Текст книги "Оператуарная жизнь. Психоаналитические исследования"

Р. Спитц в модели анаклитической депрессии делает акцент на последствиях реальной потери матери на ранней фазе развития ребенка. А Ф. Тастин в модели психотической депрессии как «черной дыры» делает упор на некоторых опережающих защитных механизмах Я перед опасностью возвращения катастрофического аффективного опыта, связанного с первичной сепарацией с материнским объектом. А. Грин, вводя понятие белого траура, или комплекса мертвой матери, рассматривает, в свою очередь, смысл потери первичного объекта, неотделимый от перестроек задним числом событий психической жизни индивида и реконструированный во время аналитической работы. Для метапсихологического понимания эссенциальной депрессии вдвойне интересна теоретическая модель белого траура, изложенная А. Грином в известном исследовании о мертвой матери (1980). С одной стороны, он описывает взрослых пациентов, а не детей, чьи клинические характеристики, с психической точки зрения, часто близки к качествам наблюдаемых психоаналитиками эссенциально-депрессивных пациентов. С другой стороны, он развивает главным образом психоаналитическую концепцию этого состояния, основываясь на практике лечения, опираясь на сугубо динамическую точку зрения, дающую широкий простор для поиска смысла и его последующего конструирования. Здесь я не намерен проводить глубинное сравнительное исследование эссенциальной депрессией и белого траура, так как это завело бы нас далеко за рамки данной работы. Такое исследование может быть основано лишь на случае терапии оператуарного пациента с эссенциальной депрессией. Также следовало бы выделить несколько точек соприкосновения, которые могут прояснить наше понимание эссенциальной депрессии с учетом феномена психосоматического парадокса.

Комплекс мертвой матери наблюдается у пациентов, чье психическое функционирование складывается с упреждением в ответ на травматическую ситуацию, которая, как уточняет А. Грин, связана не с реальной смертью матери, а с психическим отсутствием матери, которая поглощена трауром. Следует подчеркнуть, что А. Грин говорит о белой депрессии, а не о белом трауре. Этот выбор указывает на то, что, с одной стороны, эти клинические состояния принадлежат к одной и той же «белой» серии, относящейся к клинике пустоты, или к клинике негатива. С другой стороны, он предупреждает о специфике депрессивных переживаний этих пациентов, знакомой психоаналитику, работающему с эссенциально-депрессивными случаями: «Причины, побуждающие анализандов вступать в анализ, никогда не связаны с депрессией <…> У аналитика появляется ощущение несоответствия между „депрессией переноса“ и внешним поведением, не затронутым депрессией, поскольку ничто не указывает на то, что она осознается окружением пациента, что, впрочем, не мешает его близким ее ощущать…». Сделанное А. Грином описание этих пациентов напоминает отдельными клиническими аспектами оператуарных пациентов. Конфликты субъекта возникают при соединении нарциссических проблем с требованиями Идеала, идущими наперекор Сверх-Я или в русле с ним. Наблюдаемые при этом проявления «аутоэротического возбуждения» и специфической интеллектуализации управляются в большей степени механизмами принуждения, нежели удовольствия, и поэтому они по праву располагаются, с топической точки зрения, по ту сторону принципа удовольствия, приближаясь, по моему мнению, к самоуспокоительным приемам, столь часто наблюдаемым в клинике оператуарных состояний. Наконец, А. Грин обнаруживает у этих пациентов «защиту реальностью, как если бы субъект испытывал потребность в том, чтобы цепляться за веру в существование реальности, свободной от всякой проекции <…> то есть мы присутствуем при случае крайнего отрицания психической реальности». Приведенное выше описание одним важным пунктом отличается от классического описания эссенциальной депрессии, и это касается аффективного выражения, в частности, психической боли. Все-таки я думаю, что опыт длительного аналитического лечения эссенциально-депрессивных пациентов довольно часто позволяет выявить относительность параметра аффективного молчания, потому что многие подобные пациенты, которые в течение первых консультаций не выражают своих аффектов, во время лечения демонстрируют яркие вспышки страха и боли. Кроме того, следует учитывать очень важный экономический фактор, наблюдаемый у эссенциально-депрессивных пациентов, находящихся в психоаналитическом лечении: наличие соматизации. Следует отметить, что она отсутствует при белом трауре, описанном А. Грином в исследовании комплекса мертвой матери. Однако, как мы увидим далее, отношения между аффектами и соматизациями находятся в самом центре проблематики психосоматической экономии.

