Текст книги "Совершенство"

Глава 95

Утром прибежал-прилетел доктор Дино, посмотрел мою историю болезни, заявил, что это позор, что я имею полное право возмущаться. А поскольку он лечащий врач, тут же по его команде сбежались люди, и в полный драматизма момент с меня сняли катетер, проверили повязку, а его взгляд метал гром и молнии на исполнявших его повеления. Потом он объявил, когда перед ним оказалась вся информация, что дела у меня идут очень хорошо и теперь мне нужно как можно скорее обратиться в свою страховую компанию.

С этими словами он удалился, а я принялась с пристрастием расспрашивать одну из его интернов, говорившую на безукоризненном английском, как мне лечиться после того, как меня выпустят из больницы.

– Не волнуйтесь, – ответила она. – Мы дадим вам подробнейшие рекомендации при выписке.

– Сделайте мне одолжение, – не отставала я, – чтобы я не возмущалась.

Услышав это, она немного побледнела, после чего безропотно ответила на все мои вопросы.

В полдень заявились трое полицейских, но направились они не к моей койке, а в соседнюю палату, а я доковыляла в своих плотных белых носках до коридора, чтобы подслушивать, прислонившись спиной к двери, пока они говорили с женщиной, художником-модельером, оказавшейся в гостинице «Маделлена», когда мир сошел с ума. Она упала с лестницы и сломала ногу, когда бросилась оттуда бежать.

Нет, она не очень много видела.

Да, это было просто ужасно.

Нет, она не знает, как все это началось.

Да, она поможет расследованию, если потребуется.

Нет, ей просто хочется домой.

Нет, она не член Клуба двухсот шести. Она прибыла туда, чтобы помочь клиентке с одеждой и макияжем. Она сотрудничала с «Совершенством». Все шло хорошо – она заполучила невероятных клиенток и делала их красивыми.

Похоже, что полицейские остались очень довольны. Мне стало интересно, как бы они поступили, если бы она призналась, что у нее самой было «Совершенство».

Чуть ближе к обеду появилась Байрон.

Она оделась старухой и разыгрывала из себя старуху, ковыляя вместе с толпой родственников, пришедших навестить своих близких, опираясь на ненужную ей палку, имитируя отсутствовавшую у нее сутулость, держа в руке фотографию моего лица, с которой она время от времени украдкой сверялась.

Она, наверное, успела обойти с полдесятка отделений, прежде чем нашла меня, нагнула голову, чтобы снова справиться со своей фоткой, улыбаясь сама себе, словно добродушная бабуля, которая никому не докучает. Блестящая актриса, изощренная врунья, это надо было с восхищением признать. Увидев мое лицо у себя на фото, а потом заметив мое лицо, глядящее на нее с койки, она снова улыбнулась и приковыляла ко мне.

Когда ей оставалось несколько шагов, я подняла руку и сказала по-арабски:

– Еще шаг ко мне, и я закричу.

Она ответила на том же языке с легким сирийским выговором:

– Я здесь не затем, чтобы причинить вам зло.

– Да вы ножом меня пырнули, убийца вы шизанутая.

Я не орала, даже не злилась, просто сказала правду, вот, собственно, и все.

Обитательницы палаты уставились на нас. Меня они забыли, но они запомнят ее, маленькую старушку в больнице, говорившую по-арабски, хотя она была так же похожа на сирийку, как я на брокколи. Я поняла, что запоминание представляет для нее куда большую опасность, чем для меня, улыбнулась и добавила:

– Хромаете вы прекрасно, но я могу сделать так, чтобы вас запомнили.

– Можно присесть? – спросила она.

– Нет.

– Это я вам вызвала «Скорую» в гостинице. Иначе бы они вас не нашли.

– Я вам не верю.

– У меня есть фотографии – вы лежали наверху, за запертой дверью, там, где не должно было быть никого. Я подкупила охрану, и возвращаться туда она не собиралась. В зале под вами погибли или погибали красивые и значительные люди. Если бы я не позвонила, вы бы истекли кровью задолго до того, как вас кто-нибудь увидел бы.

– Спасибо, шикарно, в следующий раз, когда меня подрежут, надеюсь, все поступят так же.

