Текст книги "Совершенство"

– Это не… Она имеет отношение к моей работе.

– А кем вы работаете?

– Инспектором полиции.

– Ой, извините, я и понятия не имела! В Гонконге?

– Нет. В Интерполе.

– Серьезно? Я и не думала, что в Интерполе есть инспекторы. Ой, извините, я опять вас обидела. Я все время вас обижаю, да? Э-э… может, начнем разговор снова?

Я – моя улыбка.

Я – моя красота.

Лука Эвард, человек, проживающий жизнь среди наглаженных рубашек, аккуратно свернутых трусов и выдавливаемой с конца тюбика зубной пасты, посмотрел на меня, потом поглядел на море и, возможно, в тот момент подумал о воровке, за которой он гонялся по всему свету, которая оказалась на причале во время ночной стрельбы, и ему стало интересно, утонула ли она тем вечером или все-таки выжила и думает о нем.

И он снова посмотрел на меня.

И спросил:

– Можно помочь вам поймать такси?

– Не надо, моя гостиница тут рядом.

– Какая?

– «Саузерн».

– Я тоже там остановился.

– Правда? Вот это совпадение. В таком случае, вы меня премного обяжете, если поможете добраться до бара.

Глава 40

Слова, характеризующие мое поведение:

• Одержимая

• Нуждающаяся

• Непрофессиональная

• Преследующая

• Манипулирующая

• Жестокая

Слова, характеризующие Луку Эварда:

• Обыкновенный

• Аккуратный

• Энергичный

• Невознагражденный

• Социально пассивный

• Одинокий

• Одержимый

Он не их тех, кто станет выпивать с незнакомой женщиной в чужом городе, как бы она ради него ни разоделась. Он не из тех, кто примется откровенничать о себе, о своей жизни и о своих страхах. Не из такого он теста.

Давайте выпьем, предложила я. Мы оба – чужаки в чужом краю и читаем одни и те же книги. Я – женщина и меня ранили, так что выпейте со мной.

Ну, разве что один стаканчик, согласился он, наконец. Я вообще-то не пью в гостиничных барах.

За третьим бокалом вина я спросила:

– А вы женаты?

– Нет, – ответил он; язык у него развязался от хорошего австралийского вина. – Вот уже три месяца как разведен.

– Извините, – сказала я, почувствовав легкий проблеск чего-то, похожего на… удивление? Я не рассчитала возможность присутствия в его жизни иного, кроме его работы – и кроме меня.

– Мы просто тихо разошлись, – объяснил он. – У меня работа, у нее тоже – сами знаете, как это бывает. А вы?

– Не замужем, – ответила я. – Так мне больше нравится. Расскажите мне лучше об этой книге – «Лимон и волна». Почему вы ее так часто перечитываете?

Он улыбнулся куда-то в пространство, подцепил с блюда жареного кальмара, оглядел зал, где мы сидели, изучая людей, убранство, звук и свет. Все столики были из стекла, под ними бежали синие огоньки, отбрасывавшие причудливые тени от тарелок и высвечивая очертания его подбородка и шеи.

– Мне кажется, она написана убийцей, – объяснил он. – В восемьдесят девятом году по Австрии прокатилась волна убийств – четыре женщины и один мужчина, умерщвленные одним и тем же способом. Один человек подпадал под подозрение. Полиция хотела его арестовать, но фактических улик оказалось недостаточно, так что его пришлось отпустить. Он уехал из страны три недели спустя, а потом, в девяносто третьем году, вышла эта книга, и хотя имена были изменены, в полной неприкосновенности осталась хронология, способ убийства, все до мельчайших деталей: где остались лежать тела жертв, типы узлов в петлях, которыми их душили, размер и марка лезвия – все-все-все. Повествование изложено с точки зрения полицейского, но ему так и не удается поймать убийцу, в конце концов он начинает им восхищаться и сам становится убийцей, увиденное превращает полицейского в душегуба. Я был членом следственной группы, пытался вычислить этого писателя – Р.Х., – но он ускользнул и скрылся где-то в Северной Америке. Мы подключили ФБР, но опять же, что у нас было? Ничего. Художественное произведение. Вероятно, убийца смеялся в лицо тем, кто не мог его поймать. Полет фантазии извращенного ума. Нельзя же арестовывать человека за художественный вымысел, так ведь?