Центральной фигурой метапсихологии белого траура является массивная и радикальная дезинвестиция первичного объекта, создающая «дыру» в психической ткани и высвечивающая в негативе образ потерянного объекта; эта дыра становится местом вторичных реинвестиций как чувства ненависти, так и процессов репарации. В течение всей жизни субъект оказывается отчужденным от первичного материнского объекта в его негативной форме.

Пациентка лет тридцати пришла ко мне на консультацию, потому что у нее обнаружили серьезное заболевание, а именно рак. Она является руководителем высшего звена в большой торговой компании, ее профессиональная жизнь – главное место ее инвестиций. Кстати, она в этом вполне преуспевает. Однако в аффективной и любовной жизни ее преследовали лишь неудачи и беспомощность. Каждый раз, когда она встречает мужчину, ее надежды не оправдываются из-за одних и тех же психических тупиков. Если он слишком открыто начинает проявлять свои чувства и желания, она ощущает одновременно страх и ненависть, и это заставляет ее отвергать его. Если же, наоборот, он ведет себя скромно и ничего от нее не требует, она чувствует себя брошенной, потерянной, одинокой. Во время аналитической работы мне удалось показать ей, что данный тип конфликтов повторял то, что, будучи ребенком, она пережила в своих отношениях со своей матерью. Будучи младше своих братьев и сестер на несколько лет, она появилась в своей семье в тот момент, когда ее мать переживала глубокие изменения в своей личной жизни, что повергло ее в состояние депрессии. Для нее имела значение лишь младшая дочь. Моя пациентка жила, таким образом, почти в состоянии симбиоза со своей матерью, без какого-либо психического понимания материнской депрессии и событий, которые к ней привели. Она была послушным ребенком, находившимся, однако, поочередно то во власти переполняющей ее тревоги или ненависти к своей матери, то во власти принуждения к процессам репарации. На протяжении первичных интервью я удивлялся и был тронут интенсивностью ее эссенциальной депрессии; она продемонстрировала защитные механизмы, позволяющие ей справляться одновременно как со своими аффектами, так и своими репрезентациями. Именно из-за нового разочарования в любовных планах и возникло несколькими месяцами позже заболевание раком. Данное клиническое наблюдение показывает, до какой степени вопросы, затронутые А. Грином в его исследовании «мертвой» матери, могут найти отклик в аналитической практике с соматическими больными.

Наконец отметим, что на основании своей теоретической концепции об организации первичного нарциссизма и раннего развития ребенка А. Грин постулирует существование фиксации травматического свойства, относящейся к тому периоду, в котором еще отсутствует дифференциация субъекта и объекта. «Однако, – пишет А. Грин, – если такая травма, как белое горе, случится до того, как ребенок сумел создать себе достаточно прочные психические рамки (обрамляющая структура, в которой негативная галлюцинация матери смогла бы найти приют), то внутри Я не образуется доступного психического места».

Подводя итоги, следует сказать, что все аналитические работы, на которые я ссылался и которые опираются на различные клинические точки зрения и теоретические концепции, представляют громадный интерес не только тем, что указывают на неоспоримые конвергенции с современными психосоматическими наблюдениями, но и особенно тем, что в них признается правомочным определенный метапсихологический взгляд на эссенциальную депрессию. В них регулярно проявлялись аксиоматические данные, которые можно выразить следующим образом: в раннем периоде развития влечений и психики, когда процесс разъединения между Я и не-Я, между субъектом и объектом еще не был завершен, происходит некое травмирующее событие. Как следствие, любая объектная утрата в этой ранней конъюнктуре обязательно запечатлевается как нарциссическая потеря.

После «Психосоматического исследования» все психоаналитики, которые занимались соматизирующими пациентами, стали обращать особое внимание на экономическую точку зрения. Понимание психосоматического парадокса не является исключением из этого правила. Процессуальная петля, о которой я упоминал в начале этого исследования, отталкивается от аксиоматических данных нарциссической утраты, на которой зиждется эссенциальная депрессия. Далее будут рассмотрены экономия боли, затем экономия мазохизма.