– Я не хотела причинять вам зло или боль.

– Да пошли вы.

– Вы собирались меня остановить. Сами понимаете, что этого я допустить не могла.

– Как бы не так. Зачем вы здесь?

– Я хотела найти вас и убедиться, что вы живы. Я искала вас в больнице Паоло, но она была переполнена, так что я явилась сюда. Мне хотелось извиниться за то, что пришлось вас ранить при выполнении своего задания.

– Я могу закричать, – повторила я. – Просто закричать и посмотреть, что будет дальше. Глянуть, сколько времени понадобится Гогену, чтобы примчаться сюда, так что можете с ним вдвоем сбегать наперегонки. Как быстро вы сможете выбраться из смирительной рубашки? Как скоро он сумеет нажать на курок?

– Мои действия… – начала она, сделав робкий шажок к моей койке.

Я снова угрожающе подняла руку, остановив ее.

– Клянусь, – прошипела я, – что завизжу так, что у вас уши заложит.

Она остановилась, отступила назад, тихонько подняв левую руку ладонью ко мне в примирительном жесте, а правой продолжая сжимать палку.

Между нами повисло недолгое молчание. На койке напротив меня женщина с кислым лицом зачарованно смотрела на нас. Языка она скорее всего не знала, но наш вид мог много о чем рассказать. Я «надела» на лицо нейтральное выражение, сложила руки на груди и медленно выдохнула. В другое время я, может, и начала бы с этого момента отсчет. Но не сейчас.

Наконец она произнесла:

– В Америке…

– Вы попытались промыть мне мозги.

На ее лице мелькнула тень изумления.

– Нет.

– От клинка протираются ножны, от страстей разрывается грудь; нужен сердцу покой невозможный, да должна и любовь отдохнуть. – Что-то сверкнуло у нее в глазах, словно она выдохнула, а я продолжала, потому что могла, хей, Макарена, все ребята танцевать хотят, Макарена, Макарена: – И хотя ночь создана для лобзаний, тех лобзаний, что дню не видать, мы с тобой полуночных гуляний, милый друг, не должны продолжать.

Хей.

Макарена.

Недолгое молчание. Затем она сказала:

– Вы согласились на процедуры. В Сан-Франциско вы согласились.

– Откуда вы это знаете?

– Я это записала.

– Вы верите во все, что записываете?

– А вы доверяете всему, во что верите? – ответила она вопросом на вопрос.

Это возможно? Я согласилась на процедуры? Это, конечно, возможно. Разумеется.

– Вы тестировали на мне свои протоколы?

– Мы проводили некое базовое ограниченное тестирование. Не для того, чтобы сделать вас буйной. А с целью увидеть, что можно имплантировать. Согласно моим записям, вы и на это согласились. Вы сказали, что оно того стоит. И еще, если это нужно для того, чтобы уничтожить «Совершенство», вы на это пойдете, и не возражали, что вас из-за этого запомнят, если вас сделают запоминающейся.

Снова ложь?

Я оглядываюсь в прошлое, в черную дыру, которую не могу вспомнить, и вижу…

…Другую Хоуп Арден, оглядывающуюся назад.

Женщину, которая еще не спела «Макарену», врунью и воровку, соблазнительницу Луки Эварда, женщину, которая выживает, считает, дышит, идет по пустыне и принимает решения, которые…

…В большинстве случаев сомнительны.

Она пропадает из виду, и остаюсь лишь я.

– Уж не знаю, верить вам или нет, – наконец сказала я. – Но, по-моему, сейчас это не имеет значения, а?

– В самом конце я повела себя плохо, – вздохнула она. – У меня начиналась паранойя из-за временной потери памяти в вашем присутствии, я… всего боялась, все проверяла, почти переходя границы, у меня есть записи, в которых говорится…

– Все у вас было нормально, – поправила я ее. – Я украла ваш дневник, все было хорошо. Теперь можно вам об этом сказать. Я счастлива оттого, что знаю, что вы это забудете.

И это все?

Это конец моего пути, это так себя чувствовала мама, дойдя до края пустыни, посмотрев на город и подумав: да уж, не очень, верно?

