Текст книги "Оператуарная жизнь. Психоаналитические исследования"

Обновленная теоретическая модель, изложенная в «Приложении C» и включающая проблематику боли, открывает перспективу для понимания тенденции к отсутствию выражения боли при эссенциальной депрессии. По сути, для Фрейда специфичность болевого аффекта связана с «высоким уровнем отношений инвестиции и способности к связыванию, на котором осуществляются эти процессы, ведущие к переживанию неудовольствия». Здесь мы встречаемся с понятием уровня психической загрузки, определяющего подготовку к тревоге, которую Фрейду пришлось постулировать в состояниях травматического невроза. Эти понятия также должны быть сопоставлены с понятием десексуализированной психической энергии, которой располагает Я для процессов внутренней трансформации. Экономическим фактором, определяющим освобождение болезненного аффекта, является совокупность способностей к психической контринвестиции. Становится понятно, что речь идет о том экономическом факторе, который П. Марти определил как ментализация. Так как Фрейд считал, что психическая боль – это повышение уровня инвестиции, другими словами, определенный уровень ментализации, то дефиниция, данная П. Марти эссенциальной депрессии, предстает в новом, метапсихологическом свете. Отсутствие позитивной экономической противоположности эссенциальной депрессии следует понимать как указание на очень низкий уровень отношений инвестиции и связей, способных анимировать психические процессы. Именно это генерализованное снижение психических контринвестиций, или эта плохая ментализация могла бы объяснить в конечном итоге слабость или отсутствие болевого аффекта при эссенциальной депрессии. Еще раз подтверждается тот факт, что боль структурно и экономически связана с эксцессом, с переизбытком, который она и выражает. Отсутствие психических контринвестиций ведет в негативе к падению «тонуса инстинктов жизни», что, по мнению П. Марти, и определяет эссенциальную депрессию как такое падение внутреннего давления, которое не может быть остановлено или ограничено никакой контринвестицией.

Как я уже упоминал, эксцесс, определяющий боль, является избытком в экономическом плане (количество), но также и в семантическом плане (качество). Работа «Торможение, симптом и страх» завершает серию фрейдовских размышлений о доисторическом в каждой индивидуальной истории и предписывает аффекту место свидетеля следов утерянной истории человеческой семьи, следов утраченных, но, тем не менее передающихся из поколения в поколение, которые ребенок получает в наследство. Работа «Общие взгляды на невроз переноса», текст которой был удален Фрейдом, но сохранен Ференци, должна была завершить метапсихологическую теорию 1915 года и продолжить разработку сформулированной в работе «Тотем и табу» (1912) концепции о предыстории человеческой семьи. В ней делается вывод о существовании фактора, детерминирующего становление невроза, фактора, называемого предрасположенностью к неврозу: «Филогенетическая предрасположенность, – пишет Фрейд, – находится на „заднем плане“ приобретения и передачи индивидуальной или онтогенетической предрасположенности». Эта предрасположенность к неврозу содержит в себе все элементы эдиповой программы, соотнесенные с мифической историей человеческого рода, и вновь проживается каждым поколением; она сохраняется в форме филогенетических следов, вписанных глубинно в наследие человеческих влечений, которые заново проявляются в переживаниях, составляя сексуальную историю индивида. Эта концепция вновь без всякой двусмысленности провозглашается Фрейдом в его последней работе «Моисей и монотеизм» (1938): «В психической жизни индивида действует не только содержание переживаний самого индивида, а также и врожденное содержание, элементы филогенетического происхождения – архаическое наследие». Так постулируется изначальная сексуализация ребенка, и мы вслед за Фрейдом понимаем, что тревога, как и боль, передает через свой избыток или чрезмерность следы этого утерянного сексуального наследия. Аффект описан в работе «Торможение, симптом и страх» как мнестический символ коллективных сексуальных репрезентаций, другими словами, как генерализованный истерический приступ. «Состояние аффекта, – пишет Фрейд, – инкорпорируется в психическую жизнь в качестве осадков очень древних травматических событий, о которых вспоминают в аналогичных ситуациях как о мнестических символах».

