Текст книги "Совершенство"

Глава 37

Неделя сбора информации.

Почему Byron14 отправила меня в Японию?

Компания «Прометей», владелец «Совершенства». Филиалы в Мумбаи, Шанхае, Дубае, Йоханнесбурге, Найроби, Париже, Гамбурге, Нью-Йорке, Сиэтле, Мехико, Каракасе, Сантьяго, Гренвиле (налоговые льготы?), Женеве (точно налоговые льготы) и Токио.

Токийское отделение зарегистрировано в офисном комплексе в районе Яманотэ. Я дважды обошла его, сосчитав двадцать восемь этажей из стекла и бетона до самого верха, прежде чем отправиться на поиски делового костюма.

Лежа на животе в своем гостиничном номере, я из чистого любопытства открыла ноутбук и начала искать информацию о «Прометее». Вытягивание данных из Сети – процесс долгий, но отнюдь не невозможный. Подобно огромному числу других компаний по всему миру, большинство активов «Прометея» находилось в собственности холдинговой компании, разветвленной корпорации, чьей единственной целью являлось владение другими фирмами. На самом верху восседал Рэйф Перейра-Конрой. Я узнала его лицо: тогда, в Дубае, он был в черном, улыбался членам королевской семьи, а когда я смывалась после ограбления, стоял в вестибюле и орал в свой мобильный телефон.

На моем банкете, украли ее бриллианты! Ты знаешь, что это для нас значит, ты знаешь, сколько мы потеряли?!

Копнув поглубже в поисках информации на Рэйфа Перейру-Конроя, почти всегда натыкаешься на ссылки на его отца.

Матеус Перейра, родился в Монтевидео, вывезен матерью в Англию в трехлетнем возрасте, вырос в одноэтажном доме на две спальни в Западном Актоне вместе с буйным отчимом и матерью, боровшейся за выживание. В шестнадцать лет Матеус ушел из дома и начал работать в типографии одного из журналов на Флит-стрит, загружая бумагу и литры типографской краски в гудящие недра печатных машин. Там его звали Мэтти, и хотя он ненавидел своего отчима-англичанина, но взял его фамилию и сделался Мэтти Конроем, одним из своих ребят. Он купил костюм с галстуком и каждую пятницу вечером отправлялся в паб вместе с репортерами, научившись курить и развязно себя вести, пока как-то раз кто-то не повернулся к нему и не изрек: «Черт подери, Мэтти, ты там в своей типографии зарываешь в землю талант…» Так начался путь Мэтти Конроя в мир средств массовой информации.

Часто цитировали такие его слова: «Работать, работать и работать. Нынешние молодые люди хотят, чтобы им в руки упало все и сразу, но я-то знаю, что надо работать и надо верить. Люди тебе твердят: ты слишком маленький – так докажи, что ты больше их всех. Они говорят: у тебя не получится, а ты запомни их слова, и каждый раз, когда падаешь – помни: у тебя все получится, получится, получится».

Как журналист он оказался катастрофическим неудачником. Как продавец рекламных площадей и создатель маркетинговых стратегий – оказался гением. Через пять лет Мэтти ушел из газеты, где начинал, и в двадцать шесть лет основал собственное издание.

– Вы знаете, чем таблоид отличается от газеты? – спрашивал он. – Таблоид преподносит людям истории, которые им действительно интересны.

В тридцать лет он контролировал двадцать три процента британского рынка печатной продукции, а в тридцать четыре года купил свою первую телестанцию. Когда ему исполнилось тридцать пять, королевский скаковой клуб Аскота отклонил его заявку на членство на основании того, что он не соответствовал их требованиям, и две контролируемые им газеты и четыре таблоида вынесли все это на первые полосы с подзаголовками начиная от умеренных вроде «Старомодные и закостенелые?» до разнузданных типа «Зацикленные тупицы из Беркшира». К его удивлению, древние аскотские джентльмены в белых перчатках вместо того, чтобы уступить под его яростным нажимом, уперлись пуще прежнего.

