Текст книги "В конце пути"

– Капитализм, – ласково пояснила она, – подразумевает неравенство благосостояний. Я не говорю, будто это справедливо, не говорю, будто это хорошо, но лучшей системы пока не придумали, и благосостояние жильцов Лонгвью – деньги, которые предлагает муниципалитет, – о таком благосостоянии большинство только мечтает, а они нас отфутболивают?

– Нас? – с запинкой переспросил Чарли и, изогнув шею, заглянул женщине в лицо.

– Я руковожу проектом, – ответила она беспечно, словно весенний мотылек; порхнули в воздухе пальцы, охватывая деньги, людей, имеющиеся в ее распоряжении средства, мелочь, такая мелочь. – Жилой комплекс мой, я купила его у муниципалитета для перепродажи, и я продам, продам благодарным покупателям. Да, они будут благодарны – в стране жилищный кризис, вы не в курсе? На каждом этапе, на каждом шаге этого пути найдутся люди, готовые упасть на колени и возблагодарить меня за дальновидность, за похвальные замыслы; те, кому я дам работу; те, кто купит квартиру; фирмы, которые станут обслуживать новых жильцов; муниципалитет – за благоустройство района. Я… – Женщина помолчала, подыскивая слова, облизнула губы. – Я застройщик, и я горжусь этим званием. Строить, созидать – я делаю новое из старого, улучшаю его. Сейчас Лонгвью – паршивое-препаршивое старье; старые понятия, выложенные из старых кирпичей. Мы действуем во благо, я искренне в это верю, и, если ваш шеф, если Смерть хочет вмешаться, тогда передайте ему – пусть поговорит со мной лично, лично. Я не боюсь. Страх – единственное, что удерживает человечество от прогресса, а я… представитель человечества. Вам понятно, Чарли, вестник Смерти? Вы меня понимаете?

Он кивнул – медленно, слов не нашлось.

Непоколебимая улыбка посветлела и стала почти настоящей. Женщина отпустила плечо Чарли, достала портсигар, сунула в рот сигарету, вновь улыбнулась – сигарета дрогнула вверх-вниз – и, едва шевеля губами, добавила:

– У Патрика романтические представления. Он считает, что нужно уважать прошлое и силы природы. Я такими дурацкими мыслями не страдаю.

Серебряная зажигалка, вдох, тлеющий огонек на кончике сигареты.

Чарли молча смотрел на женщину.

– А если Агнес и Иеремия откажутся уйти?

Глаза ее стрельнули в сторону, на лице проступило недоверие.

– Вы что, издеваетесь? Тогда мы снесем дома вокруг них к черту. – Она быстро прокрутила в уме ситуацию, мысль засела в голове и пустила корни; женщина выхватила изо рта сигарету и стала размахивать ею перед лицом Чарли, подчеркивая каждый свой новый аргумент. – Вы в курсе, что они развернули целую кампанию? Не только они – все жильцы. Собрали пятьдесят три тысячи подписей под петицией в защиту домов, подали ее в муниципалитет, попытались добиться ее обсуждения в парламенте, притащили ее в местные газеты, заработали восемьдесят тысяч подписчиков в «Твиттере», подняли шумиху в «Фейсбуке»… И знаете, к чему это привело? Знаете, чем все обернулось в конце концов? Пшиком. Обычным пшиком, мать их. А почему? Да потому, что сделка проведена и обратной силы не имеет; бумаги подписаны, деньги уплачены. Таков закон. Так устроен мир, и никакое коллективное нытье ничего не изменит. Да, вот еще что. Они устроили нам антирекламу, да, и она нас задела, да, доставила нам неприятностей – на один день. Грязь прилипает ровно на день; может, чуть меньше. «Твиттер», «Фейсбук», телевидение, интернет-новости – вы в курсе, сколько времени сегодня держится на новостном сайте любая история, если только это не скандал со знаменитостями? Угадайте. Ну же, угадайте. Три часа. Вот как сильно нас задело. А потом мир сделал оборот, кто-то написал в «Твиттере» что-то новенькое, народ это пустил дальше, и пошло-поехало, и ничего не поменялось. Мир так устроен. Вот вам и власть народа. Хрень, а не власть.

