Текст книги "Совершенство"

– Филипа… – Слова застряли у меня в горле, я провела языком по внутренней поверхности рта, пытаясь снова найти их. – Филипа. Ваши процедуры могли бы сделать меня запоминающейся?

Удивление, затем столь же быстрое неприятие, она энергично замотала головой.

– О, нет-нет-нет-нет. Это совсем не так.

– Я встретила такого же, как я, мужчину из Нью-Йорка, только я его запомнила, и он был совершенным…

– Абсолютно нет. Ваша особенность… возможно, биохимия, какого-то рода ингибитор… или биоэлектрической природы, устройство… поле, да, возможно, некое генерируемое поле, должно быть искусственным в данном случае, когда вы выбираете, но процедуры? Нет, совсем нет. Они не делают ничего… хирургического.

– Вы – ученый, я говорю вам то, что видела.

– Не будьте… – начала она, потом умолкла и чуть отстранилась. – Вы поэтому похитили «Совершенство»?

– Отчасти да. Но процедуры изменили Паркера, они сделали его… Я думала, возможно, процедуры без «Совершенства»…

– Это просто набор идей и клише, вот что они на самом деле. Усиленные препаратами при помощи электротерапии, но все же только мысли. Если бы я могла вас запомнить, то смогла бы изучить, сделать записи, мы смогли бы… вам этого не хочется?

Она заметила в моем лице что-то, что я не сумела скрыть.

– Байрон меня уже изучала.

– И что же она выяснила?

– Не знаю. Она говорила, что сделает меня запоминающейся, но… было стихотворение, которое она читала, от клинка разрывается грудь, нужен покой невозможный… – Я запуталась в словах, дыхание иссякло. Хей, Макарена!

– Программирование, – выпалила Филипа совершенно равнодушным тоном. – Непродуманная концепция. Рекламодатели нас программируют, видишь картинку идеального пузырька, думаешь о красивых женщинах. Видишь изображение кроссовок, думаешь о сексе-сексе-сексе-сексе, сексе всегда, низкоуровневая манипуляция, но процедуры – они глубже, гораздо глубже. Тяжело контролировать последствия, тупое похмелье от дурацких представлений о гипнозе, это совсем не то, не так все работает, необразованность и наивность. В мозгу приблизительно восемьдесят пять миллиардов нейронов, и мы можем представить это красиво, очень красиво, но представление не есть понимание, не есть сила, от него ученым просто очень хорошо!

Она резко развернулась, воздев руки кверху, академик, столкнувшийся с вялыми процессами, женщина, чья жизнь, каждый вздох вел ее туда, где, как ей казалось, ей хотелось пребывать, но по прибытии лишь обнаружившей, что это совсем не то, что она себе представляла. Молчание. Мои пальцы скользили по изгибам ленты Мёбиуса на запястье, вертя ее вверх-вниз, вверх-вниз.

Плечи у Филипы поникли, взгляд снова уперся в пол.

– Мне хотелось… – начала она и умолкла. Затем снова: – Мне хотелось быть… конечно, сейчас это глупо.

– Совершенной? – предположила я.

– Нет! Совсем нет, никогда! Я просто хотела… Я хотела отличаться. Мне хотелось, чтобы мне нравилась та, кто я есть. – Снова умолкла, наклонив голову набок, копаясь в собственной памяти, перекрывая все запросные каналы. – Вам нравится та, кто вы есть? – спросила она, упершись взглядом куда-то вдаль, в невидимое.

– Я… не знаю. Одно время мне казалось… [слова делаются сложными, я пытаюсь в них разобраться и]… Мне казалось, я была недостойна.

– Недостойна? Чего?

– Всего. Что моя жизнь бессмысленна. Я двигалась из одного места в другое, брала, что хотела, делала, что нравилось, притворялась, кем мне хотелось, и это было… хорошо, хорошо, как только может складываться, когда ты… но никакого смысла. Или значимости. Недостойная жизнь. Достойный в смысле уважаемый. Гордый. Жизнь на благо. Себя. И других.