Из этого обзора мы можем сделать вывод о том, что тенденция к отсутствию выражения боли у эссенциально депрессивного пациента связана с истерической нехваткой его психического функционирования. Работы таких авторов, как Д. Брауншвейг и М. Фэн, в частности «Прелюдия к фантазматической жизни» М. Фэна, поразительным образом освещают ранние отношения ребенка со своей матерью и с материнским объектом, устанавливая изначальную конфликтность между материнской функцией и эдиповой структуризацией. Именно на уровне непосредственных, прямых, первичных идентификаций, как описал их Фрейд, происходит передача истерической организации от матери своему младенцу, которая, в свою очередь, отсылает нас к организации ее собственной матери через те же каналы идентификаций. Эти первичные истерические идентификации, названные так Д. Брауншвейг и М. Фэном, представляют собой фундаментальные слои первичного нарциссизма ребенка и вписывают его изначально в эдипову судьбу. Недостаточность материнских инвестиций губительно влияет на качество «первичных истерических» идентификаций, прерывая процесс галлюцинаторного удовлетворения желания у ребенка и развитие его аутоэротизма. Внезапный возврат недифференцированной первичной сенсорности, согласно формулировке М. Фэна, навязывает ребенку преждевременное установление антитравматических защит. Это может произойти, когда мать поглощена личным горем или когда над ее психической организацией витает идеал конформизма. Присутствуя физически, мать психически отсутствует для своего ребенка. Можно понять, почему при таких обстоятельствах аффект, в частности боль как психическое место конденсации первичных идентификаций, дает более или менее серьезные сбои.

III. Эссенциальная депрессия и мазохизм

Резюмируя те положения, к которым мы пришли в ходе анализа эссенциальной депрессии и которые касались ее связи, с одной стороны, с депрессией, а с другой – с экономией аффектов, мы приходим к выводу, что эссенциальная депрессия обусловлена недостаточностью первичного нарциссизма. Сравнение эссенциальной депрессии с другими депрессивными состояниями подтвердило наличие особых ранних психических событий, повлекших за собой приравнивание объектной потери к потере нарциссической. Объектная потеря приобретала, таким образом, смысл нарциссической потери из-за незрелости психических средств для индивидуации субъекта и его отделения от объекта. Мы приходим здесь, хотя и другим путем, к заключению П. Марти, который определял эссенциальную депрессию в своем тексте 1966 года как депрессию, связанную с потерей объектного и нарциссического либидо. Исследование проблемы боли и в целом экономии аффектов при эссенциальной депрессии привело нас к необходимости признать недостаточность первичных идентификационных механизмов ребенка. Эти первичные истерические идентификации приводят в действие материнские инвестиции в их двойной полярности, нарциссической и эротической, и представляют собой предпосылки будущей эдиповой организации ребенка. Я разделяю концепцию Д. Брауншвейг и М. Фэна, согласно которой эти ранние идентификационные механизмы составляют рамки, или контуры, внутри которых будет развиваться первичный нарциссизм ребенка. Это значит, что нехватка или нарушение этих ранних отношений между ребенком и родительской парой могут привести к динамическим последствиям особой важности, влияющим не только на качество нарциссической экономии, но также и на качество эдиповой организации влечений.

Вернемся к клинике. Мы встречаем многих пациентов, у которых при появлении соматизации наблюдается положительное изменение их настроения. Мы назвали этот феномен «психосоматическим парадоксом». Обычно пациенты не способны спонтанно обнаружить связь между этими явлениями. Когда им говорят об этом, то часто они выражают перед собеседником чувство стыда, как если бы речь шла о чем-то, чего делать нельзя, в чем нельзя признаваться и что следует хранить в себе. Стыдно признаться своему ближнему, что ты чувствуешь себя лучше с тех пор, как узнал, что болен. Один из моих пациентов, у которого только что обнаружили метастазы головного мозга, сказал мне, что ощущает в себе больше энергии после того, как узнал об этом. Он был болен онкологическим заболеванием, протекавшим безболезненно и не причинявшим ему функционального стеснения. Поэтому он не лечился, а лишь регулярно наблюдался у врача. Этот прилив энергии резко отличался от состояния переживаемой им эссенциальной депрессии, которое он испытывал до того момента, когда у него обнаружили метастазы. Другие пациенты также с недоумением поведали мне, что они испытали сильное облегчение, когда узнали, что больны – и это происходило как при первом выявлении рака, так и при его рецидиве. Наконец, были и такие пациенты, которые с нетерпением ждали сообщения о своем заболевании раком, предвосхищая и надеясь, что испытают облегчение и избавятся от тяжелых депрессивных переживаний, с которыми они не в состоянии были справиться. Это выглядело таким образом, как если бы они были уверены, что избранный ими путь болезни мог решить проблему эссенциально – депрессивного отчаяния.

