Текст книги "Глаза цвета твоих. Сборник миниатюр"

Подарок

Ты сказал, что у тебя есть для меня подарок.

Несколько часов до самолета щедростью авиалиний превращаются в целую ночь в гостинице.

Подарки можно не принять, но этот я приняла с честью, я взяла его бережно, забыла свое имя и то, как звали меня до этого рейса, где ты сидел на соседнем кресле и читал мою книгу.

Я буду Богиней, на считанные часы – но самой настоящей, с поклонением и тотемами-цитатами. С синяками-стигматами. Со зрачками-циферблатами.

Я в эту ночь не закрыла глаз, боялась моргать и жмуриться от плавящих ласк.

С плеч твоих струились мои слезы, а ты не замечал их, не замечал ничего, кроме непримиримости стрелок часов.

Я хотела сплести наши дыхания в ярко-белый унисон, но никак не могла поймать твой выдох, я задыхалась.

Мне больше не нужно лететь, оставь меня здесь, в этом гостиничном номере, я обниму подушку, изрезанную остриями твоих скул.

Я любила бы тебя всю свою жизнь – но ты дал мне лишь ночь, и, конечно же, я ничего не успела.

Молоко для принца

Далеко-далеко, за лживыми морями и пустоголовыми горами, живет мой принц.

По утрам я готовлю ему шоколадное молоко и выплескиваю его в раковину – круговорот воды в природе даст ему ощутить сладкий привкус на губах, когда он вечером пойдет чистить зубы.

Вечерами, склонившись над швейной машинкой, я шью ему алый плащ. Шелк так легко пачкается, ведь я не могу шить, если рядом нет кружки с чаем, и я аккуратно счищаю перед сном чайные пятна маленькой щеточкой и терпеливо жду, пока ткань просохнет, чтобы продолжать шить дальше.

Я часто прошу моего друга – Беспечного Ветра – принести хоть малую весточку от моего принца.

Но Ветер лишь пожимает невидимыми плечами – там у принца много забот.

Он считает барашки на макушках океанских волн, смахивает песок с пальмовых листьев павлиньим ярким пером и кормит орлов размоченным в вине сеном.

Орлы не едят сена, я прошу, передай ему, Ветер! Но Ветер не слышит, он уже ускользнул от меня, и я его не виню.

Ведь Ветру так скучно со мной, той, что каждое утро льет молоко в раковину и думает, что орлы едят только мышек.

Под дождем

У тебя глаза – штормовые, хочешь, я буду твоим маяком?

Я спасу тебя в бурю, отведу беду, только ты обними меня, я раскину руки, я запрокину голову, чтобы не увидел ты слез на моем лице.

Ты так могущественен и великолепен, ты колдуешь дождем. гладишь мои уши фугами грома.

Я почитаю силу и презираю нежность, я послушно даю ветру убрать мои волосы от лица, чтобы ты смог ловчее целовать меня.

В твоих глазах меня ждут годы одиночества – я пробегу их в одно мгновенье, я сокрушу само время, чтобы только остановить этот короткий миг.

Молния – поцелуй.

О, стихий повелитель, прикажи, чтобы молния длилась всю ночь!

Смеешься, молчишь…

Лейся, ливень, радуйся, сердце!

Пока небо рушится, ты будешь со мной, а когда проступит робко солнце на чисто вымытом небе, ты испаришься с последней каплей дождя, и я снова стану мучить шамана, запертого в моем подвале, чтобы тот вызвал дождь.

Мой сад

Когда-нибудь у меня будет свой сад. Я посажу в нем яблони и поставлю под ними кресло и столик, чтобы весной писать письма, упиваясь небесного вкуса ароматом яблоневого цвета.

Чуть в стороне обязательно должны быть ягоды. Разве бывает сад без ягод?

