Текст книги "Совершенство"

Глава 62

Я проснулась и увидела Байрон, сидевшую в ногах моей кровати. Тетрадь была раскрыта, и она заполняла страницы новыми записями, вопросами и воспоминаниями. В руке она держала салфетку, на которой я нацарапала свои условия. Пробивающиеся в комнату лучи восходящего солнца, калифорнийская мечта, идеальный климат, апельсиновые деревья и виноградники, богатство и вода – все это, возможно, было в прошлом. До засушливого сезона, исторической первозданности и спятившего мира.

И вновь, на несколько секунд, ее почти чувственный взгляд, вытянутые пальцы, скользящие по моему лицу.

– Когда я проснулась сегодня утром, мне показалось, что я приехала сюда одна, потому что хотела наведаться в Беркли.

– А что там, в Беркли?

– Зародыш, ядро моей команды. Моей целью по-прежнему остается разрушить «Совершенство», заново переписать все процедуры, но чтобы это сделать… в университете есть несколько перспективных кандидатов.

– Вы собирались вот так вот набрать их? Подойти и заявить: «Привет! Я хочу развалить «Совершенство» изнутри – вы подпишетесь на это?»

– Конечно, нет. Прикрытие под благотворительные фонды, якобы корпоративные собеседования – мне это не в новинку. – Она отмахнулась от моего вопроса легким взмахом руки, словно бабочка вспорхнула. – Когда я включила ночник, то увидела вас и вспомнила, что писала о вас, но даже этого едва ли оказалось достаточно. Это поразительно, как сознание придумывает историю для заполнения места, предназначенного вам, просто поразительно.

Мне вдруг стало не по себе – я подтянула одеяло к самому подбородку, а она сказала:

– Я… поищу что-нибудь на завтрак. Дам вам немного побыть одной.

В тетради у себя она записала: Женщину, которая будет с тобой завтракать, зовут Хоуп. Она та, кого ты не можешь запомнить.

Сделав это, она встала, заложив страницу в тетради пальцем на случай, если чернила размажутся.

Неделю ничего не происходило. Байрон занималась своими делами. Она ездила в Беркли, разговаривала с каким-то людьми в тихих закутках кафе, долго сидела за ноутбуком. Читала газеты. Ждала телефонных звонков, на которые всегда отвечала, выйдя из номера.

– Я думала о вас, – задумчиво произнесла она. – Однако планы уже начали выполняться до того, как я узнала об этой вашей особенности.

– Как вы разрушите «Совершенство»? – спросила я, когда однажды вечером она вернулась со встречи с человеком, имя которого отказалась назвать. – Что вы с ним сотворите?

В ответ на это она открыла файл у себя на ноутбуке. Документ с моей флэшки, украденный у «Совершенства». По дисплею бежали имена – тысячи, десятки, сотни тысяч – мужчин и женщин со всех уголков света. Рядом с каждым – дата рождения, домашний адрес, собственный капитал, ежегодный доход, ежегодные расходы, кредитный рейтинг, текущий рейтинг на «Совершенстве» и выпадающие меню для дополнительных данных. Передвижения за последние два месяца согласно отчетным файлам GPS с их мобильных телефонов. Родственники, друзья, члены семьи со ссылками на странички в «Фейсбуке» и с маленькими желтыми флажками напротив тех, кто тоже пользуется «Совершенством». Количество поглощенных калорий, сделанные по кредитной карточке покупки, посещенные рестораны, случайные связи во мраке ночи, последние три фильма, приобретенные по Интернету на сервисе «видео на заказ», наиболее часто посещаемые веб-сайты, пятьдесят последних отправленных текстовых сообщений, сто последних электронных писем, размер обуви, размер брюк…

– Достаточно, – сказала я, когда она наобум выбирала людей в ноутбуке. – Довольно. И что «Прометей» делает со всей этой информацией?

– Конечно же, продает ее. А вы как думали?

