – придется, правда, прокатиться, вы знаете, куда ехать?

– Разыщу.

– Я бы на вашем месте не очень-то доверял телефону. У нас тут сигнал все время пропадает.

– У меня есть карта, – ответила я, записывая адрес. – Разберусь.

– Ну, тогда удачи вам.

– Спасибо.

Вот оно: я ее нашла.