Вестник Смерти молча посмотрел на лицо за двадцать тысяч фунтов и на костюм за десять тысяч, ощутил ногой прикосновение туфли за семьсот фунтов, и вестнику вдруг почудилась фигура за спиной женщины, этой сердитой женщины, чья улыбка напрочь пропала, а губы искривились, обнажив зубы, – почудилась фигура, наблюдавшая издалека, которая покачала головой и пошла прочь.

Чарли посмотрел женщине в глаза и понял, что сказать ему нечего.

(В большом торговом центре перед витриной магазина здорового питания стоит Голод и таращится на гигантские бочки протеиновых коктейлей, смотрит видеоролики из тренажерного зала, вновь переводит взгляд вниз, на пищевые добавки, и чувствует себя в затруднительном положении – она, всадник Апокалипсиса, не знает, что и думать…)

(На берегу Черного моря Война восклицает: «За здоровье!», чокается с капитаном боевого корабля и хихикает в ответ на смущенную капитанскую улыбку, а ветер полощет корабельные вымпелы.)

(В клинике южной Калифорнии Чума многозначительно кивает, обхватив подбородок ладонью, и говорит: «О, я знаю! Я знаю. На вакцинах просто зарабатывают деньги, в конце концов…»)

Возле нищего у колонны Нельсона опускается на корточки Смерть, кладет в шапку несколько монеток и задумчиво спрашивает:

– Вот скажи, изменился ли характер твоей работы с появлением бесконтактных кредитных карт?

Нищий вздрагивает и не отвечает, поскольку его пальто насквозь промочил дождь, и холод пробирает до костей, и никто с ним, попрошайкой, уже давным-давно не заговаривает.

В тот вечер Смерть скакал по земле на бледном коне, подходил к пришвартованному кораблю с босоногими беженцами, колотил в тюремные решетки, подносил химикаты поближе к свету со словами: «Что-то она мутновата», перерезал пуповину новорожденному с тихим шепотом: «С тобой мы увидимся не скоро», держал за руку вдову в холодной постели и хохотал, хохотал, хохотал над пылающим городом, и Чарли промолвил:

– Мне пора домой.

Женщина – ее имени он так и не узнал – вновь с улыбкой, вечной своей улыбкой, словно эти губы никогда ничего другого не делали, вдохнула сигаретный дым.

– Пока-пока, – пропела женщина, глядя в сторону. – Тра-ля-ля и все такое.

Чарли помедлил, подумал возмутиться, рассвирепеть, плюнуть ей в лицо, но лишь повесил голову и побрел прочь.

Глава 36

Я вот жила в Мумбаи, но знаете, там огромная пропасть между…

Париж. Горжусь Парижем, люблю Париж, а для работы он и вовсе…

Канберра. Не были в Канберре? Нет. Остальные тоже не были.

Бирмингем, сообщил вестник Смерти. Но сейчас живу в Лондоне.

Все засмеялись, вестница Голода забарабанила по тарелке палочками для еды. Вестники нечасто собирались вместе, чтобы вот так, вчетвером, но иногда землетрясение, иногда цунами, иногда мятеж, или бомбардировка, или…

– Простите-извините, – сказала вестница Войны. – Да, мне не светит вступить в ваш клуб стихийных бедствий, я пропущу все потопы и лавины… Мосул! Я столько времени провела в иракском Мосуле…

– В той части света теперь заоблачные цены на такси…

– Моя любимая гостиница, очень красивое место, но сейчас…

– Забронировать через «Эйрбиэнби» жилье в Могадишо. Я ответила, нет, оставайтесь с семьей…

– Я вот подумываю о тыле, о доме, – рассуждал вестник Смерти. – О чем-то своем. Чтобы однажды осесть, пустить корни: община, хор, городок с маленькими магазинчиками, все соседи меня знают…

Вновь бурный хохот, Чарли, какой ты смешной, ужасно смешной!

– Тогда в Пекине стоял густейший смог, и я…

– …верблюды, верблюды поразительные существа, вот только…

– Вся беда в том, что под землей есть нефть, так? Как только являются геологи, я понимаю – скоро ждать…

– Я смотрел футбольный матч на Шри-Ланке, – задумчиво тянул Чарли. – И был там один паренек – какой у него удар левой, уму непостижимо.