– Развязанная мистером Конроем кампания очернения лишний раз подчеркивает обоснованность нашего первоначального решения об отказе ему в членстве, что является нашим правом, – заявил один из представителей клуба в чопорном цилиндре.

Английская аристократия пережила революцию, эмансипацию и войну. Время шло, воспоминания стирались, но аристократы так и не изменились.

Два года спустя Мэтти Конрой снова сделался Матеусом Перейрой, владельцем роскошного круизного лайнера, сети ресторанов со специализацией на блюдах из курятины, компании по прокату автомобилей, половинной доли в одном из банков и острова рядом с Нассау. В тот день, когда его состояние превысило миллиард фунтов, конкурирующая газета в Британии поместила статью, в которой указывалось, что он заплатил налог на имущество в размере примерно ноль целых семь десятых процента. На газету подали в суд за клевету, и хотя дело закрылось – «в силу фактических причин», по словам редактора – гонорары юристов продолжали разорять газету еще многие годы, а сама она больше таких статей не печатала.

В тот год, когда у Матеуса родилась дочь Филипа, разразился скандал: один из его американских телеканалов выбрал четырнадцать человек из вашингтонской администрации и окрестил их «латентно-гомосексуальными тайными агентами проникновения».

– Я твердо верю, – объяснял Матеус, – что правительство Соединенных Штатов Америки пронизано группами либералов и гомосексуалистов, желающих навязать свои атеистические убеждения народу этой страны через главнейшие институты централизованного управления.

Когда его обвинили в бездоказательных утверждениях, Матеус Перейра добавил:

– Доказательства существуют, они имеются, и они у меня есть. Но репрессивный аппарат правительства делает невозможным огласить миру то, что мне известно.

Через пятнадцать месяцев у него родился сын, а сам Матеус Перейра получил американское гражданство и участок земли в штате Колорадо площадью тысяча двести гектаров, откуда он мог «размышлять, что еще сделать для мира».

Что он делал – так это умножал свою собственность и заполнял газеты и эфир скандалами с участием знаменитостей, голливудскими сплетнями, неподтвержденными слухами и фанатичным патриотизмом. Его контроль над электронными СМИ усиливался, но когда ему был шестьдесят один год, Матеуса нашли отравленным в собственном доме. Убийцу так и не поймали.

В возрасте восемнадцати лет его сын, Рэйф Перейра-Конрой, принял на себя управление компанией, чей чистый капитал оценивался приблизительно в три миллиарда восемьсот миллионов фунтов. Лощеный, уверенный и самоуверенный Рэйф произнес публичную речь, восхваляющую величие наследия его отца, однако подчеркнул необходимость создания новой, честной и сознательной компании, призванной бороться за улучшение жизни человечества. Его сестра Филипа, старше Рэйфа на три года и почти что получившая свою первую ученую степень в области биохимии, стояла сзади и чуть левее от него и не произнесла ни слова. Я ее тоже узнала: мы встречались с ней в Дубае.

Все мысли представляют собой обратную связь и ассоциации. Привлекательность меркнет перед лицом гипертензии. А вы в ста шести? Десять лет спустя, когда капитал компании дорос до пяти миллиардов девятисот тысяч фунтов, началась работа над «Совершенством», главой которого стала Филипа Перейра-Конрой.

Глава 38

Дисциплина.

Мой японский оставляет желать лучшего, однако мне попались очаровательные и терпеливые хозяева.

Дисциплина.

Одевшись в сиреневое летнее платье, я начала подолгу пропадать в караоке-баре за углом офиса «Прометея» в Яманотэ. На третий вечер, предварительно тщательно попрактиковавшись в своем номере, я исполнила песню «Черный – это цвет» перед залом, битком набитым до изумления пьяными «белыми воротничками», один из которых безбожно облажал ту же песню предыдущим вечером. Он моментально купил мне бутылку шампанского и пригласил присоединиться к своей компании.

Мистер Фукадзава работал в отделе кадров «Прометея», и после того, как мы с ним дуэтом оторвали «Летние деньки», он положил мне голову на плечо и со слезами на глазах провозгласил:

– Во всей Японии ни одна женщина с тобой не сравнится.