II. Эссенциальная депрессия и боль

Работу «Психосоматическое исследование» по праву можно считать началом психоаналитической психосоматики. В этой работе мы найдем такие верные фрагменты, которые не только дают точное описание клиники психосоматического пациента, но и передают мечтательный дух последующих открытий: «Сначала мы боялись, что нам не удастся привязаться к этому бесцветному на вид персонажу, строгому в своей реалистичности, несколько поверхностному, который, кажется, опирается только на явное, реальное и от которого исходит смутная грусть <…> Казалось невозможным, что человеческое существо по устройству своего образа жизни может быть таким простым и таким убогим». В первой части этой цитаты мы находим клиническое описание, знакомое любому психоаналитику, имеющему опыт работы с соматическими пациентами; он может подтвердить это без труда. Вторая часть цитаты содержит прогноз на будущее. Она предвосхищает последующие психоаналитические исследования, ясно указывая направление этих исследований, а именно теоретическое обоснование интуитивно ощущаемого рассогласования между внешней тишью и гладью поведения оператуарного, эссенциально депрессивного пациента и предполагаемой скрытой необузданностью мира его влечений. Она подчеркивает размеры нехватки и сразу вписывает этих пациентов в концептуальные рамки негативности.

Для Фрейда боль всегда представляла собой тайну. Хотя у него нет специальных работ, систематически раскрывающих эту тему, можно сказать, что в его трудах, начиная с «Исследования истерии» (1895) и заканчивая работой «Моисей и монотеизм» (1938), прослеживается постепенная и глубокая разработка проблемы боли и в более общей форме разработка проблемы аффектов. В поздних его работах решение этой загадки найдено, и боль вписывается в метапсихологические рамки, где присутствуют все измерения: экономическое, топическое, динамическое, а также – и это особенно примечательно – филогенетическое. Фрейд предполагал, что загадка боли в ее избытке. Ее основное качество заключается в ее чрезмерности, боль включает в себя экспрессивное и аффективное переполнение. Эта чрезмерность сталкивается с определенными вопросами, на которые Фрейд будет отвечать постепенно, опираясь на метапсихологический подход. Если боль является протестом, жалобой, требованием, адресованным другому, себе подобному, то необходимо отметить, что у оператуарных и эссенциально-депрессивных больных эта трансмиссия в значительной степени отсутствует. Именно поэтому для психосоматического психоаналитика тайна меняет свой знак и становится признаком психической не боли. Психосоматики сталкиваются с явлением слишком малого количества психического выражения.

Прежде чем продолжить подобные размышления, мы должны спросить себя, является ли проблема не боли достаточно обоснованной. Можно ли точно утверждать, что при эссенциальной депрессии нет выражения психической боли? Если мы обратимся к наблюдениям, которые были сделаны первыми психосоматическими психоаналитиками и уже стали классическими, мы заметим, что они постоянно указывают на отсутствие аффективного выражения у пациентов, идентифицированных ими как оператуарные. Об этом свидетельствуют описания П. Марти, а также М. де М’Юзана.

А исследования Сифнеоса, относящегося к другому направлению психосоматического учения, привели этого североамериканского автора к обоснованию и введению в научный обиход понятия алекситимии, которое базируется на соответствующем клиническом феномене. Симптом отсутствия выражения психической боли при эссенциальной депрессии является для его авторов не просто клинической и феноменологической констатацией. Он раскрывает невидимый смысл состояния дезорганизации тех психических условий, которые позволяют развиться функции репрезентации влечений. На основе моей психосоматической практики с соматическими больными я могу констатировать тот факт, что, если некоторые пациенты, бесспорно, демонстрируют недостаток аффективного выражения и, в частности, психической боли, то другие пациенты с несомненной эссенциальной депрессией иногда выражают очень интенсивное психическое страдание, а иногда – более слабое. Прояснению этого клинического разнообразия аффективного выражения помогают уже сами условия психоаналитического наблюдения.