– Если вы ничего не можете поделать, зачем тогда так часто это перечитываете?

Удивление: вопрос поразительно смешной.

– В качестве предупреждения, – ответил он. – Чтобы помнить. Помнить о тех, кто погиб, и чьего убийцу мы так и не передали в руки правосудия.

Правосудие: форма осуществления справедливого и праведного суда. Зиждется на моральном принципе определения законопослушного поведения.

Определяет заслуженное наказание или воздаяние.

Я оценила свое понимание правосудия и места для себя там не нашла. Но опять же, вершить правосудие: действовать или относиться по справедливости. Оправдывать или же вести себя в соответствии со своими способностями или возможностями. Нельзя отрицать того, что в жизни я вела себя неправедно, но воздавала ли я по справедливости?

Затем Лука сказал:

– Я прибыл сюда, чтобы найти воровку.

Мой взгляд вернулся к нему откуда-то из другого места. Он был миром, вселенной, настолько сильно захватившим мое внимание, что на мгновение мне подумалось – а не являлся ли он неким осколком моего воображения, голосом, который я сама для себя выдумала. Но глаза его смотрели куда-то вдаль, а слова доносились из какого-то уголка его души, говорившего ради него самого, а не ради меня.

– Мое начальство считает, что она утонула. Она украла ценности из музея. Лет сорок назад китайское правительство продало бы их для получения средств на закупку тракторов и экскаваторов, но теперешний Китай заново обретает вкус к своей славной и богатой истории. Вот это и придает им истинную цену, куда большую, нежели их химический состав.

Изумруд: соединение солей циклополикремниевой кислоты бериллия и алюминия с небольшими вкраплениями хрома, который придает ему зеленую окраску.

– Думаю, она приехала в Гонконг, чтобы все это сбыть. Есть такой субъект по имени Богьеке Деннис. Начинал он контрабандистом в Камбодже, а теперь убивает своих врагов змеиным ядом. Он контролирует проституцию и нелегальный вывоз мигрантов по всему Восточно-Китайскому морю. Она бы никогда… но ее, вероятно, одолела жадность, самонадеянность или просто… глупость или тупость.

Тупой: глупый, тугодум. Нерасторопный.

Тупость, свойство…

…Непроходимых глупцов.

Просто тупость.

– Вам… грустно, потому что она мертва?

– Если все-таки мертва.

– Но вам грустно.

Он пожал плечами:

– Мне всегда грустно, когда гибнут люди.

– Даже воровка?

– Она же все-таки человек.

– И это все?

Он впился в меня взглядом, быстро, резко, и лицо его сразу изменилось.

– В каком смысле?

– Вы так говорите, как будто довольно долго ее разыскивали.

– Многие годы. Я знаю каждую деталь каждого совершенного ею преступления. Мне известно, как она любит одеваться, как зачесывает волосы, на каких машинах любит ездить, что любит есть. В Мюнхене она увела семьдесят пять тысяч евро у адвоката, специализировавшегося на том, что он отмазывал торговцев наркотиками, обвиняя полицию в коррупции, и мне… было даже немного приятно, прости Господи, но казалось, это дело она провернула с юмором. Она обчистила его, пока он в опере встречался со сборщиком денег, просканировала его кредитные карточки, клонировала информацию с его телефона, а после этого два с четвертью часа слушала Верди. Я видел ее на камерах видеонаблюдения и еще сфотографированную одним журналистом, охотившимся за сборщиком денег, и она выглядела… Знаете, сейчас мне трудно описать ее лицо, детали… Я знаю о ней все, но ее так трудно найти… Она выглядела пораженной. Захваченной музыкой. Я не могу… Я помню, как думал, что она казалась именно такой. Помню, как мысленно произнес именно эти слова. Теперь она, вероятно, умерла, так что все это зря.