Затем она произнесла:

– В свое время я поставила все часы в доме на десять минут вперед. Я постоянно везде опаздывала, потому и сделала это. Первые несколько недель все шло хорошо, и я почти всегда успевала на встречи. Через несколько месяцев я об этом забыла и сделалась пунктуальной во всем. А потом ко мне как-то заехал друг и сказал: «У тебя часы спешат на десять минут». И я вспомнила, что сделала, и внезапно снова начала всюду опаздывать, потому что знала – и не могла забыть – что все мои часы спешат, и, в конце концов, мне пришлось их поставить по-нормальному, а выходить в нужное время.

Она умолкла так же внезапно, как и заговорила, и снова воцарилось молчание.

И тут опять:

– По-моему, мне приснилось, что у меня в хлебе дохлая мышь, и как-то раз я надрезала батон хлеба, а внутри оказалась мышь, и в какое-то мгновение я не смогла отличить сон от реальности. Приснился ли мне этот сон или же в момент обнаружения мыши я выдумала сон, сделав себя пророчицей? Мысль может путешествовать во времени, знаете ли, память обновляет сама себя, превращая прошлое в нечто такое, что было всегда, теперь, в этот момент, сейчас, и испокон века. Никогда нельзя по-настоящему доверять своей памяти и своему сознанию. Реальность, время, прошлое – все это переменчиво, как сон, если присмотреться повнимательнее.

И вновь она умолкла.

И вновь тишина.

– После встречи с вами я много дней записывала сама себя, сидя одна дома, просто чтобы убедиться, что то, что я запомнила, являлось тем, что я действительно делала. Но затем я взглянула на записи и поняла бесплодность своих действий, поскольку могла сказать себе, что помню совершение действий, виденных и производимых мной в тот же момент, когда я видела себя их производящей. Сознание, как мне кажется, всеми путями подгоняет себя под реальность. По-моему, это единственное, что оно может сделать, когда ты одна.

И опять недолгое молчание.

– Я бы снова стала вашим другом, если бы вы мне позволили, – продолжила она. – Вы и я. Присяжным велят не придавать значения прошлому, историки пишут книги так, словно события древнего мира разворачивались у них на глазах. Сегодня Цезарь отправляется в Галлию. Теперь «Совершенство» погибает в Венеции. Прошлое в лучшем случае весьма растяжимое понятие. Вы меня понимаете?

Молчание.

Это все?

Я прохожу по пустыне, я жду поезда, и в самом конце единственный человек, машущий с платформы, песчаный мираж, оказавшийся реальным, есть она?

Нет. Не совсем она. Старая и сгорбленная, она нуждается в этом, нуждается во мне, и она ужасно, жутко одинока.

Осталось одно: мне надо кое-что сказать.

– Филипа принимала процедуры.

Я поняла, что не могу смотреть ей в глаза, и поэтому уставилась в стену за ее левым плечом, внимательно изучая ее бесконечно серую поверхность.

– Да?

Легкий интерес, не более того.

– По-моему, она убила своего брата.

И снова:

– Да?

– Я пыталась вам помешать.

– Я знаю. Я видела, как вы наблюдали. Знала, что это вы. Не могла вспомнить вашего лица, но знала, что это должны были быть вы. Все записала. Может, видела вас еще, но забыла записать. Сейчас не припомню, но это неважно.

– Будь у меня возможность, я бы вас убила.

– Мне очень жаль это слышать.

– Я вас уничтожу, если смогу. Вы это записываете? Хотя все равно. В запоминании или забывании есть своя жестокость. Если смогу, я вас уничтожу. Это… мне хочется сказать «правильно». В свое время мне казалось, что я знаю, что значит «правильно». Потом я не знала. А теперь, по-моему, снова это понимаю. Уходите, Байрон-Четырнадцать. Уходите и забудьте все.

– Вы… – начала она.

– Удивительная?

– Да.

– Вы мне завидуете?

– Да.

– Вы ошибаетесь. Ошибаетесь. Уходите. Пока дойдете до двери, вы забудете, что видели меня. Когда вы снова сюда вернетесь, я уже исчезну. Уходите и забудьте, Байрон. Уходите.