Жимолость и вишня, облепиха и крыжовник. Яркие мазки ягод на нежно-зеленом полотне листвы будут зачаровывать меня, и я в конце концов сдамся. Принесу мольберт и краски, поставлю низкий стульчик, а рядом положу альбом репродукций Клода Моне.

Дорожки в саду я сделаю запутанными, чтобы случайно запрыгнувшие сюда лягушки и даже зайчики долго не могли найти выхода и резвились на пушистых островках травы в моем саду. Дорожки лимонного цвета, цвета выцветшего солнышка.

А в самом темном месте, у стены, увитой виноградной лозой, я поставлю каменный фонтан. Он обязательно будет старым, покрытым разномастными темными пятнами, с ржавым краном, который я каждое воскресенье буду натирать тряпочкой, чтобы он блестел.

В нем никогда не будет воды, потому что мне не нужна воды в фонтане.

Мне нужно сидеть на бортике, в испачканной юбке, осматривать свои владения, ждать заката, чтобы рисовать ягоды в розовом свете и думать о том, что жизнь все-таки удалась.

Ликующее Царство

Когда ты убил меня, мое сердце лопнуло, и из груди моей вылетели чернокрылые вороны и разлетелись по разным краям, и разнесли весть о моей гибели.

Когда ты убил меня, солнце зажмурилось в ужасе, и на всей земле на долгое мгновение стало очень-очень темно. Прозрели слепые, и с ума сошли зрячие, поезда сошли с рельсов и падали с грохотом в пропасть.

Когда ты убил меня, пепел костров всех времен взметнулся в воздух, и люди падали замертво, вдыхая смертоносное нечто, то, что еще секунду назад было прохладным воздухом.

Когда ты убил меня, мертвые обратили свои глаза к небу и взмолились, каждый своему Богу, чтобы их Боги не пустили меня в Ликующее Царство, ибо нет ничего страшнее издохнувшей плоти моей.

Когда ты убил меня, собрались все Боги, впервые за тысячу лет, и вдохнули жизнь в мои губы. Они воскресили меня, чтобы я никогда не тревожила их, не мешала править Ликующим Царством.

Когда ты убил меня, ты отвернулся и вскинул ладони в небо, празднуя победу. Я выбросила вперед руку и вырвала твое сердце, и пожрала его, а потом улыбнулась, и задрожали Боги на своих тронах в Ликующем Царстве.

Ты подарил мне маску

Ты подарил мне маску. Она была совершенно белой, с ровными прорезями для глаз.

Вот, возьми, сказал ты мне тогда. Это хорошая маска, не новая, но добротная. Я устал видеть, как ты жалеешь себя, жалеешь меня, как ты аккуратно пытаешься переделать все то, что неправильно, ошибочно, неверно. Ты хорошая женщина, сказал ты мне. Немного нервная, пожалуй – но хорошая. Ты такая, какой бы я мог увидеть тебя, если бы прорези для глаз в моей собственной маске подходили бы мне по размеру. Возьми эту маску, сказал ты мне, и тогда мы сможем действительно жить рядом, вдвоем, и никогда ничто не встанет между нами.

Я взяла маску из твоих белых рук, и волосы мои побелели, когда я вдела нитку в иголку и начала пришивать твой подарок к своему лицу.

Рыцарь

То, что для меня ответственность, для тебя – честь. И кричу, надрываюсь от того, как это неправильно, гадко. Ты задержал бы вдох, чтобы сберечь для меня воздух. Потому что ты – рыцарь. А я бросила бы дышать, потому что дышать без тебя не хочу и не стану.

Твоя идеальная загадочность, меня мутит от нее, когда вижу тебя, такого прямого и невыносимого, я хочу бежать, скрыться далеко-глубоко под одеялом и никогда не высовывать свой неидеальный нос наружу.

Ты так горд собой, словно тебя и вовсе не существует, словно ты – Ланселот или Грей, белокурый и крепкий, с правильным рисунком губ и нужным разворотом плеч.

Как трудно мне, земной, давиться тобой, твоей бесподобностью, твоим внятным рассудком.