Необходимо отличать психосоматическое исследование от психоаналитического лечения психосоматических пациентов. Психосоматическое исследование – единственное в своем роде и не имеет продолжения. Пациент предстает перед нами таким, каков он есть, со всеми теми средствами, которыми он располагает, и теми способами, тем мастерством, которые он использует в своем общении с психоаналитиком, и обычно к психосоматическому исследованию больше не возвращаются. Психоаналитическое лечение оператуарного больного представляется совсем иначе. Отношения в аналитической диаде и процесс переноса-контрпереноса, постепенно устанавливающийся и развивающийся, эволюционируют на основании нового галлюцинаторного опыта, исходящего из разделенных между аналитиком и пациентом переживаний, как удачно заметил М. Фэн. Этот процесс может привести к тому, что всплывают и находят свое выражение аффекты и психическая боль внутри самой эссенциальной депрессии. Мы знаем, что психоаналитический опыт является единым целым и, следовательно, невозможно искусственно отделить то, что происходит в психосоматическом исследовании, от результатов психоаналитической работы. Эти результаты позволяют нам находить нюансы в аффективном невыражении при эссенциальной депрессии. Тем не менее очевидным является тот факт, что у оператуарных пациентов и у эссенциально-депрессивных больных существует более или менее отчетливая тенденция к тому, что можно было бы назвать аффективной фригидностью, которую различные авторы объясняли специфическими механизмами иммобилизации, застывания, дезорганизации, репрессии или ликвидации психических репрезентаций влечений. Таким образом, тайна неболи при эссенциальной депрессии сводится к тенденции к аффективной фригидности, которая отмечает это депрессивное состояние своей печатью.

Большинство авторов ссылаются на связь между нарушениями аффективной экономии и соматизацией. Нагрузка, вызванная аффектами и волнениями, отмечали авторы «Психосоматического исследования» в 1963 году, плохо выраженная и мало или плохо проработанная с помощью психических средств, похоже, быстро выбирает соматический путь. Как известно, П. Марти выявил три пути выхода возбуждения наружу: ментальный, поведенческий и соматический. Последний используется тогда, когда первые два заблокированы. Именно эта модель и лежит в основе его концепции психосоматической экономии. Итак, соматизация могла бы быть экономически связана с непроявлением аффектов при эссенциальной депрессии. Однако психоаналитическая практика показывает, что мы встречаем эссенциально-депрессивных пациентов, которые не страдают соматическими нарушениями. Здесь мы сталкиваемся с загадкой внутри другой загадки и находим экономическую связь между соматизацией и тенденцией к уже постулированной и соответствующей метапсихологической логике аффективной фригидности при эссенциальной депрессии, хотя остается это еще доказать. Возможно, с динамической и с экономической точки зрения соматизацию следует понимать как следствие недостаточности экономии ментального функционирования, недостаточности, которая затрагивает, в частности, аффекты, подчиненные негативному процессу. В этом смысле соматизация выступает как событие либо уже состоявшееся, либо возможное. Соматизация, единожды возникшая, представляет собой новую данность в жизни субъекта, и ее собственное развитие может до определенного предела коррелировать с психической экономией, по ту сторону которой психосоматическое разъединение – разобщение кажется исчерпанным. На этих, как правило, поздних стадиях развития заболевания психика подвергается страданиям, исходящим из больного тела, с которыми она не способна справиться посредством репрезентаций влечений. Втянутая в логику выживания, она не может себе позволить роскошь аффективного выражения.

Здесь нас будет интересовать вопрос психической боли при эссенциальной депрессии или, скорее, как я уже объявил, вопрос ее тенденции к невыражению боли. Я не стану останавливаться на всех работах Фрейда, каждая из которых является этапом в его исследовании таинственности боли. Тем не менее я выбрал некоторые работы, в которых, по-моему, описываются теоретические моменты, имеющие огромное эвристическое значение для понимания того, чего именно не хватает в эссенциальной депрессии, то есть что мешает эссенциальной депрессии протекать с симптомами, выражающими боль. Речь пойдет об обнаружении того, что вписывается в понятия отсутствия или негатива, которое характеризует или определяет переживания при эссенциальной депрессии. Подчеркнем тот факт, что теоретическая разработка Фрейдом вопроса боли зиждется на двух фундаментальных метапсихологических осях, которые в обязательном порядке переплетаются друг с другом – экономической оси и оси семантической, определяющей место, или топику, утерянного объекта.