Он вырубился в тихом алкогольном ступоре, прежде чем я смогла развеять его иллюзии по этому поводу, так что вместо разговоров я стащила у него из бумажника все наличные и электронный пропуск, после чего тихонько и нежно уложила его на белые кожаные канапе и неслышно ускользнула до того, как исполнение хита группы «Бон Джови» начало сотрясать стены бара.

Дисциплина.

На моей улице через два заведения от дома свиданий, под рестораном, специализирующимся на рыбе на гриле, находилось кафе, куда стекались мужчины и женщины, стар и млад, чтобы порезаться в аркадные игры. Я играла в «Мортал комбат» против девчушки с торчавшими в разные стороны косичками, и когда она выиграла, спросила у нее:

– А у тебя есть «Совершенство»?

– Конечно! – с довольным видом ответила она, вытаскивая из сумочки телефон. – Но у меня не очень-то ладится.

– А что так?

– Когда я зашла сюда, оно зарегистрировало локальную беспроводную сеть и узнало, где я нахожусь, а совершенные женщины в подобные места не ходят.

– Похоже, это тебя не останавливает.

Она замялась, на какое-то мгновение сделавшись очень виноватой.

– Не знаю, – сказала она наконец. – На семи тысячах баллов я получаю бесплатную перемену имиджа в салоне «Принцесса персиков», и я просто обожаю их продукты, но знаю, что сегодня вечером потеряю баллы, так что думаю… не знаю… думаю, надо больше работать над собой.

Она надеялась попасть на стажировку в «Прометей», в их офис на Яманотэ.

– А чем они там занимаются?

– Понимаешь, они там разрабатывают компьютерные программы. У меня это неплохо получается, и никто не возьмет меня замуж, так что надо самой о себе позаботиться, понимаешь?

На экране ее аватарка метала молнии из кончиков пальцев, а моя валялась мертвой, возвещая о поражении.

– Ну что, еще один заход? – спросила я, пододвигая свою сумочку поближе к ее, чтобы было удобнее стянуть у девушки мобильный телефон.

– Идет… еще один заход…

Дисциплина.

К тому дню, когда Рэйф Перейра-Конрой прилетел в токийский международный аэропорт, чтобы потом посетить филиал «Прометея», я уже выкупила подробнейшую схему его маршрута у раздраженного водителя в Монако, которому казалось, что ему дали недостаточно чаевых.

«Этот парень – миллиардер, – негодовал он. – Таким ребятам не пристало платить по километражу».

Когда он прибыл на своем частном самолете, я уже была в аэропорту и провела его кортеж из трех машин по улицам Токио до апартаментов на верхнем этаже жилого комплекса в районе Тиёда. У входа в тридцатиэтажное здание его встречала женщина. Филипа Перейра-Конрой, старшая сестра, некогда ученый, а теперь глава отдела разработки «Совершенства» во всей его технологической красе. Газетные фотографии не делали ей никаких одолжений: она была лишь размазанным пятном из пикселей за спиной своего младшего брата.

Все мысли представляют собой обратную связь и ассоциации.

Мир сверхбогатых и всемогущих не так уж велик. Иногда случайно встречаешь знакомые лица, даже если они и не помнят тебя.

Как женщина в элегантном костюме, с элегантной визитной карточкой и внушительным подношением, которое я с поклоном вручила обеими руками управляющему зданием, я получила ознакомительный тур по башне, где остановились брат и сестра Перейра-Конрой.

– Моя компания специализируется на проектах элитных жилых комплексов для бурно развивающегося рынка на Ближнем Востоке. Нам есть чему поучиться у Японии, – заявила я, когда он показывал мне интерьерные ручейки, которые деловито журчали в вестибюле здания, пальмы, росшие в огромных горшках с землей, присыпанной белым ракушечником, и сад камней на двадцать первом этаже.

– Мистер Ко из сто двадцать восьмых апартаментов – мастер дзэн, – объяснил управляющий. – Он присматривает за подобными вещами.