– А что вы с ней сделаете?

Ее губы сжались в тонкую нитку.

– Этот список содержит имена всех, кто в настоящий момент пользуется «Совершенством». У меня нет времени обращаться к каждому из них индивидуально, чтобы открыть всю правду, так что я поставлю спектакль.

– Какого рода спектакль?

– Это зависит от того, – задумчиво протянула она, – как пойдут дела в следующие несколько месяцев.

Я снова полюбопытствовала на следующее утро, а потом еще и вечером, за завтраком и за ужином, но как-то раз она сказала:

– Я, кажется, записала, что вас волнует то, что я стану делать с «Совершенством» теперь, когда вы его для меня украли. Вас это волнует?

– Нет, – соврала я, мгновенно залившись пунцовым румянцем и ощутив, как у меня в ушах бешено заколотилось сердце. – Вовсе нет.

Она кивнула, сделала пометку в тетради, и больше я об этом не спрашивала.

Жуткий страх. Ужас. Может быть

…экстаз?

Разве это чувствуешь, когда тебя помнят?

Разве это… то мгновение, когда Байрон выспрашивает меня о чем-то, что я сказала или сделала, о чем-то, что она по-своему может запомнить как сделанное мной… разве так ощущаются последствия?

Я бегу в гору наперегонки с трамваем, и на какую-то секунду мне кажется, что я действительно могу его обогнать.

Но вот Байрон сказала:

– Я думала об этой вашей особенности. И в голову мне пришли две-три мысли.

И все изменилось.

Частное отделение в частной больнице – а интересно, в Америке какие-нибудь другие есть? Платная медицина предполагает дрянной кофе, секретаршу, встречающую вас возгласом: «Эй, привет!» и временем ожидания десять минут.

Врач с редеющими седыми волосами, тщательно зачесанными на веснушчатом черепе, с невероятно длинными пальцами, кончавшимися блестящими наманикюренными ногтями, в кожаных туфлях и переброшенным на шею ярко-синим стетоскопом поприветствовал нас, как заглянувших на огонек старых друзей, и проводил в свой кабинет.

Все разговоры вела Байрон. Магнитно-резонансная томография, исследования спинномозговой жидкости, пробы ДНК, проверка функции щитовидной железы, исследования глаз – список обследования, который она для меня составила, был длинным и в некоторых случаях включал довольно болезненные вещи.

– Именно так вас станут запоминать, – объяснила она, когда мне помогали залезть на выдвижной стол МРТ-томографа. – Мы выясним, как вы функционируете.

Внутри аппарата через огромные наушники включили успокаивающую музыку. Я закрыла глаза, увидев почти вплотную прилегающий кожух, и вспомнила тесный ящик в Стамбуле, когда начался пожар, и холод воды в Гонконге, когда я туда прыгала. Помимо воли дыхание у меня участилось, и я еще сильнее зажмурила глаза и принялась считать мышцы на каждом пальце ноги, капилляры в пальцах рук, щелчки механизмов и постукивание двигавшихся магнитов. Я считала вспыхивающие и пляшущие точки под закрытыми веками, а потом, когда движение огоньков в темноте сделалось слишком беспорядочным и трудным для отслеживания, снова начала считать вдохи и выдохи и, обнаружив, что дыхание сделалось ровным, я успокоилась.

Когда меня вытащили из цилиндра, врач ненадолго – но лишь ненадолго – удивился, увидев меня. Он помнил, как поместил пациента внутрь аппарата, поскольку он, разумеется, провел последние сорок минут за исследованием моего мозга, но за это время мое лицо успело расплыться, и ему лишь удалось растерянно выпалить, после того, как я заговорила:

– О, да вы англичанка?

В своем списке Байрон вычеркнула слово «МРТ».

* * *

Проба спинномозговой жидкости.

Колени к груди.

Крепче.

Подбородок вниз.