Она стояла, застыв, опершись на палку, теперь чтобы действительно не упасть, приподняв одно плечо и нахмурив лоб.

– «Совершенство» мертво, – произнесла она. – Мы его уничтожили.

– Мы уничтожили гораздо больше, – ответила я, и, поскольку она, похоже, и не думала шевелиться, отвернулась и отвела взгляд.

Какое-то движение в ногах моей койки. Я посмотрела туда. Она положила диктофон на одеяло между моих ног, он еще работал, огонек горел. Она не улыбнулась, не посмотрела мне в глаза, просто оставила его там и вышла, по-старушечьи хромая.

Глава 96

На четвертый день своего пребывания в больнице я сама из нее выписалась. Меня забывали кормить, забывали проверять у меня температуру и пульс, забывали менять катетер, и после четырех дней возмущения врачей тем, что творилось, но никаких перемен не происходило, я сбежала.

Украденная одежда, украденные деньги.

Идти я могла, но у меня все болело, ноги сделались тяжелыми, словно я марафон пробежала, хотя едва одолела сто метров.

Я поймала такси, поглядела на унылое однообразие Местре, бежевые дома за бежевыми стенами, бежевые квартиры, выходящие на закрытые ставнями магазинчики. Северная Италия красива там, где осталась хоть какая-то история, и по-индустриальному сера и уныла в местах, где правит современность.

На вокзале передо мной открылось сразу множество путей. Я села на поезд до Милана, где столько лет назад украла бриллианты у человека, верившего в красоту, снова поселилась в своей любимой гостинице, в номере по соседству с тем, где я когда-то лежала на хрустящих простынях, перебирала в ладони бриллианты и довольно посмеивалась, восхищаясь собственной гениальностью.

Теперь я снова легла на те же простыни, но в другой вселенной, закрыла глаза и уснула.

* * *

Я смотрела новости. Одна французская газета первой решилась поместить статью о том, что бойня в гостинице «Маделлена» имела отношение к использованию «Совершенства». «Прометей» пригрозил до смерти засудить газету, но разбирательство быстро заглохло, когда подключились другие газеты, громким и тщательно отрепетированным хором выбрасывая подробности о сути «Совершенства» и применении процедур.

За всей этой историей явно стояла Байрон, и по мере того, как разгорался скандал, к нему подключились знатоки и эксперты всех мастей.

• Знатоки в области охраны прав личности: «Совершенство» – яркий пример вторжения больших корпораций в личную жизнь людей.

• Знатоки моды: нельзя повесить ценник на индивидуальность.

• Знатоки политики: в наше трудное время так нелегко защититься от терроризма.

• Знатоки знаменитостей: нас нацелили на то, чтобы стать красивыми. Общество сошло с ума.

• Знатоки юриспруденции: можно ли выдвинуть обвинения против уцелевших? Конечно, они тоже жертвы (необходимо новое законодательство, гонорары обсуждаются).

• Онлайновые знатоки: ребята, этим тупым сучкам на хрен переписали ВСЕ МОЗГИ, какого хрена вы ждете от того, что может случиться дальше, я идеален такой, какой я есть, придурок!

Я сидела в душевой кабинке с пузырьком антисептика, бинтами, ватными тампонами, мотком лейкопластыря и всеми анальгетиками, которые смогла разыскать, осторожно снимая повязку с ножевой раны в боку.

Все оказалось не так уж и плохо, как я думала. Я-то ожидала увидеть огромную зияющую рану, отвратительную и сочащуюся гноем дыру – но, может, Байрон все-таки не намеревалась меня убивать. Нож вошел и вышел, оставалась темная впадина шириной сантиметра три, аккуратно зашитая органической саморастворяющейся нитью. Куда красочнее смотрелись подтек и припухлость с лилово-красными краями, будто плоть рядом с отверстием пыталась понять, что означали эти изменения, и со смущением обнаружила, что значили они совсем мало.

Я заново перевязала рану и просмотрела научные работы касательно послеоперационного лечения ранений. Физиотерапия, антибиотики, временные рамки, что можно делать и чего нельзя, после чего набросала план действий в обычном синем блокноте из магазина.

Дисциплина.

Я стану жить.

На шестой вечер своего пребывания в Милане я отправилась в казино.