– А мистер Ко где-нибудь еще применяет свое искусство?

– Конечно, мэм. Он и гинеколог, и мастер дзэн.

– А это принятое сочетание?

– Я так не думаю. Большая часть священства приходит из сферы финансов.

Я считала летящих птиц, выгравированных в серебре на стенах двадцать третьего этажа. Если узоры из склоняющегося тростника, цветков лотоса, лепестков цветущей вишни, уносимых ветром, и созданий, вылетающих из воды к небу, и повторялись, то я не смогла бы указать, где именно.

– А как тут можно заполучить апартаменты? – спросила я. – Я не смогла разыскать их список в Интернете…

– Никак, мэм! Нужно достичь совершенства.

– Это какая-то буддистская максима, которую я не до конца поняла?..

– Нет, мэм. Здесь живут только члены Клуба ста шести.

Я остановилась как вкопанная, и лишь когда он тоже остановился, чтобы искоса поглядеть на меня, я вспомнила, что нужно продолжать улыбаться, продолжать шагать, быть моей улыбкой, моей походкой, и ответила как можно более непринужденно:

– Ну, разумеется. Они – именно та клиентура, под которую мы планируем наши проекты.

Я считала двери, окна и этажи.

Я считала шаги и ступени.

Из всего этого я вычислила количество членов Клуба ста шести, живущих только в этом здании, и на какое-то мгновение испугалась.

Женщина в тесной пошивочной мастерской за углом дома с апартаментами.

– Раньше были дешевые дома, хорошие дома для людей на правительственные субсидии, – ворчала она, рассматривая дыру на юбке, а я, облокотившись на прилавок, пыталась разобрать ее английский с очень сильным акцентом. – Бедные люди, тяжелая жизнь. Но начальники сказали: не пойдет, снести, строить большие апартаменты для важных шишек. Много протестов, много петиций, но все без толку. Министр говорит, что большие новые апартаменты – это хорошо: а теперь министр тут живет! Обращались в полицию, но комиссар полиции тоже тут живет. Говорит, что это прекрасное, прекрасное место для жизни хороших людей.

– А где теперь те бедные люди? – спросила я.

Она пожала плечами:

– Токио слишком дорогой для них. Уехали из города туда, где подешевле. Тяжело, тяжело. А там, где подешевле, работы не найдешь. Им не по карману жить в дорогих домах. Некуда им деваться.

Она подняла юбку и с внезапным торжеством в голосе поинтересовалась:

– Что вы об этом скажете?

Я изучила вызывающий наряд – не мой, – нечто сшитое из серой шерсти с вплетенным узором в ярко-синюю клетку, и, пожав плечами, ответила:

– По-моему, нормально.

– Это юбка клубной танцовщицы! Она порвала ее ногтями, когда раздевалась! Она девушка хорошая, очень хорошая, хотела стать компьютерщицей, но оценок не хватило. Теперь вот клуб держит, всегда чаевые, иногда приносит сладкие булочки, потому что я вдова. Всегда ведь можно жить, да? Люди говорят, что ты должен делать одно, а вот мир говорит – что совсем другое.

Она весело рассмеялась своей шутке, а я поблагодарила ее по-английски и по-японски, после чего вышла под ее задорный смех.

* * *

Дисциплина.

Пробежка.

Прогулка.

Разговор.

Спина прямая.

Взгляд чистый.

Голову выше.

Жми ручку.

Умывай лицо.

Изучай цель.

Готовь план.

Моя жизнь – это машина.

Я – машина, проживающая свою жизнь.

Щелк, щелк, щелк – проворачиваются шестеренки, и я живу.

Я живу.

Глава 39

Я проснулась посреди ночи и поняла, что мне не хватает Byron14.

Не хватает даже Гогена.

Мне не хватает людей, которым не хватает меня.

Я подумала о Луке Эварде и вдруг обнаружила, что я уже рядом с ноутбуком и гадаю, какое же преступление мне нужно совершить, чтобы вытянуть его в Токио.

Я вышла на улицу, слишком легко одевшись для холода и тьмы.