«Рукопись G» датирована январем 1895 года. Она представляет собой первую версию теории психической боли, версию, которая спустя двадцать лет будет почти полностью воспроизведена в статье «Скорбь и меланхолия». Термин «меланхолия» в этой статье, отмечали все последующие авторы, следует понимать как парадигму депрессии вообще; таким образом, Фрейд группирует все известные в классической психиатрии депрессивные формы. Исторический контекст написания этой рукописи позволяет нам понять, что она вписывается в серию работ, в центре которых находятся актуальные неврозы. Теоретическая канва данной рукописи несет на себе печать разработок Фрейда, посвященных актуальным неврозам. Именно поэтому данную статью можно считать первым изложением экономического объяснения проблемы боли. Аксиоматическое предположение, на основе которого Фрейд строит свои теоретические рассуждения, резюмируется следующим образом: «Меланхолия является трауром по потерянному либидо». Это положение нуждается в комментарии. Определив меланхолию как аффективную реакцию скорби, то есть как «горькое сожаление об исчезнувшем объекте», он помещает эту потерю «в область инстинктивных потребностей». Мы должны здесь быть особенно внимательны, так как утрата связана то с объектом, то с влечением. Фрейд приглашает нас к настоящей концептуальной децентрализации, поскольку преобладание либидо над утраченным объектом отдает приоритет экономической оси над осью семантической. И сразу в голове появляется ассоциация. Когда П. Марти описывает в 1966 году эссенциальную депрессию, он определяет ее как утрату одновременно и нарциссического, и объектного либидо, как чистую утрату тонуса инстинктов жизни, подчеркивая тем самым характерный для эссенциальной депрессии экономический аспект. Начиная с аксиоматического предположения, которое я только что привел, Фрейд иллюстрирует при помощи схемы «условия, при которых снижается уровень психического сексуального возбуждения». Он находит тогда две составные части, в точности отвечающие этиопатогенетическим особенностям неврастении, с одной стороны, и невроза страха – с другой. Таким образом, он описывает две формы меланхолии (депрессии), одну – неврастеническую, связанную с ослаблением соматического сексуального напряжения, и другую – тревожную, связанную с недостатком соматического сексуального напряжения. Работы Фрейда об актуальных неврозах, включенные в «Рукопись G», помогают нам принять теоретические выводы, в которых он указывает первоисточник этих двух депрессивных категорий. «Рукопись Е» от июня 1894 года о страхе содержит описание защитных механизмов Я, ведущих к отклонению или к отступлению либидо от своего психического назначения через связь соматического сексуального возбуждения с бессознательными репрезентациями объекта. Среди них фигурируют репрессия (подавление), деградация (дезорганизация) и разрыв между развитием психосексуальности и соматической сексуальности. В работе «Психогенное нарушение зрения» (1910) акцент делается на гиперэротизации органа или соматической функции, ведущей к тому, что мы сегодня называем соматическими функциональными нарушениями. Этот «захват» либидо на соматическом уровне лишает в соответствии с логикой актуальных неврозов соматическую сексуальную нагрузку части ее капитала, идущего по психическому пути. В заключении «Рукопись G» предлагает различать то, что относится к аффекту, к чувственным ощущениям или к реактивным формированиям, как, например, отвращение, от того, что относится к соматическому напряжению, которое не находит ни аффективного, ни психического выражения. Аффективные последствия меланхолии (депрессии) понимаются как «дыра» в психике, которая призывает и захватывает все свободные инвестиции: именно из этого экономического движения и проистекает психическая боль. По аналогии неврастения понимается как результат «дыры» в соме. Фрейд заканчивает свою работу выводом, что сложно решить, чем отличается меланхолия от неврастении: «Их манифестации в реальности настолько схожи, что в некоторых случаях их бывает трудно дифференцировать».

Что можно почерпнуть в результате чтения «Рукописи G» для понимания того, что при эссенциальной депрессии существует тенденция не выражать боль? Я считаю, что мы можем вынести из этого текста понятие депрессии, которую предлагаю назвать актуальной депрессией; она предполагает наличие ряда дефектов в психической судьбе соматического сексуального возбуждения, что ставит субъекта в той или иной степени вне аффективности как таковой. Мы на время приблизим здесь понятие актуальной депрессии к понятию эссенциальной депрессии.