Подсчет карт – основной метод:

• Назначьте картам в колоде определенную стоимость, то есть карты от двух до семи имеют стоимость плюс один, с семи до девяти стоимости не имеют, а с десяти до туза имеют стоимость минус один.

• Когда играются меньшие (младшие) карты из колоды, прибавляйте стоимость к остающейся колоде, то есть если карты стоимостью от двух до семи играются подряд, остающаяся колода обладает стоимостью плюс десять. Чем выше стоимость колоды, тем больше вероятность того, что могут играться лучшие карты. Когда играются карты большей стоимости, вычитайте очки из стоимости колоды, то есть как только отыгрались все тузы, вы вычли – четыре очка. Колода с отрицательной стоимостью с большей вероятностью выдаст меньшие (младшие) карты.

Правила, как избежать неприятностей при подсчете карт:

• Выверяйте ставки. Ставьте больше, если колода обладает высокой стоимостью, меньше – когда она стремится к отрицательной. Не отдохните от стола, это привлекает внимание.

• Учитесь считать карты, делая при этом что-то еще. Сдающие могут засечь считающих карты, непринужденная болтовня с ними отведет подозрение. Щедрые чаевые могут уменьшить шансы того, что вас выведут, сдающие – тоже люди.

• Прикидывайте, сколько карт осталось в колоде для розыгрыша. Если ваш счет доходит до плюс десяти и осталось сыграть лишь несколько партий, ваши шансы на крупный выигрыш выше.

• Обнуляйте счет при пересдаче. Если пересдача покажется вам неожиданной, сдающий может вас в чем-то заподозрить.

В тот вечер я «срубила» почти три тысячи евро, прежде чем меня засекли, поэтому я торопливо забрала выигрыш и отправилась в женский туалет, выждала там двадцать минут, пока все всё забудут, потом снова включилась в игру и довела добычу до восьми с половиной тысяч евро, прежде чем у меня разболелся бок и я решила закруглиться.

Физиотерапия в гостиничном номере.

Другая гостиница, другой номер, трудно найти разницу.

Поднятие ноги.

Вытягивание.

Нагрузка.

Поднятие руки – сначала медленно, прямо перед собой, чтобы не очень сильно давить на рану.

Тошно, тошно! Я могу за одни заход пробежать несколько километров, все время себя контролируя, и вот я

поднимаю руки до плеч, словно это какое-то достижение, словно это означает что-то такое

немного посижу

и подышу.

И опять.

И снова за дело.

На десятый день своего пребывания в Милане и спустя чуть больше двух недель после бойни в Венеции я связываюсь с Гогеном.

Глава 97

Куда теперь?

В местечко не такое на самом деле впечатляющее, как дорога туда.

Идущий через Альпы поезд довезет вас до городка Бьяска, жмущегося к раскинувшемуся в низине лесу, над которым нависают скрытые облаками вершины гор. Холодно, становится еще холоднее, окно запотевает.

От Бьяски на машине по извилистым дорогам мимо крохотных деревень, телефона на обочине в желтой будке, позвоните, если заметите лавину. Вверху горы, за спиной заходящее солнце, мое лицо в окне такси, когда мы петляем по горному серпантину.

Деревня, притулившаяся у узкой дороги. Сама дорога еле умещается на крутом склоне горы. Падает пушистый снег. Такси высаживает меня у дверей единственной гостиницы. В ней семь номеров, и все пустуют. Экономка прекрасно говорит по-английски: я дам вам апартаменты для новобрачных, вам нужно принять горячую ванну.

В апартаментах две комнаты, спальня и ванная. Ванна стоит прямо посередине ванной комнаты, ужасно непрактично в смысле использования площади, но я прямо-таки очарована ей. А куда уходят трубы?

Видите ли, ответила экономка, на самом деле я понятия не имею.

Глава 98

Дом Гогена стоял на самой окраине городка.

Он жался к крутому склону темного утеса, создавая впечатление перевернутого зиккурата. Над гаражом на первом этаже находился больший по размеру второй этаж, а над ним – еще более обширный третий этаж, вдававшийся в неровную каменную поверхность и увенчанный чем-то средним между балконом и спальней, откуда можно любоваться долиной во всей ее красе, глядя поверх сосен и елей на желтую ленту вьющейся внизу дороги.