Позвоночник изогнут, распялен, хорошее слово – «распялен»; растянут, расширен – по-французски «выпуклый, протуберантный» от латинского protuberare: набухать, выпячиваться

вводимая игла причиняет жуткую боль

боль – это мое тело

просто что-то телесное

иглу ненадолго оставляют во мне, пока спинномозговая жидкость как-кап-кап из межпозвоночной пазухи в маленькую пластиковую чашечку.

Байрон внимательно наблюдает, а я смотрю на нее, и ее лицо вообще ничего не выражает.

Вечером Байрон отправилась на очередные встречи по другой своей работе, своей настоящей работе: по «Совершенству», только по «Совершенству».

– Вы собираетесь за мной проследить? – спросила она. – У меня тут записано, что вам нравится за мной следить.

– Не в этот раз, – ответила я, сворачиваясь калачиком на гостиничной кровати.

Она кивнула без особой уверенности и оставила меня в покое.

Прогулка по Форт-Мейсону после заката. Здесь можно с почти полной уверенностью представить, что находишься в европейском городе: низкие жилые дома, окрашенные в бледные пастельные цвета, велосипедисты, петляющие между машинами, деревья гинкго, готовые осыпать свои вонючие плоды, каштаны, усеянные колючими шариками, дети, прыгающие через трещины в тротуарах. Какая-то женщина собирала деньги на приют для животных.

– Каждый год мы получаем больше двух тысяч животных только из района большого Фриско! – воскликнула она, тряся жестяной банкой у меня под носом. – Это собаки, избиваемые владельцами, кошки, выбрасываемые из машин, питомцы, которых мучили, морили голодом и бросали умирать. Покалеченные, беззащитные животные, виновные лишь в том, что доверились людям. Мы делаем для них все, что можем, но иногда попадаются настолько изувеченные как физически, так и морально, что их приходится усыплять. Но в этом году, с вашей помощью, мы сможем опустить уровень эвтаназии всего лишь до одного процента. Это сотни прекрасных, верных и любящих созданий, которые получат второе рождение и новый дом!

– А почему люди так плохо обращаются со своими питомцами? – спросила я.

Она покачала головой.

– Милочка, я сама многие годы задаю себе этот вопрос, и каждый раз, по-моему, все ближе к ответу. Я понимаю, что это очередная печальная история о печальном человеке. Если честно, я никак не могу понять, что заставляет человека мучить существо, которое его любит, которое нуждается в его заботе, и надеюсь, что никогда этого не пойму. Хотите познакомиться с Салли?

Салли, бурого окраса псина с заживающими шрамами на ребрах, спине и шее, смотрела из-за ног хозяйки огромными влажными глазами, и когда я протянула ей руку, шагнула вперед, чтобы обнюхать и прижаться ко мне тощим телом.

– Ее хозяином был адвокат из Форест-Хилл. Он мог насмерть переспорить любого городского судью, но когда приходил домой, то просто срывал всю злость на Салли. Понимаете, у нее были проблемы с мочевым пузырем, а этот парень, по-моему, не понимал, что нельзя заставить животное слушаться одним лишь криком, нужно любить, нужно набраться терпения, нужно сделать так, чтобы оно само все поняло. Однажды он набросился на нее с кухонным ножом, а потом бросил истекать кровью за пятнадцать кварталов, но она нашла путь домой, и городские службы нашли ее умирающей на лужайке. Мы вообще-то не должны слишком привязываться к попадающим в приют животным, но вот с Салли я просто не могла сказать «нет».

Салли глядела на меня, выжидающе стуча хвостом по земле, и я задумалась, помнят ли меня животные так, как это не удается людям, может, у них мозги как-то по-другому работают. Сказать ли об этом Байрон? Станет ли она потом препарировать собачий мозг, как и мой, чтобы узнать, что там тикает внутри?

Я дала женщине двадцать долларов и какое-то время просидела на корточках, пока Салли совала мне лапы в руки и облизывала пальцы, а я все гадала, могу ли остаться здесь навсегда – нет, не могу, – и пошла дальше.