Тысячи дней не приблизят меня ни на миг к твоему бытию, такому зефирно-каменному, такому воздушно-стальному. Кромка шелкового ворота рубашки режет налитую соками жизни плоть, пальцы длинные и безбожные. Я не могу тебя даже бросить. Потому что ты – рыцарь, и никогда не оставишь даже лже-даму одну.

Таро

Движения мои, обычно ломаные и беспорядочные, удивительно плавны и отточены, когда я тасую колоду. Новая карта – новая история.

Ждет ли меня любовь, мадам?

Я пожимаю плечами. Тройка Мечей – печаль.

Когда в твоих руках Знание, ты невольно начинаешь думать медленнее. Ты – Исида, Вечная жрица, и тебе не до пустых мельтешений и распрей. Слова наливаются силой, обретают вес. Плачут стены с нарисованными лицами на них. В воздухе стоит тяжелый запах сожженных желаний. А, может, так пахнут церковные свечи?

Пятерка Чаш – разочарование, Семерка Мечей – тщетность.

А счастье, как же счастье, не видите ли Вы там хоть немного счастья, мадам?

Я качаю головой. Десятка Жезлов – подавление.

Плачут свечи черными слезами. Закат окрашивает мое лицо багряным золотом.

Путь есть, и он здесь совсем рядом, нужно только встать с кресла, подойти к окну и выброситься в закат, который и так уже порядком раскис от долгого ожидания.

Как-то раз…

Ночь споткнулась о мою постель, присела аккуратно на краешек.

– Отчего ты не спишь? – тихо спросила она.

– Я боюсь теней, Ночь, милая Ночь, они ползают по моим стенам, она дышат мне в волосы. Я не могу сном забыться, милая Ночь, они вырвут их, вырвут мои волосы и утопят в болоте. Тогда я должна буду пойти и забрать их оттуда, Ночь, а я боюсь топей, я не могу пойти туда, и ботинки мои прохудились.

– Я могу прогнать их, – осторожно предложила мне Ночь.

– Я не могу отдать тебе их, Ночь, ведь они рисуют меня углем на белой щеке смерчи, и картина их не закончена. Что, если они вернутся и унесут меня с собой на Луну, воткнут в кратер, чтобы я задохнулась там через минуту и никогда больше не мешала им меня рисовать? Холсты нынче так дороги, Ночь.

– Я, я пойду, пожалуй, – прошептала Ночь.

– Ночь, ты не сможешь уйти, не сможешь теперь, потому что они видели тебя со мной и украли твой плащ, и разрезали его месяцем пополам, а ты не сможешь лететь без плаща. Я дам тебе свой, Ночь, но он стар и дыряв, а ты так прекрасна, Ночь, и глаза твои так светлы, словно звезды, которых они не дают мне видеть. Мы сделаем так, Ночь – оставайся со мной, на постели моей, я укрою тебя и подоткну одеяло, вот так, ты теперь спи, Ночь, усни и спи, а я лишь на минутку отойду, а когда они вернутся, они увидят тебя, спящую в моей постели, и вынут новый холст, и станут рисовать тебя, и дышать в твои волосы.

Мой маленький ангел

Тысячелетний холод во мне так легко растопила твоя улыбка.

Ты такой милый, совсем еще мальчишка, и кожа твоя гладкая и теплая. Я сразу полюбила держать тебя за руку – в ней бьется твое сердце маленьким озорным пульсом, и рука твоя горяча.

Ничто, кроме нее, не могло согреть меня до этого часа.

Зажги меня, я стану пылать для тебя, я сгорю дотла, но ты не грусти, ведь я – истинно Феникс, и столько раз уж сжигали меня, и я возрождалась, упрямая и холодная.

Я солгу ради тебя, я предам за твой смех, чтобы только не смолкал он в моих ушах, иссохшихся без звуков веселья.