Чтобы отыскать дверь, потребовалось пройти по тропинке к третьему этажу, откуда можно попасть по небольшому подъемному мостику в сам дом или же спуститься по лесенке в небольшой овражек и к входу в теплую кухню.

Кухня оказалась незапертой, водитель ждал снаружи.

Я зашла в дом.

Внутри пахло миндалем. В черной печке горели поленья. На стене висели нетронутые пучки сушеных трав, похожие на букеты, слишком красивые, чтобы использовать их в готовке блюд. Стойка с ножами, где каждый предмет стоял строго на своем месте, кухонная раковина, выскобленная до зеркального блеска, длинный верстак, на котором красовались свежие яйца, свежее мясо, свежий шпинат и миска с грецкими орехами, готовыми к еде. Чайник на плите, из носика струится пар.

Второй дом.

Это же очевидно, легче легкого, взгляд домушника сразу все засекает, второй, возможно, и третий дом, шале для лыжника, место, куда можно приехать зимой, порядок тут поддерживает служанка, утварью пользуются редко, кружки без сколов, стол без застарелых пятен, все тут обогрето радушным, бодрящим уютом, в котором нет ничего человеческого, место просто…

Я улыбнулась и закрыла за собой дверь.

Идеальное.

Конечно же.

Идеальное место для встречи с Гогеном.

Никакого страха, его больше нет.

Гоген орудовал на кухне в рубашке с широкими, болтающимися вокруг запястий рукавами, готовя омлет. Когда я вошла, он поднял взгляд и не узнал меня, однако он знал, кто я, и скорее всего не удивился, а я не испугалась.

– Здравствуйте, – произнесла я.

– Здравствуйте, – ответил он, перестав сбивать в миске яйца. – Вы, наверное, Уай.

– Именно так.

– Спасибо, что пришли.

– Не за что.

Легкий кивок, нахмуренные брови, не из-за меня, как я подумала, просто он хмурился еще до моего появления, и это выражение застыло на его лице. Он снова продолжил сбивать яйца, вручную, капли желтка брызгали на край миски, угрожая перетечь через него. Я уселась на стоявшую напротив него табуретку, немного понаблюдала за ним и сказала:

– Чайник вскипел.

– Да, спасибо, а вам?..

– Где у вас здесь чай?

– Должен где-то в шкафу быть. Не могу сказать, что там за чай. Мы в «кофейной» части света.

– Я посмотрю, что тут есть.

Я принялась рыться в ящиках. За банкой с финиками, рядом с жестянкой с напитком из швейцарского элитного белого шоколада и корицы я разыскала чай для завтрака. Ручка чайника приятно обжигала ладони, я налила кипяток и поставила между нами две кружки.

– Спасибо, – произнес он.

Пожатие плечами – да не за что.

Он аккуратно наклонил миску со взбитыми яйцами, вылил смесь на сковородку, поставил ее на печку, говоря при этом тихо, словно сам с собой.

– Пока вы искали чай, я прислушивался к вашим движениям и вспомнил, что вы здесь, но не взглянул на вас и забыл, как вы выглядите, – задумчиво произнес он. – Конечно, я знаю, что это вы, когда вы сидите передо мной, но мне потребовалось заново познакомиться с вашим лицом. Я говорил подобное раньше, верно?

– Ничего нового в этом нет.

– Вы должны мне сказать, если я начну повторяться.

– Если бы я так поступала, то не подружилась бы со многими людьми.

– У вас много друзей? – Я не ответила. – Простите, я допустил грубость.

– Грубость меня не волнует.

– Вы не возражаете, если я?…

Он сунул руку в карман, вытащил оттуда мобильный телефон и положил его между нами.

– Валяйте.

– Спасибо.

Небольшая пауза, чтобы включить мобильный телефон, поставить его на запись и снова положить на стол.

Пока готовил, он продолжал говорить:

– У меня есть материалы, доказывающие, что вы пытались помешать проведению в Венеции мероприятия Клуба двухсот шести. Электронные письма, телефонные звонки – вы были очень настойчивы.

– Да.