Молчание.

Затем

извините, сказал он.

Простите.

Не хотел говорить о…

извините.

Молчание.

Я протянула руку через стол и положила свою ладонь на его. Он руку не отдернул.

Я чувствовала, как по венам его ладони бежит кровь.

Ощущала сухожилия у него под кожей.

Был ли пульс на кончиках моих пальцев моим или его?

Он уставился в стол, словно чего-то устыдившись, и не отдернул руку.

– Иногда меня охватывает ужас, – произнес он наконец. – Я… боюсь.

Я ждала. Нужно было просто молчать.

– Иногда я боюсь, что… она нереальна. Что она не существует. Это, конечно же, абсурдно: у нас есть улики, образцы ДНК, фотографии и видео ее лица, ее специфический почерк, у нас есть все, что нужно, чтобы предъявить ей обвинение и посадить за решетку. Но куда бы мы ни отправлялись, при каждом совершенном ею преступлении люди не могут ее вспомнить. Она что, игра света, оптический обман? Некая фальсификация, кукольное представление, разыгранное нам в удовольствие, прикрытие некоего заговора, эксперимента? Или она ведьма? Почему люди не могут ее запомнить? Я могу описать вам каждую черточку ее облика, и все же… описание – это просто слова, отрепетированные на бесконечных брифингах: цвет волос, рост, цвет лица… Просто – слова. Я смотрю на вас, и вы можете оказаться ею, вы подходите под словесный портрет, но я изучал ее фотографии, я знаю ее лицо, я бы узнал ее, сразу же, узнал бы!

Повышенный голос: боль, страх, смущение.

Я чуть сильнее сжала его ладонь, моя реальность, его кожа, мое тепло, его кровь.

– Я получил досье, – продолжал он. – Мне показалось, что, возможно, оно прибыло от нее. Как она обо мне узнала? Возможно, держала его наготове на тот случай, если обмен не состоится или что-то пойдет не так. Возможно, она использует меня из могилы, мстя тем, кто ее убил.

– По-моему, в этом заключалась бы какая-то доля справедливости.

Едва заметная улыбка.

– Да, – согласился он. – Возможно, малая толика.

Справедливость. В китайском языке она обозначается символом и, иероглифом, который всегда казался мне довольно радостным, полным надежды. Если бы мне пришлось подписываться иероглифом, по-моему, я выбрала бы именно этот.

– Просто потому, что никто не помнит, что видел ее, вовсе не значит, что она умерла, – сказала я, а когда он улыбнулся куда-то в пространство, добавила: – Все это похоже на чрезвычайно неординарную цепочку обстоятельств.

Он снова посмотрел на меня или, возможно, впервые, и мне стало интересно, перебирает ли он в уме слова из описания, подходившие под мою внешность. Рост, вес, цвет кожи и глаз, кончик носа чуть «картошкой», крупные уши, высокий лоб, широкие густые брови, черные волосы, стянутые сзади в пучок, едва заметные веснушки под глазами. Все это можно описать и снабдить примечаниями. Он мог каждый день ставить перед собой мою фотографию и наизусть перечислять все эти приметы, и вот теперь он глядел на меня и, возможно, впервые попытался разложить мое лицо на составляющие, категорировать его и найти совпадения. Видел ли он, кто я такая?

Возможно, что и видел.

Однако он слишком сильно верил в свою рациональность, и поэтому в тот самый момент, когда глаза его распахнулись чуть шире, а рот приоткрылся в каком-то осознании, он повернул голову в сторону, отвел взгляд и, вероятно, сообщил сам себе, что нет, нет – он знал лицо воровки, было бы невозможно встретить ее сейчас и не узнать. Только не ему после такого долгого расследования.

И это мгновение миновало, оставив лишь его, меня и сейчас.

Я спросила:

– Хотите еще по бокальчику?

Не надо бы ему.

Он… это… он не из таких.

– Я вчера вечером была одна, – ответила я, – и завтра тоже буду одна. А вы?