Электроэнцефалограмма. Впрыскивают радиоактивное вещество и наблюдают, как оно циркулирует в моем теле. Я неделю писала синькой.

Врач пробормотал:

– О, Господи, я не… Ну, конечно же, да, тысяча извинений, я, наверное, на что-то отвлекся…

Медсестра спросила:

– Вы ведь новенькая, так?

Профессор нейрохимии воскликнул:

– Нет, я был один! Потом вы вошли в кабинет, здесь никого не было, я бы запомнил…

Студент-когнитолог задумчиво рассуждал:

– У нас нет модели. У нас просто нет модели, у нас даже нет рамок, чтобы попытаться заключить в них модель, и мы не знаем, откуда начать с подобным случаем…

Когда я ждала в коридоре, пациент, сидевший через два кресла от меня, вздохнул:

– Вчера у меня было двенадцать тысяч баллов, а сегодня уже одиннадцать тысяч, и я не знаю, почему. Как вы думаете, я теряю баллы из-за радиотерапии?

Байрон объявила:

– Мы делаем успехи, уверяю вас, я знаю, что они не ощущаются, но исследования Филипы, процедуры, ваш мозг – мы выясним, как она это все проделывала, мы найдем способ сделать вас запоминающейся…

Она, конечно же, повторялась. Все всегда повторяются, когда я рядом.

Ночью в… где-то во Фриско. Может, в районе Мишен. Мексиканские тако. Я устала, чуть подвыпила, горели фонари, на губах – привкус острого перца, приятная боль, напоминающая о том, что по моему телу бежит кровь, считаю пульс: тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Я бегу и, продолжая бежать, забегаю еще дальше, в парк «Золотые ворота», почему я здесь? Я не намеревалась его разыскивать, но я помню это место, ноги сами принесли меня сюда по покрытой гудроном дороге между деревьев. Обувь на мне совсем не для бега, но я все равно бегу, днем здесь просто замечательно, это невероятное место: японский чайный сад, стрельбище для лучников, бизоний уголок, сад с тюльпанами, утки в прудах, мемориальная роща в честь жертв СПИДа.

Я бегу.

Пока мои ноги уже не могут бежать, и тогда я перехожу на шаг, пока не обнаруживаю такси и понимаю, что забыла адрес гостиницы, и тогда я хохочу.

* * *

А потом, однажды, ничем не примечательной ночью, я в половине четвертого иду в туалет, а когда возвращаюсь, то слышу, как Байрон ворочается на кровати, и в темноте раздается щелчок снимаемого с предохранителя пистолета.

Я замираю, и она тоже.

Нет прошлого, нет будущего, есть только настоящее.

Это мгновение.

Я говорю:

– Это я, Хоуп.

Молчание в темноте. Затем шорох простыней и звук откидываемого одеяла. Щелчок – и загорается свет, я шарахаюсь назад. У Байрон есть пистолет, не знаю, где она его прятала, она держит его в правой руке, смотрит на меня, свет сглаживает морщины у нее на лице, таком жестком во внезапном напряжении.

Я – это мгновение.

Я говорю:

– Загляните в свои заметки. Послушайте свои записи.

Она смотрит на прикроватную тумбочку. Там лежит записка, написанная ее же рукой.

ТЫ ПУТЕШЕСТВУЕШЬ ВМЕСТЕ С _WHY. ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ЗАПОМНИТЬ ЕЕ. ТЫ ЖИВЕШЬ С НЕЙ В ОДНОМ НОМЕРЕ.

Рядом с запиской – моя фотография. Она медленно опустила пистолет, взяла в руку фото, подняла его на уровень глаз, между нами, мое зафиксированное лицо, медленно перевела взгляд с него на меня. Кивок, мысль, фото возвращается на место.

Не говоря ни слова, она снова поставила пистолет на предохранитель, выключила ночник и опять заснула.