– А теперь?

Я задумалась, выпрямив спину и прижав руки к бокам.

– Байрон назвала меня просвещенной. Она думала, что если мир забывает меня, я нахожусь за его пределами. Свободная от его уз, хозяйка своей жизни, душа – порождение лишь меня, не подчиняющаяся… визгу. Но мир визжит на меня, чтобы я стала той, кем не являюсь. По-моему, она ошибалась. И ошибалась во многом. Но к тому же… ошибалась не так сильно, как могли ее заставить слова и цифры.

Филипа кивнула – чему, сама не знаю.

– Я вела не очень достойную жизнь, – наконец, произнесла она. – Я пришла к соглашению с ничем.

– Это не…

– Это правда, – просто ответила она. – Ребенком я вызывала разочарование у отца, затем у брата и, наконец, у самой себя. Мне постоянно твердили, какая я гениальная и выдающаяся – не те, конечно же, кто что-то для меня значил, но все же достаточное количество людей, так что слова эти обрели определенный вес. И своей гениальностью я создала инструменты, чтобы совершить конец света. Это слишком много, это ошибочно? Уничтожение, разрушение, проклятие, смерть. Однако глупо позволять кому-либо произносить слово «гений», разве только в мультфильме. Я создала устройство, напрочь уничтожающее разум тех, кто им пользуется, превращающее их в нечто чуть большее, чем интернет-мемы, ходячие маркетинговые символы, очеловеченные рекламные плакаты, продающие нам тот секс, ту одежду, те машины и тот отдых, которых требует рынок. Клуб ста шести – это сборище клонов, физических и умственных, сырья для скальпеля хирурга и моих процедур. Я не сомневаюсь, что они счастливы. Самокопание, сомнения, метания, эмоциональная хрупкость не свойственны идеальным людям. Вы говорили с кем-нибудь из Клуба ста шести? Они могут мгновенно ответить на любой вопрос дешевой банальностью из ежедневника. У вас умер отец? Он отправился в лучший мир. Потеряли работу? Будь сильным – если веришь в себя, то найдешь выход. Ушел муж и забрал детей? Ты с этим справишься, и благодаря внутренней стойкости и любви к детям ты победишь. Мир сузился до избитых афоризмов и сказочек. Я видела их, программы брата, прочесывающие Сеть. «Как справиться с беспокойством: удалите из своего рациона будоражащую пищу. Ешьте клубнику». У совершенных людей, видите ли, всегда есть решение любой проблемы. Но что делать, когда слова бессильны? Правда: убийцу иногда не находят. Правда: иногда забирают детей и бросают вас одну. Правда: бедность – это тюрьма. Правда: нас всех настигают старость и болезни. Мы поступаем просто ужасно, мы программированием выбрасываем это из человеческого мозга. Процедуры делают счастливыми всех, кто их проходит, а счастье всегда сексуально, не так ли? Счастливый, счастливый, сексуальный, счастливый, красивый, сексуальный, секс, счастливый, красивый, счастливый, сексу…

По ее лицу текут слезы, в голосе слышится что-то дикое. Тысячу раз она глядела на свое отражение в зеркале и твердила себе эти слова, тысячу раз пыталась их разорвать, сказать себе: нет-нет, все не так, смотри, смотри сама, ведь все же есть луч надежды. И снова: полный провал. Осталась лишь правда.

Я неуверенно подошла к ней, бессильно опустив руки. Что совершенные мира сего делают, увидев слезы?

Как утешить человека – четыре шага:

1. Положить руку ему на плечо.

2. Выразить сочувствие и понимание. Даже если вам кажется, что он поступил неправильно, не вините его.

3. Подумайте о себе, поставьте себя на его место. Напомните ему, что вы никогда его не оставите.

4. Прежде чем уйти, спросите, не хочет ли он о чем-нибудь поговорить. Смотрите ему в глаза.