– Я… сожалею о своих решениях насчет этого более, чем могу выразить.

– Вы там не командовали.

– Нет, командовал мистер Перейра-Конрой, но я нес ответственность перед ним, его гостями и компанией и потерпел провал.

– Вы не могли знать, что Байрон туда проберется.

– Напротив, я был уверен, что она появится. Она всегда отличалась недюжинными способностями.

– И как же ей это удалось?

– Она завербовала кого-то из моей охраны. Я же не на острове живу, мисс Уай, и не могу одновременно находиться везде.

– Завербовала кого-то из охраны? – повторила я, дуя на пар, поднимавшийся от моей кружки.

– Точнее сказать, доктор Перейра сделала это для и за нее.

– Филипа?

– Выдала Байрон все подробности проводимой мной операции по обеспечению безопасности, все до мельчайших деталей.

Он открыл заслонку печки и поставил туда сковородку. Я сидела, вся окоченев, несмотря на то что на кухне было тепло. Гоген повернулся, посмотрел на меня, потом опять, снова, впервые меня увидел, и вот, разглядывая мое лицо, как-то бесчувственно улыбнулся, сел, обхватив пальцами стоявшую на столе кружку, сразу посерев и осунувшись.

– А где Филипа теперь? – спросила я.

– Наверху, спит.

– И каким сном?

– Транквилизированным. Ей скорее всего предъявят обвинение в убийстве брата – доказательства неопровержимо свидетельствуют против нее. Однако адвокаты сумели выспорить, что она действовала под влиянием зловредных внешних факторов, а ее разум помутился вследствие процедур. Усилия адвокатов обеспечили ей небольшую передышку, во время которой она может оставаться здесь, вдали от судебного преследования, до того времени, пока не будет вынесено надлежащее решение. Как она сможет расплатиться с защитниками… но мы что-нибудь придумаем.

– Она помогала Байрон.

– Да. Я это, конечно же, выяснил после всего случившегося. Она вломилась в компьютер брата, выкрала его логин, добралась до серверов компании и похитила все, что, вероятно, могло понадобиться Байрон для выполнения ее плана.

– А почему?

– Думаю, потому, что она была с ней согласна. По-моему, когда-то раньше она пришла к выводу, что «Совершенство» – это мерзость, и процедуры ведут к гибели человечества. Думается мне, что в тот самый день, когда она отправилась к Рэйфу и на коленях – именно на коленях, я там был и сам все видел – умоляла его отозвать продукт, в тот день, когда он заявил, что она всегда только досаждала ему и их отцу, похоже, она поняла, что он никогда не заметит опасности и никогда не откажется от того, что открывало перед ним «Совершенство». А именно – деньги и влияние, разумеется, но еще и мир, в котором ему хотелось жить, мир, как в кино. Рэйф никогда, никогда не жаловал прозаическую реальность своей жизни. Мне надо было что-то сказать, но не в моем положении, понимаете ли. Я… всегда знал свое место. Поэтому тогда она вышла на Байрон. Она видела то, что видела Байрон, что единственный путь разрушить «Совершенство» состоял не в том, чтобы заново переписать все и вся, а в том, чтобы вдребезги разбить мечту. Она выдала Байрон все, что, наверное, могла, чтобы зверски расправиться с Клубом двухсот шести, а когда дело было сделано, сама отправилась на процедуры.

Легкий наклон головы, еще раз, покачивание, такое грустное, ничего нельзя сделать, брови нахмурены, взгляд избегает моих глаз.

– Мне казалось, что на процедуры нужно время, – пробормотала я.

– О, да. Несколько месяцев. Филипа выдала себе полный курс. Она подключила себя к своим же агрегатам и запустила их. Она просидела взаперти тридцать шесть часов. Мы обнаружили ее все еще подключенной к программе. Когда ее оттуда вытащили, она была практически невменяемой. Рэйф пришел в ярость, сказал, что больше от нее пользы нет, но она же его сестра, и… – он умолк. Кадык у него дернулся вверх-вниз, он посмотрел куда-то в сторону и чуть наклонил голову набок. – «По крайней мере она сейчас презентабельна». Вот что он сказал. По-моему, именно тогда я тоже бросил свои поиски. Кажется, в тот момент я понял, что не стану больше сражаться. Байрон собиралась в Венецию, вы это знали, и я тоже, и я работал, работал, работал на всю катушку, чтобы ее остановить, но… Но сдается мне, что работал я все-таки недостаточно. Вы меня понимаете?

