Текст книги "Хроники Б-ска +"

Моя память не сохранила неприятных моментов из той черметовской поры: все кажется каким-то добрым, светлым и чистым… Впрочем, именно с чистотой сложности были…

Вы наверняка обращали внимание, как сегодня возмущаются жители наших домов, если вовремя не вывезли бак с пищевыми отходами – запах, мухи, антисанитария!.. Ужас!!! А помойка во дворе – одна на двадцать семей?! А деревянное «удобство» рядом с помойкой на то же количество «посадочных мест»?! Мою взрослую дочку возмущает любая несчастная муха, неизвестно откуда случайно залетевшая в квартиру… О-хо-хо… Видела бы она наших черметовских мух – гиганты. Их гул был подобен гулу тяжёлых бомбардировщиков, а количество вообще не поддавалось описанию. С ними вели ожесточённую нескончаемую и безрезультатную войну все черметовские хозяйки: дуст, ДДТ (не путать с Шевчуком) на них не действовали. В магазинах продавались специальные отравленные листы бумаги с нарисованной дохлой мухой, их нужно было положить в блюдечко, залить сладким чаем, выпив который мухи должны отравиться. Но наши мухи выпивали отравленный настой и летели дальше по своим делам, оставив мёртвым в блюдечке только своего нарисованного собрата. Очень эффектны были ленты-липучки, они, как новогодний серпантин, свисали со всех потолков, быстро покрывались прилипшими мухами, но справиться со всей жужжащей армадой не могли.

Время от времени работники санэпидемстанции густо посыпали места «общего пользования» хлоркой, и перед её едким запахом мухи отступали на заранее подготовленные позиции. Но это отступление было временным, переждав где-то «газовую атаку», мухи возвращались в ещё большем количестве, и их многочисленные эскадрильи, торжествующе гудя, носились во всех направлениях, словно празднуя победу. Но главный праздник для мух наступал, когда во двор приезжали ассенизаторы, или, как у нас говорили «золотари». Здоровенные лошади-тяжеловозы везли огромные деревянные ящики на колёсах прямо к отхожему месту, и возчики, они же «золотари», начинали своими черпаками перегружать содержимое выгребной ямы в свои повозки. Эта необходимая процедура могла занимать несколько дней. На это время дворы пустели, и лишь мухи тучами носились над работающими «золотарями».

Куда сейчас подевались городские мухи? Помоек хватает, даже овраги превращены в свалку, а мух нет?.. Что это, благотворное влияние цивилизации? Не думаю… Скорее что-то не так с экологией… Вот на даче за городом мухи есть, и мыши есть, и крысы, и ласточки под крышей гнездо прилепили… Ну, прямо, как когда-то у нас на Чермете… Скажите, вы давно видели над своим домом ласточек? Вот и я давно не видел… Видимо, не нравится им сейчас жить рядом с нами. Жаль… Сегодня вообще мало рядом с нами животных, а если и есть, то какие-то уж чересчур домашние, даже скорее – комнатные. Не выходящая на улицу кошка… Собака, которую никогда с поводка не спускают, и от которой в испуге шарахаются чуть ли не все встречные… Наши черметовские собаки веселыми шумными ватагами носились по улицам и лишь к вечеру расходились по своим дворам нести охранную службу. А кошки ловили мышей и крыс. А куры несли яйца. А в овраге без всяких пастухов паслись коровы и козы. А у меня был замечательный приятель – поросёнок Ванька.

Ванька появился у нас в самом начале весны, ещё всюду лежал снег, в сарае было холодно, а поросёнок был совсем маленький, сосунок, и его оставили в комнате. Он был очень симпатичный, ещё плохо стоял на ножках и смешно повизгивал: «ань-ка, ань-ка». «Это он с тобой знакомится, – сказала мне бабушка, – слышишь, говорит: Ванька, Ванька». Вежливый Ванька мне сразу понравился, я выкармливал его молоком из бутылочки с соской, носился с ним по дому, но как только потеплело, Ваньку отправили жить в сарай. Раздельное проживание нисколько не нарушило нашей дружбы, просто наши игры переместились на улицу. Ванька, как собачонка, бегал за мной повсюду, прыгал через палочку и бегал за этой палочкой, если я её бросал. Он понравился и всем моим приятелям – поросят держали все, но такого весёлого, озорного пятнистого непоседы не было ни у кого. Во дворе постоянно раздавались крики: «Ванька, ко мне! Ко мне, Ванька!» И Ванька с радостью летел на любой зов, и все радовались его сообразительности.