Нашла мужчину в баре.

Он был сильно пьян, но алкоголь сделал его сентиментальным, ребячливым, нежным и ласковым.

Нашла номер в доме свиданий, зарезервировала его на два часа, управилась за двадцать минут, оставила партнера храпеть в ступоре, вернулась к себе в гостиницу, снова на кровать в номер, который мог находиться где угодно. Электрическая жизнь, электрический ключ, электрический след от ноги в цифровой век. Выдохнутый мною углекислый газ, поглощенная мною пища и купленные мною вещи, разбитые окна, оцарапанные поверхности. Я – знак, оставленный моей жизнью, я – номер в системе, я – запах на губах пьяницы, который он смоет утром, когда проснется голышом в доме свиданий.

Я – разрушение.

Спала я плохо и недолго.

Когда мы в третий раз встретились с Лукой Эвардом, я отправилась его искать.

Дело я провернула в Куньмине, а обмен был назначен в Гонконге. Прибыв на встречу с целью обменять драгоценности на наличные в условленное место на паромном причале в районе Ханг-Хом, я обнаружила, что вместо одного меня поджидают трое, и когда я было собралась слинять, дорогу мне преградил четвертый с пистолетом в руке, в темных очках и с зализанными назад волосами, лоснящимися от щедрого количества геля так, что на висках сверкали бледно-синие капельки. Его, казалось, ничуть не смущали несколько полночных пассажиров, ждавших паром на Норт-Пойнт. Единственное сделанное им одолжение состояло в том, что он аккуратно протискивался до тех пор, пока не оказался между мной и ими, прижимая меня к стене и пряча пистолет. Кивком головы он подал знак своим сообщникам, которые образовали плотную стаю, заблокировав свет, звук и даже воздух, а затем, в качестве какой-то жуткой маскировки, продолжили громко и оживленно болтать о своей любимой поп-группе и о том, как сегодня трудно найти жилье подешевле.

Под прикрытием этого веселого разговора мой главный противник осторожно наклонился ко мне, так что я чувствовала его дыхание, и прошептал на безукоризненном английском, которому учат в частных школах:

– Ты совпадаешь с данным мне описанием.

Слова остаются в памяти людей, даже если мое лицо оттуда исчезает. Темная кожа, темные волосы, стянутые в длинные косицы за спиной, тело бегуньи, женщина, ждущая паром, которая подходит под все эти приметы, – кандидатов оказалось не так уж и много. Но все равно я в меру сил разыграла отпор, прошептав:

– Это не я, не я, я не знаю…

– Если это не ты, – выдохнул он, – то и не стрелять нет причины.

Пистолет у него был калибра 5,6 мм, и звук выстрела – хотя его и заметят – окажется не таким громким, если стрелять мне прямо в живот. Даже если шум вызовет у людей беспокойство, его очень легко списать на громкий выхлоп двигателя или же на петарду, нежели на убийство, совершаемое меньше чем в десяти метрах от того места, где ты стоишь. Слабое утешение доставляло то, что пуля такого малого калибра, может, меня и не убьет, однако проникающее ранение в брюшную полость или разорванное легкое чреваты долговременными печальными последствиями, особенно с учетом моего положения. Что произойдет, если хирургу вдруг приспичит отлить во время критической операции?

Кровеносные сосуды в животе: нижняя полая вена, чревный артериальный ствол, почечные вены и артерии, гонадная вена и артерия, общие подвздошные вена и артерия, ведущие к большой подкожной вене и бедренной артерии. При повреждении бедренной артерии можно истечь кровью меньше чем за две минуты; первая помощь требует от парамедика изо всех сил затянуть жгут, чтобы этого избежать.

– Я не одна, – соврала я, когда мужчина с пистолетом начал меня обыскивать, шаря пальцами по коже, хватая за одежду, касаясь, тыча, хватая – слова, которые мне не хочется подбирать – щупая, гладя; пистолет – больше, чем угроза, а все вместе – больше, чем даже смерть. – После этого тебя ждут серьезные последствия.