Глава 63

Воспоминания бессонными ночами.

Иногда дела идут медленно, работа подвигается тяжело, и мне надо по-легкому срубить денег.

Я часто выбираю казино.

Считать карты не так уж и трудно, когда знаешь правила. По закону это не запрещено. Однако в Лас-Вегасе тебя попросят «пройти», в Макао сломают пальцы, а в Абудже или Монгле сломают кое-что посущественнее. «Счетчиков» администрация довольно быстро вычисляет, для этого в системах наблюдения стоит специальное статистическое приложение. В подобных обстоятельствах самая лучшая модель поведения – по-быстрому выиграть и уйти, прогуляться, а потом вернуться к другому столу и поставить на очередного игрока с хорошими картами.

За игрой в блэк-джек в казино в Новом Орлеане мужчина негромко спросил меня:

– Вы считаете карты?

При этом он улыбался, впившись в меня взглядом, а сдающий тем временем менял колоды, не обращая ни на кого внимания.

Я провела пальцами по растущим стопкам фишек и сказала:

– А почему вы спрашиваете?

– Вы выигрываете гораздо чаще среднестатистической нормы для этой игры.

– Вы на казино работаете?

Он покачал головой.

– Преподаю математику в средней школе. Сюда жениться приехал. Я за двадцать минут просадил пятьсот долларов и твердо сказал себе, что хватит. Потом заметил вас и подумал… так вы считаете?

– Законом это не запрещено.

– Законом нет. Надеюсь, вы не находите меня слишком прямолинейным?..

Он уже наполовину отвернулся. Я схватила его за руку и снова притянула к себе. Если он уйдет, то все забудет.

– Нет, – ответила я. – Нет. Оставайтесь. Посмотрите.

Уже позже, в лифте, он провел ладонью по моей руке, и на мгновение показалось, что он вот-вот меня поцелует, но он быстро отвел взгляд. Я взяла его за руку, и когда мы оказались у меня в номере, он спросил:

– Господи, как тебе удалось снять такое классное местечко?

– Поставила большие деньги на фишку в казино. Здесь любят постоянно держать рыбок на крючке.

– Но ты же выигрываешь, – удивился он. – Они, конечно же, видят, что ты выигрываешь, так?

Когда он отправился в ванную, я стояла под дверью и распевала:

– Когда я танцую, все зовут меня Макарена! Все хотят меня, но не добьются, так что все сбегаются танцевать рядом со мной!

Звук моего голоса сохранял у него свежие воспоминания обо мне, и когда он вышел, то рассмеялся и сказал:

– Ты не похожа ни на кого из тех, кого я встречал раньше.

Он немного занервничал, когда я потащила его на кровать, но потом нервозность сменилась нежностью. Позже, когда казалось, что он вот-вот заснет, я принялась говорить, и он не спал, смущенно моргая глазами куда-то в пустоту, а я все болтала, понимая, что не могу остановиться, что слова не перестанут литься, пока, наконец, в половине пятого утра я все еще говорила, а он уже крепко спал.

Я нашла одеяло и укрыла его.

Я натянула кроссовки и оделась, потом вышла на улицу и побежала мимо закрытых ставнями витрин ресторанов по гонимому ветерком мусору под ослепительно горевшими фонарями по широким бульварам, где вновь начинали расти молоденькие деревца, а когда вернулась, в номере его не было. Наверное, он проснулся, ничего не помня. Я приняла душ и лежала на кровати, хранившей его запах, и не спала до самого рассвета.

Следующим вечером я наблюдала за ним, сидевшим за столом для игры в блэк-джек и пытавшимся считать карты. У него, наверное, сохранились в памяти какие-то базовые элементы того, что я наговорила, хотя сама я и исчезла. Я заметила поразительную надежду в его помыслах – нет, нечто большее: я заметила спасение и некую одухотворенность.