Хотя нет, радовались не все. Одного нашего соседа звали Иваном, а его жена, очень мнительная женщина, почему-то решила, что поросёнку дали имя в насмешку над её мужем. И в нашем доме и в соседних домах были и другие Иваны, но они Ванькино имя на свой счёт не принимали, а эта вбила себе в голову, что её мужа оскорбляют и всё тут. Она несколько раз приходила к нам с требованием переименовать поросёнка, громко скандалила, но никто уже ничего поделать не мог. Нет, конечно, мои родители попытались звать его Хрюшей, но улица?!.. Наша милая, добрая черметовская улица не могла примириться с Ванькиным переименованием, тем более, если имечко это кого-то доводит до белого каления. Просто Ваньку Ванькой стали звать громче и чаще. Соседка бесилась, скандалила, но ничего поделать не могла. Вскоре поросёнок заболел, перестал есть, пропала резвость, ветеринар сказал, что похоже на отравление.

Не пойман – не вор, но все сразу подумали на скандальную соседку, и, то ли в отместку ей, то ли так по доброте душевной, всем двором стали выхаживать моего Ваньку. И выходили! Просёнок снова стал бегать вместе с нами по черметовским пустырям, но после болезни уж как-то быстро стал набирать вес и матереть. К середине лета он превратился в довольно крупного порося, в нём появилась взрослая степенность и исчезла былая игривость. А когда из-за его пятачка стали видны клыки, Ваньку навсегда переместили в сарай, и наша дружба постепенно сошла на нет, что, может быть, и к лучшему. По крайней мере, когда пришла пора его резать, у меня к этому огромному борову не было тех дружеских чувств, какие были к маленькому поросёнку Ваньке. И это не было чёрствостью с моей стороны – такое восприятие мира диктовал черметовский уклад жизни.

Этот уклад, как-то умудрялся делить в нашем сознании животных на животных, как таковых, и животных, предназначеных в пищу. И смерть «братьев наших меньших» воспринималась тоже по-разному – смотря какой «брат». Тетя Галя, моя соседка, горько оплакивала смерть своей кошки, а потом спокойно отрубила голову курице и, ощипывая её, продолжала горевать о своей четвероногой любимице.

Недалеко от нас жила Таня-живодёр. Свое прозвище она получила после того, как однажды на нашем озере просто так забавы ради убила лягушку, прибив бедняжку колышком к земле. Таню застали в тот момент, когда она наблюдала за последними судорогами жертвы. Мы, каждый день видевшие, как наши матери режут кур, как забивают свиней, никак не могли ни понять, ни принять этой бессмысленной жестокости. Убийство ради убийства было за пределами понимания.

А окорока моего Ваньки закоптили в нашей черметовской коптильне (да, на Чермете была своя коптильня), и окорока получились очень вкусные, и я ел ветчину из своего бывшего друга… Хотя нет, вру… Дружил я с поросенком, а на мясо пустили кабана, и это, как говорится, две большие разницы. Отравить маленького поросенка (помните подозрения на соседку) – жестоко, подло и, главное, бессмысленно, а заколоть взрослую свинью – нормально – ее на мясо и растили. Смерть коровы – семейная трагедия, а молодой бычок жив, пока зеленеет трава, на которой он пасётся, прошла осень, пожелтели склоны оврага – пора звать резчика.

У нас на Чермете и резчик был свой, профессиональный резчик. Он специализировался на крупных животных. Мелкую домашнюю живность типа кур-гусей хозяйки резали сами, а вот заколоть борова или крупную свинью, завалить бычка звали его.

Он приходил по первому зову в неизменных кирзовых сапогах, военной фуражке и с противогазной сумкой на плече. Содержимое этой сумки было известно всему Чермету: два немецких штык-ножа, брусок для заточки и табакерка. Наш резчик в отличие ото всех не курил, а нюхал табак. Именно ритуалом нюхания и чихания начинался и заканчивался его визит. Сам забой животного проходил очень быстро: животина редко когда и взвизгнуть-то успевала. Пока опаливали шкуру, он сидел где-нибудь на приступочке понюхивал табачок да почихивал, а потом также быстро разделывал тушу, после чего перемещался в дом к столу, где к этому времени уже дымилась жареная кровь с гречневой кашей, а на сковороде шкворчал ливер с салом. В долгое застолье это не перерастало: стопку за мастера, стопку за хозяев, стопку свинью помянуть, закусили свежатинкой, и мастер прощается, понимая, что у хозяев ещё не на один день работы.