Позже, когда четверка помахала на прощание конвою ООН и вестница Войны пошла глумиться над представителем российского посольства, тогда вестница Голода опустила ладонь на руку Чарли и произнесла:

– Нужно выбирать, как жить тогда, когда ты живешь, Чарли.

Он стоял смущенный, в глаза бил свет фар отъезжающих грузовиков, на спине была соль, а вокруг – проволочная изгородь; стоял и не отводил взгляда от лица немолодой женщины.

– Давным-давно в Индии юношам велели упорно трудиться, зарабатывать деньги, строить дом, быть воином, быть мужчиной. Затем юноши взрослели, женились и переставали быть воинами, они распахивали поле, собирали фрукты вместе с детьми, учили их охотиться. И лишь когда эти житейские дела подходили к концу, тогда бывшие юноши удалялись в ашрам или в священную рощу и там размышляли над тайнами жизни. Так происходило всегда, бывшие юноши всегда уходили в священное место и всегда несли внутри себя святость. Однако до того, как стать святыми, они были сыновьями и отцами – пока не наступало определенное время. У тебя еще есть время, Чарли. Ты еще можешь выбирать.

Чарли задумался над ответом, но вестница Голода уже заметила знакомого врача-волонтера, которому хотела сказать куда больше.

– Эмми? Эмми, привет, прости, я…

– Который час?

– Прости, я только…

– Господи.

– Прости. Я не… Я кладу трубку.

– Ты меня уже разбудил. Ну, в чем дело, Чарли?

– Я… Не знаю. Я поехал в один жилой комплекс, потом мне позвонили, и мы пили, и там были какие-то люди, и женщина говорила… Я очень устал. Боюсь, я немножко пьян.

– Неужели?

– Прости. Я не хотел… Прости.

– Тебе плохо?

– Пройдет.

– Ага, как же.

– Пройдет, честно, я оклемаюсь.

– Работа доконала?

– Я считал… Кто бы мог подумать, что это обычное… но… Позвоню утром. Я не хотел тебя будить. Я… Я искуплю, я…

– Чарли, слушай, ты…

Тишина в трубке.

Один, без сна, в своей лондонской квартире…

В своей квартире, черт возьми?! Да разве он хоть что-нибудь сделал, чтобы считать ее своей? Диски с музыкой на полу, полок не хватает; комод, забитый футболками неизвестных футбольных клубов, но что еще? Фотографии, картины, царапины на стенах, пятна на ковре, возрастные отметины давно обжитого дома – да пошло оно! – обжитого не им, не здесь, не вестником Смерти…

Один.

Без сна.

В своей лондонской квартире.

Вестник Смерти глазел на скошенные потолки и мерз – а ведь ему казалось, что после льдов Гренландии он не замерзнет больше никогда.

Глава 37

– Я не актер, я мастер перформанса. Традиционный театр пал под натиском денег, корпоративизма и денег. Возьмем Уэст-Энд – одно и то же старье, призванное доставлять зрителям удовольствие, дарить счастье. Театр должен обладать властью, он должен быть инструментом общественных перемен, должен сеять внутри зрителя ростки вопросов – о себе самом, о мире вокруг! Нет, традиционные пьесы такого не делают. Они содержат лишь слова, написанные белыми представителями среднего класса о проблемах белых представителей среднего класса. Слушайте, я в курсе – я из среднего класса, и я белый, зато мне есть что сказать. Нет, платить за вашу работу мне нечем. Нет, никакой сметы нет. Придется вам как-то выкручиваться. Подобную работу делают исключительно из любви.

– …но я не ожидала…

– Если выбирать, куда вложить деньги – в спонсирование театра или в строительство очередной больницы, – выбор предсказуем, правда?

– Мой голос и есть мой инструмент!

– Ты, наверное, просто не умеешь.

– Девушка, вы – осветитель? Нет, я ничего не понимаю в освещении. Само собой, вы сделаете все великолепно, и я доверяю вашему высокому профессионализму и ценю ваше мнение. В общем, я тут записал, чего мы в точности хотим, а мой кузен расскажет вам, как…

– Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла…

– Лично я в ролевых играх – гибрид вора с магом: специализируюсь на коротких мечах и полностью прокачиваю школу стихий. Занятие шикарное, ужасно веселое и выглядит красиво, но разве это искусство?