Когда он проиграл, я села рядом с ним и сказала:

– Привет. Я следила за твоей игрой. Тебе нужно попробовать что-то другое.

– Кто вы? – спросил он.

– В свое время преподавала математику в средней школе.

– Ой – я тем же самым занимаюсь.

– Сюда замуж выходить приехала.

– А я жениться!

– Вот это совпадение, – с улыбкой заключила я.

Тем вечером мы отправились к нему в номер, и, лежа в моих объятиях, он произнес:

– Господи, обычно я так не делаю, я не из таких.

И заснул через несколько минут. Я выскользнула из его номера несколько часов спустя, чтобы он не испугался при виде незнакомой женщины в своей постели, когда проснется.

Глава 64

Как-то раз Байрон взглянула на меня и сказала, когда мы неспешно завтракали в зале, расписанном изображениями воинственных индейцев, гордых ковбоев и забитых бизонов:

– Вчера, шагая в гору, я поймала себя на том, что останавливаюсь и внимательно рассматриваю каждую встречающуюся мне женщину. – Я пожала плечами и ничего не ответила. – Это так сбивает с толку, когда не веришь собственной памяти, – задумчиво произнесла она, глядя на приборы, лежащие на краю ее почти нетронутой тарелки. – Это… это больше, чем сбивает с толку.

Я снова пожала плечами и откусила кусочек тоста.

Она смотрела на меня поверх остывавшего кофе. На стенах погибали американские аборигены, и скелеты бизонов устилали пыльные поля. Мысли, чтобы заполнить молчание: в пятнадцатом веке поголовье бизонов в Америке исчислялось примерно в шестьдесят миллионов, к 1890 году их число сократилось до семисот пятидесяти.

– Вы просто невероятная, – наконец выдохнула Байрон. Я взглянула на нее и увидела, что глаза у нее горят.

– Вы уже несколько раз это повторяли.

– Правда?

– Да.

– Это… еще и тревожит. Тревожит в том смысле, что ваша особенность не только не дает мне запомнить вас, но и не позволяет запомнить наше общение. Будь это только в одной части уравнения, я бы с этим почти смирилась, но в обеих… Может, нужно обследовать и мой мозг? Посмотреть, изменилась ли какая-нибудь часть меня от вашего присутствия? Возможно… повредилась. Вы проводили с кем-нибудь много времени? Вам представлялся случай понаблюдать за последствиями?

Лука Эвард, его пальцы, переплетенные с моими той ночью в Гонконге.

– Нет, – ответила я. – Не представлялся.

– Для людей моей профессии ваша особенность представляется просто чудесной. Если бы мы могли упаковывать вашу «забываемость» и продавать ее… Но вы не беспокойтесь. Я не «дикая» капиталистка, а здесь не остров доктора Моро. Хотя, вероятно, вы рассматривали подобную возможность?

– Что вы можете разрезать меня на кусочки, чтобы посмотреть, что там у меня тикает? Да, такую возможность я рассматривала.

Еле заметная пометка серебристой ручкой, словно она галочку поставила.

– И не убежали?

– Я решила рискнуть. Если я такая выдающаяся, зачем мне помогать?

– Мне, разумеется, все это чрезвычайно интересно. Чтобы сделать вас запоминающейся, необходимо понять, как вас забывают.

– Хотя это не имеет прямого отношения к «Совершенству»?

– Возможно. Однако я все больше убеждаюсь в том, что когнитология, скажем так, расцветает на необычных особенностях людей. Люди с травматическими повреждениями мозга представляют для нейробиологов наибольший интерес, поскольку при отсутствии некой функции значимость можно отнести за счет поврежденного участка мозга. Если, например, нам нужно установить, что у вас в мозгу что-то не работает или же работает слишком напряженно…

– По-вашему, это все так легко? Волшебная кнопка – и бац! Всех можно забыть или вспомнить?