Его ладонь, по-прежнему накрытая моей.

– Хорошо, – сказал он. И затем: – Ладно.

Глава 41

Забудь считать.

Забудь вспоминать.

Я забыла свой возраст. Все документы с моим лицом на фото – поддельные.

Я забыла своих друзей, как и они забыли меня.

Я забыла смену лет, да и к чему они мне?

Годы не запомнят меня.

Мое лицо исчезает из памяти людей.

Остаются лишь мои дела и деяния.

Глава 42

На седьмой день пребывания Рэйфа Перейры-Конроя в Токио я последовала за ним на поединки по сумо.

Традиционные искусства в Японии: сумо, карате, кендо, дзюдо, кюдо, кабуки, оригами, аранжировка цветов.

Иерархия. Дивизион сумо организован с военной субординацией и дисциплиной. На самой нижней ступени стоят дзёнокути, затем идут макусита и дзюрё. В любое время насчитывается лишь сорок два элитных макуучи, чьи поединки транслируются по телевидению и чья продолжительность жизни по крайней мере на десять лет меньше, чем в среднем по стране.

Номи-но Сукунэ, синтоистское божество сумо. В далекие времена борцы проводили свои поединки рядом с храмами, дабы вырос хороший урожай, а судьи до сих пор освящают дохё бросаемой солью.

Было ли Рэйфу до этого всего дело, когда он садился в ВИП-зоне на подушки и чистые коврики-татами рядом с борцовской площадкой? Вероятно, нет. Я наблюдала за ним в маленький бинокль, сидя на деревянной скамье на самом верху зала. Он являлся почетным иностранным гостем, которого привезли на сумо с целью развлечь и ублажить, дабы ему было о чем рассказать друзьям по возвращении домой. Я видел поединки сумо, да-да, видел; а понял ли что-нибудь? Да нет, конечно же, но я там был, теперь я проникся Японией, да-да, именно проникся.

На данном после этого приеме я слушала болтовню, кружа по залу.

Я лучше и ближе узнавала обладателей «Совершенства».

Она: идеальные зубы, идеальная прическа, идеальная улыбка, идеальная одежда, подобранная в соответствии с модой и носимая с идеальной грациозностью.

Он: шелк и хлопок, ослепительная, режущая глаза белизна рубашки, идеальный бокал с идеальным напитком в одной руке, идеальная женщина, держащаяся за другую руку.

У вас есть «Совершенство»?

(– О, да! – отвечала женщина с хирургически зауженной талией. – Оно изменило мою жизнь.)

(– Оно касается не только отношения к самому себе, – добавил мужчина, которому я подлила в бокал шампанского. – Оно относится к общению с людьми вроде меня. С лучшими из лучших.)

Вежливые хлопки аплодисментов, и на помост вышел мужчина в полном облачении жреца синто – оранжевом с желтым кимоно и в высоком, покрытом лаком головном уборе – и на изысканном ровном японском поблагодарил всех пришедших.

– По примеру и на пути к богам, – продирался сквозь сложные словесные конструкции его речи переводчик, – мы ищем самоочищение от низменных деяний и грехов. Мы смываем греховные помыслы, недостойные и греховные деяния и в конце выходим лучезарными. Каждый ребенок, родившийся в Японии, вне зависимости от вероисповедания, с восторгом принимается в святилище и делается членом семьи, которому дается имя для благословения и защиты его духами. Именно в этом духе – восторженно принимающем и очищающем – я с гордостью называю господина Перейру-Конроя другом и заявляю, что работа, которую он делает в Японии, помогает мужчинам и женщинам совершенствовать их души.

Сначала Дубай, теперь вот Токио. У Рэйфа дел невпроворот.

– «Совершенство», – продолжил японец после паузы, – делает людей лучше.

Я уже было собралась уходить, как вдруг столкнулась с Филипой Перейрой-Конрой, одетой в черное, с бокалом в руке. Коротко подстриженные ногти, высокая прическа. Она встала у меня на пути и сказала:

– Здравствуйте. Я увидела, что вы одна. Вы кого-нибудь здесь знаете?