Глава 38

В жилой комплекс Лонгвью накануне сноса явились приставы. Они вытащили мебель и сгрудили ее перед входом – всю, кроме кровати; та не уместилась на тротуаре, и ее швырнули прямо на дорогу. Приставы разбили картину – не нарочно, им просто было лень нести аккуратно – и расколотили несколько тарелок, а еще уронили скоросшиватель, и из него белыми голубиными перьями выпорхнули в небо школьные сочинения Агнес. Иеремия молча сидел на старом диване под кухонным окном. Агнес вопила и рыдала, и в конечном итоге приставы вызвали полицию. К чести копов, те были потрясены, искренне потрясены увиденным, но поделать ничего не могли, закон есть закон. Женщина-полицейский присела рядом с Агнес, когда у той уже не осталось сил буянить, и сказала:

– Послушай, милая, давай наймем грузовик, подумаем, куда отвезти ваши вещи, устроим вас в гостиницу и…

Агнес Янг подняла глаза на лицо фараонши, легавой, законницы – и на мгновенье почти сумела разглядеть в ней человека; но тут форма затмила все, и Агнес вновь опустила глаза, не произнеся ни слова, поэтому полицейская подошла к Иеремии, и вдвоем они сперва наняли грузовик с водителем (грабитель потребовал пятьдесят фунтов сверху за отсутствие нормального места для парковки), нашли на каком-то складе свободное помещение (не самые страшные цены) и сняли на ночь гостиничный номер, после чего Иеремия подбил сегодняшние расходы на клочке бумаги и покачал головой:

– Мне положено всего семьдесят два фунта в неделю… Их теперь отберут, раз я получил деньги за квартиру?

Полицейская точно не знала. Вдруг и правда отберут? Вдруг теперь, когда у Иеремии есть сбережения, но нет крыши над головой, правительство перестанет заботиться о старике?

Мир сделал оборот.

В клубе, неподалеку от правительственной резиденции на Уайтхолл, Голод звякнула бокалом о бокал – бледное шампанское плеснуло о края – и заметила:

– По большому счету, зачем нужно правительство? Оно не обязано заботиться о людях, оно же не нянька, что за старомодные взгляды…

В заброшенном автомобильном складе за Барьером Темзы – там, где река уступала место болоту, – Чума насвистывала и выводила бессмысленные закорючки в мягком иле, а спички никак не желали загораться в пустой металлической бочке, и серые лица жались от холода ближе друг к другу.

В двух улицах от Кремля, в недавно открывшемся кафе быстрого питания – исключительно русская кухня, никакой западной дряни – Война поплотнее завернул в блин грибную начинку, хмыкнул и пробормотал себе под нос:

– Как аукнется…

На обзорной галерее в здании английского парламента сидел Смерть и слушал заместителя министра.

– Наш парламент уже многое сделал для борьбы с расточительством. Двенадцать миллиардов фунтов на пособия для трудоспособного населения; двенадцать миллиардов фунтов – именно столько необходимо возместить для обеспечения других, жизненно важных сфер. Молодежи следует найти работу; мы должны прекратить поддержку так называемых претендентов на инвалидность и на жилищные субсидии, если требования этих претендентов не обоснованы; новое поколение обязано научиться давать, а не брать, и я заявляю…

Смерть тихонько кивал собственным мыслям и вспоминал, как давным-давно он тоже сидел на обзорной галерее – пусть и в другом здании, стоявшем раньше на этом месте[3]3
  Нынешнее здание парламента (Вестминстерский дворец) построено на месте старого, сгоревшего в 1834 году.


[Закрыть], – и слушал…

– Человеческое воображение не в силах постичь столь огромного страдания, втиснутого в столь малое пространство… впрочем, дабы не слишком полагаться на одни только описания, я обращаю внимание Палаты на свидетельство, с надежностью которого не поспоришь. Смерть, бесспорно, свидетель надежный… смертность около пятидесяти процентов, и это среди негров, которых (как скот) покупают лишь здоровыми – умом и телом… Торговлю, основанную на грехе и беззаконии, необходимо упразднить… Будь что будет, но отныне я не найду покоя, пока не положу рабству конец.