Он пожал плечами. Гонконгский бандит, раньше он уже сталкивался с последствиями и не придавал им особого значения. Умирали мужчины, умирали женщины, а он вот жив, и кому какая, черт подери, разница?

Его пальцы вцепились в висевшую у меня на плече сумочку и потащили ее вниз. Он прижал ее к своему телу, потом прижался ко мне, еще сильнее вдавив меня в стену, так что наши тела поддерживали сумочку на весу. Одной рукой он расстегнул молнию и залез внутрь.

Его пальцы впились в коричневую сумку с подкладкой, куда я спрятала драгоценности. Изумруды, выплаченные в качестве дани таиландскими королями китайскому императору, система взимания дани, выкуп мира у Китая, Поднебесной империи, Срединного царства, центра мира, из чьего сердца текут реки, мир есть море, у императора, у горы. На все дело ушло меньше четырех минут от входа в музей до выхода оттуда с добычей. Покупатель по файлообменной сети, коллекционер из Гонконга, наркодилер, денежный мешок, наркобарон и убийца, но он обожал все таиландское – кухню, искусство, драгоценности, он строил храмы, выкупая себе путь в рай, это хорошая карма, иначе бы он на такую сделку никогда не пошел.

Вот он, момент. Мужчина с пистолетом что-то нащупал в сумке с подкладкой, но не был уверен до конца. Взгляд вниз, глаза его на меня не смотрят, он проверяет, ему нужно увидеть, нужно убедиться, что я не подложила в сумочку пустышку. Я врезала ему правой рукой поперек лица, левой одновременно оттолкнув пистолет в сторону. Я сделала шаг вправо, а его палец на автопилоте нажал на курок. Я слышала, как пуля попала в стену позади меня, рикошетом чиркнула меня по одежде, а сумочка, повисшая между нами, упала вниз.

Трое его сообщников, трое будущих убийц, сопляки, надеющиеся произвести впечатление на босса, убив меня, поглядели на старшего. Один из них рванулся ко мне, я в панике ударила его наугад локтем, не было у меня места для маневра, чтобы вделать ему как следует. На вид парнишке было максимум лет семнадцать, но он вскинул руки вверх, чтобы защититься, когда моя рука поворачивалась. От моего удара кисти рук у него дернулись, попав ему же по лицу, и когда он вздрогнул, больше от неожиданности, чем от боли, я оттолкнула его и пустилась наутек.

Вот теперь выстрелы были как выстрелы. Идиот с пистолетом напропалую палил в белый свет, попав в плечо парнишке с разбитой челюстью. Несколько пассажиров в терминале кинулись бежать, не визжа, не крича и не моля о пощаде, но скорее напоминая взмывающую в небо стайку воробьев, подстегнутую единым порывом к движению.

Я не почувствовала впившуюся мне в ногу пулю, но когда попыталась завернуть за угол, поворот не удался, я поскользнулась на свежевымытой плитке и повисла на низком зеленом парапете, отделяющем причал от воды. Я слышала сзади топот ног, видела черноту внизу и с полной уверенностью и решимостью перелетела через парапет, войдя в воду головой вперед.

* * *

Сколько времени нужно незнакомцу, чтобы он вас забыл?

Минуту?

Задержите дыхание на минуту.

Готовы?

Вперед.

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать.

Если вы успели вдохнуть, то полость рта наполнена воздухом, давящим изнутри на губы, так что краем периферийного зрения вы можете видеть свои раздувшиеся щеки.

Тридцать, тридцать один, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять.

Щеки начинают болеть от давления.

Первый пузырек воздуха вырывается из ноздрей.

Рот выпускает воздух.

Диафрагма поднимается.

Глотку перехватывает.

На выдохе вы чувствуете, как легкие сжимаются в груди, превращаясь во влажные конверты.

Сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один.

Трахея сжимается.

Лицо сморщивается.

Грудь вваливается.

Сердце на грани остановки.

Я удерживаю себя под причалом, прижавшись к нему руками, чтобы оставаться под водой.

Я – холод.