В голосе ни обвинения, ни злобы – просто женщина заметила незнакомого человека и поинтересовалась, не нужно ли ему общество.

Прямо как в Дубае.

– Здравствуйте, – ответила я, протягивая руку. – Меня зовут Хоуп.

– Филипа.

– Я знаю, я изучала одну из ваших работ, доктор Перейра.

Она чуть заметно приподняла бровь, нервно одернула кончик рукава.

– Действительно? Я не думала… Какую именно?

– Я читала вашу статью о когнитивной реконструкции и упрочении. Очень интересно даже для непрофессионала.

– А вы не профессионал?

– Да вот, прочла за компанию.

Улыбка – неожиданная, широкая, исчезнувшая столь же быстро, как и появилась, запрятанная под хорошими манерами и этикетом.

– Я тоже.

– Я так понимаю, вы разрабатываете подходы и процедуры?

Слишком все быстро, слишком явное выуживание информации. В ответ – подозрительность, легкий наклон тела. Все прекрасно: если это случится, я уйду, сделаю круг по залу, вернусь к ней и предприму еще одну попытку, установив большую доверительность в разговоре. Это слишком хорошая возможность, чтобы ее упускать.

Она несколько раз постучала указательным пальцем по ободку бокала, и я засомневалась, заметила ли она хоть что-нибудь.

– А у вас есть «Совершенство»? – наконец спросила она.

– Да.

– А вы…

– В Клубе ста шести? Да.

– Тогда вы уже знаете о подходах и процедурах.

– Еще нет. Я не успела назначить встречу. В последнее время я была очень занята – дела семейные.

– Семья – это очень важно.

Мантра, заученная наизусть, и когда она говорит, то не смотрит на своего брата, не выражает слова движениями тела, но стоит прямо, неподвижно и смотрит на меня. Я быстро двигаюсь дальше, и она этому рада.

– Можно спросить: откуда взялась идея о «Совершенстве»?

Она чуть поднимает взгляд, голова вверх, подбородок вперед.

– Что вы имеете в виду?

– Ну… что вас на это подвигло?

Недолгое молчание. Затем:

– Мой брат. Он… просто ребенок, мне казалось, что ребенок… Наш отец очень любил его, понимаете, и он всегда считал, что мир может что-то выиграть от этого его… качества.

Грусть. Она улыбается, стоит неподвижно и прямо, но это не бойкие слова женщины, которую я видела в Дубае. Здесь были боль, оправдание и пустые провалы на месте правды. К моему удивлению, мне захотелось коснуться ее, но я лишь сильнее сжала в руке бокал.

– Все мысли представляют собой обратную связь и ассоциации, – наконец произнесла я, и теперь ее взгляд впился в меня, ее глаза меня буравили, я завладела ее вниманием полностью, настолько, что подумала, а сможет ли она меня забыть, сможет ли забыть эти мгновения. – Сталкиваясь с возрастающими социальными стрессами, тело реагирует так же, как на любую тревогу. Капилляры сужаются, пульс и дыхание учащаются, температура кожи повышается, мышцы напрягаются. С каждым случаем социального неприятия проводящие цепочки в мозгу усиливаются, дабы укрепить связь между социальным неприятием и психологическим беспокойством. При подобном укреплении вы с большей вероятностью становитесь подверженными испытать физическую реакцию даже на ничтожный социальный дискомфорт, отчего ощущение дискомфорта только усиливается, тем самым укрепляя его физическую составляющую, и так далее, и так далее. Все мысли представляют собой обратную связь: иногда она становится слишком громкой и явной. По крайней мере таково мое мнение.

Снова молчание.

Ее тело, казалось, сбросило какие-то путы, плечи освободились от чего-то их стягивавшего, колени чуть обмякли, смягчилось лицо, подобрели глаза. Похоже, она впервые разглядела зал, проходивший там прием, колышущуюся, смеющуюся, звенящую бокалами и приборами массу идеальных людей с идеальными улыбками.