– Нет, – задумчиво произнесла она тихим голосом. – Нет, я в этом сильно сомневаюсь. Но в ответ на ваш первый вопрос – ваша уникальная особенность может представлять некоторый интерес в раскрытии механизма процедур Филипы. Они сделали вашего друга запоминающимся…

– Мой друг мертв, – отрезала я жестче, чем хотелось бы. – Паркер умер, остался лишь «совершенный» Паркер.

Легкий кивок, признание того, что у нее нет времени пререкаться по мелочам.

– Однако «совершенный» Паркер запоминается, и достигнуто это при помощи процедур Филипы. Это интересно само по себе. Хотя чисто технически вы правы: ваше присутствие здесь является отклонением от главной цели. Тем отклонением, которое целиком меня захватило.

Я ждала, сжимая в руке прибор с такой силой, что мне стало больно, мышцы напряглись, дыхание перехватило. Затем я резко расслабилась, и она это заметила: глаза ее сверкнули, и она воскликнула:

– Феноменально! Вы – вы сами. Не просто ваша особенность, но вы, ум, заключенный в памяти, вы феноменальны. Жить. Выжить. Более того – развиться! Стать тем, кто вы есть, выкрасть «Совершенство». Вы хотите стать запоминаемой, и я поклялась вам помочь, однако вы должны понимать, что это может обернуться самым жутким разрушением прекрасного творения, ведь ваша «забываемость» превратила вас в нечто невероятное.

– Процедуры…

– Мы найдем способ, – быстро добавила она, слегка кивнув куда-то в пространство. – Все эти исследования, сканирования, мы найдем в вашем организме то, что делает вас иной, то, что заставляет людей забывать, и если мы сможем это деактивировать, даю вам слово, мы это сделаем. В конечном счете вы ведь этого хотите, верно?

– А обнаружив это?..

– Да. Конечно. Да, – ответила она, поиграв пальцами в воздухе. – Если мы сможем это деактивировать, мы также сможем активировать это в других.

Мгновение, пауза, во время которой я попыталась все осознать. Мысль слишком ужасная, чтобы произнести ее вслух.

– Вы… хотите, чтобы вас забыли… забывали? – с трудом выдавила я.

Она не ответила.

– Это проклятие! – выпалила я, пытаясь разрушить ее молчание. – Это смертный приговор.

Тишина.

– Если вы мне скажете, что вам нужно то, чем обладаю я, я исчезну сегодня же ночью.

Молчание. Байрон провела пальцами по краю стола, потом осознанным движением сцепила их, положив руки на колени. Она подняла глаза, наши взгляды встретились, и она улыбнулась деланой улыбкой.

– Я живу одна там, где никто никогда не появляется. Я работаю одна. Я гуляю вдоль берега моря, езжу в магазины и прячу лицо. Я уворачиваюсь от камер, путешествую по подложным паспортам, не завожу друзей, мне не нужно общество. Самое главное – это моя работа. Я отдала бы жизнь, чтобы увидеть, что она закончена.

– И что это у вас за работа?

– Свобода. По-моему, свобода.

– Что это значит? – спросила я, не в силах смотреть ей в глаза, с раскалывающейся от текилы головой, от ночи, которую я едва помнила. – Что это значит?

Она пожала плечами.

– По-моему… это – крестовый поход. Джихад. Бороться за…

– Я знаю, что такое джихад.

– Вот и хорошо. Бороться за дело свободы мысли. Первая битва идет, разумеется, за то, чтобы продемонстрировать, что в нашем мире и в наше время мысль несвободна.

– И поэтому вы охотились за «Совершенством» и пытаетесь его вскрыть?

– Да.

– И поэтому держите меня рядом с собой? Потому что вам кажется… что я свободна?

Недолгое молчание. Затем:

– Да. Мне кажется, что вы единственная свободная женщина из всех, кого я когда-либо встречала.

Я сидела, меня всю трясло, и слова просто не шли.

Словно ребенок, все, что я смогла сделать – это встать и уйти.