Обращая внимание на дискурс пациента и на контекст, в котором рождается его новое чувство благополучия, мы замечаем, что оно связано с новым известием о его соматическом здоровье. Одновременно мы констатируем, что это новое известие предоставлено ему медицинским учреждением, врачами. Другими словами, новое чувство благополучия органически связывается с «медицинской функцией», то есть функциями медицинского учреждения и медицинского персонала. Во время исследования, проведенного Парижским психосоматическим институтом совместно с отделением онкологии, которое касалось прогноза рака груди у франкоязычных женщин, мы много раз замечали, что во время психосоматических обследований некоторые пациентки признавались, что их настроение изменилось сразу после того, как врач объявил им, что они больны раком, хотя они полностью игнорировали свое состояние до обычного профилактического осмотра гинеколога и маммографии. По-видимому, положительное изменение настроения первично связано с психическим событием, а именно с новым известием о болезни независимо от функциональных поражений больного органа. У подавленного субъекта появляется новое переживание относительно его соматического здоровья и его связи с «медицинской функцией». Новое психическое событие открывает серию экономических модификаций, дающую нарциссическую подпитку пациенту. Психосоматический парадокс основан на новой экономической ситуации, вытекающей из метапсихологических отношений между первичным нарциссическим дефектом, присущим эссенциальной депрессии, с одной стороны, и вторичной нарциссической подпиткой от осознания соматизации, с другой. Это новое состояние устанавливает базовые условия, необходимые для попытки психосоматического воссоединения через новые мазохистические связи, о которых мы поговорим позже.

Экономические модификации, которые происходят в связи с констатацией соматизации, являются вторичными нарциссическими вкладами, а их источник находится снаружи, во внешнем мире субъекта. Нарциссический источник находится в социуме, в коллективе, и потому у этого источника обнаруживается относительно недифференцированное качество, во всяком случае сначала. Когда эссенциально подавленный пациент во время очередной медицинской консультации узнает о своей тяжелой патологии, то это известие тут же становится инвестицией, особенной инвестицией в его личность больного субъекта, и эта инвестиция исходит от «медицинской функции». Врач как будто говорит ему: «Вы меня интересуете, потому что вы больны». Это высказывание предполагает и другое: «Вами будут заниматься, за вами будут ухаживать». Все пациенты, которых я имею в виду, активно сотрудничали с медицинским персоналом. Они как будто бы чувствовали себя частью общего дела, цель которого – возвращение хорошего функционирования их сомы. Медицинское учреждение как бы брало на себя у правление их сомой. Этот коллективный источник вторичных нарциссических вкладов заменяется и даже усиливается у большинства пациентов за счет более дифференцированных отношений с такими объектами, как врачи, обслуживающий медицинский персонал, родственники или друзья. Такой новый тип управления близок по смыслу к понятию материнской функции, предложенному П. Марти в качестве модели психотерапевтической практики с пациентами, страдающими хроническими соматическими нарушениями, в частности, с оператуарными больными.

Мы ненадолго остановимся на понятии «материнская функция», которое я считаю находкой, и покажем, что его сутью являются нарциссические инвестиции субъекта. П. Марти сначала подробно объяснял, какие существуют сходства и различия между материнской функцией в отношениях мать – младенец и терапевтической функцией в отношениях терапевта и оператуарного пациента. Аффективные инвестиции близкого объекта (младенца или пациента), исходящие от матери или от аналитика, становятся функцией, которая не возникает сама по себе, а должна быть еще осмыслена. М. Фэн в своем исследовании «материнской функции по П. Марти» небезосновательно подчеркивал вовлеченность Сверх-Я, присутствующую в понятии функции. Обычно эта функция вписывается в ткань социальных отношений между индивидами. Наличие материнской функции предполагает, что инвестированный ею субъект знает ее цель и научился ею управлять. Также предполагается, что субъект, вновь инвестированный этой функцией, интегрируется, в свою очередь, в ансамбль значимых кодифицированных связей, которые существуют еще до нее и которые она, вероятно, сможет изменить и улучшить, сохраняя начальную цель, остающуюся главным образом целью самосохранения, но не индивидуального, а коллективного порядка. С этой точки зрения можно считать, что материнская функция охватывает задачу сохранения рода. П. Марти полагал, что она основывается на материнском инстинкте, состоящем, по его мнению, не только из филогенетической и наследственной памяти, но также из совокупности мнестических следов матери, относящихся к ее раннему и более позднему психосексуальному развитию.