– Вы не в ста шести, – незатейливо произнесла она.

– Отчего вы так говорите? – поинтересовалась я.

– Потому что вы несовершенны.

– А что означает «совершенный»?

Она улыбнулась, скрестив руки на груди и чуть наклонив голову.

– Будь вы в ста шести, вы бы не спрашивали. Совершенство есть вы, а вы есть совершенство, и в этом состоит истина.

– А у вас тоже нет «Совершенства», – ответила я. – Я тоже это поняла.

Ее взгляд скользнул по залу, на мгновение задержался на брате, в полупоклоне пожимавшем чью-то руку, сплошь улыбки, очарование и красота. Потом она снова посмотрела на меня, и на какую-то секунду мне показалось, что она вот-вот расплачется.

– Хотите есть? – спросила она. – Я просто умираю с голоду.

Мы ели лапшу. Она заказала острую, по-сингапурски, а я – пшеничную в бульоне, и она с причмокиванием отхлебнула немного своего бульона с маленькой деревянной ложки.

– А как же прием, разве ваш брат…

– Он ничего не заметит.

– Вы уверены?

– Это одна из общих черт характера Рэйфа и отца – целенаправленная преданность и следование идеологии. Все остальное – неважно.

– И что же это за идеология?

– Победа?

– А разве это идеология?

– По-моему, да. Только Рэйф скрывает это лучше, чем отец. Тот всегда что-то доказывал, что он лучше и умнее всех остальных. Но вот Рэйфу приходится доказывать, что он лучше отца.

Наверное, я нахмурила брови, потому что она зеркально сдвинула брови, и она спросила чуть громче, чем надо:

– В чем дело?

– Это вовсе не похоже на то, что вы сказали бы незнакомому человеку.

– Извините, я заставила вас… Понимаете, я не очень хорошо схожусь с новыми людьми.

– А по-моему, очень даже.

– Нет, – немного грустно ответила она. – Это не так. Рэйф таскает меня с собой на все свои приемы, пышные презентации, показывает на меня и говорит: «Вот глава нашей группы разработчиков, моя сестра». И мне все улыбаются, жмут ручку, а он продолжает говорить на тот случай, если я открою рот.

– Вы заговорили со мной.

– Вы были одна. Вы были несовершенны.

– И это все причины?

– Вы… вы хоть немного разбираетесь в моей области. Я могу разговаривать с людьми на работе, но они не до конца все это понимают, отнюдь не до конца, но вы были одна и несовершенна, и думали о мыслях, о том, что означает мышление, о разуме, людях и… Вы журналистка?

Эти слова вырвались быстро и внезапно, с почти ощутимым содроганием от одной этой мысли.

– Нет. Я не журналистка. Я пишу работу о «Совершенстве».

Она резко приподняла брови, внимание целиком обратилось на меня.

– И где?

– В Оксфорде, колледж Сент-Джонс.

– Вы знаете профессора Виккендара?

– Нет. Я специализируюсь по антропологии. – Легкий кивок, интерес почти мгновенно угас; гуманитарии ей наскучили, но я поднажала: – Меня интересует развитие понятия «совершенства» во временном контексте, а также построение собственного «я». «Совершенство» становится движением, и понятие переживает глобальное переопределение…

– Нет, не становится. И главное вовсе не в этом.

Я прикусила нижнюю губу, после чего продолжила, тщательно подбирая слова:

– Возможно, это не главное для вас, доктор Перейра, – задумчиво произнесла я, – но именно этим оно и становится.

– Главное – это мысль. Модели поведения, модели мышления, преодоление преград, поиск и прокладка новых путей… Извините, мне показалось, что вы все это понимаете, когда сказали…

– Вероятно, нам нужно внести ясность – существует наука, и существует продукт. Я веду речь о продукте.

– Ах, вот как. – Ее интерес почти угас, стоявшая перед ней лапша остывала. – Я напрямую им не занимаюсь.