Я положила ей руку на плечо, и она вздрогнула.

Я крепко сжала руками ее голову, запустив пальцы в волосы, а она обняла меня за талию и немного поплакала, я молчала, а она плакала.

Чуть позже слезы ее унялись, но она меня не отпускала. Соленая жидкость впитывалась в мою блузку, и я обнимала ее, все было хорошо.

– Когда я танцую, – промурлыкала я, чуть покачиваясь и обнимая ее, – меня зовут Макарена. Все хотят меня, но не добьются, так что все сбегаются танцевать рядом со мной.

Ее пальцы вцепились мне в поясницу, она меня по-прежнему не отпускала, но позволяла мне напевать, двигая ногами в такт со мной, но не поднимая головы.

– Хей, Макарена!

Я осторожно повернула ее, и она крутанулась с покрасневшим и распухшим лицом, затаив за слезами улыбку.

– Я понимаю, почему вы мне понравились, – всхлипнула она, утерев лицо рукавом.

– Мы могли бы помочь друг другу.

– Разве?

– Я знаю Байрон. Я увидела ее фотографию на презентации в Ниме, потому-то сюда и приехала. Я знаю, кто она и что делает.

– Вы можете ее разыскать?

– Могу попытаться.

– Матисс этого не смог.

– Она скрывается от него, а не от меня.

– А что, если она поступает правильно?

– Что скрывается?

– Что разрушает «Совершенство». Что, если мысль не свободна? Что, если память – это тюрьма, а общество – ложь? Иногда я оглядываюсь вокруг и слышу лишь визг, визг, визг. Что, если вы и есть просвещенная?

Я впилась каблуками в пол, поняла, что слова у меня куда-то пропали, так что просто показала на спящих на белоснежных койках пятерых пациентов – самое красноречивое объяснение из всех, что у меня нашлось.

– Мой брат не снимет «Совершенство» с рынка, – выдохнула она. – Оно слишком дорого стоит. Но если Байрон его взломает…

– Погибли люди, – ответила я. – Возможно, «Совершенство» и чудовищно, возможно, процедуры… Но я воровка, и мы можем найти другой выход.

– Когда вы уйдете, я вас не запомню.

Я сняла браслет и вложила его ей в руку.

– Верьте мне. Я могу вам помочь.

Она сжала браслет в пальцах, а другой рукой схватила меня за запястье, притянула к себе и пробормотала:

– Есть еще один, клуб, элитарнее, чем сто шесть. Для тех, кто прошел все, закончил все процедуры, для самых совершенных людей на планете. Два миллиона баллов – два на десять в шестой степени. «Совершенный миллион». Я просила его прекратить, но он… Отправляйтесь в Венецию. Матисс сумеет вам помочь, он уже боится, он думает, что Байрон может… я тоже думаю, что она может, мне кажется… и Лука Эвард, поговорите с Лукой, расскажите им все, что знаете, мне известно, что о вас забыли, но вы можете отправить фотографии, сообщения, то, что остается. Я знаю, что они… но они ведь неплохие люди. Вы сделаете это?

– Сделаю.

– Обещайте мне.

– Обещаю.

Теперь она улыбалась, ее тело расслабилось. Она цепко схватила меня за руку, потом отпустила, отступила назад и стянула с запястья браслет.

– Как жаль, что я этого не запомню, – сказала она. – Как жаль, что я не запомню всего, что мы сказали.

– Процедуры делают меня запоминающейся, – ответила я. – Может быть, когда все закончится, когда…

– Может быть, – произнесла она слишком быстро и жестко, обрывая мысль. – Может быть.

Похоже, ей больше нечего было сказать. Я оглядела зал, спящих пациентов, идеальных даже во сне, посмотрела на так и оставшуюся под ногтями у Луизы Дюнда кровь, и еще кровь у корней ее волос, на Филипу, стоявшую посередине, маленькую и холодную. Я пощупала то место на запястье, где был браслет, ощутив внезапную пустоту, улыбнулась ей, а она улыбнулась в ответ слабой и неидеальной улыбкой, я развернулась и вышла наружу.