А работы действительно много: разделать мясо, засолить сало, отнести окорока в коптильню, а я с бабушкой делаю домашнюю колбасу… Собственно колбасу делает, конечно, бабушка, а я помогаю в меру сил – кручу ручку мясорубки, что тоже, согласитесь, дело нужное… Мы ещё не со всем управились, а уже на крыльце слышно знакомое чихание – резчик пришёл к нашему соседу, завтра он будет в соседнем доме, потом на соседней улице – Чермет большой, а он один, и он всем нужен. Брал он за свою работу, видимо, немного, да много мяса в его противогазной сумке и не унесёшь, а деньгами у нас расплачиваться было не принято.

И всё-таки бывали случаи, когда на резчике решали экономить. Одна пожилая женщина (а может и не очень пожилая, в те времена мне все взрослые казались пожилыми) не захотела выделять резчику его законную долю и надумала колоть своего хряка сама. Она не раз видела, как это делают, и посчитала, что воткнуть нож под левую лопатку труда не составляет. Она вывела кабанчика во двор и, недолго думая, ткнула в него ножом…

Хряк завизжал, крутнулся на месте и рванулся прямо под ноги хозяйке… Не знаю уж, как там у них это получилось, но женщина оказалась на спине своей жертвы… Представляете картинку? Этакая амазонка на свинье мчится по черметовским закоулкам. Конечно, далеко наша всадница ускакать не смогла, свалилась на землю, а вот недорезанную свинью отлавливали чуть ли не до вечера. На другой день пришлось всё-таки звать резчика, тот одним ударом завалил кабана, а вот к его хозяйке надолго прилипло прозвище «Кавалеристка». Но в этом случае хоть особого материального ущерба не было, так, лишь небольшие моральные потери.

А вот, когда один мужик решил «пришить» свою свинью из строительного пистолета, одним моральным ущербом не обошлось. Строительный пистолет (для тех, кто не знает) – орудие страшной убойной силы. Он стреляет стальными гвоздями (дюбелями), прибивая металлические детали к железобетонным конструкциям. Пистолеты эти появились у нас, когда строительство на Чемете развернулось в полную силу. Получив каким-то образом в свои руки это «боевое орудие мирного труда», наш герой, не мудрствуя лукаво, приставил его к уху свиньи и стрельнул. Но это только в твердой бетонной стене выстрелянный дюбель идет ровно, а в мягком свином теле он крутится, как пропеллер, и творит черте что. Короче, опуская технические подробности, скажу лишь, что все содержимое кабаньей головы и добрая половина внутренностей оказались размазанными по стене сарая, в котором и проходило убиение бедного животного. Хотел сэкономить, стрельнул, и вот нет тебе ни холодца из головы, ни домашней колбасы – много чего нет. Одним словом, живой пример «экономной экономики», всю прелесть которой мы на себе ощутили значительно позже и в несколько иных масштабах.

А нужно было-то всего-навсего пригласить специалиста, мастера, прежде чем что-то начинать делать самому. Господи, как часто в жизни мне да, думаю, и тебе читатель приходилось сталкиваться с самоуверенным невежеством, с пренебрежением к мастеру!.. Может быть, поэтому и получается у нас «как всегда», когда собираемся сделать «как лучше». Не знаю, как кто, а я не люблю поговорку о том, что «не боги горшки обжигают».

Конечно, не боги, для этого есть мастера-гончары. И у нас на Чермете печки клали всё-таки печники, свиней колол резчик, одежду шил портной – в общем, мастера работали. А мастера на Чермете были.

Их любили и уважали… Почему?.. Действительно, почему? Трудная жизнь заставляла черметовцев уметь делать всё: пилить, строгать, ремонтировать немудреную технику (примуса починять) … И черметовцы всё время что-то строгали, пилили и починяли, но… Вот в этом-то «НО», по-моему, и весь вопрос вместе с ответом. Одно дело – подправить колченогий, самодельный стол (других столов, как правило, и не было). Другое дело – ремонтировать покупную вещь, если уж такая в доме появилась, за неё «деньги плачены», и ни одна уважающая себя хозяйка «своего безрукого вахлака» к этой драгоценности не подпустит, а позовёт мастера.