Я – тьма.

Я – море.

Я – море.

Дыхание. Мышцы, легкие. Боковой амиотрофический склероз, поражение моторных нейронов, тело перестает функционировать от конечностей внутрь, в итоге начинаются сбои автономной функции легких, дыхание сбоит, жизнь сбоит, жизнь под респиратором, жизнь пойманная и замершая, смерть от удушья, смерть от утопления, ведерки со льдом и Интернет, утопление за императорские изумруды в Гонконге, я – море, я – море, я…

Мое тело вырвалось на поверхность воды, и я ощутила облегчение. Я не контролировала его действия, ноги дрыгали, руки за что-то тянули, а я ловила ртом воздух, чувствовала, как он взрывает мне нос, как раскалывается голова, как от дыхания глаза вылезают из орбит, и посмотрела вверх.

Мои преследователи исчезли.

Вызвали полицию.

Кто-то стрелял из пистолета на причале Ханг-Хом, так что прибыла полиция – в белых машинах, синих рубашках, вежливая и организованная. Кто-то дал мне оранжевое полотенце и пакетик со сладким напитком. Я сказала:

– По-моему, я себе ногу расцарапала.

Фельдшеру со «Скорой» пришлось какое-то время разрезать мои брюки, после чего он ответил со спокойствием профессионала:

– Совершенно уверен, что вас немножко подстрелили, мэм.

Потом меня подняли на каталку и повезли к машине «Скорой», а полицейский инспектор в штатском расспрашивал меня, что я знаю и что я запомнила.

– Почти ничего, – отвечала я. – Я услышала стрельбу, почувствовала боль в ноге и побежала, потом, кажется, поскользнулась и упала, поскольку лишь помню, что оказалась в воде, а все люди куда-то исчезли.

– Вы видели, как все это началось?

– Нет, господин полицейский, все как-то сразу смешалось.

Инспектор достаточно быстро забыл обо мне, на «Скорой» ко мне отнеслись с вниманием и отвезли в больницу, а в результате эффективной работы бюрократической машины и системы очередностей пулю удалил младший хирург под местным обезболиванием. Мне сказали, что через несколько часов я уже смогу ходить, а я стащила пару костылей, пригоршню обезболивающего и антибиотиков, после чего смоталась, как только притерлась повязка.

Стрельба стала главным событием в вечерних новостях.

Я увидела изображение своего лица, снятое камерой видеонаблюдения, когда я убегала и плюхалась в воду. Лицо походило на лик инопланетянина, какого-то страшного и неизвестного, и поскольку не нашли ни одного трупа и не вспомнили никого, кто подходил бы под мое описание, начался широкомасштабный поиск вероятной жертвы, упавшей в море. Кадров самого налета на меня не было, но удалось заснять лица подозреваемых, очень искаженные от «зерна» и смотревшие в другую сторону, когда они удирали с охваченного паникой места преступления. Моя сумочка была у них в руках, вся моя работа – насмарку.

В тот вечер, сидя в гостиничном номере с видом на залив и окутавшись легкой дымкой из обезболивающих, я составила досье для Луки Эварда. Я выдала ему все: переписку между мной и покупателями, подробные словесные портреты нападавших на меня, детальные описания похищенных драгоценностей и все договоренности, сопутствовавшие похищению. Но самое главное – я дала ему номер своего мобильного телефона, спрятанного на самом дне украденной сумочки, и от всей души надеялась, что еще не поздно.

Девять часов спустя арестовали человека, угрожавшего мне пистолетом. Он попытался продать мой телефон в лавочке на Монг-Кок, что оказалось непростительно тупым проявлением жадности. Владелец лавки, внезапно увидев перед собой пятнадцать до зубов вооруженных полицейских, мигом выдал подробнейшую информацию о продавце.

Его взяли в одних трусах, хорошенько закинутого кокаином и смотрящего матч по теннису в квартире неподалеку от улицы Шам-Монг-роуд. Он жил вместе с матерью, которая пыталась напасть на одного из пришедших с ордером на арест полицейских со шваброй в руках, пока ей не объяснили состав преступления сына. После этого она заявила: «Его отец всегда подавал ему плохой пример!» – а потом попросила полицию, не могла бы та помочь ей вычеркнуть сынка из завещания.