Глава 82

Поездом из Нима в Венецию. В Марселе я купила целый ворох местных газет плюс новый мобильный телефон и провела остаток пути до Ниццы, просматривая заголовки и сидя в Интернете. Я поужинала в ресторане на берегу бегущей к морю речушки, где когда-то сидела под кваканье сидевших у самых ног лягушек с симпатичным торговцем лесом из Турина, чью машину я угнала после того, как он отказался заплатить по счету.

Поезд из Вентимильи до Генуи жался к морю справа, а к Альпам слева. Тяжело работать, когда тебя окружают такие красоты, трудно сосредоточиться при виде утесов, нависающих над темно-синими водами, и городков, облепивших отроги заснеженных вершин. К тому времени, когда поезд повернул на однообразные промышленные долины перед Миланом, я уже устала от восторгов, и на миланском вокзале, памятнике имперски амбициозной фашистской архитектуры с высоченными потолками и мраморным полом, устроила небольшой привал, чтобы съесть треугольный ломоть пиццы на жирном листе бумаги.

– Сверните ее! – воскликнул мужчина, подававший мне еду. – Не клюйте, словно птичка, а сверните в трубку и съешьте, как настоящая женщина!

Я смотрела на этого разгневанного повара в измазанном томатным соусом фартуке и какое-то мгновение колебалась между тягой туриста к познанию местных обычаев и возмущением путешественника, которого учат жить. Под голубой перчаткой из латекса у него на руке виднелись какие-то дурацкие часы, а свой мобильник он опрометчиво оставил рядом с кассой. Ни то, ни другое мне не было нужно, но меня грызло искушение причинить ему неприятность и остаться довольной тем, что его обворовали, а я исчезла, но нет.

Нет.

Не сегодня.

Когда я пересекала Венецианскую лагуну, по ее темным водам бежали волны. Позади меня светились огни Местре, дымоходы и краны, дремлющие на рейде корабли. Впереди лежала Венеция, туристический рай, остроконечные шпили и башни, каналы и дорогущие ужины. Чудо света, пару шагов от вокзала, и перед тобой Гранд-канал. Иди по городу, куда никогда не заезжают машины, по камням, стертым столетиями шарканья по ним пешеходов, вдыхай временами не совсем приятный аромат лагуны, прихлопывай комаров, встань посреди площади Сан-Марко и ощути присутствие призраков купцов и блудниц, воинов и убийц, теней дожей, облаченных в золото, и шептавшихся по углам простолюдинов. Голуби взмывают в небо из-под ног с упоением гоняющегося за ними ребенка, стайка туристов делает групповое «селфи» фотоаппаратом, закрепленным на выдвижном штативе, на фоне Дворца дожей, а в кадр то и дело попадают торговцы, продающие футболки с символикой «Манчестер юнайтед» и «Барселоны». Гондольеры даже не утруждают себя рекламой своих услуг, ведь любой дурачок, согласный заплатить большие деньжищи за неспешную прогулку по венецианским каналам (оперная ария за отдельную плату), сам к ним подойдет. Гондольеры пережили чуму и пожары, завоевания и упадок. Переживут и туризм.

Я зашла в пару гостиниц и, несмотря на наплыв туристов, довольно легко нашла себе номер. Женщина за конторкой портье косо посмотрела на предложенные мной наличные, но деньги – всегда деньги, скоро зима, так что ладно, небольшой номер вверх по узенькой лестнице, по скрипящим половицам, под островерхой крышей, откуда можно протиснуться на балкон, который угрожающе прогибается под ногами. Я спросила ее, как пройти к ближайшему супермаркету, и она снова косо поглядела на меня, окончательно потеряв надежду при виде одинокой женщины, заплатившей наличными и отказавшей себе в сомнительном удовольствии ощутить атмосферу ужина в Венеции за бешеные деньги.