Аналогичным образом материнская функция терапевта предполагает кодификацию психотерапевтической практики с целью сохранения здоровья пациента. Эта сторона практики, диктующая свои законы для того, чтобы остаться совместимой с психоаналитической работой, опирается на бессознательные процессы, без учета которых появляется тенденция неизбежно сводить все к ряду оператуарных рецептов. Разные формы идентификации аналитика со своим пациентом мобилизуют интерпретативную активность и модулируют ее в зависимости от уровня и качества психического функционирования пациента, а также от его собственного, свойственного только ему ритма. Д. Брауншвейг предположила, что материнская функция терапевта действует на двух уровнях: с одной стороны, усиливает контринвестиции с помощью интерпретативной работы, направленной на установление барьера противовозбуждения, а с другой стороны, создает или улучшает экономические условия для того, чтобы сделать возможным процесс вытеснения исходящей от отца угрозы кастрации, представителем которой становится терапевт. Таким образом, Сверх-Я является, как пишет М. Фэн, составляющей частью материнской функции. Являясь представителем коллективных ценностей внутри психического аппарата, Сверх-Я отмечает своей печатью эротические инвестиции материнской функции, вписывая последнюю в рамки, ограниченные эдиповой организацией влечений у человеческого рода.

Первичный нарциссизм является обязательной теоретической предпосылкой для фрейдовского понимания последовательности влечений в жизни ребенка. Он представляет собой состояние, к которому возвращаются вторичные нарциссические инвестиции, в частности, во время процессов десексуализации. Соматические функции развиваются из эротических инвестиций, первичного аутоэротизма и либидинозного совозбуждения. Фрейд неоднократно подчеркивал, что первичный нарциссизм представляет собой состояние, в котором находится младенец при рождении. Согласно данной концепции, идеальное место для проявления первичного нарциссизма – это жизнь в утробе. Если развитие аутоэротизма динамически и экономически связано с ранними отношениями с женщиной-матерью, то либидинозное совозбуждение ассоциируется, по Фрейду, с внутренним детерминизмом физиологического порядка, который к тому же со временем истощается. Мы находим последнее понятие у П. Марти в его концепции индивидуальных движений жизни и смерти: «Сила инстинктов жизни, – пишет он, – имеет большое значение на всем протяжении развития. Она регулярно истощается на протяжении индивидуальной эволюции». Из сказанного следует, что нарциссизм развивается из двух источников: одного внутреннего, либидинозного совозбуждения, и другого внешнего – материнских инвестиций. Фрейд полагал, что младенец становится местом проецирования нарциссизма родителей. Эти нарциссические инвестиции, «исходно вторичные», делают из младенца «Его величество ребенка». Клиника утвердила нас в мысли, что любое прерывание или недостаток этого источника инвестиций сопряжены с серьезными трудностями для жизни влечений ребенка и создают условия для развития нарциссических организаций у взрослых. По мнению П. Марти, «возбуждения младенца, спонтанные внутренние возбуждения развития (чей эффект требует ответа извне) являются таковыми как на уровне автоматизации, так и на уровне программирования различных уровней первичной индивидуальной конструкции, и они часто, хотя и не всегда, не нуждаются в дополнительном вкладе извне». Как мы видим, идентификация двух первичных нарциссических источников, одного внутреннего и другого внешнего, отмечена как Фрейдом, так и П. Марти. Для П. Марти вера в эволюционный гений (программирование) внутренних процессов развития приводит его к тому, что он уделяет меньшее значение внешним вкладам в возбуждение, но подчеркивает их первостепенное значение в качестве противовозбуждения при нормальном развитии.