Я запаиваю свои слезы улыбкой, ты не увидишь меня плачущей, пусть даже слезами счастья от того, что теперь у меня есть свой маленький ангел, который мерно сопит на соседней подушке, даже во сне пытаясь дышать со мной в унисон.

Грешница

Шлейф тайны со мной повсюду. Куда бы я ни вошла, мне кажется, что все знают.

Я несу каинову печать на своих губах, на своих щеках, и губы мои пахнут твоими поцелуями.

Горели свечи, плавилось вино в бокале от жара ласк. Как легко соблазнить женщину, мыслями грешившую тысячи раз…

Я – падшая женщина, и падение мое было стремительным и сладким, как укус пчелы в розовом саду.

Вечером я должна вернуться домой, к мужу и детям, в свой дом, где меня ждет стирка и проверка уроков, и глажка, и еще бог знает что.

Но я не могу заставить себя пойти туда, нет, только не сразу, я буду ходить по улицам, чтобы город пропитал меня своей ненавистью, чтобы он сделал мое лицо каменным и жестоким и смыл с него эту улыбку женщины, которую только что любили.

Мой декаданс

На моих бледных пальцах – пятна от черного лака, я крашу ногти под лунным светом, и руки мои дрожат.

Луна стыдливо маскируется рваной тучей, это мешает мне, и я отставляю пузырек с лаком в сторону и закуриваю сигарету.

Пепел осыпается с темно-вишневого мундштука на подом моего черного шифонового платья. Я нравлюсь себе сейчас – эта отрешенность, торчащие ключицы, глаза с поволокой, ненормально длинные ресницы.

Как обидно, что никто не видит меня сейчас! Город должен знать меня в лицо!

Я закрываю окно и беру со спинки стула кожаную мужскую куртку. Взгляд мельком в зеркало – размазанная вокруг рта красная помада, вечернее платье в пол, непокорные волосы, взбитые в плотный комок и рокерская косуха.

Фантастично.

Глаза мои искрятся, словно оголенные провода, я весела и нервна. Взгляд мой цепляется за матовый череп на ночном столике – удачная покупка, я нашла его на Ибэе неделю назад, с тех пор Матисс – я назвала его Матиссом – каждую ночь бережет мои хрупкие сны.

В дверях я сталкиваюсь с тобой, ты хватаешь меня за руку.

– Куда ты?

– Оставь меня, – надменно произношу я. – У меня ночь. У меня декаданс.

– Глупая, – шепчешь ты и качаешь головой. – Какая же ты у меня глупая.

Ты снимаешь косуху с моих плеч, берешь меня на руки и уносишь в кровать, где я мгновенно засыпаю, пока ты снимаешь с меня туфли.

Защитница

По ночам я лежу на твоей груди, закрываю сильно бьющееся сердце. Безумные кошмары мучают тебя, и мне нужно крепко держать твои ладони, чтобы ночные демоны не хватали тебя за руки и не уводили в свои безумные хороводы подлунных плясок.

Каждую ночь я молюсь и боюсь, что не наступит рассвет, что первые солнечные лучи не растопят демонов ночи, и ты останешься здесь, в своей постели навечно, плачущим во сне и обнимающим самого себя за плечи скрюченными пальцами.

Я помогу тебе найти путь из кошмарного лабиринта. Я – твой верный страж, хранительница твоих снов, и демонам смеюсь я в лицо, ведь неведома им любовь и сила души моей.

Тебе нужно спать, мой прекрасный, а мне, мне больше ничего уже не нужно, и ты потерпи до утра, а утром я покажу тебе красивый парк, где ты сможешь гулять до заката.

А пока ты будешь кормить толстеньких голубей ярко-желтым пшеном, я приготовлюсь к последней ночи, и выпью лекарства, много-много лекарств, чтобы спать вечно, и тогда ночные демоны смогут мучить меня, целую вечность мучить, а тебя больше не тронут.