В течение трех часов остальные его сообщники тоже оказались за решеткой, но как один не желали выдавать своего старшего. Я прошлась по своим записям, глядя, нет ли в них чего-нибудь, что помогло бы обвинить его, но так ничего и не нашла.

Четыре часа спустя в Гонконг прибыл Лука Эвард и принялся разыскивать женщину, исчезнувшую за парапетом причала.

Я нашла его на набережной Чимсачёй. Солнце клонилось к закату, а он сидел на скамейке и глядел на море. За спиной у нас начали зажигаться огни большого города: синим и красным вспыхнули «Филипс» и «Хёндэ», белым – «Хитачи», а гостиницы – зеленым, и началось соревнование неона со светодиодами. Я присела на противоположный край скамейки и принялась читать.

Книга называлась «Лимон и волна» и представляла собой по большей части натуралистическое описание жестокого убийства в Северной Италии, изложенное ее автором, Р.Х., довольно бойким и даже лихорадочным стилем. Книга мне не нравилась, но именно она лежала на прикроватном столике Луки Эварда в Бразилии. А теперь я сидела рядом с ним на скамейке на закате дня, когда зажглись белые огни на набережной, откинувшись на спинку скамьи, чтобы он смог разглядеть обложку.

Лука посмотрел на меня и отвел взгляд, потом снова посмотрел, а затем еще раз – и замялся. Он наклонил голову и, возможно, подумал, а не заговорить ли ему со мной, спросить, как меня зовут, познакомиться с красивой женщиной, сидящей рядом с ним на скамейке. Но эта секунда миновала, и по его виду мне показалось, что он вот-вот встанет, так что я опустила книгу и спросила по-английски:

– У вас есть время?

Время у него было.

Я закрыла книгу, убрала ее в сумочку, встала, опираясь на костыль, чтобы поддержать вес раненой ноги. Он начал было привставать, тоже поднялся, снова поглядел на меня и захотел со мной поговорить, но повернулся и потихоньку зашагал прочь. Я ковыляла вслед за ним, удаляясь от набережной в сторону гостиниц, и когда скорость его шагов стала угрожать тем, что он от меня ускользнет, я спросила:

– Прошу прощения, вы американец?

Он остановился, обернулся и улыбнулся – нет, не американец.

– Извините, я поняла, когда заговорила, ну, по-английски, в том смысле, что вы не похожи на того, кто говорит на кантонском диалекте, но все возможно, извините, это бесцеремонно, но я не должна была думать, что… но это… в любом случае, я не хотела вас обидеть.

– Вы меня не обидели, мэм.

Я снова улыбнулась, последняя отчаянная попытка, подталкивая его: давай, давай, давай же! Он улыбнулся в ответ и повернулся, чтобы уйти.

Я мысленно выругалась и поклялась проследить за ним до гостиницы, встретить его в баре или за ужином, положить между нами эту чертову книгу или, может, газетную вырезку со статьей о стрельбе на причале, или что-то, хоть что-нибудь, чтобы привлечь его внимание.

Тут он остановился и спросил:

– Вы можете идти, мэм? Вам нужна помощь, чтобы дойти до такси или автобусной остановки?

Я сильнее оперлась на свой одинокий костыль, улыбнулась и ответила:

– Нет, спасибо. У меня на работе произошел несчастный случай, но сейчас все нормально, действительно, все не так плохо, как кажется со стороны.

– Хорошо, – неуверенно пробормотал он, и снова было пошел, и опять остановился, оглянувшись.

– Извините меня, книга, которую вы читаете… Вы… Вы нашли ее в Гонконге?

– Да, – ответила я. – Купила у букиниста на улице Хомантин. А вы ее читали?

– Да, много раз.

– Я ее еще не закончила, но мне кажется, это своеобразный выбор книги, в том смысле, что если вы ее часто перечитывали.