Согласно инфантильной сексуальной теории, аутоэротическая фаза развития характеризуется относительной дезорганизацией, или анархизацией различных органных аутоэротизмов, когда любое парциальное влечение ищет свое удовольствие от органа. Переход от аутоэротизма к нарциссизму предполагает, по Фрейду, появление нового фактора: «Необходимо допустить, что в индивидууме с самого начала не существует единицы, сравнимой с Я; Я должно претерпеть развитие. Но аутоэротическое влечение существует с самого начала; нечто, „новый фактор“, новое психическое действие, следовательно, должно прибавиться к аутоэротизму для того, чтобы появился нарциссизм». По-моему, именно здесь понятие материнской функции приобретает свою эвристическую ценность. Мать берет на себя временную работу по управлению и регулированию всеми соматическими и психическими функциями своего младенца, поскольку при осуществлении своей материнской функции она способна представлять этот «новый фактор» и тем самым осуществлять переход от аутоэротизма к нарциссизму. Именно она является тем организатором, который отсутствует у младенца в начале его жизни и который возникает из фундаментального условия эволюции, из неотенической ситуации человеческого детеныша.

Для П. Марти материнская функция предполагает «существование внешней опоры, которую обеспечивает лицо, бдительное в отношении эволюционных и контрэволюционных движений субъекта». Эта природная установка бдительности направлена, в первую очередь, на соматические функции субъекта и их развитие. Нарциссические инвестиции матери нацелены, таким образом, прежде всего на хорошее функционирование сомы ее младенца. Вслед за П. Марти М. Фэн настаивает на бессознательном характере всех материнских функций. Хорошее соматическое функционирование осуществляется «в тишине органов». В случаях, когда органы становятся все-таки у ребенка объектом поиска аутоэротического удовольствия, беспокойство матери увеличивается из-за довлеющей над ребенком опасности его кастрации отцом, вестником которой всегда является мать. Исполняя свою материнскую функцию, мать возвращает тело ребенка в состояние спокойствия и бессознательности. В идеале при хорошем ментальном функционировании эти аутоэротические производные пребывают в латентности во время бодрствования и возвращаются ночью в виде онирических формирований, гарантируя хорошее качество сна и восстановление сомы. С точки зрения формирования основ нарциссизма младенца и его развития в направлении структуризации эдиповой организации, качество материнских забот зависит от качества послания о кастрации, которое мать передает своему ребенку. Согласно классическим представлениям, вербальное материнское послание знаменует первый период комплекса кастрации, а второй период наступает позднее и связан с проверкой реальности кастрации из-за обнаружения отсутствия пениса у девочки. Структурирующее значение материнского послания кастрации зависит, прежде всего, как это подчеркивал М. Фэн, от нежного и озабоченного отношения бдительной и внимательной матери к своему ребенку. Так устанавливается связь между качеством эдипальной организации матери, в частности, ее Сверх-Я, и качеством базовых слоев нарциссизма и влечений ее ребенка. Д. Брауншвейг показала, как страх матери, связанный с полом ее «маленького», может сместиться на его тело в целом. Интериоризация материнских тревог становится, таким образом, одним из составляющих элементов генезиса влечения к самосохранению ребенка.

Материнской функции, включающей богатство материнских нарциссических и эротических инвестиций, может все же оказаться недостаточно, и тогда она направляет развитие влечений ребенка по таким экономическим путям, в которых доминирующее место занимают поведение и соматизация. Так происходит в случаях, когда забота и уход за ребенком строятся на конформистских (оператуарных), нерегулярных или депрессивных материнских отношениях. Эта негативная конъюнктура может иметь следствием прекращение процесса интериоризации материнской функции, что впоследствии приводит к эссенциальной депрессии. В течение данного процесса механизмы идентификации играют очень важную роль. Мы обнаруживаем эту идентификационную основу в концепции П. Марти, который определяет ее место как со стороны матери, так и со стороны развивающегося ребенка: «Важные аспекты материнской функции характеризуются ее способностью к аффективному пониманию нужд и желаний младенца, согласно сигналам, улавливаемым ею благодаря глубокой идентификации с ним, а также к заданию ритма и способа вмешательства или невмешательства на разных уровнях общения с ребенком». Крах или недостаточность этого идентификационного процесса матери с ребенком ведет, согласно П. Марти, к частичной дезорганизации, которая затрагивает функции, находящиеся на стадии развития (программирования). Со своей стороны, ребенок обладает истерическими способностями идентификации со своей матерью, раскрытие которых во время развития становится возможным лишь при условии, что будет соблюдена прерывистость материнской инвестиции. П. Марти считал, что чередование процессов инвестирования и отмены инвестирования матерью своего ребенка является фундаментальным условием для хорошего функционирования соматических, а затем и психических функций: «В идеале мать аффективно инвестирует не слишком много, не слишком мало (благодаря регулированию системы возбуждения – противовозбуждения) в каждую функциональную систему (например, респираторную, пищевую, экскреторную, связанную со сном) своего младенца, потом она дезинвестирует эти системы, постепенно покидая их и, наконец, уступает и предоставляет их регулирование самому субъекту». Эта прерывистость материнских инвестиций перекликается с идеей М. Фэна о женщине, являющейся попеременно матерью и любовницей, когда она изымает свои материнские инвестиции для того, чтобы эротически инвестировать отца ребенка, их уход уступает место цензуре любовницы, создавая, таким образом, условия, в которых у ребенка могут появиться способности к истерической идентификации с желанием матери. Такие идеальные обстоятельства представляют собой, как показал М. Фэн, прелюдию к фантазматической жизни.