У нас в доме была одна покупная вещь – диван. Конструировали его явно не для черметовских семей, поскольку он по определению не был рассчитан на то, чтобы на нём спали, в отличие от своих более поздних собратьев, он не раскладывался, и лечь на него мог только один человек. В семье нас было четверо, и на диване никто не спал, на нём сидели, сидели всей семьёй и слушали радио, позже смотрели телевизор. Купили диван «с рук», но он был «как новый», с круглыми валиками по краям, с прекрасной «во век не сотрёшь» обивкой, с тугим пружинным матрацем – чудо, а не вещь, но пружины… Эти мягкие, нежные пружины, на которых так хорошо было мне, малолетке, подпрыгивать, как на батуте, эти пружины соединялись и натягивались шпагатом, который периодически перетирался, пружины начинали выпирать и… И наступало время звать мастера.

Далеко ходить было не нужно, мастер жил в соседнем доме, и вот уже вечером снимается обивка с дивана, и дядя Толя, отец моего приятеля, ловко орудуя мотком шпагата перетягивает наше мебельное чудо. Дело мастера боится: вот уже возвращена на своё место обивка и уже закреплена старыми обойными гвоздиками, которые мне доверили выпрямлять, вот уже, сидя за столом, отец с треском скручивает сургуч с поллитровки (в те времена пробки были картонные и заливались для крепости сургучом). Взрослые занялись своим взрослым делом, а я с восторгом прыгаю на перетянутом диване – блеск! Что значит мастер!

Черметовские мастера, и откуда вы такие брались? Ну, в каком ателье сегодня возьмутся переделать шинель в пальто или поставить новую подмётку к «вполне ещё пригодному» верху ботинка. Приди сегодня к кому-нибудь хоть к частнику, хоть в госструктуру – за ненормального сочтут. А перелицевать пальто, а раскроить мануфактуру, а одеяло состегать…

Делать было надо, создавать. Может быть именно из уважения к самому процессу создания ВЕЩИ и слова рождались образные, почти поэтические: одежду не шили – строили, свинью не резали – кололи… Уже в самом этом слове предполагалось, что будет не банальное убийство животного с визгом и стоном, а единственный точный укол виртуоза, кыль – и свинья, даже не ощутив боли и не издав ни звука, из живого существа превращается в несколько пудов мяса. Как это произошло, когда случилось, в какой момент, только что мастер почесывал свинку за ухом и та довольно хрюкала, и вот – всё, мастер вытирает нож, отходит в сторону и, присаживаясь, нюхает табачок. Все понимают – мастер, все оценили виртуозность удара, но никто не выказывает восторга, да и сам резчик понимает, что восторгаться особо нечем – убийство оно и есть убийство. Но, что делать, надо, животное не мучилось, и слава Богу.

Настоящие мастера редко хвастаются и гордятся своим умением. Некоторые как бы даже немножко стесняются своего превосходства.

Моя бабушка умела делать всё, что положено было уметь русской женщине, но признанным мастером она была в стегании одеял. Стегала одеяла бабушка нечасто, сей процесс требовал от заказчика определённых затрат и усилий. Нужно было достать (!) шёлк или чесучу (был такой материал), вату, нитки нужного номера… И только когда всё это было в наличии, приходили договариваться к бабушке. Громадные пяльцы на несколько дней, а то и недель, в зависимости от сложности работы, занимали всё свободное пространство в нашей однокомнатной квартире. Я-то мог пронырнуть под пяльцами куда угодно, но вот как передвигались по дому взрослые, я сегодня и представить не могу, а ведь как-то передвигались. Может быть, именно поэтому бабушка, как правило, стегала одеяла летом, когда мои родители уезжали на гастроли с театром. Ни у кого из бабушкиных товарок ватные одеяла не получались такими ровными и красивыми. Именно красивыми. Бабушкины стежки, расходясь и снова соединяясь, создавали на поверхности одеяла неповторимые узоры. Такое одеяло не требовало покрывала, поскольку само по себе было украшением постели. Кого угодно в гости пригласить не стыдно, все увидят, поймут и оценят: мастерская работа. А если ещё горку подушек прикрыть настоящей, кружевной накидкой, которую связала тетя Люба, а матрац перетянут дядей Толей, а…