Внезапно повисло неловкое молчание, резкое падение из высоких сфер, откуда мы начали. Я оглянулась по сторонам, и мой взгляд на мгновение встретился с глазами одного из двух охранников, которые тенью проследовали за Филипой в ресторан. Один стоял у двери, другой расположился в нише за несколько рядов столиков от нас, соблюдая положенную дистанцию.

– А что это за?..

Она пренебрежительно взмахнула палочками, не поднимая взгляда от тарелки.

– Мой брат беспокоится о моей безопасности.

– А вы в опасности?

– Рэйф владеет огромным капиталом. По-моему, он боится, что кто-то может попытаться меня похитить. Это, конечно же, смешно, но все же… – Я терпеливо ждала, и вот оно – вырвалось: – Ведь нашего отца убили.

– Извините, я не…

Она отмахнулась, прожевывая лапшу.

– Это было очень давно. По официальной версии, никого так и не поймали.

– А по неофициальной?

Легкое пожатие плечами. Это ее вряд ли интересует. Затем она внезапно затараторила:

– Это не беспокойство, в том смысле, не беспокойство как эмоциональная реакция, но разве не интересно, что в зале, забитом совершенными людьми, двое людей несовершенных почти сразу же находят друг друга. И образуются два сообщества – это должно заинтересовать вас как антрополога – красивые и уродливые. Красивые стоят, разговаривают и прекрасно чувствуют себя вместе, а уродливые едят лапшу. Это то, что вы отметили? В своем исследовании?

– Я… да. «Совершенство» подталкивает идеальных людей собираться вместе. Так же, как и Клуб ста шести.

– А вам от этого страшно не становится? – спросила она, взглядом отыскивая на моем лице что-то, известное только ей.

– Вообще-то, нет.

– А зря. Это не моя область исследований, совсем не моя, но продукт – то, что с ним сделал Рэйф, это блестяще, конечно же, это полный блеск, он ведь такой. Когда мы росли, я была старшей, но Рэйф… Понимаете, отцу требовалось доказывать, что он умнее и лучше, чем весь окружающий мир. Рэйфу просто нужно доказывать, что он лучше отца. Поэтому «Совершенство» есть порыв и прорыв, основанный на социально-экономических, а не этических ценностях. «Совершенство» – это богатство, мода, выгода и власть. Это – сияющая кожа, приятный смех, непринужденный разговор. Это… это то, к чему стремится мир, и конечно, все это очень скучно и в огромной степени элитарно. Я ведь не очень интересная, сами видите. На самом деле я – ученая сестрица своего брата. «О ней не беспокойтесь – она вся в своей науке», – говорит он, и все смеются, потому что это смешно. Мы вместе с вами едим лапшу, а по стандартам «Совершенства» это катастрофа, дешевая еда, напичканная жуткими химикатами – теряете тысячу баллов, и мы – меньшинство, на нас станут смотреть сверху вниз. Уродливые, толстые, ленивые, неспособные следить за собой, вредные привычки, дешевая еда и вообще дешевки.

Фригидная. Это слово Рейна произнесла за день до смерти. Визг сейчас очень громкий.

А Филипа все говорила и говорила, быстро, не останавливаясь, тараторя без умолку:

– Легче стать совершенной, если происходишь из определенного социально-экономического слоя. «Совершенство» требует времени и усилий, а если ты бедна и если ты борешься… Тут «Совершенство» тоже может помочь, найдет способ, чтобы заставить твои гроши работать, научит избавляться от ненужных вещей, привьет эстетичный и простой стиль жизни. Оно, конечно, сделано для всех, однако легче, гораздо легче, если ты уже богата. И как антрополог вы, разумеется, замечаете – «Совершенство» как программный продукт создает цифровую аристократию, а несовершенные мира сего – всего лишь чуть лучше крепостных.

Снова недолгое молчание. Охранник в нише за спиной Филипы заказал еще бокал минеральной воды, а стоящий у двери разглядывал улицу.