– Попробуйте дойти до Каннареджо, – бросила она, едва сдержавшись, чтобы не прибавить: в номере не есть.

В Каннареджо я нашла супермаркет с автоматическими дверьми и яркой вывеской, нехотя втиснутыми в дом богатого купца шестнадцатого века. Я взяла фрукты, две пары носков, плитку шоколада, батон хлеба, а когда пошла платить, то обнаружила, что кошелек у меня пуст, там всего лишь несколько монет, посмотрела на сидевшую за кассой женщину и сказала:

– Извините. – После чего схватила свою добычу и бросилась бежать.

– Полиция, полиция! – завопила она, но никто не кинулся мне вслед, и через несколько улиц я перешла на шаг, тихонько приблизилась к паперти церкви какого-то святого, возведенной кем-то в честь чего-то – в Венеции такие вещи перестаешь замечать – и принялась за похищенную еду.

Мне нужны были деньги, но единственное в городе казино едва ли годилось для того, чтобы считать там карты. Десять евро за вход, маленькие ставки, и сама атмосфера намекала на то, что надо радоваться тому, что оказался здесь, в старейшем казино Европы – наверное.

Я попыталась «пощипать» по карманам на многолюдных извилистых улочках рядом с площадью Сан-Марко, но успела стащить лишь пару бумажников, когда «конкурирующая фирма», парень с девушкой, совсем еще дети, облажалась в соседнем переулке, и кто-то заорал: «Держи вора!» Тут же сбежалась полиция, и проклятые дилетанты испортили мне всю охоту.

Я переплыла на трамвайчике в Лидо, новый район с машинами и яхтами, курортными гостиницами, летними пляжами, местечком для богачей, пресытившихся горами полотен эпохи Возрождения, бессчетными Тицианами с телами, пузырящимися от мышц, с белыми и синими покровами над грудями и пенисами, намеренно откинутыми туда порывом стыдливого ветерка.

Я обворовала первую же гостиницу, в которую вошла, монолит с белыми стенами и прямоугольными окнами. Стащила эталонный ключ у мальчишки в вестибюле, украла наличные и немного одежды из роскошных апартаментов на верхнем этаже.

Поступить достойно: совершить самое доступное тебе праведное деяние в трудных обстоятельствах.

Я думала, правдивы ли эти слова, когда плыла обратно в Венецию.

Глава 83

Подготовка.

Новый компьютер, новая одежда, новое подключение к Интернету, новая загрузка «луковой маршрутизации» через вайфай на острове Сан-Серволо. Здесь хорошо работать, в небольшом университетском городке для людей, ищущих трехмесячный курс истории искусств или двухмесячные интенсивные курсы итальянского в городе чудес, легко смешаться с толпой, возьми себе кофе, сиди в кафе и шарь в Сети.

«Луковая маршрутизация». У нее есть свои недостатки.

Аргументы за усиление правительственного контроля над Интернетом:

1. Борьба с распространением инструкций по изготовлению взрывных устройств, с терроризмом, порнографией, торговлей наркотиками и преступностью.

2. Обуздание троллей, хулиганов и хакеров. Блогеру-феминистке: «Я изнасилую тебя в кровь, твой домашний адрес». Письма ненависти: «Поганые черные сучки годятся лишь в рабыни». Это всего лишь один процент, заявляют апологеты. Держите себя в руках. (Да пошли вы, следует ответ. Чтоб вас всех за то, что вы, козлы, слишком трусливы, чтобы взять на себя ответственность за общество, в котором живете. Чтоб вас всех за то, что вам на все наплевать.)

3. Если вам нечего скрывать, какое это имеет значение?