Это описание материнской функции, данное П. Марти, напоминает предложенное Фрейдом в работе «Очерки по истерии» (1895) описание опыта удовольствия, который структурирует и формирует Я. Для того чтобы понять, каким образом потребности тела находят свое разрешение в опыте удовольствия, Фрейд допускает необходимость внешнего вмешательства; это требование связано с тем, что младенец находится в состоянии первоначальной беспомощности (неотении). Важность объединения природы этого внешнего вмешательства и качеств, необходимых матери (или ее заместителю) для осуществления материнской функции, очень наглядно видна из процитированного далее тексте Фрейда: «Возбуждение может быть подавлено лишь при помощи вмешательства, способного быстро остановить его высвобождение внутри тела. Это вмешательство требует, чтобы произошла некоторая модификация вовне (например, появление пищи, близость сексуального объекта), модификация, которая в качестве „специфического действия“ может осуществиться только определенными средствами. Человеческий организм на этих ранних стадиях не способен вызвать это специфическое действие, которое может быть реализовано лишь с внешней помощью и в такой момент, когда состояние ребенка попадает в поле внимания хорошо осведомленного человека. Ребенок встревожил его тем, что произошла разрядка на пути внутренних изменений (например, ребенок закричал). Таким образом, путь разрядки приобретает крайне важную вторичную функцию: функцию взаимопонимания. Исходное бессилие человеческого существа становится первоисточником всех моральных мотивов».

В третьей части «Очерков» Фрейд изучает проблему объекта, другого – подобного, обозначая его понятием-рамкой «комплекса ближнего», понятием, учитывающим, что объект принадлежит «к тому же порядку», что и субъект, и настаивающим на близости объекта и субъекта. В этом случае не возникает сомнений в том, что помогающее, внимательное к нуждам и желаниям ребенка лицо принадлежит к комплексу ближнего. Этот комплекс состоит, согласно концепции Фрейда, из двух частей, первая – «не подобный, объект», отличный в своей упорной инакости, и вторая – опора подражательной деятельности ребенка, которую можно назвать идентификаторной. Несильно углубляясь, можно сказать, что мы находим в этих ранних теоретических взглядах Фрейда понятие первичной нарциссической опоры, которую мы пытались выделить в концепции материнской функции П. Марти и в концепции цензуры любовницы М. Фэна.

Этот отвлечение на теоретические вопросы материнской функции было ассоциативно продиктовано тем экономическим значением, которое приобретает медицинская функция у больных с эссенциальной депрессией, когда они узнают о серьезной соматизации. У данных пациентов медицинская функция принимает значение временной материнской функции регрессивной природы. Ее слабость состоит в том, что она зиждется на внешней реальности коллективной и относительно недифференцированной природы, а не на качестве интериоризированной материнской функции. У такого пациента вновь появляется риск рухнуть в пустоту эссенциальной депрессии, если лишить его поддержки близкого окружения, которое учитывает произошедшие с ним психические изменения, либо психотерапевтической работы с психоаналитиком. Мы знаем пациентов, которые после медицинского выздоровления вновь заболевают психически. В этом случае психосоматический парадокс окрашивается новыми смыслами, если мы учтем, что наступление серьезной соматизации у пациента с эссенциальной депрессией временно активизирует коллективную материнскую функцию, которую мы противопоставляем индивидуальной и специфической материнской функции субъекта (интериоризация которой всегда была недостаточной на протяжении его развития).