Смерть тогда тоже приходил послушать Уильяма Уилберфорса; в тот день, когда рабство в Британской империи наконец отменили, Уилберфорс плакал, его сторонники ликовали, а Смерть с радостью исполнял свои обязанности; тот день был посвящен служению идее, он перевернул мир, и аболиционисты подняли голову и узрели на галерее Смерть, но не испытали страха, а улыбнулись.

Война, слегка навеселе, нетвердо бредет по ночным улицам Триполи, вскидывает пустой стакан к небу и напевает:

– Как аукнется… так и откликнется… как аукнется… так и откликнется…

В Лондоне Агнес и Иеремия Янги стояли перед своим бывшим домом, пока в фургон грузили последнюю мебель, и глядели в никуда, избегая смотреть друг на друга. Приставы дождались замены замка, на прощанье вежливо кивнули старику с внучкой и исчезли.

Двор опустел.

У Агнес больше не осталось слез, у Иеремии осталось мало – совсем мало – сил. Янги молча доехали в грузовике до склада; водитель отказался им помочь, зато девушка, которая работала здесь лишь пару месяцев – работала, чтобы платить за учебу, – узнала Янгов. Она позвала напарника – тот был в нее влюблен и все ждал, когда же парень этой девушки бросит ее окончательно, – и они дружно перетащили земные богатства Янгов в бокс в глубине здания, бывшего когда-то гаражом. Закончив, ребята вручили Агнес ключ от навесного замка, «забыли» внести в счет дополнительные услуги и пошли закрывать склад на ночь.

Садилось солнце, Агнес и Иеремия одиноко торчали посреди оживленной улицы; в правой руке Агнес сжимала небольшую сумку с запасными трусиками, мобильным телефоном, зубной щеткой, дедушкиной бритвой и кремом для бритья. Идти Янгам было некуда.

– Простите…

На углу улицы стоял вестник Смерти, позади него на светофоре рычал автобус, а впереди деловито скакал одноногий голубь. Под мышкой у вестника был зонт на случай дождя, спину вестник держал прямо, а пятки – вместе. Янги молча уставились на это явление в сгущающейся темноте.

Зачем он здесь?

Он и сам толком не знает.

– Я приехал в Лонгвью, но вы уже… зато я встретил полицейскую, спросил про вас, и она сказала, что вы… поэтому я пришел узнать… – Чарли замер, посмотрел под ноги, затем вскинул голову и попробовал еще раз. – Я тут не по работе. Это не… Одна женщина заявила мне, будто… Послушайте, завтра я еду поездом за границу, меня не будет недели три как минимум. У меня есть квартира, она… она небольшая, но… Когда я возвращаюсь домой, там всегда очень холодно – по крайней мере, мне так кажется. Я, понимаете, хочу сказать… если вам негде жить…

Чарли умолк. Он изучал собственные ноги, а Агнес с дедушкой изучали Чарли.

Наконец он поднял глаза, и в них впервые мелькнула каменная решимость, а в голосе прозвучало воодушевление.

– Хоть что-то по-человечески. Хоть что-то по-хорошему. Если хотите, то мой дом – ваш.

Агнес посмотрела на Иеремию, Иеремия посмотрел на Агнес.

Целую минуту на языке у Агнес вертелись слова – да пошел ты, не нужна нам твоя жалость, нахрен такой мир нахрен мир нахрен нахрен нахрен нахрен НАХРЕН, – вот только дедушка, который любил Агнес и растил ее после смерти мамы, который боролся из последних сил… он стал таким старым, постарел за одну неделю… дедушке было холодно, ноги его едва держали. Агнес посмотрела на вестника Смерти и подумала – ему, наверное, тоже страшно, и он, похоже, сам не знает, что делает и что говорит, но для него это важно, куда важнее всех сказанных им слов, – поэтому она коротко кивнула и выдавила:

– Да. Хорошо. Спасибо.

Чарли в ответ тоже кивнул, и троица молча побрела в ночь.

Глава 39

– Чарли…

– Сага…

– Я не…

– Мне просто нужен ваш совет.

– Думаешь, я…

– Я не хочу переходить границы, но это вроде бы и не…

– Ты свободный человек!