Наконец она произнесла:

– В Дубае умерла одна женщина. Я не знаю, как ее звали. Умерла как раз перед тем, как мы приехали туда на презентацию, вылившуюся, как оказалось, в катастрофу, в унижение – туда проник вор… но тем не менее. Эта женщина покончила с собой. Она страдала глубокой депрессией, но ее никто не лечил, в том смысле, что никто не помог и даже не признал этого факта, потому что это не болезнь, это то, с чем просто надо хорошенько разобраться, так ведь? В любом случае, у нее было «Совершенство». И оно ее не спасло.

Молчание.

– Если ты не совершенен, значит, ты ущербен, – продолжала она, глядя куда-то перед собой, на кусочек имбиря, повисший на кончиках ее палочек. – Рэйф – гений, но совсем не это являлось целью моего исследования.

– А в чем же тогда состояла цель? – тихо спросила я, пытаясь не нарушить возникшую доверительную атмосферу.

– Сделать людей лучше. Конечно же. И сам мир сделать лучше.

Она повертела кусочек имбиря палочками, потом положила обратно в тарелку.

– По-моему, мой брат взял нечто прекрасное и превратил его в нечто непотребное, – наконец сказала она. – Вот почему я ушла с приема. Вы изучали «Совершенство»: что вы обо всем этом думаете?

Я было открыла рот, чтобы ответить, поняла, что все простые слова вдруг сделались такими сложными, и промолчала.

– Qui tacet consentire videtur, – задумчиво произнесла она со странной полублаженной улыбкой.

– Молчание – знак согласия.

– Вы изучали латынь?

– Прочла это изречение в какой-то книге.

– В школе меня заставляли изучать латынь, экономику, бизнес-исследования, математику, потом еще математику, игру на фортепьяно, ораторское мастерство и драматургию, компьютерные науки, французский, русский, японский, полемику, журналистику…

– Ваша школа вовсе не походила на мою.

– Мы были наследием нашего отца. Или, точнее, мой брат. Братец всегда намеревался стать в этом лучше всех.

– Я не знаю латыни – только крылатые изречения.

– А это крылатое?

– Его произнес Томас Мор незадолго до того, как король Генрих Восьмой решил отрубить ему голову. «Молчание – знак согласия», – он отказался принести присягу, однако не высказывался и против нее. Надеялся, что молчание избавит его от эшафота. Вроде благородно, а вроде и глупо.

Она осторожно положила кусочек имбиря обратно в тарелку, отодвинула палочки в сторону, сложила вместе руки, подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза.

– Если бы мне пришлось расписывать параметры «Совершенства», – произнесла она, – я бы простила всех трусов.

– Если вы столь сильно верите в то, что ваш брат что-то сотворил с… плодами вашего труда, тогда почему продолжаете эту работу? – спросила я.

– Я работаю над подходами и процедурами, а не над программой.

– А какова цель этих подходов и процедур?

– Они делают людей счастливыми.

– Каким образом?

– Они… помогают людям чувствовать себя счастливыми.

– Очень похоже на наркотик.

– Это не наркотик. Это… не то, что я хотела воплотить, все это… еще не доведено до ума, но мой брат финансирует исследования. У Рэйфа есть деньги, и никто другой не позволит мне делать то, чем я занимаюсь, так что я нуждалась в нем, нам пришлось заключить некую сделку – он все время заключает сделки, сами понимаете, а я всегда была трусихой. Вы этому верите, да?

– Не знаю.

– А я была трусихой. Всегда. Вот почему и выбрала подходы и процедуры. Он с ними сделал что-то такое, что… Но однажды с помощью технологий, великаны на плечах великанов, мы построим что-то… хорошее. Счастье для всех. Однажды у нас все получится.

Счастливый: довольный, восторженный или радостный.

Обласканный фортуной.

Испытавший удовольствие или радость.

Счастье: ложь, созданная с целью гарантировать то, что мы его никогда не найдем.

– А вы счастливы? – спросила я, но она не ответила.

Я подсунула пару купюр под наши тарелки, сильно сжала ей руку и сказала:

– Пойдемте-ка немного прогуляемся.

Она ничего не сказала, но и не сопротивлялась, когда я вывела ее на улицу.