Да, были на Чермете мастера… Тот же дед Матвей, какой печник был! Его знали все и, увидав ещё издалека этого невысокого благообразного старичка, обязательно останавливались и почтительно приветствовали его. И это не было заискиванием перед «нужным человеком», это было именно дань уважения мастерству. Печки были в каждой семье, даже когда на Чермете провели газ, отопление всё равно оставалось печным. Так что каждый мог, как говориться, на собственной шкуре ощутить разницу между печками деда Матвея и творениями его коллег.

Не хочу ничего плохого говорить о других печниках, их была целая бригада, но матвеевские печки служили долго, не трескались, не дымили, хорошо грели и, что самое главное, потребляли мало дров, поскольку быстро нагревались и долго держали тепло. Хотя нет, была одна печка, которая была сущим наказанием для хозяев, но тут виноваты были сами хозяева – обидели старика. Сам печник был невысокого роста, а работал всегда, по крайней мере, на моей памяти, с одной и той же помощницей, здоровущей девахой. Эта «бой баба» могла бы одним мизинцем раздавить своего начальника, но вместо этого безропотно выполняла всю самую тяжёлую работу: таскала кирпичи, воду, песок, месила глину. Процесс подготовки к работе занимал гораздо больше времени, чем сама работа. Время уже к полудню катится, а дедова помощница, вытирая седьмой пот, всё ещё месит глину, время от времени с надеждой в голосе спрашивая мастера: «Готово?» Старик, зачерпнув своей пятерней глину из корыта, долго перетирает её пальцами у своего уха, вслушиваясь в только ему понятные звуки. Потом в фильме Тарковского «Андрей Рублев» я увижу, как точно так же «слушал глину» колокольный мастер.

Но вот, наконец, качество глины Матвея устроило, и мастер, присев на корточки, приступает к кладке печи. А время-то уже к обеду подошло, хозяйка накрывает на стол, вся семья за него усаживается, приглашают отобедать и мастера с помощницей. Деду наливают рюмочку, которую он с удовольствием выпивает «для аппетиту», а от второй отказывается. Это своеобразный ритуал, который все знают, и все соблюдают. Деду Матвею, конечно, важны не рюмка водки и не обед, важен именно сам ритуал, важно, что люди, зачастую большие начальники, приглашают его к своему столу, специально для него покупают «чекушку» (больше двух рюмок дед никогда не выпивал) – уважают! А вот в семье моих соседей деда к столу не пригласили, уважения не оказали, когда домработница (в этой семье была таковая) указала глазами сидящим за столом на мастера, хозяйка только фыркнула: «Ещё чего! Пусть своё дело делает, ему за это зарплату платят!» Дед обиделся, но работу продолжал (в чём-то хозяйка была права: мастер был «сов. служащий» и бросить заказ и уйти не мог). Но поскольку к нему, МАСТЕРУ, отнеслись, как простому «сов. служащему», он и печку сложил, как «сов. служащий», то есть всё по гостам, всё по стандартам, (соседи потом жаловались на матвеевское творение во все возможные инстанции, но ни одна экспертная комиссия не смогла найти никакого изъяна). Печка получилась, как печка, только дров не напасёшься – пока огонь горит – тепло, огонь погас – и печка остыла.

Но случай этот для Чермета, в общем-то, не типичный, так, анекдот другим в назидание. Давно уже нет ни деда Матвея, ни его печек, давно никто не стегает одеяла и не перетягивает диваны, но по-прежнему рядом с бездарной, халтурной работой мы видим работу настоящих мастеров. И, в конце концов, как мне кажется, уважение к мастеру и к мастерству определяет очень многое в нашей жизни, а может быть и всё.

Заходишь в иной дом и обалдеваешь от какого-нибудь шкафа или стула. Покрутишься вокруг него, поцокаешь языком, а ушёл паровоз… Ведь и у вас в семье было что-то подобное, но выкинули, сменили в погоне за «новомодным дизайном»… А эти люди сохранили, понимая, что это мАстерская работа. А ты в своё время этого не понял. А теперь поздно, теперь такого в «бутике» не купишь.