– В рамках…

– Работа – всего лишь работа. Ты ведь сам знаешь. Работа – всего лишь работа.

– Как вестница Смерти, вы… Когда вы выполняли мою работу, вы хоть раз…

– Ну конечно. Конечно. Она не возражала. Ты просто человек. Чарли? Что ты сделал?

– Старик и внучка.

– А, классика. Прямо-таки клише! Юность, старость, твое сердце кровоточило при виде…

– Нет. Нет, не так. Просто… Ну, может, и так. В Гренландии провалился лед, и человек умер, и я ощутил себя песчинкой. Что может один человек? А тут… Германия приняла миллион беженцев, их встречали цветами и едой, старухи уступали свои дома, чужие люди звали к себе ночевать, без всякой задней мысли, а потом в Кельне, на Новый год…

– Ты расстроен.

– Нет. Не…

– Работа?

– Волноваться о работе глупо.

– Глупо, да, глупо. С другой стороны, Чарли, эта работа – жизнь.

– Жи…

– Жизнь, да, именно. Ты вестник Смерти, ты выступаешь первым, до смерти, а ведь до смерти идет жизнь. Твоя задача – приветствовать жизнь, выказывать ей почтение. Было бы нелепо, даже неприлично, если бы ты не почитал жизнь. Что за музыка у тебя играет?

– Что? А… Хор из университета СОАС, международная музыка, африканская, азиатская, нерелигиозный хор, они на Рождество…

– Чарли, ты – мост. Ты соединяешь жизнь со смертью, иногда в буквальном смысле. И ты человек, это очень важно – это самое важное. Ты видишь человеческое во всем, что делаешь. Иначе ты не выкажешь живым того почтения, которое уготовано им самой Смертью. Заботиться и сострадать – это по-человечески.

– Значит, я зря?..

– Да.

– И можно…

– Без вопросов.

– Но почему сейчас? В самом начале, когда умирала мама Сакинай, тогда… У меня не возникало желания ее спасти – дурацкое слово, «спасти». Простите, вы, наверное, считаете меня…

– Просто для нее настало время, и она не испытывала страха.

– Да. Думаю, не испытывала.

– А те, кому ты помог сегодня?

– Их время еще не настало. Оно… не настало.

– Несправедливость – ее ты тоже встретишь. Иногда в автобусе, который слетает с дороги, полным-полно детей. Тебе придется их навещать, да, и ты не сможешь уберечь ледник, которому пришла пора растаять.

– Я… я понимаю. Только в этот раз… вдруг мелькнула мысль… будто я сумею помочь.

– И хорошо. Тебе кажется, что такая малость погоды не делает, а она делает. Один человек тоже делает погоду.

– Спасибо. Я думал… спасибо вам.

– Пожалуйста, Чарли. Пожалуйста.

В квартире в Далуиче сидят трое и смотрят телевизор.

Они слышат… все трое смотрят одно и то же, но слышат разное. Иеремия Янг – уже в полусне, голова склонена набок – громко дышит носом и улавливает…

– …откладывая яйца, морская черепаха знает: далеко не все ее детеныши доберутся до безопасного океана. Она закапывает выводок и ползет назад в темноте той же дорогой, спешит к воде, пока не начался отлив…

Агнес Янг завтра на работу, которую Агнес боится потерять, ведь она часто бывает не в духе, рассеянна, вспыльчива и порой опаздывает в магазин – однако Агнес ничего не говорит, не хочет никого волновать, короче… это ее проблемы, ее геморрой, и точка. Агнес Янг смотрит телевизор и слышит…

– Отыщут ли они в этом райском уголке настоящую любовь, или их виноград окажется зелен? Смотрите после перерыва: наши очаровательные пары катаются на водных мотоциклах: «Ужас, я чуть не умерла!»… и совершают восхождение на гору, где их ждет романтическая фотосессия: «О боже! Как… как… ого, боже мой, какая красотища!»… А еще мы узнаем тайну Здоровяка Джоша! Не переключайтесь…

Вестник Смерти сидит рядом с этой странной парочкой на тесном диване, смотрит телевизор и слышит лишь торжественные голоса, летящие ввысь; и удовлетворенно улыбается.