Дочь Холода

Сам Холод породил меня себе на утеху, словно любимую дочь, он украсил мои бескровные пальцы алмазными искрящимися кольцами, он соткал мне плащ цвета Полярной ночи и подбил его полы соболиным мехом, он украсил стены моей спальни сапфирами, сине-сизыми и прозрачными, словно воздух.

Во мне билась красная кровь, но он дохнул мне в лицо – и в моей душе поселился айсберг, сначала он был крошечным, словно льдинка, и совсем не доставлял мне хлопот. Я лишь замечала порою, что больше не радуюсь свету Солнца, не улыбаюсь рассвету. Я рассказала об этом Холоду, и он принес мне бриллиантовый шелк из снежного наста, и роскошь его была столь чарующей, что я забыла о Солнце на время и погрузила в шелк свои щеки. Он был гладким и холодным, таким холодным…

Губы мои из пунцовых стали бледно-розовыми, почти незаметными, но Холод играл оды моей красоте на органе из сталактитов, и я верила ему, ведь розовый – благороден и сдержан, а красный – вульгарен и глуп.

Кожа моя стала цвета алебастра, и Холод подарил мне боа из лебединых перьев невиданной прежде красоты, я набросила его на плечи и Холод обнял меня и сказал мне, что никогда прежде он не любил меня так, как в эту самую минуту. А я хотела заплакать, но не заплакала, ведь я забыла, как надо плакать, как надо скучать по своей семье и своей жизни, из которой Холод украл меня плотной зимней ночью. Я надменно смотрела на свое отражение в зеркале, оправленном опалами, и думала о том, как же мне повезло – стать самой любимой дочерью для Всемогущего Холода.

Умница

Кучка пепла от догоревшего заката лежит в моей пепельнице. Каждый вечер я жду тебя, пока ночь не опустится на город, и голоса на улице не смолкнут совсем. Тогда я понимаю, что ты не придешь, опять не придешь, и что мне делать с этим вином и остывшим ужином – непонятно. Я беру бокал с низкого столика и делаю большой глоток. Как красиво я всё устроила – дымчатые подушки на полу, низкие свечи вокруг и тягучая музыка, льющаяся с потолка прямо на место любовных бесед.

Я допиваю вино. Ты не приходишь ко мне, и я тебя не виню. Я – идеальна, а, значит, скучна. Ты бежишь к ней, той, что бьет посуду в музыкальном экстазе, разводит ром дешевым лимонадом и напивается в стельку. Ее надо спасать, такую глупую, и ты несешься к ней, забыв обо мне, о нашем уговоре, уже в который раз забыв. Я не виню тебя – она прелестна и неугомонна, но мне тоже хочется, чтобы меня обняли, чтобы меня спасли, и поэтому я допиваю остатки вина из бутылки, и разбиваю бокал о стену, и режу себе запястье неглубоко осколком, и набираю твой номер. И когда ты придешь, ты уже больше не сможешь меня оставить, такую глупую.

Любовник Королевы

В час, когда горизонт полыхает дьявольским заревом, приходит время визита в королевские покои. Там, на высокой, сложно устроенной постели, лежит растерзанная страстью стареющая королева, и с каждой ночью увядание знатной плоти становится всё явственнее. Фавориты бежали один за другим, словно крысы с тонущего корабля, и ни один из них уж не помнит о том, что лечь с нею рядом – великая честь, ибо дух королевский, словно вино, от минувших лет всё дороже…

Тускнеющие глаза королевы проливаются тяжелыми серебристыми каплями на подушку. Она знает, что средь ее верных вассалов каждую ночь идет спор, и каждый норовит улизнуть первым после сытного ужина, чтобы не подниматься к ней, в ее будуар и не снимать с нее немногочисленные одежды.

Бесшумно отворяется дверь спальни.