«Очерки об истерии», написанные летом 1895 года, описывают вопрос боли в главе «Опыт страдания». Фрейд продолжает в нем разработку своего экономического подхода, и внимательное чтение позволяет обнаружить первые семантические очертания того, что он далее назовет историческим фактором аффекта. Текст начинается с определения понятия количества возбуждения, которое приводит к возникновению «бреши» в противовозбуждении, то есть в защитной организации индивида. Речь идет об экономической точке зрения. Качественным следствием этого избытка возбуждения является самовосприятие состояния страдания. Фрейд уже установил, что неудовольствие связано с повышением уровня возбуждения в психическом аппарате, и это является одной из его фундаментальных экономических гипотез. Количественное увеличение возбуждения вызывает первичный ответ в форме моторной разрядки. Все происходит в соответствии с принципом константности, но сама форма предполагает отход от психической репрезентации. Речь идет о психическом коротком замыкании, использующем путь поведения. Но самое существенное впереди. Фрейд допускает, что боль оставляет позади себя колею между тенденцией к разрядке и репрезентацией враждебного объекта. «Таким образом, мы склонны думать, – пишет Фрейд, – что инвестиция воспоминаний вызывает неудовольствие, идущее изнутри тела, и это есть вновь возникшее неудовольствие». В этом месте ставится вопрос генезиса аффекта. Фрейд постулирует существование иного, кроме моторного, пути разрядки, а именно аффективную разрядку. Возникновение аффектов связано с секреторными нейронами в противовес моторным нейронам. С экономической точки зрения, важным является то, что высвобождение аффекта заменяет моторную разрядку. Но одного лишь экономического подхода недостаточно для понимания процессов высвобождения аффекта. Именно здесь читателю «Очерков» открывается его семантический аспект, зафиксированный в понятии репродукции в/через аффект (колея, проложенная импульсом), а затем, спустя тридцать лет, подтвержденный в работе «Торможение, симптом и страх» (1926). В этом тексте Фрейд пишет по поводу тревоги: «Нас соблазняет предположение, что имеется еще и исторический момент, тесно связывающий эти ощущения и иннервации тревоги. Другими словами, состояние тревоги является воспроизведением прожитого опыта, который уже содержал в себе условия повышения возбуждения и разрядки детерминированными путями <…> Мы полагаем, что и другие аффекты представляют собой репродукции прошлых, жизненно важных, возможно, даже доиндивидуальных событий, и приравниваем их в качестве общих, типичных, врожденных истерических припадков к позже и индивидуально приобретенным атакам истерического невроза, происхождение и значение которых как символов воспоминаний нам стало понятно благодаря анализу».

Из текста «Очерков» можно сделать два вывода об эссенциальной депрессии и о ее тенденции к невыражению боли. Первый вывод касается того, что существует две модальности психосоматических ответов на избыток возбуждения: путь поведения и путь аффекта. Первый путь ускользает из психической сферы, в то время как второй ее создает и формирует. Как известно, П. Марти, а вслед за ним и другие психосоматические психоаналитики подчеркивали в своих наблюдениях экономическое значение поведенческого пути у оператуарных и эссенциально-депрессивных пациентов. Второй вывод: у этих пациентов наблюдается очень слабая тенденция к истерической драматизации. Этот последний пункт имеет, по-моему, исключительную важность, отсылая к уровням изучения первичных отношений ребенка с тем, что М. Фэн называет родительской конъюнктурой.

Работа Фрейда «Торможение, симптом и страх» замыкает нашу теоретическую трилогию. В ней дан обзор всех предыдущих исследований проблемы тревоги и обобщены исследования аффектов, в рамках которых боль занимает значительное место. В работе «Приложение С» Фрейд впервые предлагает унифицированную метапсихологическую концепцию боли. Текст состоит из двух частей, каждая из которых содержит исследование психической боли и ее связи со сходными психическими переживаниями: сначала с тревогой, затем с физической болью. Рассмотрение аффективной пары, состоящей из боли и тревоги, приводит Фрейда к двум выводам. Первый касается генезиса этих аффектов. В начале жизни ребенка они, похоже, выступают как единое целое и постепенно начинают дифференцироваться по ходу развития Я. Второй вывод метапсихологического порядка. Боль определяется как специфический аффект, возникающий при потере объекта, в то время как страх есть аффект, вызванный опасностью потери объекта, что предполагает наличие определенного уровня развития Я. Во всяком случае Фрейд неоднократно и настойчиво обращает внимание на такую характеристику, как избыток тревожной и болевой реакции. Пара, состоящая из психической боли и физической боли, ставит проблемы совсем иного порядка. В своих предыдущих работах Фрейд не спешил обсуждать загадку боли, поскольку не сформировал еще представление о механизмах, ведущих в одном случае к физической боли, а в другом – к боли психической. Можно утверждать, что теоретическая разработка Фрейдом данных вопросов в значительной степени опиралась на его интуицию, которая всегда ему помогала и которая в данном случае подсказывала ему идею единой модели, объединяющей природу двух разновидностей боли. Фрейд искал некий caput nili, истинный источник, свойственный этим двум формам боли. Как мы увидим далее, этот поиск увенчался успехом, что нашло отражение в тексте «Приложения C».