Аргументы против:

Законы США о частной жизни в Интернете постановляют, что любой электронный почтовый ящик, оставленный более шести месяцев на сервере, находящемся в собственности третьей стороны, считается вышедшим из употребления, позволяя данной компании (hotmail, gmail и т. д.) делать с содержащимися в нем данными все, что ей заблагорассудится. Теперь личные электронные письма, посланные вами друзьям, возлюбленным и коллегам, становятся всеобщим достоянием.

Я люблю тебя. Я хочу чувствовать твою кожу на своем теле, твой язык у себя во рту, твои руки у меня на

Сегодня высылаю деньги, вот детали

Моя идиотка сестра снова, зараза, достает меня насчет сисек, толстая сука

Есть ли мне дело до того, что «Гугл» знает о моем вероисповедании, разведена я или беременна, что «Фейсбук» использует мою фотку в своей рекламной кампании? Когда я бросаю вызов правительству, когда нападаю на медиамагната, когда ставлю под сомнение веру, которую остальные воспринимают, как должное, есть ли мне дело до того, что история моей семьи, мое финансовое положение и домашний адрес могут тотчас же оказаться в распоряжении моих недоброжелателей? Конечно же, нет, мне нечего скрывать.

Волнует ли меня то, что единственный способ избавиться от страха постоянной слежки – это стать совершенно безобидной? Соответствовать социологической норме и никогда не говорить ничего личного, реального, надуманного или вызывающего?

Я заказала еще один эспрессо и стала ждать, пока загрузится «луковая маршрутизация».

Новый адрес, чтобы связаться со старым другом.

Я выбрала ник Zenobia1862 и отправила сообщение в самый подходящий и вероятный сектор инфраструктуры «Прометея».

Меня зовут _why. Я та женщина, которую забывает Гоген, он же Матисс. Хочу поговорить о Byron14.

Искренне ваша,

_why.

На ответ у них ушло почти три дня, но я нашла себе занятия. Я бегала по городу, изучала улицы, мосты, тупики и маленькие каналы. Выясняла, где прятаться и где воровать. Пробралась на полицейские радиочастоты, считала богатых и красивых, ранимых и преступных, когда они собирались у фасадов дворцов и в душных, пропитанных винными парами барах.

Я искала Клуб двухсот шести, элиту элит, и легко его нашла, о нем уже шептались гламурные сайты и чаты сплетен, его называли «Сбором совершенных», «Совершенным миллионом», и погляди-ка, разве не интересно, что он собирается, и она собирается, и разве у него невеста не красавица, она явно справилась с целлюлитом. И она там будет, и она тоже, хотя она и переспала с его братом, а она обозвала ее шлюхой, но это было давно, они по-настоящему любят друг друга, ясное дело, а она так сильно похудела с тех пор, как обзавелась «Совершенством», а вы видели ее свеженькие фотки с отдыха на пляже?

– Не надо подставляться под фотокамеры, не надо выставлять себя напоказ, – сказал один папарацци, которому я дала бутылку виски, когда он сидел у гранд-отеля рядом с Гранд-каналом с фотоаппаратами на шее.

– А как же люди, которые хотят выставлять себя напоказ в избранном обществе? – спросила я, а он пожал плечами:

– Они богаты, они знамениты, так что приходится жить с тем, что ко всему этому прилагается.

На следующий день я вернулась и снова увидела его там, уже немного поддатого в одиннадцать утра, дала ему еще бутылку виски, а он сказал:

– Гостиница «Маделлена», там все и намечается, приедут королевские особы, все эти богатенькие принцы с хорошенькими девчонками, ты же знаешь, как там у них, сплошные обер-шлюхи, все до единой.

Я вежливо улыбнулась, подумала, не стащить ли у него фотокамеру и выбросить в канал, но нет, это было бы недостойно, надо помнить, хотя, с другой стороны, вроде бы и праведно.

Я считала шаги, уходя от него, и на тридцатом шаге желание украсть пропало, я рассмеялась, снова переходя на бег и направляясь обратно в город.

Когда я вернулась в гостиницу, Гоген уже ответил на мое сообщение, послав в придачу копию Луке Эварду.