Воин Северных морей, прибывший утром с вестью в королевство, спешит выполнить свой долг – уже не гонца, но мужчины. Гордо сияют голубыми льдинками его глаза, когда королева подает ему руку для поцелуя. Высокий и светловолосый, он немедленно заполняет всю комнату запахом моря и соленого ветра. Северянин, изголодавшийся по женской неге в долгой дороге, выставил вон излишне расторопную служанку, высмеял все предложения от юных фрейлин. Он знает, что если Боги Войны дадут ему стать старым, он расскажет своим потомкам удивительную историю о том, как он возлежал с самой королевой, и она кричала в его грубых руках, словно простая прачка, и посрамил он всех мужчин той огромной страны своим мужским всесилием.

Фанатка

Если я сейчас не закричу, я взорвусь, и по моим осколкам будут ходить немытыми ботинками люди, а я стерпеть такого не смогу. Я все еще чиста, в своей чувствительности, взвинчена, натянута до предела, словно колки на твоей гитаре, которую ты любишь, кажется, больше, чем меня. В твоих песнях – ядовитое едкое напряжение, и стихи твои всегда зеленого цвета, цвета змеиного яда.

Если бы я только посмела, я бы вцепилась в горло всем тем девицам, что осаждают тебя после концертов, я рвала бы их белые запрокинутые шеи зубами, и пальцы мои кровоточили бы, не моей кровью, чужой. Запах соленого железа преследовал бы тебя, куда бы ты ни шел, и во сне видел бы ты кровь, как это примитивно, всего лишь кровь, яркую, живую, бьющую неудержимой струей из глоток и ушей.

На перекрестье ночи и дня я не живу, не дышу, только жду, и ожидание мое губит меня, пытает… В каждой паузе твоих песен я слышу только молчание, молчание ночей, в которых ты никогда не был моим. Тех ночей, в которых я твоей никогда не стану.

Несвобода

Не имею я свободы в твоих руках.

Дымчатые поцелуи проникают куда-то глубоко в мою грудь, за самое сердце, я боюсь вздохнуть, чтобы не выпустить их наружу ненароком.

Говорят, любовь опьяняет – но меня она травит, я отравлена твоею любовью, подчинена, я молю о милосердии. А ты всё смеешься, бесчинный, порочный…

От этого смеха я не могу видеть, не могу сфокусировать взгляда ни на чем, только моргаю жалобно и беспомощно. В кровь мою впитывается твоя насмешка, чтобы выйти воздуховоротом моего дыхания в твои губы.

Я вижу твою молочную кожу с синими струйками вен под ней, вижу тусклый свет твоей улыбки, но не могу видеть главного – как вышло так, что ты пробрался мне под кожу, сжижая мою реальность своими ласками?

Разбуженная огоньком свечи темнота рассерженно шипит и уползает, змеясь, когда ты снимаешь с меня одежды.

Я вижу, как ты невольно любуешься моим телом в лунном мареве и как тщательно ты пытаешься это скрыть.

И не нужно мне свободы, когда я в твоих руках.

Ода планете

Как прекрасна планета, на которой мы есть! Сколько чудес уготовано людям, чтобы насытить их жизнь, сделать ее столь полной, чтобы души их, вкусив прелестей земных, никогда бы не решились отказаться от возрождения! Жизнью, как хорошей куртизанкой, не насытиться вовек.

Слиться со стихией во время грозы, бежать навстречу потокам воды, раскинув широко руки, чувствуя, как капли дождя стекают по ресницам, щекам, шее…

Глотать колючий песок во время песчаной бури, отбиваться от назойливых москитов в диких лесах, пускать бумажные кораблики в весенних потоках ледяной воды, пить березовый сок, прильнув губами прямо к теплому шершавому стволу…

Твердо стоять на ногах, глядя прямо в черное лицо шторма, приветствовать раскаты грома восторженными выкриками, уворачиваться от метких молний в лиловой завесе ливня…

Миллионы чудес ждут каждый день, чтобы ты дотронулся до них. И они принадлежат тебе по праву. Праву жизни.