Почему же Фрейд как психоаналитик желает непременно связать тайну психической боли с загадкой боли физической, и настолько привержен этой идее, что даже готов медлить с ее теоретическим обоснованием до той поры, пока не будут выяснены условия возникновения физической боли? Работа «Скорбь и меланхолия» (1917) заканчивается следующим пассажем: «Но здесь следует еще раз остановиться и отсрочить продолжение выяснения природы мании до тех пор, пока у нас не будет ясности в отношении экономической природы сначала телесной боли, затем боли душевной, которая ей аналогична». Работа над меланхолией убедила Фрейда в том, что существует глубинная связь между депрессивными и маниакальными вариациями, с одной стороны, и переживанием боли и нарциссическим переживанием, которое следует после окончания боли, с другой стороны, причем она существует не только в плане феноменологического описания, но и на уровне нижележащих психических процессов. Характер ухода в Я, отступления от мира собственных объектов, фактически сравним с проявлениями моральной боли меланхолического субъекта. По этому поводу Фрейд всегда придерживался точки зрения, согласно которой боль пробивает «дыру» в психике, которая лишает Я его собственных инвестиций, что приводит к истощению Я. Очень важно, что эта «дыра» или эта рана определяет массивную контринвестицию со стороны Я. Убедительным оказывается также сопоставление маниакального и тимического состояния субъекта, который освобождается от длительной телесной боли. По поводу мании Фрейд в итоге формулирует следующее заключение: «Накопленная инвестиция, сначала связанная, после окончания работы меланхолии освобождается, что делает возможным появление мании, и эта инвестиция должна находиться в корреляции с регрессией либидо к нарциссизму». Понятие инвестиции помогает Фрейду перейти к решению загадки боли, объединяя в одну теоретическую модель две ее разновидности, представленные как две модальности психической инвестиции. Построение этой модели ведет к проведению параллели между двумя типами сверхинвестиции, того, который располагается на периферии поврежденного органа в случае телесной боли, и того, что устанавливается на периферии утерянного объекта («в ностальгии»), оставляя свой негативный след в психической ткани для моральной боли. До сих пор не видно никаких трудностей. Но что общего между поврежденным органом и утерянным объектом? Именно тут Фрейд выдвигает два аргумента, которые помогают представить телесную боль в перспективе ее психической репрезентативности. Первый из них состоит в том, что телесная боль является фактором познания образа тела. Второй основан на клинической реальности. Подчеркивается способность быстрого отклонения болезненного переживания, в результате чего сильная психическая инвестиция направляется на другой объект. В конечном счете объектом сверхинвестиции становится именно психическая репрезентация поврежденного участка тела, а не материальная, телесная субстанция. Мы находимся на уровне репрезентации, то есть на уровне психики. Этот концептуальный скачок позволяет отстраниться от реалистических и физиологических параметров и переводит болезненное соматическое событие в единственно понятную человеческую перспективу, а именно сначала к его неврологической, а затем психической репрезентации, включающей все остальные. Именно это утверждал П. Марти, когда рассматривал ментальные фиксации как вместилище всей истории фиксаций. Последний шаг был сделан, и Фрейд смог предложить свой унифицированный синтез двух разновидностей боли: «Инвестиция отсутствующего, потерянного при ностальгии объекта, интенсивная инвестиция, которая в силу своей неутолимости никак не может остановиться, создает те же экономические условия, что и инвестиция боли, сконцентрированная на поврежденном участке тела. Переход от телесной боли к боли психической соответствует трансформации нарциссической инвестиции в объектную инвестицию. Репрезентация объекта, инвестированная потребностью, играет роль телесного участка, инвестированного повышением возбуждения».