– Да. По-моему, да.

Он задумчиво посмотрел в чашку, словно пытаясь разгадать и прочитать судьбу в чайных листиках, позади него гудела печка, за окнами понемногу смеркалось.

– Она говорила о вас, – наконец произнес он. – Она была уверена, что видела вас везде. Не только в Токио, по ее словам. Ей казалось, что вы всегда присутствовали в ее жизни, что-то ей нашептывая. Она не могла вас вспомнить, но в Ниме она снова нашла свой браслет, тот, что подарила ей мать, и сказала… Сказала, что, кажется, вы были ей другом, наверное, лучшим другом из всех, если бы только она смогла вас вспомнить. Мне кажется, что в конце… вина проделывает с разумом любопытные вещи. Она много лет не спала нормально. И теперь вот спит. Вроде бы спит. А вы были в Ниме?

– Да. Была. Мы встречались в больнице.

– Разве? Я не… Ну, конечно же, нет. Как глупо.

Легкое подергивание нижней губы, словно пожатие плечами, руки обхватили кружку с чаем, который он не пил.

Наконец я спросила:

– Компания ее поддержит, поможет?

– Вероятно, нет. Разоблачение того, что «Совершенство» могло привести к бойне в Венеции, обрушило курс акций. Директора нескольких холдингов поспешили отмежеваться от того, что видится им тонущим кораблем. Имеют место слияния. В некоторых случаях – поглощения компаний. Бизнес устоит в какой-то другой форме и в собственности каких-то других людей. Несомненно, банкиров. Безликих богачей… откуда угодно.

– Но вы-то на месте, – заметила я.

– Я страшно подвел ее и ее семью, – пробормотал он. – Я должен… принести покаяние и понести наказание, епитимью.

Епитимья: наказание, понесенное во искупление греха. Чувство сожаления за свои недостойные деяния. Наказание или взыскание, накладываемое за совершенные преступления. Самоуничижение как знак покаяния.

Недолгое молчание, пока омлет ставили на печку.

– Зачем вы здесь? – спросил он, не глядя мне в глаза.

– Повидать Филипу.

– Зачем?

– Она… вы бы поняли, что имею в виду, если бы я сказала, что она мой друг?

– Не знаю. Я не могу себе представить ваш мир. Вашу жизнь.

– Я могу помочь найти Байрон.

– Она исчезла, она добилась того, чего хотела.

– Она приходила ко мне в больницу в Местре.

– Как вы сказа… – начал он и умолк. – Вы были в больнице? Вы пострадали?

– Байрон пырнула меня ножом. Она знала, что я появлюсь, и… По-моему, она не хотела меня убивать. Я могу помочь вам найти ее. Я уже раньше пыталась, но не обладала вашими ресурсами, а у вас не было моей информации. Теперь у нас есть и то, и другое.

Снова молчание. Снова бег времени. Чай остывал, за окном смеркалось, горы возносились ввысь, рушились, и бежало время.

– Я нахожу вас до странности убедительной, когда сижу лицом к лицу с вами, Уай. А раньше я находил вас убедительной?

– Нет.

– Вот ведь странно, но в случае с вами мне трудно проявлять эмоции, поскольку, не помня, кто вы, я не испытываю привязанности к делу. Вместо чувств в вашем случае я обнаруживаю лишь факты. Не думаю, что мне удастся найти Байрон. Я хотел добиться этого много лет, когда она убила Матеуса – тогда мы были вместе, мне казалось, что надо было это предвидеть, должно было… но у меня не вышло. – Смешок, подергивание плечами, смехом отбросить вовсе не смешную мысль. – Покаяние, – объявил он. – Мне надо было ее остановить, а я этого не сделал, и она ускользнула, а я потратил годы на охоту за ней, годы своей жизни, чтобы сделать… хоть что-то. Что-то верное, возможно. Больше я не знаю. Вот так-то.